Опубликовано в журнале Новый Журнал, номер 276, 2014
Викентий Иванович фон Гетц
Викентий Иванович, барон фон Гетц, был моим отчимом. Тридцать пять лет он находился рядом со мной в моей жизни, тридцать из них мы провели под общим кровом. Я попробую рассказать, каким замечательным человеком своего времени был Викентий Иванович – человеком благородным и по своему происхождению, и по душевным качествам. Честный и бескомпромиссный офицер Русской Императорской армии, героический и несгибаемый Белый Воин, строгий и справедливый наставник солдат и младших чинов, талантливый мемуарист.
Викентий Иванович фон Гетц – русский дворянин немецкого происхождения, родился 19 февраля 1889 года в родовом имении недалеко от Витебска. Его отец был немецкий барон, мать происходила из знатной литовской шляхты. Семья была очень богатая, им принадлежало громадное имение, где работали три с половиной тысячи крестьян. Рос Викентий Иванович сиротой: отец умер еще до его рождения, а когда ему исполнилось 2 года, скончалась и мать. Его первым детским воспоминанием, как он рассказывал мне, был именно тот вечер, когда он долго-долго сидел около гроба матери, не понимая всей глубины трагедии его жизни, но детским сердцем чувствуя, что случилось что-то необратимо страшное. Он в последний раз был наедине с матерью, в комнате – никого из взрослых, и одиночество и сиротство наваливалось на него невообразимым гнетом.
Его родная тетка с двумя дочерьми переехала в имение и стала официальным опекуном мальчика. Свои детские годы Викентий Иванович не любил вспоминать. Это была череда грустных и одиноких лет. Тетка самозабвенно любила дочерей и терпеть не могла племянника. Много раз малыш издали наблюдал, как любящая мать целует и ласкает девочек, но стоило ему приблизиться к нежной семейной группе, как резкий и суровый голос тетки останавливал его и требовал уйти в детскую. Конечно, о нем заботились служанки и няньки, но мальчику так не хватало материнской нежности и любви.
Когда Викентий подрос, его определили в реальное училище в Двинске. Приезжая на каникулы в свой дом, он встречал только суровый взгляд тетки. Зато крестьяне очень любили мальчика. В детстве он был физически слабым и болезненным, но, подрастая, окреп и физически возмужал. Он полюбил тяжелый крестьянский труд и, чтобы быть подальше от неласковой атмосферы в барских комнатах, с радостью уходил на заре работать в поле. От рождения у него был чудный нежный голос, так называемый «степной тенор». Часто он уходил в соседнюю рощу и пел там старинные народные песни, а крестьяне ласково говорили: «То душа нашего барина изливается в песне».
После окончания реального училища в Двинске Викентий поступил в Пехотное юнкерское училище в Вильне, которое с 1910 года было переформировано в Виленское военное училище. До военных реформ Императора Александра II для подготовки офицеров существовало семь военно-учебных заведений. Два военных училища – основанные Императором Павлом 1-е Павловское и Дворянский полк, два кадетских корпуса – Пажеский и Александровский, – это были пехотные училища; также существовали три специальных – Михайловское артиллерийское, Николаевское инженерное и Николаевское кавалерийское.
В числе реформ 1860-х годов была проведена и военная – произошло увеличение армии и расширение офицерских кадров. В 1864 году Империя была разделена на 10 военных округов (впоследствии при Александре III – двенадцать округов), и было решено сформировать при каждом округе юнкерское училище. Высочайшим приказом Императора Александра II от 29 октября 1864 года учреждено Пехотное юнкерское училище в городе Вильно. Эти училища – орлиные гнезда, в которых формировалась неповторимая психология русского офицера, – были объединены общей национальной идеей, общим духом, общими требованиями воинской дисциплины и воинскими традициями. Вместе с тем, каждое военное училище имело свои индивидуальные черты, собственные традиции и кодекс чести. Особенности и дух Виленского военного училища выявлялись в известных училищных девизах: «Виленец один в поле и тот воин» и «К высокому и светлому знай верный путь».
В стенах этого особого военного учебного заведения началась самая счастливая пора жизни Викентия Ивановича. Наконец наступило время, когда мальчик обрел семью. Впервые Викентий ощутил отеческую любовь и искреннюю заботу о себе со стороны начальника училища генерал-майора Бориса Викторовича Адамовича, который стал для него роднее отца, и для всех юнкеров был не только строгим и справедливым начальником, но учителем, воспитателем и старшим другом.
Генерал Б. В. Адамович был потомственным военным. Его отец – генерал-майор действительной службы, мать – писательница. И сам Борис Викторович унаследовал литературный дар от матери; помимо своей основной карьеры, был известен как военный писатель. По представлению Великого князя Константина Константиновича, шефа и куратора военных училищ, тогда еще полковник Б. В. Адамович Императорским приказом от 9 августа 1909 года был назначен начальником Виленского пехотного юнкерского училища. Это была генеральская должность, но назначили на нее полковника Адамовича в силу его исключительных заслуг. Так до самого начала Первой Мировой войны проходила самоотверженная служба начальника училища, воспитавшего поколения русского офицерского рыцарства. Он без остатка отдал ум, душу и сердце воспитанию русского юношества.
С декабря 1914 года по личному выбору Императора Николая II генерал Адамович был назначен командиром Лейб-гвардии Кексгольмского полка, воевал на фронтах Великой войны, до конца остался верен присяге и после революции вступил в Добровольческую армию на юге России, продолжал борьбу на фронтах Гражданской войны и с Белой армией эвакуировался из Новороссийска в 1920 году в Югославию.
В трудных условиях эмиграции генерал Адамович продолжал в лучших патриотических традициях воспитывать русскую молодежь. Он был назначен директором Русского сводного кадетского корпуса в Сараево, впоследствии слившегося с другими корпусами под общим названием 1-го Русского Великого князя Константина Константиновича кадетского корпуса. Генерал Адамович пользовался большим уважением Короля Югославии Александра I, наградившего его высокой наградой – Большим крестом и звездой Ордена Белого Орла. Как учитель, наставник и отец своих воспитанников, он позаботился даже о кадетском кладбище в Сараево. Он остался верен себе до конца и упокоился здесь же среди своих кадет, смерть которых горько оплакивал. На граните пьедестала общего памятника кадетам выбиты стихи, написанные им и посвященные его воспитанникам:
Листки отлетевшие, весной чуть пригретые,
Мечты недозревшие и песни не спетые…
В одном из последних писем за полгода до своей кончины в 1936 году генерал Адамович писал: «Пишу Тебе в день Преображения – день Твоего производства в офицеры и думаю скорбно: если бы не все наши несчастья, теперь в нашей армии были бы тысячи ▒моих’ полковников и генералов. Большую часть их я пережил, других растерял и так немного вас – моих сохранившихся, рассеянных, но верных. К вам в этот день все мои мысли, любовь и благословение!»
К такому замечательному педагогу и наставнику посчастливилось попасть Викентию. Три счастливейшие года юношества были прожиты под бдительным, строгим и отеческим надзором в стенах Виленского училища. Викентий был одним из лучших юнкеров. На втором году обучения за свои успехи в учебе в военно-строевой подготовке он был назначен знаменщиком училища. Это была наипочетнейшая должность: знамя есть воинская Хоругвь, под которой соединяются верные своему долгу воины; оно носит в себе честь и славу воинскую. На знамени изображались лик Спасителя, герб, изображающий Отечество, и Царь в виде его вензеля. Этим своим назначением Викентий Иванович гордился всю жизнь, даже более, чем боевыми наградами и воинскими званиями, заслуженными впоследствии.
Викентий Иванович вспоминал интересный эпизод из училищного времени. Как шеф Виленского училища Великий князь Константин Константинович каждый год посещал это учебное заведение. И вот на первом году учебы Викентия приехал с очередным визитом Высокий гость. Во время осмотра спальных комнат юнкеров он остановился около койки Викентия и, прочитав его фамилию на табличке, спросил: «Ты согласен с написанной фамилией?» Викентий ответил: «Ваше Императорское Высочество, в моих документах после буквы ▒е’ стоит ▒т’». «Да, так и следует писать, вводя букву ▒т’» – сказал князь и затем стал подробно объяснять происхождение фамилии Гетц.
Оказалось, что «Гетц» происходит от немецкого слова «готт», причем «о» смягчилось в «е», а одно «т» перешло в «ц» – в таком написании этой фамилии рыцарь Гетц фон Берлихинген был знаком учащимся еще по курсу средней истории. Викентий о происхождении своей фамилии не имел никакого представления. Фамилия всегда ему казалась какой-то куцей, уродливой и насмешливой в сравнении с длинными эффектными фамилиями родственников со стороны матери, представителями литовской шляхты. Викентий был очень благодарен Великому князю за объяснения; с того момента он как бы вырос в собственных глазах. Таким образом, эта счастливая встреча принесла Викентию нравственное облегчение; на его табличке уже через час появилась правильно написанная фамилия, что в следующие посещения вызывало на лице Великого князя улыбку.
Все годы учебы близкая сыновне-отеческая дружба, но без панибратства, связывала Викентия и начальника училища. Лишь в последние месяцы она претерпела серьезное испытание. Выпуск 1911 года стал первым, дипломы которого приравняли к дипломам военного училища. Нехватка офицерских кадров в специальных войсках вынуждала Военное министерство выпускать юнкеров во все рода войск. Генерал Адамович всячески противился этому, писал рапорты с критикой такой позиции, но ничего не мог изменить. Для него, пехотного офицера, пехота была превыше всего. – «Пехота – царица полей», – говорил Суворов, он – творец пехотного дела – был убежден, что в пехоте, как ни в каких других войсках, преобладает доблесть воина и пример героизма. Разбор вакансий в такие войска, как гренадерские, артиллерийские, саперные (всего у выпуска было 10 вакансий в специальные войска), очень болезненно был пережит начальником училища.
Викентий шел третьим по количеству баллов на выбор вакансии. Он мог выбрать самые престижные столичные полки, но мечтал об артиллерии и хотел взять вакансию в 4-ю Сибирскую стрелковую артиллерийскую бригаду. Он опасался, что два его предшественника могут взять облюбованную им вакансию. Не хотел он своим выбором и оскорбить любимого начальника, однако на вопрос генерала Адамовича: «Куда?» – он ответил: «В 4-ю Сибирскую» – и увидел устремленный на него строгий взгляд, и услышал колючее, с упреком: «Знамя на пушку променял».
Полк представляет собой вполне оформленную и самобытную самостоятельную армейскую единицу, полк – стержень войскового организма, он же – выразитель доблести, чести, достоинства и славы армии государства. Полк, будучи обескровленным в боях, не умирает и может сливать свои роты и сводить батальоны, и, собравшись пусть в горсточку вокруг своего полкового знамени, сохраняет присвоенное ему имя и свой армейский номер. Офицеры, прошедшие продолжительную школу военного воспитания, пропитываются духом благоговения к своему полку. Выпущенный в полк офицер очень редко переводился в другую часть. Верность своему полку выражалась в непрерывной службе в нем. Лучшей наградой для офицеров считалось дослужить в полку до ротного командира, еще больше – до командира батальона и самой высшей – получить в командование свой родной полк.
После короткого отпуска Викентий Иванович отправился к месту службы. 4-я Сибирская стрелковая артиллерийская бригада располагалась в военном городе Песчанка, недалеко от Читы, в Забайкалье. Здесь прошли первые лучшие и яркие годы службы молодого офицера Гетца; он дослужился до чина капитана. Полк стал его домом и его семьей.
Полтора года спустя он все же поехал в отпуск в родовое имение в Витебскую губернию. Когда Викентий переступил порог дома, где прошло его одинокое детство, тетка, уже довольно пожилая дама, упала к его ногам и со слезами просила прощение. Она лепетала, что все годы, не любя мальчика, очень завидовала его богатству, ведь у ее собственных дочерей ничего не было, и они только временно пользовались благами. Неприязнь и суровость происходили только от зависти. Викентий же даже не подозревал, что настолько богат. Он был потрясен – все было попрано в угоду деньгам. Он помог тетке подняться и твердо сказал ей, что ему ничего не нужно, он отказывается от своих владений и передает все ей и ее дочерям. Сел верхом на коня и навсегда покинул отчий дом.
С началом Первой Мировой войны Сибирские стрелки были переброшены на Западный фронт. Викентий Иванович был командиром батареи 137-го артиллерийского дивизиона 2-й Сибирской стрелковой дивизии. Дивизия с тяжелыми боями отступала от Варшавы к городу Лодзь. Несколько раз в кровопролитных боях погибала вся до единого артиллерийская прислуга, он оставался единственным офицером батареи. Под непрерывным огнем противника с помощью солдат Гетц в последнюю минуту всегда выводил орудие с оставляемых с тяжелыми боями позиций.
В 1917-м началось революционное брожение в Армии. Дисциплина падала. На фронтах стали заправлять Советы солдатских депутатов. Но подвластный Викентию Ивановичу дивизион продолжал радовать его преданностью и послушанием как образец дисциплинированной части. Как и у его любимого наставника – генерала Адамовича, – у Викентия Ивановича был особый дар располагать к себе подчиненных. Еще в имении подвластные ему крестьяне не боялись, а любили и уважали его и с радостью подчинялись его требованиям. На полях сражений все – батарейная прислуга, солдаты обоза, ездовые – с большим уважением и готовностью исполняли его приказы. Он был суровым, но справедливым и заботливым офицером. Он с трепетной заботой относился к рядовым, и они никогда не подводили его.
В 1917 году Штабом 12-й Армии он был назначен начальником Школы траншейной артиллерии, размещенной в г. Юрьеве. После занятия Юрьева немцами, попал в плен и был отправлен в г. Валк. Оттуда с группой из 22-х офицеров бежал. Узнав о попытке генерала Корнилова овладеть Екатеринодаром, стал пробираться на Юг России.
В чине капитана в апреле 1918 года Викентий Гетц вступил рядовым во 2-ю отдельную (с июня 1918 года – 1-я генерала Корнилова) артиллерийскую батарею 2-й пехотной дивизии Добровольческой армии. Он не успел принять участие в Первом Кубанском Ледяном Походе (февраль 1918 год), но сражался во время 2-го Кубанского похода и во всех последующих. Как верный долгу офицер и честный солдат, он воплотил в своем полку в Белой армии бессмертный дух Императорской армии. С сентября 1918 года он стал начальником 4-го орудия 4-й артиллерийской батареи 2-й пехотной дивизии, с апреля 1919 года – командир 4-й батареи 2-го Корниловского артиллерийского дивизиона 2-й артиллерийской бригады; с ноября 1919 года – командир 6-й батареи 3-го дивизиона Корниловской артиллерийской бригады. В 1920 году получил звание полковника. За боевые заслуги на полях Северной Таврии батарея заслужила серебряные трубы с лентами ордена св. Николая Чудотворца (сентябрь 1920), а командир батареи полковник Гетц стал Кавалером ордена св. Николая Чудо-творца 2-ой степени.
В Императорской армии он был награжден орденами Св. Анны 4-й степени, Св. Станислава 3-й степени с мечами и бантом, Св. Анны 3-й степени с мечами и бантом, Св. Владимира 4-й степени с мечами и бантом. В Белой армии получил орден Св. Николая Чудотворца 2-й степени, а в Русском Корпусе – Железный Крест.
В ноябре 1920 года произошел исход Белой армии из Крыма в Галлиполи. 29 октября генерал Врангель отдал приказ: войскам оторваться от противника, идти к портам для погрузки. Корниловская ударная дивизия прибыла 2 ноября в Севастополь и приступила к погрузке на транспорт «Саратов». За два дня до них 1-ая Армия генерала Кутепова также прибыла в город и погрузилась на корабли. Севастополь патрулировали юнкера. На рейде стоял крейсер «Генерал Корнилов». 2 ноября караулы и заставы стали стягиваться к Графской пристани. Около 2-х часов дня туда подошел генерал Врангель. Он поблагодарил юнкеров за службу. Затем он снял корниловскую фуражку, перекрестился, низко поклонился родной земле и на катере отбыл на крейсер «Генерал Корнилов». За ним на транспорт «Херсон» погрузились юнкера. Последним сошел с берега начальник обороны Севастопольского района генерал Стогов. Он остановился, перекрестился и заплакал.
На берегу была масса народу. Люди благословляли Армию и плакали. Это было около 3 часов дня. В 4.45 большевики вошли в город.
Из Крыма ушли все морские транспорты и боевые корабли – всего 126 судов. На них было погружено 135 тысяч человек. С тяжелым чувством покидали Белые Воины русскую землю, на которой они 3 года боролись с врагами России – большевиками. Они оставляли дорогие могилы, многие – свои семьи, не зная, какая участь их постигнет. Несколько дней спустя прибыли к галлиполийскому берегу.
Союзники по Первой Мировой войне, Англия и Франция, обманули генерала Врангеля, обещая помощь Белой армии. Фактически 200-тысячная армия была брошена на голом и пустынном полуострове. Люди жили в палатках и землянках, питались змеями и черепахами. Но это не была толпа беженцев. Это была вооруженная, организованная и дисциплинированная Русская армия. Продолжалась армейская жизнь со строевыми учениями, тренировками и маневрами.
Викентий Иванович состоял в кадрах Корниловского дивизиона 1-й артиллерийской бригады 1-го армейского корпуса Русской армии. Здесь, в Галлиполи, Викентий Иванович впервые увидел мою мать и свою будущую жену, но станет она его женой только 23 года спустя. Случилось это так. Он пел во время венчания в походной церкви: моя мать, Александра Есеновская, самая юная сестра милосердия Корниловского дивизиона (в Первый Кубанский Ледяной поход она ушла в 17 лет) выходила замуж за моего отца, артиллерийского полковника Антония Георгиевича Пио-Ульского. Я уже писал выше, что у Викентия Ивановича был чудный тенор, он много пел в Виленском военном училище. Он всю жизнь пел в православных храмах и всегда любил и неизменно восхищался православным богослужением.
В 1922 году генерал Врангель принял решение о рассеянии Белой армии. Офицеры и казаки небольшими группами разъезжались по европейским странам. Мои родители уехали в Югославию. Викентий Иванович уехал в Болгарию. Многие русские военные пошли работать на шахтах недалеко от города Перник. Он же поселился в Софии, где вскоре женился на милой русской девушке Марии Марковне. Благодаря своей громадной физической силе, он работал грузчиком и годами разгружал составы, таская на спине тяжеленные мешки с мукой или солью. Влиятельные знакомые, знающие его прекрасные вокальные данные, предлагали ему уехать учиться в Вену оперному пению. Но он, кадровый офицер Императорской армии, считал для себя единственно возможным служение военное. А работа грузчика – это временное пережидание лихолетья, с неизбывной надеждой, что скоро настанет час и России, угнетаемой большевиками, понадобится помощь своих верных сынов, готовых мгновенно встать под ружье в борьбе за ее освобождение. В Болгарии он – чин РОВС, начальник группы корниловцев-артиллеристов в Софии. Тогда же окончил Высшие военно-научные курсы военного дела Генерального штаба генерал-лейтенанта Н. Н. Головина.
Вся белая эмиграция жила как бы в преддверии чего-то, в ожидании, что вот-вот вспыхнет бунт в России, снова всколыхнется классовая борьба, простые русские люди поймут весь ужас большевизма и тогда они смогут вернуться на родину и продолжить борьбу с коммунизмом.
Началась Вторая Мировая война. Ее события непосредственно повлияли на судьбу военной русской эмиграции. Часть гитлеровского окружения приняла во внимание идеологическую неприязнь советского строя значительной частью русской эмиграции и учла в своих планах громадный военный потенциал этих остатков когда-то 200-тысячной Белой армии.
Выбор белых офицеров-эмигрантов был сделан еще 25 лет назад. И вот в марте 1942 года появилось сообщение 3-го Отдела Русского Обще-Воинского Союза (РОВС) о формировании Русского Охранного Корпуса на территории Сербии: «желающие могут прибыть в г. Софию для дальнейшей отправки в русские части, формирующиеся в Сербии и предназначенные для борьбы с большевиками». Никаких особых обещаний. Служба на положении солдата. Сотни и сотни русских офицеров и низших чинов всколыхнулись: все равно в союзе с кем, но, главное, против кого, – против коммунизма! Кадровые военные, за 25 лет жизни на Балканах не приобретшие иной профессии, они жили ожиданием реванша, желанием еще раз в смертельной схватке сразиться за потерянную и поруганную Россию. Вступая в Русский Корпус, каждый из них бережно хранил заветы старой армии и верил, что здесь возродится Русская армия старого образца. Возглавил Корпус генерал Штейфон. Но надеющиеся на борьбу за русскую идею были изначально обмануты. В конце 1942 года Русский Корпус причислили к Вермахту и отправили на албано-сербскую границу для охраны железной дороги в Грецию от титовских партизан. Русский Корпус так и не попал на Восточный фронт. Немецкое командование не доверяло русским, еще помня ориентацию Белой армии на государства Атланты, симпатии к которой не были изжиты до Второй Мировой войны. Викентий Иванович в своих мемуарах писал: «По разному рассматривается наша служба в Русском Корпусе: одни считают это участие изменой национальной России в ущерб ее интересам… идя рука в руку с вековечным врагом, другие – оправдывают, находя иные обстоятельства… социальную борьбу. Мы не станем доказывать свою правоту, а отдадим себя на суд истории…»
Признавая условия формирования Корпуса, офицеры начинали службу в Корпусе на положении рядовых. Но полковник Гетц, по счастливой случайности, вышел на командную офицерскую должность и закончил служебную карьеру командиром батальона.
Мой отец, полковник Антоний Георгиевич Пио-Ульский и полковник Викентий Иванович фон Гетц одновременно записывались в Корпус в Белграде, для чего Викентий Иванович приехал в Сербию специально из Софии. Два старых корниловца и галлиполийца встретились двадцать лет спустя. Отец пригласил Викентия Ивановича в свой дом. К тому времени его брак с моей матерью уже дал глубокую трещину. Задолго до того обоим стало понятно, что их семейный союз не может более продолжаться. Появление в доме старого однополчанина, почти побратима из героического прошлого, подтолкнуло мать к решительным действиям.
Я хорошо помню тот день, когда она посадила меня на стул в центре гостиной и объявила, что она и отец разводятся и что через год она выйдет замуж за Викентия Ивановича и он будет моим отчимом. Мне было 7 лет, и тогда я не до конца понял сказанное. Но Викентий Иванович мне всегда нравился. Так на последующие три десятилетия он вошел в мою жизнь.
Так как мама была инициатором развода, Митрополит Анастасий наложил на нее епитимью. В течение года ее не допускали до причастия. А тем временем Викентий Иванович на короткий срок вернулся в Болгарию, чтобы оформить развод со своей первой женой. В его отсутствие мама получила от нее письмо, в котором эта удивительная женщина писала, как от всего сердца благословляет Викентия Ивановича на новый брак и надеется, что такой замечательный человек обретет счастье, которое он заслуживает. Также она писала, что посылает им все деньги, которые были скоплены в их совместной скудной эмигрантской жизни, для помощи в устройстве новой семьи.
В начале службы Викентий Иванович командовал юнкерским взводом в 4-м полку, затем 2-м (юнкерским) взводом 6-й роты во 2-м батальоне 2-го полка. Этим назначением он был очень счастлив – на его долю выпала почетная задача воспитания молодежи. Воспитанники отвечали ему взаимностью. Впоследствии Викентий Иванович неоднократно заявлял, что командование этими взводами осталось для него самым отрадным воспоминанием.
В марте 1943 года Викентий Иванович получил более ответственную должность командира 2-й особой роты 3-го полка, сформированной из бывших советских военнопленных, еще ее называли «советская рота». «Советская рота» со временем выросла до батальона, она комплектовалась военнопленными. Это были молоденькие 18–22-летние советские мальчики, попавшие на фронте в плен. В плену им было предложено или идти в концлагеря или – на фронт, но на стороне немцев.
Летом 1943 года полк, в котором служил Викентий Иванович, был переброшен в Звечаны на юге Косово. Особая рота получила задачу охранять две фабрики в Иванице и рудник Лис.
В Белграде было все труднее выживать, не хватало продовольствия. Мы с мамой на все лето уехали в Звечаны. Мама снимала комнату в доме у директора фабрики. Мимо протекала горная река Ибр. У Викентия Ивановича была верховая лошадь, вестовой и преданный барбос Бубка. Подчиненные солдатики безгранично любили Викентия Ивановича. Но, в отличие от солдат, Бубке не нравилось, когда командир пел. Как только Викентий Иванович начинал петь, Бубка садился, поднимал голову к небу и жалобно завывал. Это было так смешно, что порой лирический концерт превращался в комедию.
Ежедневно Викентий Иванович муштровал свою роту, водил на стрельбища. Рота рыла и укрепляли бункера. Вечерами он проводил с ними длинные беседы, рассказывал о Первой Мировой войне, о порядке в Царской армии, о жизни в дореволюционной России. Солдаты прониклись большим доверием к командиру, беспредельно любили и уважали его. Теплыми летними вечерами свободные от службы солдаты собирались в излучине реки, задушевно пели русские песни или добродушно подшучивали надо мной, а меня всегда неудержимо тянуло к ним. Иногда их шутки становились пошлыми, они даже учили меня бранным выражениям и до слез потешались над моей детской наивностью. Зато с каким невероятным вниманием слушали они мои рассказы из Старого и Нового Заветов. Я подробно рассказывал им о сотворении Господом мира, об Адаме и Еве, об Иисусе Христе и о тех чудесах, которые он творил в Палестине. Ребенок рассказывал этим юношам о вечных истинах добра и справедливости. Они с жадностью впитывали мои рассказы, боясь что-то не понять или пропустить. Они восхищались и удивлялись, откуда я, восьмилетний ребенок, это знаю. А я, в свою очередь, хоть и очень гордый их вниманием, недоумевал, почему взрослые люди не знают таких простых и общеизвестных истин. Мама пыталась мне объяснить, что в Советском Союзе запретили религию и отменили Бога, но моя детская душа не понимала, как можно запретить Бога, если Бог – везде, весь окружающий мир – творение Божье. И я с радостью продолжал свою вечернюю миссионерскую деятельность. И еще меня удивляло, что один из солдат, грузин по национальности, меня всегда называл на «вы», а маму мою – на «ты».
Следующим летом 1944 года мы приехали к Викентию Ивановичу в Косовску Митровицу, где стоял его полк. В июле 1944 года мама и Викентий Иванович обвенчались. Мы жили за городом в доме у гречанки. За домом можно было спуститься по насыпи к железной дороге, дальше простиралась большая излучина реки Ибр. И с одной, и с другой сторон, где река замыкала этот обширный луг, находились два сторожевых бункера, охранявшие железнодорожные мосты через реку. «Советская рота» несла службу по охране этого стратегического участка железной дороги, по которой через Болгарию шли эшелоны в Грецию. Партизанские отряды Иосифа Броз Тито вели тогда ожесточенную диверсионную борьбу. Это были небольшие маневренные группы, хорошо знающие местность и часто имеющие родственников, а значит, помощников, среди местного населения. Помню один из приемов партизан, о котором рассказывал Викентий Иванович: к часовому, охраняющему железнодорожное полотно, неслышно подкрадывались сзади и, так как он ходил по насыпи вдоль рельс, его снизу резко хватали за щиколотки ног, головой толкали под зад и резким движением опрокидывали со всего размаха лицом об рельсы. Если он не разбивал себе голову насмерть, перерезали горло.
Часовых по своим постам развозили по железной дороге на дрезине. Иногда мне разрешали тоже прокатиться на этой оригинальной конструкции от одного поста до другого.
Помимо охраны своего объекта, Викентий Иванович постоянно занимался строевой и военной подготовкой роты, они маршировали, занимались на стрельбищах, и из маленьких пушек своих бункеров обстреливали английские бомбардировщики, пролетающие над нашим участком бомбить Софию. То не были пушки противовоздушной обороны, а совсем небольшие орудия, чуть больше пулеметов. Но иногда даже удавалось сбить самолет. Во время маршировки солдаты бодро распевали мою любимую песню о Викентии Ивановиче:
Эх, комароты, ты даешь пулеметы,
Батареи, чтоб было веселее,
Эх, комароты, ты даешь пулеметы…
Небольшой военный объект в глухом захолустье Балкан все-таки донимал английское командование, как маленькая блоха грозного льва. В конце концов, эти блошиные покусывания англичанам надоели, и они решили стереть с лица земли этот досадный клочок.
Обычно рота занималась маршировкой на поле в излучине реки, как раз между двумя бункерами. Почему-то в то утро Викентий Иванович принял решение провести занятия в другом месте, вдали от объекта. Утром он увел роту, остались только обычные наряды, охраняющие объект. Я ушел на занятия в город. И вот, возвращаясь в полдень домой и идя по тропинке сквозь кукурузное поле, я вначале услышал невообразимый грохот и, секундой позже, жаркий солнечный день померк. Смерчи пыли поднялись вокруг, тут и там, падая на землю, взрывались бомбы. В страхе и панике я бежал в сторону дома, где была мама, а за домом над нашим полем зависла адская, грохочущая смерть. В этот момент из-за поворота тропинки навстречу мне выбежала, отчаянно крича что-то, мама. Она толкнула меня в заросли кукурузы, упала на меня и закрыла своим телом. Я задыхался под ее тяжестью, задыхался от пыли, клубившейся кругом. Смерть была вокруг нас, но мама закрывала меня от смертоносного неба. Вдруг она дернулась и громко вскрикнула – кусок шрапнели от разорвавшейся бомбы впился ей в ногу.
После оглушающего грохота быстро наступила звенящая тишина. Над полем и
рекой зависла громадная туча пыли. Много позднее, когда мы осмелились выйти к
полю, мы не узнали привычного ландшафта. Громадные воронки, диаметром до 8-
К вечеру Викентий Иванович с ротой, ничего не подозревая, вернулись домой. Как горячо он благодарил Господа, что увел в то утро доверенных ему людей от гибели. Но не всем удалось избежать смерти. Оба бункера были полностью уничтожены. И наряды охраны, что находились на посту, погибли.
Война подходила к концу. Приближалась Красная армия. Мы с мамой уехали в Берлин. В октябре 1944 года Викентий Иванович назначается командиром 1-й роты Запасного батальона, с которой совершил последний поход на север, в Австрию, ведя тяжелые бои с красными партизанами. Он был тяжело ранен в бою 4 мая 1945 года у села Вигаун, но остался в строю и был награжден за отвагу Железным Крестом 2-й степени.
После капитуляции Русского Корпуса представителям 8-й британской армии, Викентий Иванович был назначен командиром особого («буковинского») батальона. О нем надо рассказать подробнее. В свое время на пополнение Корпуса прибыли добровольцы с оккупированной территории Буковины и Бессарабии. Они исправно несли свою службу в полках. Но на третий день после сдачи оружия англичанам кто-то пустил слух о том, что они могут быть немедленно возвращены в Советский Союз. Сначала небольшими группами, а на четвертый день пребывания в лагере – массово, человек около 700, они покинули свои полки и ушли куда-то в «румынский лагерь». Через месяц почти все они были возвращены англичанами с приказанием принять их в состав Русского лагеря. Однако это были уже не военные чины, а банда с выборными главарями. По инерции и от страха перед англичанами, они неохотно, но выполняли приказания. Однако в полки возвращать таких деморализованных солдат было нежелательно, почему и была образована новая часть – Особый батальон.
Тяжелая и неприятная задача легла на плечи Викентия Ивановича. Вместо живого и общеполезного дела ему предстояло мучительное и безотрадное, а также очень опасное сосуществование с этой сворой. Сам он писал в воспоминаниях: «Вид этой толпы произвел на меня отвратительное впечатление своей неряшливостью и злобностью взглядов, которые улавливал на себе, – повеяло 17-м годом». Но имея опыт в злосчастном 1917 году, когда почти ежедневно сталкивался с Комитетами солдатских депутатов на фронте, он умел выявлять зачинщиков и провокаторов среди постоянно бунтовавшей и старавшейся выйти из повиновения толпы. Он часто рисковал жизнью, выходя один на один с разъяренными бунтовщиками, которые в любой момент могли обступить его или расправиться каким-либо подлым способом. И так – на протяжении пяти месяцев, пока английское командование не приняло решение о переводе этой группы пленных в репатриационный лагерь.
Тем временем в местечке Келлерберг в живописной долине среди альпийских гор был построен лагерь для военнопленных на 5,5 тысяч человек. 1 ноября 1945 года плененые чины Русского Корпуса были перемещены за колючую проволоку. Часть лагеря занимали венгерские военнопленные и фольксдойчеры (так называли смешанные с немцами семьи).
После взятия Берлина Красной армией, мы с мамой бежали на юг Австрии. После многих мытарств нам удалось воссоединиться с пленными корпусниками. И последующие пять лет в голоде и лишениях мы выживали в Русском лагере Келлерберг. Но мы были счастливы, что наши родные остались живы, что мы можем быть вместе. И сейчас, почти 70 лет спустя, я вспоминаю наш лагерь с неизменным восторгом и благодарностью.
Мы прибыли в него холодным дождливым ноябрьским утром. Утопая по колено в грязи, пробрались к своему бараку. В бараках ютились семьями, отделенными друг от друга только одеялами и кусками картона. Кормили нас англичане три раза в неделю тошнотворной бурдой из брюквы. Но умелые руки казаков сразу же построили церковь и школу для нас, детей, а через год уже были построены и театр, и «клуб-теремок», и резные въездные ворота; разбиты посыпанные песком дорожки, цветочные клумбы и даже построен фонтан перед церковью на главной площади лагеря!
Нас, детей, в школе учила лучшая российская профессура из Петербурга и Москвы. Талантливейшие писатели и драматурги ставили на сцене нашего театра великолепные спектакли, смотреть которые специально прилетали из Лондона высшие военные чины. Наши замечательные и талантливейшие люди, даже будучи в плену, создали среди Альп рукотворный рай. А я считаю русский лагерь Келлерберг своей родиной. Я русский, но родился заграницей, а самые важные годы взросления провел в лагере; здесь я познавал великую русскую культуру, здесь наблюдал примеры сильного духом и несломленного русского воинства. На той австрийской поляне между гор я осознал себя причастным к великому русскому народу. И всю жизнь я стараюсь навестить эту землю. В этом году будет моя десятая поездка в Келлерберг. И я благодарю Господа, что поле осталось только полем, а в моей душе – родиной, и австрийские жители не исковеркали его уродливыми современными постройками, но зато бережно хранят и ухаживают за нашим русским кладбищем, – все, что осталось от русского лагеря Келлерберг.
И здесь, в тяжелых условиях лагерной жизни, Викентию Ивановичу досталась нелегкая доля. Начальником лагеря, полковником А. И. Рогожиным, он был назначен на должность начальника хозяйственной части. В чрезвычайно бедственном положении, когда многие пали духом, Викентий Иванович сумел организовать и наладить хозяйственный аппарат. Он изыскивал средства для лагерной казны, для устройства быта, образования детей (а их в лагере было около 200 человек); позднее добывались средства и на культурные учреждения и даже на дела благотворительности.
А мне как «привилегированному» ребенку не повезло! Мой отец, Антоний Георгиевич Пио-Ульский (как корпусник, он также оказался в этом лагере), был председателем родительского комитета, отчим – корпусным интендантом. Если в лагерь от Красного Креста поступала гуманитарная помощь, я всегда оставался обделенным. Когда были присланы первые ботинки для мальчишек, всем моим приятелям достались замечательные, крепкие башмаки на деревянной подошве, а мне не хватило. Когда, позднее, доставили детские курточки с меховыми воротниками, почти как у настоящих летчиков, мне также не досталось. Я горько плакал, а отец тогда сказал мне: «Ну, пожалуйста, пойми меня. Как я, председатель родительского комитета, дам куртку своему родному сыну, а другой чужой мальчик останется без куртки? Моя совесть не позволяет мне этого сделать». И я, одиннадцатилетний, хоть и горевал и завидовал моим друзьям, но понял чувства отца. К моей радости, позднее я все же получил и подобные ботинки, и желанную курточку из дополнительной благотворительной помощи.
Так же всегда поступал и Викентий Иванович: взять что-то для себя или своей семьи и обделить однополчанина – это было абсолютно неприемлемо. И как изменились нравы в современном обществе! Теперь слово «интендант» или, на современном языке, «завхоз» – это почти синоним слов «вор», «пройдоха», «взяточник».
По прошествии многих лет я думаю о том, какими невозможно сложными были взаимоотношения между моим отцом и Викентием Ивановичем, ведь между ними стояла моя мать. Оба они, помимо обязательных работ для пленных, еще служили в Управлении лагеря. Они всегда были подчеркнуто вежливыми и корректными друг с другом. Встречаясь на узких тропинках среди бараков, отдавали друг другу честь. При встрече с мамой отец всегда целовал ей руку. Вообще, то была принятая в их среде манера поведения: в лохмотьях (остатки старой военной формы), в грязном барачном быту, встречая даму офицеры всегда целовали ей руку. До самой смерти отца в 1956 году Викентий Иванович переписывался с ним, поздравляя с важными датами их совместного героического военного прошлого, и отец всегда отвечал благодарными письмами, неизменно передавая привет маме и мне.
В течение всех лагерных лет Викентий Иванович был ярким примером служения Церкви и обществу, лишая себя немногих часов отдыха после тяжелой физической работы. Исключительна и его заслуга в деле создания лагерного хора, в котором он пел и был старостой в течение четырех лет. От рождения он был католиком, но перед венчанием, по желанию моей матери, перешел в православие. Лагерный хор пел не только во время церковных богослужений, но и давал светские концерты и даже участвовал в соревнованиях всех хоров в английской зоне юга Австрии и превзошел другие коллективы своими талантами и профессионализмом.
Со временем наша семья смогла покинуть лагерь. В апреле 1950 года, по настоянию матери, мы переехали в Норвегию, где оказалась после войны мамина сестра. Как оказалось со временем, это было большой ошибкой: через несколько месяцев после нашего отъезда Соединенные Штаты дали разрешение на переселение лагерников как беженцев в Америку. Как безмолвно горевал, расставаясь со своими однополчанами, Викентий Иванович! Как разрывалось от разлуки со мной сердце моего отца, думающего, что он расстается со мною навсегда. Как тепло и трогательно весь лагерь провожал Викентия Ивановича и нас, семью, а мы со слезами покидали родной Келлерберг!
Последующие шесть лет Викентий Иванович тяжело работал на фабричном конвейере в Норвегии, и весь свой досуг отдавал хору в русской православной церкви в Осло.
Наконец, в 1956 году мама и Викентий Иванович переехали в Нью-Йорк. Я получил визу на год раньше и приехал в США к умирающему отцу. Князь Сергей Сергеевич Белосельский-Белозерский был моим спонсором в получении американской визы, а Викентию Ивановичу скрасил последние годы его земной жизни, предоставив ему работу управляющего Домом Свободной России. Князь Белосельский-Белозерский занимался громаднейшей благотворительной деятельностью на благо России, на благо русской эмиграции. Он был непримиримым борцом против коммунизма, против советского строя в России. Он создал и возглавил Представительство российских эмигрантов в Америке и Всероссийский Комитет Освобождения. Эти две организации стали оплотом антикоммунизма в Русском Зарубежье. Им были открыты и финансировались шесть домов для престарелых, построено несколько православных храмов, действовало несколько летних скаутских лагерей, недалеко от Чикаго был построен целый русский поселок «Владимирово» с храмом во имя Св. Равноапостольного Князя Владимира. Также был открыт Русско-Славянский Институт – русское высшее учебное заведение за рубежом России.
Трудно найти более щедрую и отзывчивую фигуру в среде эмиграции того периода. В 1951 году Сергей Сергеевич купил великолепное здание на 86 улице Манхэттена, где открыл русский культурный центр, который так и назывался «Дом Свободной России». Сюда и были приглашены на работу Викентий Иванович и моя мать Александра Николаевна Пио-Ульская-Гетц. Последние 14 лет жизни Викентий Иванович самоотверженно трудился, а по иному он никогда не умел, в самом эпицентре русской эмиграции в Америке. Благодаря Сергею Сергеевичу, мои родители жили на верхнем этаже этого прекрасного, почти дворцового стиля, особняка. В Доме Свободной России находились важнейшие эмигрантские организации и объединения, такие, как Американско-Русский Союз помощи и его Бюро труда и Квартирное бюро, Представительство российских эмигрантов в Америке, Российское Зарубежное Представительство, Имперский Союз, Общество Офицеров Императорского Русского Флота, Гарнизон 297 армии, флота и авиации США, Союз чинов Русского Корпуса, Общество «первопоходников» (Первый Ледяной Кубанский поход), Общество галлиполийцев, Общество русско-американских инженеров, патриотическая организация Русских Разведчиков, Ассоциация русских пенсионеров, Дамский комитет, редакция журнала «Наши Вести». В Доме Свободной России постоянно устраивались банкеты, благотворительные балы, концерты, лекции. Работы было много, и работал Викентий Иванович много и с предельной самоотдачей. А было ему уже за 70 лет. Но как он был счастлив, снова оказавшись в родной стихии, находиться в центре бурлящей активности несломленных, неповерженных своих старых однополчан корниловцев и корпусников. Он много писал для журнала «Наши Вести».
Когда писатель А. И. Солженицын был выдворен из Советского Союза и переехал в США, он бывал в Русском Доме. Он часто беседовал с Викентием Ивановичем, пользовался его дневниками и просил продолжать писать. Он говорил, как важно сохранить правдивую историю Гражданской войны и зарубежной жизни русской эмиграции для памяти потомков, тем более, что это – белое пятно в современной истории. Мемуары Викентия Ивановича хранятся сейчас в архиве Колумбийского университета в Нью-Йорке. К столетию основания Виленского военного училища Викентий Иванович в соавторстве с другими выпускниками училища написал и издал великолепную книгу «На службе Отечества». Это книга – его предсмертная дань памяти родному училищу, русскому воинству и не забытой и горячо любимой России.