Эссе, рассказы, интервью, рецензии
Опубликовано в журнале Новый Журнал, номер 276, 2014
Андрей
Грицман. Поэт и город. Эссе и рассказы, интервью и
рецензии. – М.: Время, 2014, 352 с.
Главная тема и идея сборника эссеистики и прозы русско-американского поэта Андрея Грицмана четко оговорены в его названии: «Поэт и город». Речь в этих самоценных, но тесно переплетенных, талантливых и изящных текстах – собственно об этой связи идеально-эфемерных и тактильно ощутимых категорий: поэтического искусства и того locusstandi, в котором оно создается. Речь – о невидимой, незримой внутренней жизни, о ее напряженной и, подчас, необратимой драме, которая разыгрывается на фоне конкретных, вполне узнаваемых декораций.
И здесь сразу же следует оговориться: тонко подмечая и искусно описывая географические, топографические и бытовые реалии, автор ни в коем случае не настаивает на том, что его внутренний мир лепится из этих деталей, пусть подробных, щедрых и значительных. Его проза, равно как и поэзия, – самодостаточна и, по большому счету, остается примером творчества «вне места». От города у поэта, помимо частичной тематики, – не само дыхание, которое apriori «свое», а его протяженность или сбивчивость, интонационные подъемы или каденции, ритм или аритмия сердцебиения. Иными словами, физический ландшафт и звуковой фон способны повлиять на темпо и окраску, но то, о чем говорит поэт, пусть даже говорит он, казалось бы, исключительно о своем, в силу того, как он это делает, невозможно, да и не нужно четко локализировать, поскольку, по большей части, относится к общечеловеческим категориям. И, пожалуй, есть определенная закономерность в том, что именно Нью-Йорк, эта бурная, многоликая, многосоставная столица мира, эпицентр смешения кровей, языков и культур, для такого космополита, как Андрей Грицман, стала почти домом, еще одним, возможно, окончательным, не-домом. Именно здесь, как ни парадоксально, блаженно сиротство поэта, благословенны его врожденная отстраненность и с опытом приобретенная тяга к уединению и одиночеству. А последнее и есть необходимое условие для духовного развития, для «жизни души» и, следовательно, для творчества.
«Поэзия в диаспоре, в межкультурном пространстве, становится поэзией ▒поверх границ’, в координатах времени, но не пространства. Одни пишут временную летопись, другие – летопись времени. Мы говорим о летописи вздоха, мгновения, которое, как известно, ▒не столь прекрасно, сколь неповторимо’, как, в общем, и сами стихи», – пишет автор в открывающем книгу эссе «Поэт в диаспоре. Постакмеизм». Тема поэта в диаспоре – центральная в эссеистике Грицмана, поэтому вполне логично рассматривать «Поэт и город» как органичное продолжение его предыдущего сборника эссеистики «Поэт в межкультурном пространстве» (кстати и неслучайно одноименное эссе, наряду с несколькими другими текстами, включено и в настоящую книгу). В рецензии на поэтический сборник поэта «Вариации на тему», тоже вошедшей в данную книгу, Владимир Гандельсман полушутя называет Грицмана «двойным адептом», подразумевая две его ипостаси – поэта и врача; но эта метафора применима к автору на нескольких уровнях. Во-первых, тема двойственности четко прослеживается в поэзии Грицмана и является одной из ключевых, о чем ранее писалось в рецензиях на его поэтические сборники; во-вторых, сам поэт неоднократно указывал на «двуствольность судьбы» поэта-эмигранта, на тот обогащающий опыт, который неизбежно сказывается на творчестве, подобно тому, как два берущих начало из одного истока речных русла в конце концов вливаются в один кипучий поток, или же продолжают течь – «к другим берегам и далее – вверх по долине реки к заповеднику ничейных, безъязыких лесов». В новой книге автор говорит еще об одной «двойственности», на которую обречен поэт-эмигрант: «Авторы в диаспоре, существующие в межкультурном пространстве, – аутсайдеры по отношению и к стране своего происхождения, и к новой, благоприобретенной, культуре. Они живут в некомфортном состоянии творческого одиночества. Однако для художника одиночество полезно, и есть что-то плодотворное в обостренном наблюдении жизни глазами чужеземца, ▒лазутчика’ культуры. Жизнь художника начинает развиваться в другой системе координат. Когда остаешься один, появляется необходимость и желание наблюдать жизнь со стороны: писатель – соглядатай. В этом есть нечто загадочно-чудесное: не только нестись в потоке окружающей тебя новой жизни, но и иметь возможность наблюдать ее ▒с берега’».
Собственно под таким «раздвоенным» ракурсом – в потоке окружающей жизни и с берегового расстояния – поэт смотрит на мир и на свое место в нем. Эта частичная принадлежность всему и вся, при непринадлежности ничему и никому целиком, наделяет «обостренным» зрением и оборачивается залогом повышенной объективности, гипертрофированной «идиосинкразической субъективности», изначально присущей поэту. Отсюда – способность впитать в себя новую культуру, почувствовать неродной язык почти своим, насколько это возможно, обращая потери в приобретения, и расслышать иные звуковые нюансы своего же голоса, ведь «когда поэт носит в себе необъятный мир двух гигантских словарей, возможности и комбинации бесконечны»… Отсюда – органичное проведение, как уравнивающих параллелей, так и разноречивых перпендикуляров, – между Москвой и Нью-Йорком, Грузией и Чехословакией… Отсюда – умение провести читателя по литературному Нью-Йорку далекого и не столь отдаленного прошлого, ориентируясь в этом специфическом пространстве на правах не всезнающего гида, почерпнувшего расхожую и закулисную информацию из путеводителей, а с уверенностью местного жителя, завсегдатая этих «литературных» таверн и баров – от легендарной «Белой лошади» до сей поры популярного «Дяди Вани» – с позиции «одного из», на правах истинного нью-йоркского литератора, вторично рожденного именно здесь, на берегах Гудзона, и гармонично сочетающего в своем творчестве русскую и английскую просодии… Отсюда – политические акценты в эссе о ново-орлеанской трагедии, расставленные так, что даже самый придирчивый глаз не разглядит предвзятости или замыленности… Отсюда – возможность говорить «на одном языке поэзии, без оглядки на полосатый пограничный столб и держиморду-будочника»… К слову, этой репликой заканчивается – при всей очевидной эмоциональной напряженности – логически выдержанное эссе Грицмана «Поэзия и ▒духовный’ ОВИР», замыкающее первую часть сборника и обуславливающее последовательный переход к разделу «О поэтах». Именно так, «на языке поэзии» и «без оглядки», в этом разделе автор пишет о Гинзберге и Целане, Бродском и Хвостенко, а также о нескольких ныне живущих пишущих соплеменниках. Здесь с особой наглядностью проявляется не только писательское мастерство, но, в первую очередь, читательское искусство (именно искусство, а не навык), позволяющее отмечать еще никем не замеченное и читать между строк; как, впрочем, сказывается и редакторский опыт, для которого характерен многоволновой настрой слуха (Грицман – главный редактор выходящего в Нью-Йорке журнала «Интерпоэзия»).
Следует отметить, что в каком бы жанре ни выступал автор, будь то эссе или проза (третий раздел книги – «Короткая проза»), читатель ни на минуту не забывает, что все эти тексты написаны поэтом. В качестве примера можно взять практически любое – выхваченное почти наугад – предложение: «Город встает вдали футуристическими динозаврами ненужных конструкций, и на подходах к городу закрытые в машинах люди думают о застывшем за окнами сезоне, стареют и обмениваются впечатлениями о вечном дожде, обмене денег и мечтами о том, чтобы проснуться в раю»… И дело даже не в прямых или косвенных созвучиях емких прозаических текстов с поэтическими (искушенный читатель моментально улавливает эти частые переклички: иногда поэтические строчки поданы вслед за прозаическим текстом, иногда без авторской подсказки они спонтанно всплывают в читательской памяти), и даже не в точно отмеренных и вкрапленных в прозаический текст стихотворений, поданных в так называемом «формате А4», т. е. «в строку» (например: «Риверсайд-парк листвою медленно выстлан. Бульдожка счастлив, комочек тепла лучится…»; «Где я не жил только: везде и нигде, нигде. Выдох летит навстречу Всевышнему ниоткуда…»), а в том ощущении переизбытка, перенасыщенности словом и звуком, которое, как в свое время верно подметил Бродский, «выталкивает» поэта в прозу. Показательным в этом смысле предстает миниатюра «Определение поэзии», где точно передана сущность поэзии, ее бегущая, текущая, летучая – по словам Грицмана – субстанция. И здесь снова, словно художественная метка выработанного стиля и устоявшегося голоса, возникает грицмановская «двойственность»: поэзия – сродни природному явлению, живому образу, преломляющемуся в нескольких линзах одновременно, парадоксально сочетающему документальный факт и эфемерность его фиксации… Двукрылое искусство поэзии.
Обращает на себя внимание композиционная динамичность книги, благодаря которой первую часть сборника условно можно рассматривать как фундамент, пролог, своеобычную «теоретическую» базу; два последующих раздела знакомят читателя с «практикой» – здесь автор выступает то в роли вдумчивого читателя, то «практикующего» прозаика; в то время как последняя глава книги посвящена замыкающему звену в этом процессе – критическим отзывам на книги Грицмана…
Однако «Поэт и город» – книга не для любителей «легкого» чтения, ибо концентрация мысли и энергии здесь настолько высока и значительна, что читающий «по диагонали» попросту рискует обокрасть самого себя. Эту книгу следует читать медленно и, по возможности, перечитывать. Без напора, без оттенка дидактичности автор говорит о противоречивой и неоднородной природе поэтического искусства, не претендуя на знание истины в последней инстанции, а лишь выдвигая свои, глубоко осмысленные и мастерски изложенные гипотезы. Обращаясь к конкретной теме поэта в диаспоре, в своих рассуждениях Андрей Грицман идет и уводит поверх и дальше условно оговоренных границ локального мира, в так называемое «межкультурное пространство». Ценность сборника эссеистики «Поэт и город» – не только в его бесспорной высокохудожественности (а это, как известно, главный критерий), но и в несомненном культурно-историческом значении.
Марина Гарбер, Люксембург