Опубликовано в журнале Новый Журнал, номер 274, 2014
Каждое утро Галина несла Петьку на спине в школу. Родился сын, казалось, нормальным. Правда, долго не ходил – первые шаги сделал, когда ему было около четырех лет. А где-то к семи годам стал передвигаться на четвереньках. Сколько Галина ни билась, выпрямиться он не мог, а если Галина его слишком донимала, пытаясь поднять на ноги, плакал – было больно. В районной ли больнице, в областной ли, диагноз был одинаковым – запущенный туберкулез позвоночника. Никакой надежды врачи не давали, только говорили: эта болезнь развивается при плохих бытовых условиях и от недоедания. Соседка Галины, Катерина, категорически объявила: бытовые условия в деревне у всех одинаковые, а Петькина болезнь – это грех, что даром не прошел. Катерина считала: раз Петька родился без отца, значит – во грехе!
Галина молчала. Греха за собой не чувствовала, но судьбе покорилась. Некрасивая она была. Костистая, нескладная – в селе ее прозвали «коромыслом». Большой нос в форме сливы никак не украшал лица; вокруг рта довольно рано образовались горькие складки. Глядя на них, трудно было представить улыбку на ее лице. Словом, не ждала Галина для себя пары в этой жизни. Кому она такая приглянется?
Ее Петька – дитя войны. В то время через их село немцы гнали пленных. Остановились на двое суток, чтобы сельчане подкормили, – у немцев было плохо с провизией. Распределили всех по хатам, конечно, с охраной. У Галины оказались на постое немец с двумя пленными. Удостоверившись, что у хозяйки в доме ничего нет, кроме ведра картошки, немец ненадолго отлучился, а вернулся с куском сала и каской, наполненной яйцами.
Вечером Галина всех накормила. Тайком от немца поливала жиром картошку пленных, потом втихаря же подкладывала в тарелки шкварки.
Ночью – она не помнит, кто к кому подошел, то ли он к ней, то ли она… Его звали Алексей. Алеша, ее Алеша… Родом он был с Урала. Есть там такой поселок со смешным названием – Пичугино, маленький поселок, почти как их село… А больше ни о чем не говорили. Ни к чему было.
Так что ее Петька – Алексеевич. А фамилия, как и у Галины, – Коломиец. И никакого греха нету, как и нету отца. Наверное, его убили. А может, и нет. Петьке она сказала, что отец погиб на фронте. Один только раз сказала. Больше разговора с сыном на эту тему не было.
На селе Галина числилась в бедняках. Кроме кур с петухом, ничего не было. Ну, и еще огород. Но даже с этим малым хозяйством она еле-еле управлялась. Ведь Петьку на спине надо было отнести в школу и обратно. И так – каждый день. Предлагали Галине получать в школе домашнее задание – и пусть парень дома занимается, матери будет легче. Но Галина встала стеной: ее Петька будет учиться, как все, – в школе! Ведь занимался мальчик хорошо, особенно успешен был в математике.
Храня в голове высказывания врачей насчет недоедания, Галина решила купить козу. Она была уверена, что если Петька станет пить козье молоко, то выздоровеет.
На селе люди, которые держат коз, были предметом насмешек. Зажиточные, как правило, держали коров. Чтобы купить козу, пришлось расстаться с единственной ценной, по представлению Галины, вещью, доставшейся ей от прабабки, – пять ниток бус из яшмы. Зато козу она купила дойную, привела домой и сразу надоила кринку молока.
Коза Монька была миролюбивым существом, всем пришлась по душе, и даже соседка Катерина иногда, чтобы не пропадать добру, бросала Моне через забор свекольные очистки.
Петька становился тяжелее, Галина все больше уставала. Без табуретки взвалить Петьку на спину было уже непросто. Особенно трудно было осенью, когда начинались дожди и дороги заливало. Если раньше Галина ничего не боялась – ей просто было некогда, – то в последнее время стала панически опасаться заболеть. Ведь тогда Петька пропадет! Да и кто его отнесет в школу и обратно домой? Он ведь до сих пор так на четвереньках и передвигался. Оставить же сына без учебы Галина даже в мыслях не допускала! В мечтах она видела Петьку здоровым, стройным, с образованием – с профессией.
В тот год осень выдалась дождливой, а потом внезапно взялись заморозки. В гололед Галина привязывала к подошвам сапог тряпки – чтобы меньше скользило. Случалось, они с Петькой падали, долго пытаясь подняться. Один раз Галина не выдержала, заплакала, стал плакать и Петька… Они тогда не дошли до школы, вернулись. Больше она не позволяла себе плакать.
Однажды вечером Галина с Петькой, как обычно, возвращались из школы. Огромная, во всю ширину дороги лужа перед домом уже подернулась льдом. Вдруг они услышали непонятные звуки, доносящиеся с середины лужи. В сумерках не разглядев ничего, Галина крикнула на всякий случай: «Кто там?» Послышалось барахтанье, потом невнятный пьяный голос:
– Помоги, не могу подняться!
По голосу Галина не определила, кто это был, но сообразила: на дворе – мороз, промокший пьянчушка до утра не дотянет.
Галина поспешила, насколько могла, к дому. Оставив Петьку и сняв с сапог тряпки, вернулась обратно. Мужик продолжал бултыхаться в луже; подняться самостоятельно на ноги шансов у него не было. Галина узнала Ваньку Микробу, местного алкаша. Лед под ним провалился, Микроба с головы до ног вымазался в грязи. Осторожно ступая, чтобы не набрать воды в сапоги, женщина подобралась совсем близко к потерпевшему, схватила его за рукав и стала дергать, пытаясь поднять. Спасение продолжалось долго. Ванька Микроба не был крупным мужчиной, но пьяного, да еще в промокшей одежде, Галина не могла его поднять. Поэтому и волокла по хрупкому льду к дому. В сарае дурным голосом кричала Моня, требуя, чтобы ее подоили.
Одежда на Микробе задубела, зубы выбивали дробь. Хмель почти выветрился: он понимал, что если эта женщина ему сейчас не поможет, до утра он замерзнет. Судорожно вспоминая слова, что когда-то нашептывал своим бабам, Микроба суетливо просил:
– Ты, того… миленькая, не бросай меня, а? Я в долгу не останусь! Я же тебя знаю, у тебя дитё-калека, ты его на спине носишь.
Галина вдруг поняла: ей никуда не деться от этого алкаша. Не возьмет она грех на душу, не оставит замерзать. Горько ухмыльнувшись, ни к кому не обращаясь, промолвила:
– Видно на роду написано – таскать тяжести!
Втащив Микробу в дом, помогла снять задубевшую одежду, взамен дала сухую фуфайку. Вместо брюк Микроба завернулся в рядно. На пол, в углу прихожей, Галина бросила старый, облезший тулуп. Зимой этим тулупом она закрывала от холода входную дверь. Сверху набросила на лежавшего еще одну фуфайку, хотя Ванька и так уже благодарно храпел. Мокрую одежду развесила около горячей печки.
Утром женщина могла бы поспать и подольше – было воскресенье, но, вспомнив про Микробу, поднялась. Выйдя в прихожую, она увидела сложенные аккуратной стопкой вещи, которыми обогревался Ванька. Самого его не было. Облегченно вздохнув, Галина пошла доить Моньку.
Уже сидя за столом в ожидании молока, Петька, недовольно поглядывая на мать, сказал:
– Мам, ты никому не говори, что мы помогли этому пьянице, а то и нас будут называть Микробами!
Галина и думать об этом уже забыла, поэтому ничего и не ответила.
Хата Ваньки Микробы стояла на краю села. Его двор соседствовал с кладбищем, что Ваньку нисколечко не тревожило. Жил он один. Мать умерла, когда Ванька был на фронте. Отец не вернулся с войны. Собственно, прозвище «Микроба» к Ваньке перешло от отца. Когда-то давно, Иван был еще маленьким, отец попал в больницу с нарывом на ноге. В то время оказаться в больнице было редкостью. Вернувшись домой, отец начал щеголять медицинскими словечками, чаще всего звучало: «микроб». Отец велел жене и маленькому Ивану: мойте руки, иначе заведутся микробы и заполонят весь дом.
– Тату, а эта микроба большая? А где она будет спать? – волновался маленький Иван.
Мать тогда накричала на отца, зачем учит ребенка ругательным словам? Но слово «микроба» пошло по селу, и всю семью прозвали Микробами.
После войны Ванька женился, но жизнь не заладилась, развелись, а вскоре Ванька женился еще раз, и опять неудачно. Жены были все пришлые, из соседних деревень. Но долго не задерживались, бросали Ваньку, благо детей не было. Был Микроба горьким пьяницей. Имущества у него никакого, кроме кур и петуха, оставшихся от последней жены. А в колхозе – что зарабатывал, то и пропивал. Хотя, как говорили сельчане, руки у Ваньки золотые, в столярной мастерской он был подручным Кольки Голодка, а тот – признанный мастер, хотя тоже выпивал.
Попав домой, Микроба первым делом опохмелился. Пить не стал – слишком перепугался, понимал, что если бы не эта Коромыслиха, был бы Ванька сейчас покойником. Микроба вышагивал по давно не убранной хате, от стенки к стенке, держа руки в карманах штанов, пытаясь осмыслить вчерашнее происшествие. Вывод был один: бросить пить. Но его натура противилась этому. В конце концов Микроба пришел к компромиссному решению: пить меньше. Вот опохмелился утром и до вечера – ни-ни! И нужно эту Коромыслиху как-то отблагодарить! Были бы деньги, купил бы что-нибудь в сельмаге – печенья там или еще чего… Ванька стал думать в другом направлении. Бабы любят цветы. Но сейчас за окном мороз, откуда цветам взяться? Ванькин взгляд остановился на стенке, где висел засиженный мухами и покрытый пылью образ неизвестного ему святого, а может, и самого Бога. За образ был воткнут букет бумажных цветов. Из-за плотной паутины определить их цвет было нельзя. Откуда взялся букет, Ванька уже не помнил. Он подошел к иконе и погромче, словно чтобы взбодрить себя, пояснил лику на иконе:
– Я не все цветы возьму, всего три штучки!
Микроба отделил три пыльных цветка, остальные воткнул обратно, на всякий случай неумело перекрестившись. Потом стал старательно чистить цветки от паутины и пыли. Через какое-то время он подытожил, что цветы готовы к использованию. Из кучи сваленной в углу одежды, порывшись, Ванька вытащил рубашку, решив: эта – самая праздничная. Одевшись, он спрятал цветы под тулуп и, уже выходя из дома, увидел около двери клюку с отшлифованной ручкой: он сделал ее забавы ради недели две назад. Во всю длину палки протянулась хитроумная резьба с птицами на завитушках. Получилось на загляденье – сам Голодок позавидовал бы! Немного подумав, Ванька прихватил костыль с собой и двинул в гости.
Между тем Галина, накормив Петьку и подложив ему побольше книжек, вышла в сарай к Моньке, пытаясь придумать, как бы утеплить загон, где будет зимовать коза. А как утеплишь, если дверь в сарае висит на одной петле?
Именно в это время во двор и зашел Ванька Микроба. Выражение лица у него было одновременно торжественное и смущенное. Увидев Галину, он совсем потерялся. Даже поздороваться забыл. Потом, спохватившись, стал совать ей в руки трость. От неожиданности Галина тоже стушевалась. Соседка Катерина, увидев через дырку в заборе мужика во дворе у Галины, захлебываясь от любопытства, воскликнула:
– Гальцю, а кто там у тебя?!
Галина, придя в себя, нарочито будничным тоном ответила:
– Пришли дверь в сарае ремонтировать!
Потеряв интерес, Катерина исчезла, а Галина с Микробой зашли в дом. Ванька остановился у двери, смяв в руке шапку и не осмеливаясь пройти вперед. Петька из комнаты крикнул:
– Мам, кто там?
– Это тебе дядя Иван принес подарок. Мы вчера вечером ему помогли, помнишь, когда шли из школы?
Но Петька ничего не слушал, он восхищенно разглядывал чудную вещь, примеряя ее то как стрелу, то как саблю, и приговаривал:
– Вот это да! Во класс! Все обзавидуются в школе!
Потом, недоверчиво посмотрев на Микробу, спросил:
– Это мне? Насовсем, да?
Таких волнительных и приятных минут Ванька Микроба еще не испытывал. Он радостно закивал головой, потом, обретя дар речи, заверил Петьку:
– Конечно, насовсем! Я тебе еще другую сделаю, она будет лучше этой!
Петька, бессознательно прижав костыль обеими руками к груди, испуганно замотал головой:
– Не надо лучше, пусть эта будет!
Микроба со всем соглашался, повторял за Петькой: да, лучше не надо, как Петька захочет, так и будет!
Когда Галина предложила Ваньке снять тулуп, тот вдруг вспомнил о цветах. Он опять сконфузился, не зная, что делать. Взял цветы обеими руками, оглядываясь вокруг, куда бы их приткнуть. Галина, увидев цветы, сначала откровенно изумилась, потом медленно, начиная понимать суть происходящего, залилась давно забытым румянцем. Она вдруг осознала, что ей впервые в жизни мужчина дарит цветы. Взяв одновременно тулуп и мятый, неопределенного цвета бумажный букетик из рук Микробы, она поспешила на кухню.
Потом все втроем ужинали, пили молоко. После, по просьбе Галины, Ванька отремонтировал дверь в сарае. А потом, уже по собственной инициативе, и дырку в заборе заделал, куда заглядывала дотошная Катерина.
Вечером Микроба ушел домой в предвкушении – перехватить рюмку-вторую ввиду хорошего настроения.
Рюмка-вторая вылились у Микробы в длительный запой.
Каждый вечер Галина ловила себя на том, что подсознательно посматривает на калитку во дворе, хотя знала, что Ванька в запое, слухи в селе распространялись быстро.
Он пришел через две недели, опухший, с дрожащими руками. Опять стоял у порога с шапкой в руках, уже без цветов… Галина поставила на стол миску горячего борща. Как на врага, набросился на борщ Микроба: через пять минут миска была пуста. Потом Ванька долго расхваливал борщ – мол, такой лечит все болезни, – при этом щелкал себя пальцами у шеи.
В этот раз Микроба остался у Галины. Петька уснул, а они сначала долго разговаривали, потом Галина приготовила Микробе постель – отдельно, но оказались в одной… Клялся Ванька самозабвенно. Чтобы он когда-нибудь хоть рюмку еще? Да никогда в жизни! А если Галюня хочет, он поклянется и Петькой, и вообще, всей их семьей! Галина верила и засыпала со счастливой улыбкой.
Иногда Ванька держался, не пил по три недели. За это время успевал переделать массу работы. По утрам относил на спине Петьку в школу, хотя мальчик жаловался, что в школе его дразнят, говорят: «микроб на микробе едет». Тогда с ними шла Галина, и перед самой школой Ванька пересаживал Петьку ей на спину. Смастерил Микроба в перерывах между запоями ручную повозку. Строганые, гладкие доски сияли желтизной, в самой повозке он сделал приспособление, на которое Петька должен опираться, но… не подошла повозка. Больно было Петьке в этом положении, он не выдерживал и пары минут.
Если очередное устройство не подходило Петьке, Микроба не огорчался, начинал мастерить следующее. Однажды Галина застала во дворе целое представление. Петька, наполовину выпрямившись, опирался руками на перекладину, прибитую к толстой палке. Устройство чем-то напоминало руль машины. Внизу к палке было прикреплено деревянное колесико. Микроба, раскинув руки, как клушка крылья над цыплятами, стоял в готовности подхватить падающего Петьку, но тот пытался двигаться к нему. Ванька приговаривал:
– Иди, Петрусь, не бойся, если что – я поймаю!
Онемевшая то ли от испуга, то ли от неожиданной радости, Галина стояла у входа во двор, боясь спугнуть сына.
Микроба занимался с Петькой ежедневно, даже в запой уходить стал реже. К началу учебного года, когда парню пришла пора идти в седьмой класс, он мог, хоть и медленно, но уже самостоятельно передвигаться с двумя палками в руках. Больше Петьку на спине не носили, только, на всякий случай, все еще провожали до школы.
Галина расцвела. Каждый раз терпеливо ждала окончания запоя. Следила, чтобы ночью Микроба был дома. Если же его долго не было, шла искать. Находила, волокла домой. А Ванька, приходя в себя, просил целебного борща.
Петька постепенно выравнивался, ходил уже с одной палкой. Галина стала весело шутить с соседями через забор. Смех ее неожиданно оказался звонким, заливистым. Катерина пыталась поддеть соседку, выспрашивая:
– Гальцю, признайся, твой Микроба мужчинские обязанности исполняет или же только пьет, а ты его вонючие штаны стираешь?
Хотелось Катерине побольнее уколоть Гальку, а та, поди ж, вся так и светится! Галина не чувствовала уколов. Ей только неприятно было, когда ее Ванюшу называли «Микробой». Поэтому в разговорах она всегда старалась сказать: «Мой Иван». Что же касается «мужчинских обязанностей», сердито отвечала:
– Не твое дело!
* * *
Теперь Микроба ходил на работу в чистых рубашках. Жить он полностью перешел к Галине, свою хату закрыл, взяв кур и петуха. Вся одежда на нем была починена, где надо – стояли заплатки. Колька Голодок был доволен – его подручный стал приличным мужиком, не грех на пару и выпить, – не то, что раньше, когда Ванька был грязным забулдыгой.
Перед выходными Голодок с Микробой всегда распивали бутылочку. Не слишком пьяные, любили пофилософствовать. Голодок обычно начинал так:
– Интересная штука эта жизнь, Иван… Вот, допустим, твоя Коромыслиха. Скажем прямо, на лицо баба неприглядная, неказистая, одним словом…
В этом месте Микроба обиженным голосом прерывал Голодка:
– Кому – повитка, а мэни як квитка!
Толкование этой старинной пословицы таково: для кого – загородка с мусором, а для меня – очаровательный цветок.
Голодок согласно кивал головой:
– Вот я и говорю. А душа, видишь, у нее какая? Вон как тебя отогрела! Ну, давай еще по одной!
Микроба честно хотел сегодня придти домой вовремя, выпившим в меру, поэтому, поднявшись, намереваясь уходить, ответил:
– Хватит, Николай, мне надо домой!
Голодку же хотелось еще выпить, тем более, что его Наталка сегодня заночует у сестры, как же не использовать такой момент? Поэтому Колька, зная, что именно действует на Микробу безотказно, торжественно провозгласил:
– Выпьем за Галюню, которая спасла тебя от смерти!
Ванька с готовностью бухнулся на стул, беспрекословно поднял рюмку и медленно выпил.
В тот вечер они пили много и почему-то в разных местах. Так, по крайней мере, вспоминалось позже Микробе. К дому его подвели, и он сразу свалился. Услышав возню, Галина вышла и, стараясь не разбудить Петьку, затащила Ивана в дом, кое-как уложила в кровать.
В постели произошел с Микробой неприятный казус. Как он позже объяснил себе, что только лишь по ошибке использовал собственные штаны не по назначению. Ну и, конечно, еще в силу слабости духа, в чем душевно раскаивается.
Когда Галина, зажав пальцами нос, попыталась растормошить Микробу, чтобы убрать последствия его «ошибки», Ванька по-военному, как всегда после «второй рюмки», рапортовал:
– В чем дело, Галя?.. Не может быть, Галя! – Потом, после некоторых манипуляций под одеялом, Микроба совсем не по-армейски в панике прошептал:
– Так точно, Галя, есть…
Для Петьки, который и до этого не жаловал Микробу, этот случай стал последней каплей. Больше он не хотел иметь никакого отношения к этому пьянице, о чем так и заявил матери.
К тому времени Петька совсем выпрямился. Все увидели, что он рослый, широкоплечий парень. Закончив среднюю школу «на отлично», он поступил на бухгалтерское отделение в техникум в областном городе.
Ванька Микроба, после того срамного случая изгнанный Петькой, окончательно жил опять в своей хате. Держался – в запой не уходил. Галина тайком от сына носила Ваньке в кастрюльке целебный борщ.
В день отъезда Петьки на учебу Микроба выпросил авансом, в счет будущей работы, у соседа большой кусок сала и принес Галине. Как на зло, во дворе первым его увидел Петька. Загородив собой входную дверь, парень жестко сказал:
– Нечего вам здесь делать! Не позорьте нас, уходите! И маму не беспокойте, она теперь одна – я уезжаю, но наведываться буду каждую неделю!
Микроба подобострастно закивал головой и с готовностью подхватил слова Петьки:
– Да, Петрусь, я знаю, что ты уезжаешь! Я поэтому и пришел!
Вдруг он подумал, что Петька может не взять от него сало. Оно, завернутое в тряпку, лежало в ведре. И Микроба просительно добавил:
– Я уйду, ты только передай маме ведро, оно было у меня! – поставил ведро на скамейку и поспешно ушел…
Галине тогда очень помогло это подношение Ваньки. Нечего ей было дать сыну в дорогу, а сало было залогом благосостояния.
Через какое-то время после отъезда Петьки Микроба возвратился к Галине. Только перед каникулами Петра Ванька уходил в свой дом. Впрочем, сыну доносили, что в его отсутствие Микроба живет с матерью. Он начинал мать отчитывать, та оправдывалась:
– Петя, сынок! А кто же будет чинить сарай, забор? Да и крышу на хате надо ремонтировать… Я уже сама не могу, здоровья нету. А Иван ведь все делает! – и помолчав, униженно заглядывая Петьке в глаза, заканчивала: – Он не такой уж плохой, правда…
Петька презрительно хмыкал, обрывал неприятный для него разговор и спешил на свидание. Вот уже полтора года как он встречался с Широковой Маней, так сельчане любовно называли Марию за мягкий нрав и сердобольность. Хотя Маня была на три года старше Петьки, тем не менее пришлись они по душе друг другу. Ждали окончания его учебы, чтобы пожениться.
Ванька Микроба со своей Галюней, да и все соседи, привыкли к установившемуся распорядку: когда Петька в отъезде – они вместе, а перед прибытием сына Галина отсылала Микробу в его хату.
Между тем Петька закончил учебу и получил направление на работу. Работать предстояло бухгалтером в отдаленном районе области. Маня собиралась переезжать на новое место. Они стали мужем и женой тихо, без шумной свадьбы, полгода назад, зарегистрировав брак в сельсовете. Мог бы, конечно, Петька попроситься и в свой район, и ему бы пошли навстречу, учитывая инвалидность, но, здраво рассудив, сам не захотел. Здесь он еще долгое время оставался бы «Петькой», а что еще хуже – его имя ассоциировалось с Ванькой Микробой. Если кто уже не помнил, что за «Петька» такой, объясняли: «Которого Микроба на спине в школу носил»… На новом же месте жительства его уже называли Петром Алексеевичем! «А к матери буду наведываться», – оправдывался перед собой Петр Алексеевич. Супруга Маня поддерживала мужа во всем, даже если думала иначе.
Поначалу Петька довольно часто проведывал мать. Для Галины более радостного праздника, чем приезд сына, не было. Всякий раз она угадывала день приезда Петьки: перво-наперво отсылала Микробу, чтобы не мозолил Петеньке глаза, потом убиралась во дворе, в хате. И вот заходит ее осуществившаяся мечта в дом: Петенька – высокий, красивый и такой важный – Петр Алексеевич! И всегда с гостинцами.
Долго никогда не гостил, на второй день уезжал – работа. Оставлял Галине немножко денег: она их в тот же день тратила в сельском магазине. Покупала то мужскую рубашку, то теплый шарф, и к возвращению Микробы преподносила ему как подарок от Петьки: он, якобы, просил передать Ивану. Ванька знал, что вещи куплены Галиной в магазине, но делал вид, что верит, и благодарил. Потом Петькины визиты прекратились. Манины родственники сообщили: у молодых родилась девочка. Иногда Галине приходил по почте денежный перевод от сына. Суммы были незначительные, тем не менее Галине они доставляли радость неимоверную. Когда Маня родила второго ребенка, переводы прекратились.
Микробе уже не надо было уходить в свой дом, бояться было некого. Пить он продолжал, но, как казалось его Галюне, все-таки меньше. И запои стали покороче. А по мнению Голодка, так Ванька совсем стал трезвенником: мыслимо ли, всю неделю до вечера пятницы Микроба рюмку в руки не брал. Но уж за выходные, конечно, наверстывал за всю неделю.
Силы у Галины поубавились, волочь Ваньку на себе домой она уже не могла. Ждала, когда сам придет. Он и приходил – посрамленный, кругом виноватый. Доставал из кармана деревянную поделку и клал ей на подушку очередного журавлика или медвежонка. Нравились Галине его изделия. А Микробе нравилось смотреть на Галину, когда она, как ребенок, гладит руками его зверушек и улыбается. Тогда начинал улыбаться и Ванька. К тому времени Галина больше лежала, перенесла инсульт, да и сердце стало прихватывать. С нетерпением ожидала прихода Микробы. Изредка приходила весточка от Пети. В преддверии 8 Марта получила Галина открытку с поздравлением. Почерк был Манин, но какая разница Галине? Все равно от семьи ее Пети!
Ванька также готовил своей Галюне подарок. Был у него в закромах выдержанный временем кусок кленовой дощечки с чудным узорчатым срезом. Его-то Микроба и использовал. В итоге получились две обнявшиеся фигуры, а над ними распростертое крыло, надо полагать – ангела.
Очень Ванька хотел, чтобы фигурки получились похожи на них – на него самого и Галю. Даже настрогал ольховой коры, сделал настой, чтобы покрасить одну фигуру под цвет Галиной кофты. Когда понял, что сходства ему не добиться, добавил к поделке фигуру козы Моньки – она ему всегда удавалась, особенно деревянные глаза-кругляшки, выкрашенные бузиновым соком. Ну а рядом с козой, ясное дело, могут быть только Галина и Иван.
Микроба завершил работу над поделкой, и Колька Голодок сразу узнал в фигурах Коромыслиху с Иваном. Восьмое марта – через два дня, но Ванька торопился вручить Галюне подарок. Не терпелось ему увидеть, как она будет радоваться.
Вечером, закончив работу в мастерской, Голодок с Микробой, как всегда перед выходными, выпили. Заодно и подарок Галюне обмыли. Остановились вовремя (по крайней мере – так им казалось) и, уважая за это каждый себя и друг друга в отдельности, разошлись по домам.
По дороге домой Ванька с удовлетворением ощупывал в одном кармане подарок для Галюни, а в другом бутылку, припасенную на утро для опохмелки. Зайдя во двор, он решил еще немножко подкрепиться, с тем, чтобы уже в доме – ни-ни, не расстраивать Галюню. Отхлебнул на глазок прямо «из горла» и зашел в дом. В прихожей стал раздеваться. В доме было тихо, видимо, Галюня спала, и остановился в нерешительности – будить ее или дать поспать. Утром, когда уходил, она плохо себя чувствовала. Пришла Ваньке на ум фраза: «Сон – лучший лекарь», – и он тихонько опустился на стул, вынув из карманов бутылку и подарок. Бутылка была наполовину пустая, чему Микроба искренне удивился, а потом, подумав, что водка пролилась по дороге, оставшуюся выцедил в стакан, решил, что так будет сохраннее. Тишина угнетала, и Микроба, поднявшись, нетвердой походкой пошел в комнату, где спала Галина.
Она почему-то лежала около кровати на полу. И ничем не укрытая!
– Галюню, ты же замерзла! Сейчас, подожди, я тебя укрою!
Микроба стащил с кровати одеяло, наступил на его край и упал рядом с лежавшей Галиной. Еще пытаясь укрыть Галю свободным концом, случайно коснулся ее руки. Рука была совсем холодной.
– Видишь, как замерзла! Сейчас я тебя согрею, моя пташечка…
Так бормотал Микроба, засыпая, но все еще честно стараясь натянуть одеяло на Галюню. В конце концов его храп привычно разнесся по всему дому.
Пробудился Ванька на полу от громких голосов и холода. Рядом с ним, под скомканным в кучу одеялом, лежала Галина. Обнявшая ее под одеялом рука Микробы онемела от холода. Он поднял руку и с трудом начал разминать пальцы. Почему-то вокруг суетились Колька Голодок и соседка Катерина. Катерина возмущенно выкрикивала какие-то непонятные для Ивана слова:
– Я так и догадывалась, что этот пьяница угождал ей в постели! А покойница-то, видишь, тихоня-тихоней, а до этого дела была вон какая охочая!
Голодок пытался остановить Катерину, в замешательстве повторяя:
– Ну что ты, Катя, право? Что теперь уже говорить, молчи! Откуда нам знать, как промежду них было?
Катерина не сдавалась:
– А чего тут знать? Душа на ладан дышала, а она – с мужиком, да еще на полу! Тьфу! Прости, Господи!
Под эти вопли Микроба поспешил встать, его поразило слово «покойница». О какой покойнице они говорят?! И что происходит? Почему Галюня лежит до сих пор и молчит?
Ванька рывком стащил одеяло с Галины, она лежала неподвижная, с закрытыми глазами. Одна рука вытянулась вдоль тела, а другая, которую Микроба ночью пытался отогреть, как вылепленная из воска, лежала на груди покойницы. Он оглянулся вокруг, потом с одеялом в руках опустился на колени. Наклонившись над телом, взял ее восковую руку в свои теплые ладони и стал дышать, как зимой в мороз, приговаривая:
– Сейчас, пташечка, я согрею тебе ручки, подожди немножко! Вот так, вот так!..
Катерина и Голодок в смущении замолчали. Потом Микроба вдруг вскочил и с криком: «Ты же еще подарок не видела!» – выбежал в прихожую. На столе стояли пустые бутылка и стакан, а рядом лежала Ванькина поделка. Он схватил ее, метнулся обратно, опять встал на колени и положил деревяшку на грудь покойницы рядом с застывшей рукой.
Катерина в растерянности украдкой вытирала слезы. Микроба хотел, было, рассказать Галюне, как не получались фигурки, но на полуслове замолк. Он вдруг увидел горькие складки вокруг рта Галины. Их в последнее время не было… Он медленно поднял голову и, глядя на стоявшего рядом Голодка, ровно проговорил:
– А моя Галя умерла, – потом, помолчав, добавил, – а говорила, что будет сегодня борщ варить.
Затем, рассудительно забрав с груди покойницы деревянную поделку, поднялся и медленно вышел из дома.
Через два дня Галину Коломиец хоронили. Приехал сын Петька, Маня не смогла – осталась с детьми. Хоть Голодок и приказал Катерине молчать о подробностях смерти, слухи бродили по селу. Видимо, дошли до Петра Алексеевича, иначе почему бы он предупредил Голодка, чтобы Микробы на похоронах не было!
Между тем Ванька в день похорон сидел за столом в своей хате и никак не мог напиться, тупо уставившись в наполненный стакан. Иногда переводил взгляд на фигурки и начинал гладить поделку руками.
Поздно вечером, в сумерках, пошел на кладбище. Свежую могилу нашел быстро. Присев на корточки, стал старательно, руками, размельчать свежие комки земли.
Он не помнил, как долго этим занимался. Потом поднялся и в недоумении оглянулся вокруг. Неожиданно из горла вырвался какой-то клокочущий звук, который постепенно перешел в завывание. Совсем рядом, ему в унисон, протяжно завыла собака. Собачий вой отрезвил Ваньку, и он, потерев грязными руками мокрое лицо, п-брел домой. Благо его хата стояла совсем рядом с кладбищем.
Петр Алексеевич забил горбылем окна и двери опустевшей хаты. Не хотел Петр Алексеевич иметь с Ванькой ничего общего. Ванька только молчал. Голодок жаловался:
– Совсем Иван бирюком стал! За целый день не услышишь от него слова!
Но однажды Голодок удивился – его помощник подошел с блестящими от возбуждения глазами и заискивающе попросил:
– Николай, можно, я возьму тот дубовый брус в кладовке? А ты высчитаешь у меня с зарплаты, хорошо?
Конечно же, Николай согласился. А Ванька вдруг ожил. На работу бежал ни свет ни заря, а вечером – дотемна работал. Задумал Микроба сделать крест на могилу своей Галюни.
Захлебываясь от волнения, брызжа слюной, он делился с Голодком планами:
– Понимаешь, Николай, Галя не успела получить мой подарок. Ну, тот, где две фигуры… ты знаешь. Значит, я должен их как-то перенести на крест. Кроме козы, конечно. Как ты думаешь, это не грех?
Голодок понятия не имел, грех ли это, тем не менее авторитетно отвечал, что не грех.
Закончил работу Микроба к концу лета. У края могилы он залил маленький фундамент, а затем установил на него крест.
По селу разошелся слух: на могиле Гальки Коромыслихи Ванька поставил какой-то удивительный крест. Все ходили на кладбище посмотреть – что за диво сотворил Микроба. Приходили, долго глядели. Кое-кто говорил: негоже на святой крест лепить всякую любовную чепуху – разных там голубков, птичек. Постояв, люди замолкали и покидали кладбище в раздумьях.
А Микроба опять запил. Сначала надо было отметить окончание работы – «обмыть». Обмывали два дня вместе с Голодком. Дальше Ванька пил один, потому как Наталка, жена Голодка, пригрозила мужу – разведется с ним, если не остановится.
Всего на каких-то полтора года пережил Ванька Микроба свою Галюню. Умер неожиданно для всех. На ногах был до последнего дня.
Еще с вечера они с Голодком, как всегда, выпивали. Правда, Иван слишком рано, как показалось Кольке, предложил расходиться. Выпито было всего полбутылки. Не помог даже безотказный тост «в память о Гале». Микроба решительно спрятал оставшиеся полбутылки в тумбочку, резонно заметив, что им с Колькой будет в аккурат на завтра для опохмелки. А Галюню он и без выпивки помнит – она у него в душе. Голодку ничего не оставалось, как, ругнувшись вполголоса, уйти.
На второй день с утра Колькина жена Наталка заставила мужа починить, в конце концов, насест для кур, пригрозив: иначе выгонит Голодка и на порог больше не пустит. Привыкший к подобным угрозам и не реагировавший на них, Колька в этот раз ретиво взялся за дело и уже ближе к обеду в сарае стоял новый куриный насест, сверкая аккуратными строгаными рейками.
Пока Наталка, расчувствовавшись, побежала в дом приготовить что-нибудь вкусненькое к обеду непутевому мужу, Голодок, вспомнив о недопитой водке у Микробы, решил перед обедом пропустить рюмочку, уверенный, что жена не узнает. В предвкушении приятных минут, он живо припустил к Ивановой хате. Зайдя во двор, Голодок удивился: сарай Микробы закрыт и оттуда доносится осипший петушиный крик и громкое кудахтанье кур. Проходя мимо, он машинально поднял крючок на двери, открыв сарай. Петух и куры с растопыренными крыльями устремились во двор.
Входная дверь в дом Микробы была не заперта, и Голодок привычно зашел в комнату. Видя, что хозяин еще лежит в кровати, Колька громко поздоровался и, деловито открыв тумбочку, достал вчерашнюю бутылку, с удовольствием отметив, что водки не убавилось. Поставив на стол рюмки, Голодок поспешил налить себе и выпить, справедливо рассудив, что ему надо быстрее, иначе Наталка заметит отсутствие. Безнадежным взглядом окинув стол в поисках закуски, он налил водки в Иванову рюмку и, обернувшись к кровати, где лежал хозяин, сказал:
– Заспался ты сегодня, Ванька! Я уже кур твоих выпустил. Вставай да выпей для бодрости!
Микроба молчал и не шевелился. Колька с рюмкой в руке подошел к кровати и взглянул в лицо хозяина. Оно напоминало скульптуру. Заостренные нос и подбородок резко выдавались вперед. Колька в панике вылупил глаза и испуганно опрокинул Иванову рюмку себе в рот. Потом попытался трясти Микробу за плечо. Потрясти не удалось – плечо было единым целым с окоченевшим трупом. Рюмка из руки Голодка выпала, а сам он стрелой вылетел во двор…
Все это Колька Голодок уже в который раз рассказывал соседям, не забывая в особо волнительных моментах (а их было много!) опорожнять рюмку. Ближе к вечеру то же самое рассказывала его Наталка, потому как Голодок не выдержал – слег. Из окна раздавался его мощный храп.
Хоронить Ваньку Микробу оказалось некому. Родственников не было. Вся надежда – на Петра Коломийца, как-никак, а Микроба его растил. Дозвонились в поселок, где жил Петр Алексеевич с семьей. Дома его не оказалось, был в отъезде, на курсах повышения квалификации. Сама Маня приехать не могла, не с кем оставить деток, но позже пообещала обязательно приехать.
Расходы на похороны взял на себя сельсовет. Да и соседи все враз сдружились. Баба Полина принесла из узла, приготовленного, как она выражалась, «на смерть», пару полотенец и кусок полотна для обивки гроба. После ее почина в дом покойника не переставая несли вещи, необходимые для похорон.
Сам председатель сельсовета не мог присутствовать – перевозил сына с семьей и имуществом в новый дом. И лошадей он использовал тех, что обычно везли гроб. Поэтому послал пару гнедых с добротной повозкой – он на них ездил к начальству. Не забыл председатель и об официальной скорбной речи, ее надо произнести у могилы. Исписанный от руки листок, много раз почерканный, он дал Зинке-секретарше (она же и посыльная), приказав прочитать у могилы. Кладбище находилось вблизи Ванькиной хаты, и мужики решили: грузить на повозку гроб с покойником нет смысла. С лошадьми на кладбище все равно не проедешь, будем гроб нести попеременно на плечах.
Из-за торжественности момента повозка с парой гнедых медленно катилась вслед за процессией до ворот кладбища. Дно повозки было устлано соломой, прикрытой байковым одеялом, а в центре на подушку Наталка поставила увеличенную фотографию в рамке, где были в обнимку сняты Иван и Галина. Это была единственная фотография в доме покойного. Была мысль разрезать фотографию – оставить одного Ивана, но Голодок не разрешил.
Яму выкопали рядом с могилой Галины Коломиец. Небольшой кусочек земли треугольной формы, упиравшийся одной стороной в ограду кладбища, другой – в захоронение Галины, был неудобным. Все от него отказывались, как будто специально приберегая для Ваньки Микробы.
Когда процессия с покойником остановилась у выкопанной ямы, Зинка-секретарша, волнуясь и запинаясь, громко начала читать с листка. В очередной раз сбившись, она решительно сунула листок в карман и совсем другим голосом тихо сказала:
– Мы сегодня хороним дядю Ивана. Он никогда никому не делал зла. А еще он носил Петьку Коломийца на спине в школу…
В этом месте Зинка захлюпала носом и после паузы добавила:
– Я это очень хорошо помню, сама видела!
Зинка вытерла платком лицо и отошла, закончив официальную часть. Гроб стали опускать в яму. Плакать было некому. Впрочем, всплакнула баба Полина – представила собственные похороны. Когда яму заровняли землей, вдруг сыпанул дождь, восполняя недостаток слез по умершему… Но тут же прекратился. На свежий холмик положили яркие цветы – на дворе стоял конец августа.
Колька Голодок достал из повозки гладкую дощечку, специально им припасенную, и, попросив у Зинки карандаш, начал было писать: «Микроба Ив…» Рядом стояла почтальон Оксана, разносившая старикам пенсию. Увидев, что пишет Голодок, она негодующе проговорила:
– Что ты пишешь?! Его фамилия – Черницын. Черницын Иван Антонович. А «Микроба» – это по—уличному.
Всем стало неловко. Наталка концом фартука попыталась стереть написанное, но карандаш был химическим, стереть невозможно. Голодок перевернул дощечку другой стороной и старательно вывел: «Черницын И. А.», а потом громко объявил, что это временно. Он, мол, поставит на могилу крест и сделает для фотографии такую рамку, куда не затекала бы вода. Соседи посоветовали с фотографией подождать, пока не приедут Галины дети – Петя с Маней. На снимке запечатлена их мать, Галина, вместе с Иваном. И неизвестно, разрешат ли они ставить фотографию на могилу Микробы. Все согласились.
Когда отмечали девять дней, приехала Маня с детьми. Петр не приехал. Возможно, еще не вернулся с учебы, жена как-то невнятно об этом говорила. Конечно же, она согласилась, чтобы совместную фотографию с ее свекровью и дядей Иваном поставили на могилу Ивана Черницына.
Наталка с Голодком пытались отдать Мане кур и петуха как единственной наследнице. Если же она не может взять их в дорогу, пусть оставит у родственников. От наследства Маня наотрез отказалась, оставив все дяде Николаю в благодарность за то, что он сделает на могилу крест.
В день отъезда Мани запыхавшийся Колька Голодок подбежал к автобусу и успел через окно сунуть ей завернутую в тряпочку поделку Микробы – вырезанную из дерева фигурку, напоминающую козу с покрашенными бузиновым соком глазами.
Могилы Ивана и Галины всегда были ухожены, хотя кто и когда ухаживал – никто не видел. Поговаривали, что кто-то получает за это деньги по почте, и посматривали на почтальоншу Оксану, но та молчала. Баба Полина, уже совсем ветхая, утверждала, что за сиротскими могилами ухаживают небесные слуги.