Опубликовано в журнале Новый Журнал, номер 273, 2013
МАРТОВСКИЕ КАРТИНКИ
Серый дом с развороченным
торсом – вершитель эпох,
парадигма застоя и флагман индустрии,
позабыл гильотины коллег и возмездия ток,
через стул твердолобого босса парткомом пропущенный…
А подросток в косухе не помнит былых техносил –
металлистов в отставке. Не чует истоки…
Ведь отец от армейки в таком же кожане косил,
но закончил баталии психа на выхинской
стройке.
Оказались невечными и парткомы, и бизнесы,
и кофейная грязь, и кремнистая соль.
Упоенье собой, как орнамент столицы докризисной,
покидает лицо вышибалы, что пестовал лицеконтроль.
Вот и девушка в черном – осколок разбитых высот,
откровение панков, округлый квадрат и Филонов.
В марсианских наушниках – миру неведомый код.
В зашнурованных бутсах – вселенская пыль Оберона.
Необъятное в тонкой тетрадке по-детски объяв,
она бросила школу, не верит в анонсы погоды…
Жаль, что эти картинки запомнил лишь я
и щепотка ребят из пронзительно-зрячего взвода.
Серый дом с развороченным торсом поставлен на снос.
Вышибалу помял загулявший атлет из народа…
Хорошо, что в помпезной Москве среди прочих заноз
обитают певцы утвердительно-зрячего взвода.
* * *
Поутру пришла моя подруга.
Принесла венок из иммортелей…
В. Зоргенфрей
Уже не молодой герой-любовник –
ему давно за сорок (может, больше) –
просматривает ворох кадров поздних
в пустом кинотеатре… Дальше горше.
Заметно оскудел его улов.
Клокочет осень в зареве фонарном.
Он все успел, но упустил бездарно
свой главный шанс – последнюю любовь.
Какой коварный, мертвенный ушиб.
Не фильм, а надругательство над зреньем.
Он пьет текилу, чтобы заглушить
видеоряд Cтрастного
воскресенья.
Мобильный телефон, как пистолет
и лунный червь в сосудах улиц длинных…
Может, не поздно изменить сюжет?
«Нашелся доморощенный Феллини», –
он отрешенно говорит себе,
впервые сожалея о потере,
но лунный червь и алкогольный бес
ему сегодня искренне не верят.
Чем обнадежить разноликих фей –
деньгами, покаянием, текилой?..
Жил вот поэт Вильгельм Зоргенфрей –
он звал любовниц на свою могилу.
Последний кадр. Смеются малыши.
Им непонятна траурность парада.
Зажегся свет, и в зале ни души –
oн позабыл про спутницу, что
рядом.
* * *
Крест окна и дверной проем
выплывают из мрака медленно
и ведут в приземистый дом
с неживой рассохшейся мебелью.
У порога добра и зла
дремлет ствол с четырьмя патронами.
Шаром молния в дом вползла,
все сожгла, но стрелка не тронула.
И теперь здесь шаром кати.
Но катарсис этого бедствия –
первый шаг иного пути
и начало второго действия.
За окном все та же трава,
облака дымят о неведомом.
Кол и двор. На траве дрова.
Хватит дров до зимы, наверное.
Окаймляет устье реки
горизонт, превращенный в ниточку…
Но не надо про васильки –
о доступном или несбыточном.
Нужно просто и про простор.
Про покой и пыль вездесущую.
И стрелок покинул свой двор,
не грустя о былом имуществе.