Опубликовано в журнале Новый Журнал, номер 273, 2013
ПАСТЕРНАК
Ему с ней одиночей,
чем одному, но так
в два раза путь короче
до стихотворных благ.
Она чужей чужого,
но все-таки она,
как выстраданность слова,
равна ему, родна.
Он знает только с нею,
что есть особый свет –
в нем жизнь его крупнее
любви. Которой нет.
Любовь всегда на грани
разрыва, потому
что от безумных маний
покоя нет уму.
А у его простора –
тишь, память, горечь-речь
и глубина, которой
никак не пренебречь.
Ну, выстраданность слова,
пока крепка строка,
описывай чужого
родные берега.
МИМОЛЕТНОЕ
С утра кондитерская – кофе с круассаном,
и Ра, рассыпавшийся в бликах на столе.
Ни мысли легкой, ни тем более – о самом.
Великолепного безделья сомелье.
Лоточник, лодочник вечернего
Бродвея,
витрина париков, всё ветер, вздор,
реклама мюзикла «Аида», а правее
лицом красавицы красавец тешит взор.
Счастливый театрал и мот, его
не гложет
ни бедность, ни болезнь. Зачем болеть?
Кому завидовать? На склоне лет, быть может,
тому несчастному, что хочет умереть?
ГОРОДСКОЙ ПЕЙЗАЖ
1
Как я свободен, –
как отцепившееся небо,
и никому не должен, и никуда не годен.
Я только вдоху повинуюсь слепо.
И это всё, всё, всё,
живущему не надо оправданья –
столь выпукло его лицо
и явственно его дыханье.
2
Это долгий путь
вдоль по набережной куда-нибудь.
Вдруг найдешь на краю
городского ума – в лопухах
и репейниках жизнь свою.
Жизнь свою, ах.
Надышавшись мокрыми сливами
синей реки,
вдруг найдешь вопреки
смыслу – в пальто и кепке
жизнь свою в устройствах куда-нибудь кем-то
на работу. Осенью, часа в четыре,
найдешь себя у себя на ладони.
Это долгий путь в гаснущем мире,
в солнечных сумерках, на фоне
кирпичной стены.
3
Я ли при жизни,
воздух ли здесь у лица?
Свет обступает.
Кто тебя видит и кем ты так выбран стоять
в солнечной осени возле киоска?
Нет никого, без тебя
кто бы не мог обойтись, нет никого.
Боль – это то, что стихает.
Так ли правдиво-пустынно твое существо?
Нью-Йорк