Интервью О. Карнович с кн. Н. Лобановым-Ростовским
Опубликовано в журнале Новый Журнал, номер 273, 2013
Князь Никита Дмитриевич Лобанов-Ростовский – человек удивительной судьбы, перипетии которой достойны кинематографического воплощения. В детские годы ему пришлось пережить все тяготы эмиграции его семьи: тюрьма, расстрел отца, сиротство. Но вопреки всему, и даже титулу, всего в жизни он добился сам, тем самым оправдав английское выражение «self-mademan». Геолог, банкир, общественный деятель, искусствовед, коллекционер, интеллектуал – это все Никита Дмитриевич. Значение коллекции русской театральной живописи, собранной совместно с первой супругой Ниной, трудно переоценить. Им удалось спасти целый пласт русской культуры, который мог бы быть утерян безвозвратно. Попав под обаяние его многосторонней личности, мне захотелось его расспросить о представителях балетного искусства, с которыми он дружил и встречался в процессе главного увлечения своей жизни – коллекционирования.
Ольга Карнович: Никита Дмитриевич, ваше увлечение русской театрально-декорационной живописью начала XX века сформировалось в годы учебы в Оксфорде, который вы закончили в 1958 году. В этом же году Серж Лифарь покинул пост директора Парижской Оперы. Случалось ли вам встречаться с Лифарем, который был танцовщиком дягилевской антрепризы, близким другом Сергея Павловича Дягилева, а также обладателем части собрания своего наставника?
Никита Лобанов-Ростовский: Я встречался с Лифарем независимо от его деятельности на сцене. Мой дед Василий Васильевич Вырубов, бывший товарищ министра внутренних дел у князя Г. Е. Львова (главы Временного правительства), был выдающейся фигурой в Париже. Он являлся председателем Земгора – Земского городского комитета, организации, которая занималась помощью русской эмиграции, подобно той благотворительной деятельности, которую она выполняла в России под руководством князя Львова. Лифарь часто бывал на квартире у моего деда. Он дружил с матерью моей первой жены Нины, которая родилась в Харькове и стала супругой французского посла в ООН. Серж вращался в кругу выдающейся русской интеллигенции Парижа. Первый раз я навестил Лифаря у него на даче VillaleLoriet в ParcdeProvence, около Канн. Позже он присутствовал и на нашей свадьбе в русской церкви на rueDaru в Париже. Лифарь – уникальная личность: родился в Киеве, утвердился во Франции и стал известен на всех континентах. Это не каждому удается. Он был изумительным танцовщиком. Какую бы партию он ни исполнял – все являло гармонию. Лишь появившись на сцене, Лифарь, как и Нуриев, уже сам по себе казался произведением искусства. Малейшее его движение, одухотворенное колоссальной внутренней силой, любой жест, наполненный смыслом, был поразителен и прекрасен. Но помимо этого, Лифарь был также общественным деятелем, писателем, коллекционером и просто обаятельным человеком. Когда он находился в комнате, то вы ощущали мощную энергетику, сравнимую разве что с энергетикой Рудольфа Нуриева. Лифаря нельзя было не заметить. Кроме того, он слыл очень хорошим рассказчиком и оратором.
Вот пример. Франция решила назвать площадь с левой
стороны Парижской Оперы – LaPlaceDiaghilev (площадь
Дягилева). В день открытия 7 мая
О.К.: В 1929 году, после смерти С. П. Дягилева, Серж Лифарь получил назначение и руководил театром с небольшим перерывом, по сути, тридцать лет! Он вернул былую славу французскому балету, коренным образом изменив стиль исполнения в Парижской Опере, воспитал целую плеяду балетных étoiles, создал новый репертуар из числа собственных балетов и балетов классического наследия. Как, по вашему мнению, ему это удалось?
Н.Л-Р.: Чтобы уцелеть во главе такого театра, иностранцу нужно было иметь исключительные качества лидера, авторитета и специалиста! Это редкий дар. Будучи профессионалом, увлеченным и талантливым, перед которым ни администрация, ни аудитория не могли устоять, благодаря своей природной силе воздействия на людей, Лифарь воскресил балет в театре PalaisGarnier из полного упадка до его величия.Честь и слава этому великому киевлянину, который, по-моему, на Украине недостаточно отмечен, несмотря на то, что там проходит международный конкурс артистов балета им. С. Лифаря. Но этого мало. В Киеве нет музея Лифаря, только в одной библиотеке есть две комнаты с его вещами. Я кое-что туда подарил. Мне обидно за Лифаря. Он сделал так много для французского балета и для мировой культуры в целом!
О.К.: Довелось ли вам видеть Лифаря на сцене?
Н.Л-Р.: Да, конечно! До известной степени он напоминал Вахтанга Чабукиани красотой и динамизмом исполнения. Я часто, как вы знаете, бывал в доме Александра Бенуа. Анна Александровна, его дочь, мне рассказывала, что Лифарь иногда к ним приходил заимствовать эскизы костюмов и декораций, когда он восстанавливал балеты. И Анна Александровна очень четко мне сказала, что некоторые эскизы он не возвращал. Сам, будучи коллекционером, я понимаю этот соблазн, учитывая огромное количество работ, имеющихся в доме Бенуа. Все-таки Александр Бенуа умер в 90 лет (1870–1960). «Петрушку» он дорисовывал 14 раз. У него скопилась масса эскизов! Михаил Ларионов, художник-авангардист, чьи картины скупались коллекционерами, тоже порой не возвращал работы, заимствованные у Иссара Сауловича Гурвича, одного из двух крупнейших торговцев русской живописью в Париже. Да и после кончины Дягилева Лифарю и Борису Кохно удалось «украсть» часть его коллекции.
О.К.: Почему украсть?
Н.Л-Р.: Я говорю – с точки зрения закона. После смерти Дягилева они уносили книги и архив из опечатанной квартиры. Задний, черный ход не был опечатан. Но я очень рад, что они это сделали, потому что многое попало в их надежные руки. Позже Кохно и Лифарь пополнили свои собрания эскизами и партитурами. Коллекцию Кохно купил мексиканский миллионер Дон Карлос де Бестеги (друзья его звали Чарли). Мы с ним знакомы и бывали у них в замке ChâteaudeGroussay под Парижем. Он подарил это собрание французской Национальной библиотеке в 1979 году.
О.К.: Встречались ли вы с Борисом Кохно?
Н.Л-Р.: Да, с Борисом Кохно я встречался, но без удовольствия. Кохно был корректным человеком. Но я бы не назвал его обаятельным, по крайней мере со мной. Он купил особняк в отремонтированном старинном доме, построенном когда-то местным купцом. Дом находился в бедном квартале Парижа, который вполне отождествлялся со своим именем – LeMarais, что значит «болото». У него служили два молодых лакея. К нему я зашел в поисках работ Павла Челищева. Он хорошо принял. Но у меня не осталось от встречи впечатления радушия. С ним я разговаривал по-французски, а не по-русски, хотя он знал, кто я и каковы мои корни. Я был ему неинтересен – молодой парень, собирающий какую-то театральную живопись. Может, это было и соперничество. Жаль.
О.К.: Как отличались собрание Кохно и собрание Лифаря?
Н.Л-Р.: У Кохно было много работ известных западных художников, сотрудничавших с антрепризой Дягилева, – знаменитые имена: Пикассо, Матисс и многие другие. Работы были небольших размеров, с кредитную карточку, но обрамленные в большие рамы, потому представительные, – почему Чарли Бестеги и купил это собрание. Это было продаваемое собрание, однако композиционно оно, конечно, заслуживало оценки семь по десятибалльной шкале, в то время как собрание Лифаря в совокупности оценивалось на десять.
О.К.: При жизни Лифарь продавал свою коллекцию, куда входила часть дягилевского архива, четыре раза, и каждый раз она именовалась «Собрание Лифаря». Каким образом ему удавалось это делать?
Н.Л-Р.: Лифарь был собственником ценнейшего собрания работ знаменитых художников, посвятивших себя театру. Однако жизненные обстоятельства складывались так, что он был вынужден несколько раз выставлять на продажу свои сокровища. Это вызывало пристальное внимание общественности и прессы, которая всякий раз писала о том, что продается коллекция Лифаря. А объяснение тому очень простое: он собирал и докупал после каждой продажи и, таким образом, имел возможность продавать собрание заново.
Впервые это случилось в 1933 году в США, где на продажу выставлялось собрание эскизов для Русского балета, заказанных С. Дягилевым. Лифарь приехал в Америку с небольшой труппой, но гастроли не имели успеха, и он обанкротился. Чтобы расплатиться с долгами и купить обратные билеты, он продал 173 работы из своего собрания за 10 тыс. долларов. Приобрел эти работы старейший музей США – The Wadsworth Atheneum of Art, в городе Хартфорд (штат Коннектикут). Я видел все работы с его первой продажи. Собрание Wadsworth Atheneum знаю давно и с музеем у меня старые добрые отношения. У них были кое-какие пробелы, и я подарил музею большие работы Федора Федоровского к опере Модеста Мусоргского «Хованщина» для антрепризы Дягилева, а также работы Льва Бакста.
О.К.: Они и по сей день находятся в Wadsworth Atheneum?
Н.Л-Р.: Да. В 1996 году в Лондоне на улице я встретил графа Александра Шувалова, бывшего директора Театрального музея в Лондоне (теперь он в отставке). Wadsworth Atheneum заказал ему сделать каталог-резоне (catalogueraisonné) полного собрания Лифаря. Видимо, первый каталог был распродан, и музей решил издать книгу-каталог. Тогда я ему сказал: «Александр, я рад, что вы этим занимаетесь, и надеюсь, что включите все работы Федоровского и Бакста, которые я им подарил». Он ответил: «Никита, я просмотрел все собрание, но этих работ я там не видел». Я попросил его вновь все пересмотреть, потому что у меня сохранились письма из музея, подтверждающие мои дары. И он их «откопал», таким образом они вошли в его книгу1. Это показывает, как музеи относятся к дарам.
О.К.: Но вернемся к продаже коллекции Лифаря. Что случилось после первой продажи в 1933 году?
Н.Л-Р.: Спустя сорок лет, в
А в ноябре 1979 года мне позвонил из Монте-Карло президент компании «Сосьете де бен де мер» (SBM) г-н Комбемаль и сообщил, что принцесса Грейс (жена князя Ренье) хотела бы основать «Музей костюма и танца», куда могло бы войти и собрание Сергея Лифаря. Однако князь Ренье не высказал желания купить его, и потому был создан комитет по сбору денег, который собирался обратиться за пожертвованиями. Президент SBM предложил мне войти в состав этого комитета. Я согласился. Первое заседание состоялось в Монте-Карло. Вскоре после этой встречи Бернар Комбемаль отправил письмо Лифарю, где предложил открыть аккредитив на 300 тысяч долларов и попросил подождать еще год и не продавать коллекцию до июня 1981 года – для того, чтобы дать нашему комитету возможность собрать недостающие 700 тысяч (Лифарь хотел 1 миллион долларов за все). Но Лифарь отклонил предложение, так как не хотел ждать. Когда Лифарю исполнилось 80 лет, в мае 1984 года, в Лондоне состоялся аукцион «Балетные материалы и рукописи из собрания Сергея Лифаря». И из 228 выставленных лотов более трети не было продано…
Помню, я сильно был впечатлен лекцией, которую Лифарь прочел перед продажей своей коллекции на Sotheby’s, в течение которой он демонстрировал танцевальные pas. В те годы он еще оставался пластичным и с легкостью крутил пируэты. Я был потрясен, что человек в его возрасте способен подобное проделывать. В феврале 1986 года Лифарь официально передал «Собрание театральных костюмов и декораций и архивные материалы» городу Лозанна. Нет сомнения, Лифарь был абсолютно равнодушен к деньгам. Серж делился всем, что зарабатывал, с теми, кто в этом нуждался, или тратил деньги на пополнение коллекции, унаследованной от Дягилева.
О.К.: По вашему мнению, что помешало Лифарю продать коллекцию во второй раз, в 79-м году в Монте-Карло?
Н.Л-Р: Я думаю, Лифарь сделал ошибку, не продав тогда коллекцию. Если бы сделка состоялась, в Монте-Карло существовал бы музей его имени. Уже было определено здание слева от Café de Paris, где все могло быть выставлено. Главное, что все обстоятельства складывались к лучшему: и принцесса Грейс, и мой друг Бернар Комбемаль, и князь Полиньяк, председатель совета директоров Société des bains de mer de Monacо, были за это. Лифарю нужно было подождать год и иметь дело с людьми уверенными и надежными, с которыми все собрание могло быть сохранено в одном месте.
Я часто с ним встречался, старался его уговорить. Как банкир я понимал, что это серьезное предложение. Он ничем не рисковал. Но у него была идея фикс. Ему нужны были деньги – и как можно быстрее. Он хотел основать в Швейцарии свой музей. Я уверен, что он отказался продать собрание под давлением Лиллан. Потому что когда я с ним разговаривал, он был очень разумным и предложение покупки в рассрочку его устраивало. Она, в общем-то, была более заинтересована в деньгах, чем Лифарь.
О.К.: Почему вы не продолжили общение с графиней Алефельд после смерти Лифаря? Хотелось бы узнать ваше мнение о ней?
Н.Л-Р: Я почувствовал, что она ревниво отнеслась к тому, что я написал статью о Лифаре. Через друзей она укоряла меня в неточности. В опровержение я процитировал ей данные, опубликованные в американской газете New York Herald Tribune, выходящей в Париже, где эти данные были указаны. Очень часто вдовы становятся воинственными хранителями наследия и претендуют быть единственным правомерным источником по всем вопросам о великом муже, и любые сторонние выступления вызывают ревность.
Мнение о ней у меня явно субъективное, потому что она старалась умерить доброту и щедрость Лифаря. Он собирался еще что-то мне подарить. И то, что он презентовал мне Пикассо с дедикасом, ей было не по душе. Она явно была недовольна. Все-таки, это стоило больших денег, тогда 5-10 тысяч долларов. Это был щедрый и спонтанный подарок. Я думаю, что графиня хотела обналичить все, что сохранилось. В отличие от вдовы Ивана Пуни, которая многое сделала, чтобы увековечить память художника-мужа, графиня Алефельд из-за своей привязанности к деньгам упускала некоторые тактические моменты.
Отношения к деньгам у людей совершенно разное… Как я уже говорил, жили они в замечательной квартире на Кэ д’Орсе на берегу Сены. Квартира – элегантная, но в каком-то беспорядке, в отличие от квартиры Николая Бенуа в Милане, где все было красиво, изящно, уютно, а интерьеры выполнены в стиле итальянского барокко. Но Лиллан явно подходила Лифарю, потому что тридцать лет прожить с одним человеком – это много! Будучи невероятно обаятельным, он имел большой выбор. С ним было очень интересно беседовать, как, например, я с удовольствием общаюсь с Владимиром Васильевым. Он говорит на хорошем русском языке, многим интересуется. Мы давно знаем друг друга и можем сказать: «А помнишь, сорок лет назад…»
О.К.: В марте 2012 аукционный дом Женевы продал оставшееся собрание Лифаря более чем за 6 миллионов евро… И наследие Дягилева, которое он собирал для будущих поколений. А затем наследие Лифаря «расползлось» по частным коллекциям по всему миру…
Н.Л-Р: Да, 13-го марта
Я не знаю, почему музей Лифаря в Женеве закрылся. Желание Сергея иметь музей своего имени так и не исполнилось. Но музей существовал! – Что произошло? Будь графиня Алефельд-Лаурвиг жива, она бы этого не допустила2. Как коллекционеру, мне страшно обидно за Лифаря; из его огромного наследия ничего не сохранилось и все рассыпалось. Я посетил музей в первый год его существования и радовался, что город предоставил для него место. Пусть распад коллекции будет на совести тех, кто занимается фондом Лифаря.
О.К.: Лифарь, вслед за Дягилевым, был страстным собирателем пушкинских реликвий: портретов, книг, автографов, писем. Каким образом письмо поэта к Наталье Гончаровой, принадлежавшее Лифарю, оказалась в России?
Н.Л-Р: Лифарь мечтал поставить хотя бы один из своих балетов на сцене Большого театра. Я помню, как он предложил передать в СССР письмо Пушкина на условии, что ему разрешат осуществить постановку. Гонорара он даже не ожидал. И я помню, как ему было страшно обидно, как сильно Лифарь переживал, получив отказ. Он обвинял Советскую власть в том, что она не допустила в театр ни Бежара, ни его самого, ни любого другого иностранного хореографа.
После смерти Сержа многое из коллекции перешло по наследству к графине Алефельд, в том числе и письма. Она «отомстила», продав письмо Советскому Союзу через аукцион Sotheby’s за 1 миллион долларов. Сделка состоялась таким образом, что все остались довольны. В России нет зарубежных аукционных домов (только их представительства) из-за того, что когда вы ввозите произведения искусства на продажу, то Россия накладывает налог на ввоз и вывоз картин. И до тех пор, пока в России существует такой порядок, будет царить монополия местных аукционных домов. Даже после того, как Sotheby’s устроили свой первый и последний аукцион в России 7 июля 1988 года, это положение не изменилось, и вопрос до сих пор остается нерешенным. Чтобы аукцион был удачным, нужно иметь и иностранных покупателей. Для этой цели Альфред Таубман, главный акционер и председатель совета директоров Sotheby’s, заполнил свой самолет потенциальными американскими покупателями и привез их в Москву. По сути, уже была договоренность, что пушкинское письмо будет продано России. Это был взаимовыгодный обмен. Торги велись в иностранной валюте. Продавались работы русских художников, но иностранные покупатели не платили налог; они платили Sotheby’s, а аукцион расплачивался с Министерством культуры. Таким образом, для покупки письма Пушкина Министерством культуры СССР было выручено 1 миллион долларов с налога на прибыль от продаж. Налоговые отчисления пошли на оплату письма Пушкина. И Sotheby’s не потерял на этом ни единой копейки, и пушкинские реликвии достались России фактически бесплатно! Вот как все обстояло. Но второго подобного действия не произошло. Так и не удалось провести закон, позволивший в России проводить международные аукционы, которые не облагались бы налогами на ввоз продаваемой живописи в добавок к налогу на стоимость купленной картины при вывозе из России. Правда, с помощью ходатайств Петра Авена налог на ввоз картин для личного пользования был убран. Сейчас вы можете ввозить в Россию любую живопись без налога и вешать у себя дома.
О.К.: С кем из ведущих балерин, с которыми танцевал Лифарь, Вам приходилось общаться?
Н.Л-Р: Лично только с Ниной Вырубовой, она наша родственница. Но общение было нелегкое, потому что она незаконный ребенок брата моего деда, который, будучи военным в Крыму, сошелся с ее матерью вне брака. Он погиб во время Гражданской войны. Мой дед считал, что это социально неприемлемо. Несмотря на то, что она была звездой мирового балета, одной из выдающихся россиянок во Франции, у себя в доме он ее не принимал. Как и его сын Николай. Когда мы приехали из Болгарии в 1953 году, мать, вопреки воле моего деда, пошла к Нине. Моя мама была очень добрым, верующим и душевным человеком. Несмотря на ее религиозное мировоззрение и тот факт, что Нина была незаконнорожденная, это не было барьером для общения. Мы встречались на стороне. Нина жила с аргентинцем, что меня всегда удивляло, потому что уровень культуры у них был разный. Но, наверное, в быту, в условиях дома, им было приятно. Серж Лифарь и Нина Вырубова были гигантами французского балета.
Существует анекдот про Лифаря. Однажды Лифарь, забыв театральный пропуск, не мог пройти в Парижскую Оперу мимо новобранца-жандарма, который исправно нес свою службу. На слова: «Я директор театра, Серж Лифарь», жандарм ответил: «Не знаком» (Сonnaispas)! Лифарь отошел, разбежался и элегантно перепрыгнул через чугунную ограду PalaisGarnier. На что жандарм воскликнул: «Теперь я знаю, кто такой Серж Лифарь» (Maintenant, je sais qui est Serge Lifar)!
Лондон
1. В 1992 году Александр Шувалов описал все это
собрание, включая и работы, которые кн. Н. Д. Лобанов—Ростовский подарил музею. См.: Alexander Schouvaloff.
The Art of the Ballets Russes.
–