Опубликовано в журнале Новый Журнал, номер 270, 2013
Алексей
Ткаченко-Гастев
Есть в красоте что-то такое, что ранит –
даже в разгар жгучей, незваной весны
память об осени пьет ледяными губами
воздух в саду, где обретаются сны.
Стоит узнать – и нет больше смысла беречься,
голову пряча в клубок прихотливых затей:
есть на Земле племя доверчивых женщин –
тех, что скользят босиком по алмазной росе.
Всё, что плелось в сонной душе вечерами,
выплеснул в медное небо рассвет-чародей.
Осень весны моей бродит глухими дворами,
летний улов омывая в летейской воде.
ВЕТЕР
Мягкие локоны тех европеянок нежных,
яркие ленты красавиц Каракорума
чертит шершавым пером на полях белоснежных,
на невесомых скрижалях, как тайные руны,
ветер, который дует обычно в апреле –
ветер, который больше не лечит, но губит.
Девушка с розой в прическе, летя на качелях,
чувствует кожей лица его жаркие губы.
Он, как всегда, будит, тревожит и нежит,
вдаль от шатров зазывая степных робинзонов.
В детстве я знал многие сложные вещи,
но не умел разгадать его странного зова.
Ветер, приди! Юнги колесных фрегатов
ждут окончания бурь на безводных просторах.
Ловят в ночи позывные твоих делегатов
в сотнях таверн. И сушат подмоченный порох.
* * *
Над Бэкингемским дворцом – Марс в пылающем доме.
Дом этот очень обширен – так, что даже перемещаясь в пространстве –
переплывая Атлантику, или скользя по просторам Сибири,
каждый из нас созерцает его в постоянстве цвета и формы.
Марс восходит в зенит. Его бессонное око
пепельно-розовым, мертвым, и все же немеркнущим светом
жалит рассеянный взор, проходя бесконечный ряд
умозрительных окон,
светит попеременно на каждую точку земной параллели.
Против дворца – длинный извилистый пруд, уходящий
почти к горизонту.
Белая маска Луны, вся в круглых ранках от метеоритов,
катится прямо туда, где неоновый свет колеса в луна-парке
держит ее до утра в плену голубого холодного нимба.
Лебеди дремлют под полукружьями ивовых веток,
у островов, где в британских угольных фраках вороны
клюют изумрудный газон, пока и его, и ворон, и лебединые спины
вместе с Луной не сольет в черно-белую гамму внезапная ночь.
Стоя у этих ворот, ты сказала мне что-то наивно-смешное.
Наивность нельзя обрести, она – как нежность младенческой кожи.
(Я бы хотел предложить собору седых патриархов
причислить смешную наивность к свойствам безгрешных
и праведных душ.)
Бывшее с нами тогда, как созвездие крупных алмазов,
стоит в моих мыслях и снах в полусфере полночного свода.
Каждый предмет пейзажа бросает в разные стороны ночи
длинные тени от каждой из звезд моего пантеона.
Нет ничего на Земле, что нам не принадлежало
в длинные ночи и утра наших бессонных прогулок.
Даже незримая смерть как будто сулила начало
того, что ждало нас у полога смутным еще силуэтом.
Все, что сказала мне ты, запорошено клочьями порванных писем.
Карты земных городов – дневники наших чувств
на полях у Истории.
Марс совершенно бесстрастен, он тает в разводах
космической нефти.
Скоро настанет новое лето, и он станет едва различимым.
Нью-Йорк