К 130-летию со дня рождения И. А. Ильина
Опубликовано в журнале Новый Журнал, номер 269, 2012
А. М. Шарипов
Пророк грядущей России
к 130-летию со дня рождения И. А. Ильина (1883–1954)
В январе 1955 г. в первом номере нью-йоркской газеты “Православная Русь” была напечатана прощальная статья об Иване Александровиче Ильине, окончившем свой земной путь в далекой Швейцарии. Архимандрит Свято-Троицкого монастыря в Джорданвилле Константин (Зайцев) писал о своем давнем знакомце – собрате по изгнанию: “Ильин есть порождение Императорской России, ее умственного закатного расцвета, давшего такое множество выдающихся ученых трудов по всем отраслям знания. Останься Иван Александрович на этом пути, место его было бы среди русской научной элиты, как одного из ярчайших ее представителей… Не замкнулся, однако, в науке Иван Александрович. Не отдался он и стихии общественной, несшей эту элиту по течению. Именно в Зарубежье вырос он в иного Ильина – духовного вождя, учителя, пророка, проповедника. И в этом образе он уже чадо Новой России, той духовнообновленной Исторической России, которая одна только способна вернуть миру дальнейшую жизнеспособность, если только удастся ей обрести снова национально-государственную плоть. Надо ли говорить, какие потенциальные силы заключаются, под этим углом зрения, в наследии Ивана Александровича?!”1
Некогда оппонент Ильина, а затем его единомышленник, архимандрит Константин уже тогда обозначил гениальность мысли русского ученого и важность его творческого наследия в деле преодоления цивилизационного кризиса в России и мире в целом. Как показали события второй половины ХХ века, о. Константин оказался провидцем, назвав Ильина пророком, ибо тот действительно сумел наиболее точно описать ход разложения советского строя и распад страны. Но не только и не столько этим привлекает внимание современной России научное наследие Ильина. В многочисленных трудах ученого и писателя наши современники находят ответы на животрепещущие вопросы национального бытия – исторического и современного. И не случайно уже с первых лет революционного краха Российской империи Ильин, имея фундаментальный запас академических знаний и умений, направил весь заряд своей мысли на анализ российской цивилизации. Это и труды по истории России – ее политической и эстетической культуры, и анализ национального менталитета, и социокультурная футурология. На сегодняшний день в России издано двадцать восемь книг собрания сочинений И. А. Ильина, и оно будет продолжено. – А идет разбор прибывшего из Мичиганского университета архива ученого.
* * *
Чтобы понять причину гениальных прозрений И. А. Ильина, недостаточно лишь принимать его как талантливейшего ученого. Важно знать и путь его жизни, ибо для ученого, занимающегося изучением социокультурных явлений, значимым является непосредственное погружение в процессы и внутреннее их созерцание. На своем жизненном пути Ильин не раз оказывался в эпицентре важнейших культурных и политических событий. До революции молодой ученый был в гуще культурной жизни России, не случайно проявляя научный интерес к деятельности К. С. Станиславского. Свои длительные научные командировки в Европу он совмещал с всесторонним изучением и художественным восприятием богатства европейской культуры. Бурные революционные события в России в 1905 и 1917–1922 гг. дали Ильину огромный опыт наблюдения за движением социальных пластов, как и последующее пребывание в Германии (1922–1938), Швейцарии (1938–1954).
Оказавшись после шести арестов и трех смертных приговоров в Зарубежье (октябрь 1922 г.), И. А. Ильин принимает активное участие в создании Русского научного института в Берлине. Приглашающему его в Прагу П. Б. Струве он отвечает: “Я полагаю, что мне и нам (Франку, Бердяеву, Кизеветтеру) вернее, правильнее осесть в Берлине, где русского духовно-культурного очага еще нет, где его надо создать”2.
В 1924 г. русского ученого избирают членом-корреспондентом Славянского института при Лондонском университете. В 1926 г. профессора Ильина приглашают в Кёнигсбергский университет, где он читает доклад “О правосознании и правопорядке в современной России”. После этого приглашения поступают из научных и культурных центров Германии, Швейцарии, Франции, Бельгии, Чехословакии, Австрии, Югославии, Латвии, Эстонии… С 1926 по 1938 гг. ученый выступил в европейских аудиториях на русском, немецком и французском языках около 200 раз. Его статьи публиковали эмигрантские издания “Возрождение”, “День русского ребенка”, “Новое время”, “Новый путь”, “Православная Русь”, “Россия”, “Русский инвалид”, а также германская и французская пресса.
В 1925 г. была издана одна из самых знаменитых книг Ильина “О сопротивлении злу силою”, на которую дали положительные отклики в печати П. Б. Струве, В. М. Даватц, А. Д. Билимович, А. В. Карташев, В. В. Зеньковский, митрополиты Антоний (Храповицкий) и Анастасий (Грибановский), неизвестные авторы “Русской газеты” и “Еженедельника Высшего монархического совета”. Оппонентами выступили Н. А. Бердяев, З. Н. Гиппиус, А. Ф. Керенский и некоторый другие.
В Зарубежье у Ильина складываются теплые отношения с П. Б. Струве, С. В. Рахманиновым, П. Н. Врангелем, К. Крамаржем и др. Долголетняя дружба, начатая письмом Ильина в 1927 г., связала его с И. С. Шмелевым. Именно Шмелеву посвящено немало литературоведческих статей философа. Писал он и о творчестве Бунина, Мережковского, Ремизова и других писателей-эмигрантов.
С установлением в Германии гитлеровского режима Ильин был уволен из института из-за отказа вести антиеврейскую пропаганду. Несколько лет ученый “кормился” лишь сотрудничеством с Евангелической Церковью. Однако в 1937 г. его вновь несколько раз допрашивают в гестапо, после чего на изданные христианскими общинами брошюры ученого накладывают арест. Вскоре ему запретили вести открытый философский семинар, любые общественные выступления. В июле 1938 г. Ильины выезжают из Германии под предлогом участия в Церковном соборе. Оказавшись в Швейцарии, они подают прошение о праве на жительство. Для обеспечения такого права необходимо было внести определенный денежный залог, который внес С. В. Рахманинов3. Так Ильины поселились в маленьком Цолликоне, пригороде Цюриха, своем последнем пристанище. Ученый не имел широкого круга общения с местной русской эмиграцией, но именно здесь им были созданы основные аналитические труды по русской культуре.
Оказываясь в эпицентре российских и европейских событий, Ильин мог давать удивительно точный анализ состоянию общества и прогнозировать социокультурные процессы. Эта способность “видеть по-особому” была присуща русскому мыслителю благодаря не только его выдающемуся таланту, каким он, безусловно, обладал, но и многолетнему изучению наследия предметного созерцателя Гегеля, сотрудничеству с Гуссерлем и Станиславским в их экзистенциональных опытах. Свой метод научного познания ученый называл художественно-созерцательным погружением в Предмет, когда исследователь выходит из сферы индивидуальной психики в свободную сферу мысли. На этом пути необходимо “смирение и способность к самоотвержению в познании… чтобы изолировать в душе нормальное пульсирование личных влечений и личного аффективного интереса от чистого объективного обстояния, имеющего обнаружиться в Предмете”4. Ученый был уверен: личное самочувствие нигде не должно заслонять Предмета исследования5.
Исходя из того, что мышление “общё человеку с Божеством” и что оно “превращает душу в Дух” (ФГ, 62), философ говорит о сращении на пути познания индивидуального сознания исследователя с Абсолютом через “погружение” в себя (ФГ, 363). И здесь можно говорить уже не только и не столько о “методологическом приеме”, подчеркивает Ильин, но о “метафизическом, духовном событии” (ФГ, 70). Поэтому “для того, чтобы познать духовный предмет [Абсолют], необходимо самому духовно быть и организовать в себе духовный опыт”6.
Бесстрастное созерцательное забвение в мыслимом предмете Ильин уподобляет совпадению в молитве души с Богом. При этом душа сохраняет свою ограниченную природу: отождествление происходит только “абсолютно-реальным составом” (ФГ, 57). Исследователь (“элемент сознания”), не отвергая мысли, должен смирить свой рациональный ум и научиться молитве. Достигшее смирения и бесстрастия созерцающее сознание познающего субъекта открывает себя для слияние с Абсолютом и тогда Предмет сам разворачивает свои смыслы в нем как в своей неотъемлемой части: абсолютное становится познаваемым. Ощущения вневременности, которые встречаются у молящегося, недоступны рационалисту. Потому ему недоступен и предмет созерцательной мысли. Отсюда непонимание Гегеля позитивистами. Сам строгий логик юридической школы, Ильин внял и логике, и религиозному духу Гегеля, чем преодолел барьер непонимания религиозной сущности спекулятивной мысли.
* * *
Творческая лаборатория Ильина ясно показывает религиозность ученого. Мыслитель обладал живой верой. В 1913 г. он указывал сестре, что у той “недостает некоторой решительности религиозно видеть и верить”7. В разгар Гражданской войны, в 1919 г., им было начато фундаментальное исследование по религиозной философии, ставшее и последним из изданных при его земной жизни, – “Аксиомы религиозного опыта”. В 1930 г. он писал: “События я воспринимаю в плане религиозном. Тот всеблагой перст, который я столько раз благодарно и трепетно осязал в моей жизни, – лучше ведает, что мне нужно и чего мне не нужно”8. Вера мыслителя не была отвлеченным “философствованием”: “Господь не химера. Он реальнее всех нас. И мы есьмы только через Него. Это надо видеть. Но видеть это нам не всегда по силам. Увидеть пустоту и отчаяние богоотрицающего акта и показать его другим есть акт Бого-исповеднический! Ибо Бог видится не только своим присутствием в душе святого и героя, но Он показывает себя и в отсутствии своем, через это самое отсутствие”9. Мыслитель безусловно верил, что “▒там’ реальнее здешнего. Это ▒там’ – земному глазу не видно. Есть особое внутреннее, нечувственное видение, видение сердца; то самое, которым мы воспринимаем и постигаем все лучи Божии и все Его веяния. Нам не следует хотеть видеть эти лучи и веяния – земными чувствами; это неверно, это была бы галлюцинация. Но мы должны учиться видеть сердцем – уже здесь. Из этого видения… родится единственное и великое утешение; родится созерцание, ради которого можно и должно жить на свете”10.
Он и “чудо” воспринимал “с легкостью и простотою”: “Мы должны принимать это, спускающееся в воронках к нам из того мира в этот… Вы выговариваете закон потустороннего бытия – ▒нет времени, всё сразу’, нет пространства, всё вместе и рядом; это так и есть. И я это почти вижу. В сновидениях во всяком случае осязаю ясно”11.
Понятие созерцательности веры у мыслителя связано вовсе не с отрицанием разумности. Он шутливо пенял И. С. Шмелеву на его письма о “безумии” веры: “После каждого из этих писем, буйно вдохновенных, к нам приходил Разум, ▒чесал в затылке’ и жаловался на полученные от Вас мимоходом ▒затрещины’… Веру ▒сверхлогичною’, ▒вверх ногами’ – мы оба совсем не видим; и ▒безумием’ ее совсем не считаем”12. Для Ильина сверхразумность веры заключалась во внутреннем (вне разума) поиске совершенства, когда ум и сердце человека вместе тоскуют и ищут его как естественную необходимость Бытия: “Кто ищет Бога, тот должен влюбленно хотеть совершенства, созерцать из горящего сердца, жить совестью и подчинить всему этому свое нечувственное воображение. Человек, тупикующий в конструктивном понимании, Бога не найдет. Бог не выдумывается, не выкомбинировывается, не гипотезируется в ▒бесконечности’, не исчисляется, – а любится, любовью видится, совестною любовью осуществляется”13.
Иван Александрович говорил и о “богосозерцании в природе”: “Слепы те, кто… не разумеет того, что природа несет нам откровение божественное”14. Но веру философов-выдумщиков он отрицал: “▒Неодогматику’ гг. Булгакова, Бердяева и других я искони относил к их самомнению”15. С годами он все более утверждался и в необходимости религиозной обрядности. Да, “обряд не выше созерцания; а созерцание не есть физический акт”16. Но он в земном существовании человека так же необходим, как инстинкт: “Это неверно: долой инстинкт, давай дух! Надо принять инстинкт, простить инстинкт и влюбить его в Божьи лучи! А это дело – или индивидуальное, или долго-медленное. Не грозите здоровому инстинкту катастрофой, это неверно и незаслуженно. Это соблазн радикального интеллектуализма”17.
* * *
Духовно-религиозная основа методологии дает ученому возможность видеть духовные основы личности и общества. Ильин исходит из того, что “человеку реально дан от Бога и от природы особый, определенный способ телесного существования, душевной жизни и духовного бытия: индивидуальный способ. Всякая теория и всякая педагогика и политика, которые с ним не считаются, вступают на ложный и обреченный путь”18. И ученый детально рассматривает все три сферы индивидуального бытия человека.
Телесное существование человека обусловлено материальными причинами: тело человека оказывается “вещью, находящейся среди других вещей” (ПДО, 267). В таком течении жизни “тела среди других тел”, “вещи среди вещей”, человек не нуждается в этических и эстетических понятиях. Но Ильин всегда подчеркивает значимость телесного бытия. “Мы не можем и не должны презирать или тем более ▒отвергать’ наше тело: ведь оно вводит нас в вещественный мир, полный разума и красоты… Тело есть необходимое и естественное орудие нашего приобщения к Божиему миру”. Более того, телесная “одинокость” человека имеет свои “великие и благодатные преимущества, потому что она есть живая основа и необходимая предпосылка свободы духовности, личного очищения и просветления” и без нее у человека нет внутренней отрешенности, которая делает его независимо существующим индивидуумом. При отсутствии этой одинокости “человек был бы подобен дому с прозрачными стенами, в котором снаружи все всегда всем видно” – “вечный сквозняк, вечный проход и пролом, безличное и бесформенное смешение, вечно попранная святыня”19.
К душевной жизни Ильин относит “весь поток нетелесных переживаний человека, помыслов, чувствований, болевых ощущений; приятных и неприятных, значительных и незначительных состояний”20. Душевное не пространственно, не протяженно, хотя оно и длится во времени. Именно в этой сфере выступает такой важный, с точки зрения ученого, фактор бытия человека, как инстинкт21. И все же душевная жизнь человека, как и жизнь тела, не свободна. Прежде всего тем, что она связана с телом, которое обусловлено жизнью своей природы. Но уже во внешней душевной жизни человека проявляются сверхчувственные восприятия – вера, знание, добродетель, правосознание, любовь, уважение, честь22. Это, указывает И. А. Ильин, и есть проявления человеческого духа. “Мир духовного смысла”, внутренние силы и способности человека – это “жизнь сердца” (чувствование), воля, “духовная интуиция”, энергия мысли23. Как видим, “духовность человека отнюдь не совпадает с сознанием, отнюдь не исчерпывается мыслью, отнюдь не ограничивается сферою слов и высказываний. Духовность глубже всего этого”. По мысли И. А. Ильина, “дух человека есть личная энергия, и притом разумная энергия; разумная не в смысле ▒сознания’ или ▒рассудочного мышления’, а в смысле предметного созерцания, зрячего выбора и действия в силу духовно-достаточного основания”24. Духовное проявляется в человеке как через его способность к рационально-логическому мышлению (человеческий разум), так и через чувства, обращенные к нравственно-ценностным ориентирам. Но не всякое интеллектуальное или чувственное явление Ильин относит к проявлению истинного духа: ““Дух есть начало внутреннего закона и меры… Дух всегда несет человеку идею священного запрета и долга… Дух открывает человеку путь к Богу”25.
Из понимания И. А. Ильиным человека как “телесно-душевно-духовного организма””, выстраивается и его концепция общества, а значит, права и государства. “Все мы одна ткань Божия, – напоминает мыслитель, – и смысл нашей жизни в поддерживании и штопании этой ткани; каждый голодный и мучающийся – порвавшаяся нитка; а когда умирает человек, то он делается узелком с изнанки, закрепляющим общую цельность ткани”26. Для поддержания здорового состояния “ткани жизни”, общество должно обладать “здоровым и верным правосознанием”, которое среди других социокультурных явлений также имеет безусловную объективность27. Утверждая объективность права, ученый в государстве видит “организованное общение людей, связанных между собою духовной солидарностью и признающих эту солидарность не только умом, но поддерживающих ее силою патриотической любви, жертвенной волей, достойными и мужественными поступками”. И потому “государство, в его духовной сущности, есть не что иное, как родина, оформленная и объединенная публичным правом, или иначе: множество людей, связанных общностью духовной судьбы и сжившихся в единство на почве духовной культуры и правосознания. …Этим все сказано” (ПДО, 234, 238).
* * *
Для Ильина культура и нация сопряжены в историческом процессе в неразрывную духовно-душевно-материальную творческую связку. Историческое формирование национального организма постепенно происходит как из эмпирической внутренней данности, скрытой в самом человеке, – раса, кровь, темперамент, душевные способности и неспособности, так и из внешней – природа, климат, соседи. Однако вся эта “внешняя и внутренняя эмпирическая данность, полученная народом от Бога и от истории, должна быть проработана духом”, в результате чего возникает “единый национально-духовный уклад”, который и связывает людей в национальное единство, отмечает Ильин (ПДО, 189).
В конечном счете нация как “глубокое единение людей возникает из их духовной однородности, из сходного душевно-духовного уклада, из сходной любви к единому и общему, из единой судьбы, связующей людей в жизни и смерти, из одинакового созерцания, из единого языка, из однородной веры и из совместной молитвы”28. И это духовно-культурное единство национального организма имеет метафизический исторический смысл: “Народ, создавший свою родину, есть носитель и служитель Божьего дела на земле” (ПДО, 292), “национальная духовная культура есть как бы гимн, всенародно пропетый Богу в истории, или духовная симфония, исторически прозвучавшая Творцу всяческих”, ради создания которой “народы живут из века в век, в работах и страданиях, в падениях и подъемах, то паря к небу, то влачась долу, – вынашивая своеобразную молитву труда и созерцания на поучение другим народам” (ПДО, 195). Наряду с Н. А. Бердяевым, Г. П. Федотовым, П. М. Бицилли, Ильин считает, что культурное творчество оформляет и завершает духовную жизнь и духовное творчество народа, оправдывая своеобразие его жизни перед Богом и перед всеми остальными народами истории.
Ильин описывает различные психологические пути обретения любви к родине, так как различен духовный опыт людей: “есть патриотизм, исходящий от семейного и родового чувства; есть патриотизм, исходящий от религиозного и нравственного облика родного народа, от его духовной красоты и гармонии; есть патриотизм, исходящий от природы и от быта, прозирающий в них единый духовный уклад и лишь затем уходящий к проблемам всенародного размаха и глубины” (ПДО, 180-181). Но есть патриотизм, исходящий от “духовной отчизны”, сокровенной и таинственной, внемлющей “иному гласу”, созерцающий “грань высокого призванья” и “окончательную цель” с тем, чтобы постигать и любить быт своего народа с этой живой, метафизической высоты (ПДО, 182). Конечно, патриотизм слепого инстинкта лучше, чем полное его отсутствие. “Однако ныне пришло время, – предупреждал Ильин в 1935 г., – когда такой чисто инстинктивный патриотизм готовит человеку неизмеримые опасности и беды, ныне пришло время, когда человечество особенно нуждается в духовно осмысленном и христиански облагороженном патриотизме, который совмещал бы страстную любовь и жертвенность с мудрым трезвением и чувством меры, ибо только такой патриотизм сумеет разрешить целый ряд ответственных проблем, стоящих перед современным человечеством” (ПДО, 173-174).
Ильин отмечает также социальную и духовно-психическую значимость национального: в национальном патриотическом слиянии людей “незаметно преодолевается то душевное распыление (психический “атомизм”), в котором людям приходится жить на земле”: “Сливая мою жизнь с жизнью моей родины, я испытываю дух моего народа как безусловное благо и безусловную силу, как некую Божию ткань на земле” (ПДО, 197). В “обще и сообща творимом лоне – в национальной духовной культуре” – возникает могучее творческое единение людей”, крепится вера в творческие силы своего народа – нация обретает волю к творческому саморазвитию (ПДО, 192, 199).
Таким образом, мыслитель определяет нацию как культурно состоявшуюся духовно своеобразную общность – народ. И если народ не складывается в нацию, он не исполняет исторического духовно-творческого замысла о нем: “такие народы перестают служить и становятся шлаком истории”29. В связи с этим, сегодня особенно важны размышления русского мыслителя о сверхнационализме и интернационализме. Ильин противопоставляет интернационализму и космополитизму национальное самостояние и т. н. сверхнационализм.
Вспомним, как Н. А. Бердяев, подчеркивая онтологическое значение наций, обличал революционных разрушителей России как “интернационалистов, уравнителей, упростителей”, “убийц родины” – в их абсолютном непонимании “тайны национального бытия”30. Ильин также уверен, что, денационализируясь, человек теряет доступ к “священным огням жизни”, от которых творится культура; обезличивается и становится “историческим песком” духовной пустыни и “мусором” культуры. Потому он проводит “отчетливую грань между интернационализмом и сверхнационализмом”: только окрепнув в лоне своей культуры, “национальный дух сможет найти доступ к созданиям чужого национального духа” и “человеку откроется всечеловеческое братство, но это братство будет не интернациональным, а сверхнациональным” (ПДО, 200-201, 215).
* * *
Рассмотренные выше методологические принципы Ильина и его научные взгляды на социокультурные явления лежат в основе концептуальных построений ученого о российской цивилизации – исследует ли он глубинные истоки национального менталитета, вскрывает ли слабости общественного сознания, выстраивает ли футурологию России. При этом надо отметить, что хотя по отношению к Европе ученый нередко употребляет понятие “европейская цивилизация”, как употребляет и понятие “мировая цивилизация”, то что касается России, он в этом же смысле чаще говорит о “России” или “русской культуре”, но не о цивилизации. Однако здесь в понятие “русской культуры” у него включены все сферы жизнедеятельности национального организма. Так, он пишет: “Россию с ее цивилизацией веками разрушали, потрясали, превращали в руины, тормозили, сдерживали, и потому русский народ заботился о внутренней культуре”; “отсталая в плане цивилизации, Россия всегда оставалась самобытной в своей культуре и творчески развитой страной” (СРК, 592, 593).
Ильин обратился к широкому спектру проблем цивилизационного развития и русской культуры уже в изгнании. Крах родной страны заставил академического ученого направить основной потенциал своих знаний на изучение сущностных основ русской культуры в самом широком смысле этого слова – с тем, чтобы решить триединую задачу: понять глубины своеобразия России, выявить приведшие к революции “болезни”, сформулировать основные задачи преодоления общего цивилизационного кризиса. Хотя ученый и считал, что в данных вопросах нет необходимости в построении отдельных научных концепций, сам он, многие годы погружаясь в проблемы развития России и мировой цивилизации в целом, создал немало трудов, которые как мозаика сложились в его особое видение духовного и культурного своеобразия русского мира.
Центральный труд Ильина о российской цивилизации – “Сущность и своеобразие русской культуры”. В отличие от позитивиста П. Н. Милюкова, Ильин подходит к проблеме с культурологических позиций, учитывает особенности русского национального менталитета и народные религиозные установки.
Ильин указывает, что “национально-русский духовный акт” сложился под влиянием “четырех великих факторов: природы (континентальность, равнина, климат, почва), славянской души, особливой веры и исторического развития (государственность, войны, территориальные размеры, многонациональность, хозяйство, образование, техника, культура”31.
Во главу угла национального духовно-творческого акта каждой нации ученый ставит “фундаментальные религиозные установки, свои прафеномены, которые служат как бы ключом к пониманию культуры данного народа и его истории” (СРК, 468). И, выявляя особый “русско-национальный духовный акт”, он подчеркивает: “Весь русский дух и уклад оправославлены”32. Как и религиозные установки, основные прафеномены “русской православной души” были сформированы под воздействием восточного христианства33. Пришедший в Россию в IX–X вв. “византийский религиозный дух” был творчески преобразован, сложился в особый “религиозный акт русского православия” (СРК, 416).
Как отмечает Ильин, православием положено в основу человеческого существа жизнь сердца, чувства, и в этом его глубочайшее отличие от католицизма, ведущего веру от воли к рассудку; и от протестантизма, ведущего веру от разума к воле34. “У русского человека чувство и созерцание выступают как первичная, то есть изначально более мощная и тем самым определяющая, ведущая и руководящая сила, в то время как воля и рассудочное мышление являются силой вторичной” (СРК, 413).
На первый план Ильин всегда выдвигает “русскую любовь к свободе” и отмечает, что “история России в целом есть история ее борьбы за независимость, за свободное развитие, за вольный дух в вере и культуре” (СРК, 553). И в культурном творчестве “основная черта русскости” – “русская душевная свобода”, выраженная в “творческой легкости, подвижности, гибкости, легкой приспособляемости”, “эмоциональной текучести и певучести, склонности к игре и импровизации”. “Свобода – вот воздух России, которым она дышит и о котором русский человек всюду тоскует, если он лишен его, – отмечает Ильин. – Это есть та свобода, которая уже присуща русскому человеку, изначально данная ему Богом, природой, славянством и верою; свобода, которую надо не завоевывать, а достойно и творчески нести, духовно наполнять, осуществлять, освящать, оформлять… Я разумею свободу как способ быть и действовать; как уклад души и инстинкта; как живой стиль чувства и его проявления – естественного, непосредственного, откровенного в личном и искреннего в великом… Как размах души и полет духа”35.
Как же получилось, что свободолюбивый русский народ оказался под игом Третьего Интернационала? “Почему именно России пришлось стать гигантской камерой пыток, всемирным позорищем и рассадником заразы?!” – вопрос для Ильина “национально-исторический”, ибо требует развернутого ответа “об общих и частных факторах, приведших к этой национальной трагедии”36. Ответ на него должен вскрыть болезни российской нации. И ученый такие болезни обнаруживает. Причем он обращает внимание не только на исторические, но и обусловленные менталитетом причины.
Многое задерживало политическое и культурное развитие России – климат и огромные пространства, наличие малых и чужеродных племен внутри страны, как и “вечный нажим презрительно-завистливой Европы и вторжения хищно-погромной Азии”. Однако виною, по Ильину, были “кривизна” и “неправда” самих русских людей. Вместе с “политической близорукостью былой русской власти” “все это создало известную образовательно-политическую и хозяйственно-техническую отсталость России и русской народной массы”. Что и затруднило “борьбу с внешними врагами двадцатого века и с Третьим Интернационалом”37.
Идейные истоки революции стали проникать в Россию с Запада еще в начале XIX в.: “Русская интеллигенция еще не родилась на свет, а уже литературно западничает и учится у французов революционным заговорам”38, “у Вольтера нигилистической улыбке, а у Байрона богоборческой позе”. Из “скрещения демонической иронии и рассудочной полунауки” сперва возник душевный уклад “разочарованного снобизма, потом позитивистического нигилизма, потом нигилистической революционности и, наконец, воинствующего безбожия большевизма и сатанизма”39. На рубеже XIX–XX веков революция складывалась из двух основных элементов: “из большевизма, т. е. безбожия, нигилизма и необузданной воли к власти, и из коммунизма, т. е. из классовой ненависти и классовой борьбы, из поголовной экспроприации, пролетаризации, социализации и порабощения методом террора и монополии работодателя”. Ильин называет Маркса “истинным отцом современного коммунизма”, Ницше – “пророком большевизма”40. Так, ведущий культурный слой, подорвав свои национальные корни в петровскую эпоху, перестает понимать свое социальное назначение творчески вести нацию, распространять культурные достижения в своем народе.
Имелись и иные слабости. Ильин, в частности, отмечает русское “свободолюбие до анархии”41. В экономике весьма отрицательную роль сыграла задержка с отменой крепостного права. Но даже после отмены крепостничества крестьянин оставался под опекой сельской общины, которая уводила от “настоящей полной частной собственности”, от полной ответственности и подлинной свободы (СРК, 409).
Одной из главных причин революции Ильин, как и многие другие исследователи, считал войну. Вновь вспомним о “политической близорукости русской власти”, которая не смогла привлечь социально активные слои нации на свою сторону, вместо этого подорвала их мировой войной. “Россия нуждалась больше всего в мире и в завершении столыпинской реформы”, но руководители страны вступили в “неподготовленную и неудачную войну”, в ходе которой “вскрылись исторические рубцы и заживавшие шрамы, души заболели ненавистью и местью, замутились до самого дна, и поднявшееся социальное дно поглотило свою собственную русскую национальную элиту”42. В уничтожении национального культурного слоя Ильин видел одно из главных зол революции43. Уже Первая мировая война выбила немалую часть культурно цветущего слоя русской нации (чем и подготовила революцию), а Гражданская война, “красный террор” и эмиграция двух миллионов граждан России лишили нацию целых культурных пластов. Дело завершили коллективизация и антирелигиозная борьба, уничтожение свободных профессиональных союзов и лишение рабочих возможности отстаивать свои социальные права.
К революции Россию вела и слабость национального самосознания: “В час великой исторической растерянности русский народ был совращен, завоеван и порабощен антинациональными отбросами международной и своей собственной интеллигенции”44. Ильин всегда предупреждал: “Нет ничего более опасного и вредного, как смешивать мученика (Русский Народ) с его мучителем (Коминтерн); приписывать планы, преступления и бесхозяйственность коммунистов – самой России”45. Тоталитарное государство Советский Союз не есть историческая Россия: “Цели этого государства не суть русские и успехи Третьего Интернационала не суть русские национальные успехи”46. Более того, “революция все время изводит национальную Россию – и количественно, и качественно”, ее территория превращена Третьим Интернационалом в военно-политическую базу мировой революции, на “крови и костях” русского народа готовится “порабощение для всех остальных народов”47.
Ильин считал, что “ни одно достижение советского государства – не есть достижение русского народа”: “что из этих ▒достижений’ переживет крушение компартии? Что останется России от всех этих ▒пятилеток’, индустриализаций и прочих затей, осуществляемых на костях и на крови русских людей?.. Чудовищная убыль населения, деморализация от тоталитарного режима, вырождение культуры, море страданий и унижений… Всякая советская ▒аннексия’ грозит России карающей расплатой за счет ее собственных исконных территорий”48. Ощущение такое, что это написано не в 1940-е, а 1990-е годы.
Мыслитель понимал глубину кризиса, однако, понимая его истоки и сущность, вскрывая недостатки национального бытия, показал в своих трудах внутренний потенциал русского народа, определил главные моменты возрождения России.
* * *
Грядущей России посвящена основная часть социально-философских, культурологических, политологических трудов Ильина.
Первое, что, по мнению ученого, необходимо для преодоления кризиса, – это отказ от позитивистского взгляда на жизнь и готовность увидеть в человеке духовную личность. В определенном смысле, труды Ильина о грядущей России – это учение о национальном воспитании. На этом пути мыслитель большое значение отводит ведущему культурному слою: “Проблема интеллигенции сводится к тому, чтобы это меньшинство чувствовало бы свое духовное задание и непрестанно готовило бы себя к нему. Это задание – умственно и духовно воспитывать свой народ в духе его самобытной молитвы и самобытного творчества. Именно отсюда различие между интеллигенцией и полуинтеллигенцией”. Важно отметить, что “ведущий культурный слой” – это не только образованный слой, но – интеллектуально и культурно развитые волевые люди всех слоев нации, объединенные своей миссией. Как отмечал Ильин, “безыдейная интеллигенция не нужна своему народу”, ибо “она не исполняет своего назначения; она не может никого вести; она есть историческая накипь, политический мираж”49. Поэтому начинать интеллигенции, чиновничеству и экономическому классу надо с себя, с понимания, что обладанием властными, экономическими и культурными преимуществами они поставлены во главу нации, и это накладывает на них определенные созидательно-воспитательные обязательства перед нацией.
Мыслитель ставит перед ведущим культурным слоем нации несколько важных задач. Прежде всего, преодоление собственного непонимания “глубокого своеобразия России”50. Только после этого новая культурная элита сможет: “I. Найти в себе национальную, религиозно-духовную почву, укорениться в ней и сплотиться. II. Верно понять… потребности России. III. Верно восчувствовать свое отношение к народной массе и свой ранг. IV. Стать национально-верным, патриотически горящим, идейно-творческим и государственно-ведущим органом своего народа. V. И воспитать в своем народе тот духовный характер, без которого России не быть. Будет это – будет возрожденная, великая Россия на славу себе и на дружбу и безопасность соседним народам. Не будет этого – и начнется повторение старого”51.
В трудах И. А. Ильина рассмотрены все стороны национального воспитания, которое должна провести культурная элита в период вывода России из духовного и государственного кризиса. В процессе национального воспитания Ильин выделяет несколько основных направлений.
Первое направление – национально-культурное воспитание. “Для преодоления как больного национализма, так и всеразлагающего интернационализма, – отмечает мыслитель, – перед каждым поколением стоит задача верной передачи духа национального воспитания” (ПДО, 208). При этом необходимо культивировать бережное отношение к русскому языку как важнейшему носителю национального самосознания, фундаменту культуры и духовного состояния нации. Как указывает Ильин: “Язык вмещает в себе… всю душу, все прошлое, весь духовный уклад и все творческие замыслы народа. Потому “в семье должен царить культ родного языка”, и “важно, чтобы пробуждение самосознания ребенка… совершилось на его родном языке” (ПДО, 202, 203). Ильин отмечает важность для восприятия русской культуры и церковно-славянского языка, который “благодаря вековой церковной практике” и “древним русским летописям” “запечатлелся в народной душе”, “сделался языком религиозным. Слышит русский этот язык – у него появляется ощущение, что он прислушивается к своему древнейшему прошлому, которое должно поведать ему нечто новое о конечных и священных вещах” (СРК, 453). Далее Ильин подчеркивает, что ребенок усваивает “национальный строй чувств” через песню. Пение научает первому одухотворению душевных качеств человека.
Среди конкретных мероприятий, Ильин указывает на обязательность “по всей стране создавать детские хоры”, ибо “хоровое пение национализирует и организует жизнь – оно приучает человека свободно и самостоятельно участвовать в общественном единении” (ПДО, 203). Сказка же связывает вступающую в мир детскую душу с родовыми корнями и “дает ребенку первое чувство героического – чувство испытания, опасности, призвания, усилия и победы… Она заселяет его душу национальным мифом, тем хором образов, в которых народ созерцает себя и свою судьбу, исторически глядя в прошлое и пророчески глядя в будущее”. И, наконец, поэзия – она “пленяет душу гармонией и ритмом”, учит “духовному восторгу” (ПДО, 205). Мыслитель уверен: влюбившийся в русский стих ребенок никогда не денационализируется.
Второе направление – духовно-нравственное. Ильин отмечает важное значение религиозной свободы и потому считает необходимым для возрождения России восстановить свободу верования – как “свободу Богосозерцания и Богоисповедания”52. Ильин отмечает, что “ребенок, научившийся молиться, сам пойдет в церковь и станет ее опорой”, после чего “найдет пути – и в глубину русской истории, и на простор русского возрождения” (ПДО, 204). Далее мыслитель подчеркивает необходимость пробуждения в ребенке уверенности в том, что национальная история есть сокровенный источник живого научения, мудрости и силы. История должна научить “преклонению перед святыми и героями”, которое возвышает душу человека и указывает верный жизненный путь. Живые образы “национальной святости и национальной доблести” пробуждают волю к подвигу и служению, дают “непоколебимую веру в духовные силы своего народ” (ПДО, 205).
Культура духа человека, подчеркивает Ильин, проявляется в каждодневном быту: “Быт есть только обыденный покров душевной и духовной жизни, и природа говорит совсем не только глазу и уху, всему телу, но больше всего душе и глубже всего духу”53. Русское духовное возрождение должно совершаться в каждом человеке ежедневно – в повседневном быту межличностных отношений, тогда при духовной цельности жизни быт незаметно станет бытием54.
Третье направление – государственно-политическое. Каждый гражданин России должен видеть в просторах своей страны национально-государственное наследие, сохраненное кровью и трудом, волею и духом предков. Он должен понимать, что национальная территория – не просто “пространство”, но “исторически данное и взятое духовное пастбище народа, его творческое задание, его живое обетование, жилище его грядущих поколений” (ПДО, 207). Надо всегда помнить, что “Россия велика, многолюдна и многоплеменна, многоверна и многопространственна… Она была и будет Империей, единством во множестве: государством… органического и духовного единения”55. Граждане государства должны осознавать, что “в мире есть народы, государства, правительства, церковные центры, закулисные организации и отдельные люди – враждебные России… Поэтому, с кем бы мы ни говорили, к кому бы мы ни обращались, мы должны зорко и трезво измерять его мерилом его симпатий и намерений в отношении к единой, национальной России”, каждого гражданина необходимо научить понимать национальные интересы56. В российском гражданине необходимо воспитывать чувство, что “армия есть сосредоточенная волевая сила моего государства, оплот моей родины… Без армии, стоящей духовно и профессионально на надлежащей высоте, <…> государство распадется и нация сойдет с лица земли” (ПДО, 207).
Четвертое направление – хозяйственно-правовое. В русских людях должно сформироваться новое гражданственно-свободное правосознание57 – “религиозно и духовно укорененное, лояльное, справедливое, братское, верное чести и родине”. Для пробуждения в гражданине новой России “духовной почвенности и хозяйственного патриотизма” в нем необходимо воспитать “новое чувство собственности – заряженное волею к качеству, облагороженное христианским чувством, осмысленное художественным инстинктом”58; “ребенок должен с раннего детства почувствовать творческую радость и силу труда, его необходимость, его почетность, его смысл. Он должен внутренне испытать, что <…> труд есть источник здоровья и свободы” (ПДО, 208).
Если говорить о конкретном политическом пути преодоления цивилизационного кризиса, то, по верному предвидению И. А. Ильина, после многих лет хозяйственного и общественного разгрома, насилия над свободой личности нельзя будет говорить ни о государственной дисциплинированности народа, ни о его здоровом правосознании, и потому он “окажется неспособным к осуществлению демократического строя”. Мыслитель отвергает лозунг “Демокра-тия – немедленно и во что бы то ни стало” и говорит о “национально-государственно-воспитывающей диктатуре”59. Именно эта “твердая, национально-патриотическая и по идее либеральная диктатура”, должна будет помочь народу “выделить кверху свои подлинно лучшие силы” и “воспитать народ к трезвлению, к свободной лояльности, к самоуправлению и к органическому участию в государственном строительстве”60.
Однако никакой правитель, какой бы полнотой власти он ни обладал, каким бы верным сторонником национально-цветущей державной России он ни был, не вытянет тяжкий груз национально-государственных проблем, если не встретит внутреннего отклика нации. Для чего и необходимо творческое саморазвитие социального организма – нации, которое невозможно без развития свободного творческого личностного начала. И как в каждом человеке инстинктивно живет некий индивидуальный интерес, так и в социальном организме должен жить общественный интерес. Он-то и пробуждается тем духовно-объединяющим началом, что принято называть “национальной идеей”. И поэтому “наш даровитый, добрый и благородный народ, который доселе пребывает во многой беспомощности”, “нуждается в верной, сильно ведущей идее”61. И об этом должен помнить национальный лидер, желающий в своих великих начинаниях опереться на народное доверие и пробудить в нем волю к честному служению Отчизне.
Для России, стоящей, вместе со всей мировой цивилизацией, на очередном историческом рубеже, пророчеством-предупреждением звучат слова Ивана Александровича Ильина: “Патриотизм духовно прав и свят. И народ, лишенный его, обречен на распадение и гибель: он или найдет в себе любовь к родине, или погибнет”62. Поэтому каждому из нас “важно не казаться и не считаться; важно быть, быть русским, любить Россию, бороться за нее честно и грозно и стоять до конца за торжество дела Божьего на земле”63.
ПРИМЕЧАНИЯ
1. Константин (Зайцев), архимандрит. Памяти Ивана Александровича Ильина // Православная Русь. – Нью-Йорк, № 1, 1955.
2. Ильин И. А. Письмо к П. Б. Струве от 03.11.1922 // Ильин И. А. Собр. соч.: Дневник. Письма. Документы (1903–1938). [Т. 11]. – М., 1999. С. 115.
3. Ильин И. А. Письмо к И. С. Шмелеву от 10.01.1939 // Ильин И. А. Собр. соч.: Переписка двух Иванов. [Т. 13. Кн. II]. С. 249-250.
4. Ильин И. А. Философия Гегеля как учение о конкретности Бога и человека. – СПб. С. 50-52. Далее в тексте как ФГ с указанием страниц.
5. Ильин И. А. Собр. соч.: Аксиомы религиозного опыта. Т. II. – М., 2002. С. 114, 209.
6. Ильин И. А. Религиозный смысл философии // Ильин И. А. Собр. соч. Т. 3. – М., 1994. С. 67-68.
7. Ильин И. А. Письмо к Л. Я. Гуревич от 11.01.1913. // Ильин И. А. Собр. соч.: Дневник. Письма. Документы (1903–1938). – М., 1999. [Т. 11]. С. 77.
8. Ильин И. А. Письмо к Н. Н. Крамарж, осень 1930 г. [Т. 11]. С. 288.
9. Ильин И. А. Письмо к И. С. Шмелеву от 10.10.1938 // Ильин И. А. Собр. соч.: Переписка двух Иванов. [Т. 13. Кн. II]. С. 235-236.
10. Ильин И. А. Письмо к И. С. Шмелеву от 28.08.1936. [Т. 13. Кн. II]. С.158.
11. Ильин И. А. Письмо к И. С. Шмелеву от 16.03.1939. [Т. 13. Кн. II]. С.261.
12. Ильин И. А. Письмо к И. С. Шмелеву от 11.04.1946. [Т. 13. Кн. II]. С.414.
13. Ильин И. А. Письмо к И. С. Шмелеву от 29.01.1947. [Т. 13. Кн. III]. С.20.
14.Ильин И. А. Россия в русской поэзии // Ильин И. А. Собр. соч. Т. 6. Кн. II. С. 221-222.
15. Ильин И. А. Письмо к архимандриту Константину от 10.10.1951 // Ильин И. А. Собр. соч. Письма. Мемуары (1939–1954). [Т. 12]. С. 160-161.
16. Ильин И. А. Письмо к И. С. Шмелеву от 21.03.1937. [Т. 13. Кн. II]. С.178-181.
17. Ильин И. А. Письмо к И. С. Шмелеву от 07.01.1948. [Т. 13. Кн. III]. С.224-225.
18. Ильин И. А. Путь духовного обновления // Ильин И. А. Собр. соч. Т.1. – М., 1993. С. 258. Далее в тексте – ПДО с указанием страниц.
19. Ильин И. А. Поющее сердце. Книга тихих созерцаний // Ильин И. А. Собр. соч. Т. 3. С. 344, 370.
20. Ильин И. А. Религиозный смысл философии // Ильин И. А. Собр. соч. Т. 3. C. 23
21. Ильин И. А. Основы христианской культуры // Ильин И. А. Собр. соч. Т. 1. С. 313.
22. Ильин И. А. Основы художества // Ильин И. А. Собр. соч. Т. 6. Кн. I. – М., 1996. С. 88; Ильин И. А. Путь духовного обновления. С. 66-67.
23. Ильин И. А. Кризис безбожия // Ильин И. А. Собр. соч. Т. 1. С. 338.
24. Ильин И. А. Путь к очевидности // Ильин И. А. Собр. соч. Т. 3. С. 399, 405.
25. Ильин И. А. Яд большевизма // Ильин И. А. Собр. соч.: Статьи. Лекции. Выступления. Рецензии (1906–1954). [Т. 14]. С. 377.
26. Ильин И. А. Письмо к И. С. Шмелеву от 20.01.1940. [Т. 13. Кн. II]. С.288.
27. Ильин И. А. О сущности правосознания // Ильин И. А. Собр. соч. Т. 4. – М., 1994. С. 404.
28. Ильин И. А. Основы христианской культуры. С. 323.
29. Ильин И. А. Основы христианской культуры. C. 325.
30. Бердяев Н. А. Философия неравенства. – М., 1990. С. 91.
31. Ильин И. А. Сущность и своеобразие русской культуры // Ильин И. А. Собр. соч. Т. 6. Кн. II. С. 595. Далее по тексту – СРК с указ. страниц; Ильин И. А. О православии и католичестве // Ильин И. А. Собр. соч. Т. 2. Кн. I. С. 384.
32. Ильин И. А. Основы борьбы за национальную Россию // Ильин И. А. Собр. соч. Т. 9-10. – М., 1999. С. 322, 325.
33. Ильин И. А. О России. Три речи // Ильин И. А. Собр. соч. Т. 6. Кн. II. С.13.
34. Ильин И. А. Основы борьбы за национальную Россию. С. 324.
35. Ильин И. А. Пророческое призвание Пушкина // Ильин И. А. Собр. соч. Т. 6. Кн. II. С. 59, 56.
36. Ильин И. А. О страданиях и унижениях русского народа // Ильин И. А. Собр. соч. Т. 2. Кн. I. С. 195.
37. Ильин И. А. О страданиях и унижениях русского народа. С. 196-197.
38. Ильин И. А. Пророческое призвание Пушкина. С. 45.
39. Ильин И. А. Россия в русской поэзии // Ильин И. А. Собр. соч. Т. 6. Кн. II. С. 240-241, 245.
40. Ильин И. А. Мученичество Русской Церкви и его значение для христианских церквей других стран // Ильин И. А. Собр. соч.: Статьи. Лекции. Выступления. Рецензии (1906–1954). [Т. 14]. – М., 2001. С. 408.
41. Ильин И. А. “Каждый народ заслуживает своего правительства” // Ильин И. А. Собр. соч. Т. 2. Кн. I. С. 217.
42. Ильин И. А. Основная задача грядущей России // Ильин И. А. Собр. соч. Т. 2. Кн. I. С. 270..
43. Ильин И. А. Отказ г. Керенского // Ильин И. А. Собр. соч. Т. 9-10. С. 179.
44. Ильин И. А. Православная Русь (“Лето Господне. Праздники” И.С.Шмелева) // Ильин И. А. Собр. соч. Т. 6. Кн. II. С. 124.
45. Ильин И. А. Политические двойники // Ильин И. А. Собр. соч. Т. 2. Кн.I. С. 153.
46. Ильин И. А. Кому принадлежит наша лояльность // Ильин И. А. Собр. соч. Т. 2. Кн. I. С. 22.
47. Ильин И. А. “Протокол допроса” // Ильин И. А. Собр. соч. Т. 2. Кн. I. С.62.
48. Ильин И. А. Они аннексировали // Ильин И. А. Собр. соч. Т. 2. Кн. I. С.128.
49. Ильин И. А. Об интеллигенции // Ильин И. А. Собр. соч.: Справедливость или равенство? Публицистика 1918–1948 годов. [Т. 20]. – М., 2006. С. 381, 390.
50. Ильин И. А. Основы борьбы за национальную Россию. С. 345-347.
51. Ильин И. А. Духовный кризис русской интеллигенции. [Т. 20]. С. 414-415.
52. Ильин И. А. Обоснование свободы // Ильин И. А. Собр. соч. Т. 2. Кн. I. С. 193.
53. Ильин И. А. Россия в русской поэзии // Ильин И. А. Собр. соч. Т. 6. Кн. II. С. 203.
54. Ильин И. А. О России. Три речи. С. 8.
55. Ильин И. А. Обоснование свободы // Ильин И. А. Собр. соч. Т. 2: Наши задачи. Кн. I.. С. 195.
56. Ильин И. А. Против России // Ильин И. А. Собр. соч. Т. 2. Кн. I. С. 66-67; Национальный вождь и партийные главари // Ильин И. А. Собр. соч. Т. 2. Кн. I. С. 35.
57. Ильин И. А. О страданиях и унижениях русского народа // Ильин И. А. Собр. соч. Т. 2. Кн. I. С. 199.
58. Ильин И. А. О главном // Ильин И. А. Собр. соч. Т. 2. Кн. I. С. 163.
59. Ильин И. А. Что же предстоит в России? // Ильин И. А. Собр. соч. Т. 2. Кн. I. С. 172, 174.
60. Ильин И. А. Демократия – немедленно и во что бы то ни стало // Ильин И. А. Собр. соч. Т. 2. Кн. I. С. 177.
61. Ильин И. А. О главном // Ильин И. А. Собр. соч. Т. 2. Кн. I. С. 163.
62. Ильин И. А. О патриотизме // Ильин И. А. Собр. соч.: Справедливость или равенство? Публицистика 1918–1948 годов. [Т. 20]. – М., 2006. С. 358.
63. Ильин И. А. Без карьеры // Ильин И. А. Собр. соч. Т. 2. Кн. I. С. 59.
Москва