Опубликовано в журнале Новый Журнал, номер 269, 2012
Ирина Дзуцова
«Прекрасная Саломея» Нина Цицишвили
В истории литературно-художественного авангарда
первой четверти XX века незаметным осталось имя Нины Федоровны Клейст-Цицишвили. Она родилась
в 1884 г. в семье армейского капитана Федора фон Клейста, с 1870-х годов
служившего в Грузии. В Сухуми он познакомился со своей будущей женой 17-летней
Софьей Ивановной Цицишвили. Супруги жили в Карели, имели троих детей, из
которых уцелела только Нина. Впоследствии Федор фон Клейст был сослан в Сибирь
по обвинению в связях с революционерами – за переписку с дядей Нины, студентом
Петербургского университета Александром (Сандро) Цицишвили (подпольная кличка
«Санчо»). «Санчо» входил в руководящий центр Всероссийской социал-революционной
организации. А. Цицишвили был богат, но продал свое грузинское имение за 200
000 рублей для нужд организации. В 1875 г. его арестовали и в числе других
революционеров он был осужден по известному «Процессу пятидесяти». В знак
протеста Цицишвили не стал подавать прошение о смягчении судебного приговора и
через восемь лет скончался на каторге.
Сестрой деда Нины была известная знахарка Майко.
Бабушка с материнской стороны, Като Орджоникидзе учила маленькую Нину
грузинскому языку (с родителями Нина говорила по-русски и по-французски),
знакомила внучку с произведениями грузинской литературы и учила ее народным
танцам. Вскоре одаренную девочку, которая к тому же хорошо пела, отдали в
тифлисский пансион мадам Серпинэ[1].
Материальное неблагополучие семьи заставило Софью
Цицишвили выдать 16-летнюю дочь Нину за старого и больного, но богатого
дальнего родственника – Котэ Цицишвили. Венчались они в Карельской церкви.
Описание этой роскошной свадьбы было помещено в журнале «Вокруг света» под
заголовком «Дикие нравы на Кавказе». Позже, когда зять отказался вернуть
фамильные земли в счет уплаты долгов, Софья Цицишвили добилась возвращения
земель и выпросила у дочери прощение за столь неудачный брак. Нина с мужем жили
в Карели. Пока супруг занимался коммерческими делами, она посвящала свое время
чтению книг, верховой езде и продолжала учиться танцам. С тех пор как на
собственной свадьбе Нина станцевала народный танец «узундара», ее стали
приглашать на званые вечера и балы. Это был танец о горькой судьбе рабыни из
шахского гарема, которому Нина выучилась у тифлисских азербайджанок. Нина
танцевала в чадре и шейдиши, специальных восточных шароварах. Ее исполнение
восхищало и Тамару Амираджиби (жену поэта Александра Канчели), и скульптора
Якова Николадзе, а графиня Воронцова-Дашкова подарила Нине серебряный бюст Бетховена,
отметив тем самым ее замечательное танцевальное мастерство и красоту. О Нине
стали писать в газетах.
В 1904 г. она уехала в Вену с тяжело заболевшим
мужем. Здесь Нина познакомилась с вдовой последнего имеретинского царевича
Александра Константиновича и ее дочерью, красавицей Натальей. Помимо семьи
имеретинского царевича, в Вене Нина Цицишвили встречалась с известным актером и
режиссером, выступавшим и на русской сцене, Ладо Месхишвили (1857–1920), а
также с известным историком, языковедом и общественным деятелем Мосе Джанашвили
(1885–1934).
В Париже, куда супруги попали позже, Нину опекал
друг их семьи известный венгерский художник Михай Зичи (1829–1906), на
несколько лет связавший свою жизнь и творчество с Грузией. Кто знает, может
быть грузинские танцы в исполнении Нины вдохновили художника на создание его
известной картины, изображающей танцующих грузинок?..
Из Парижа Цицишвили вернулись в Тифлис. Муж был прикован к постели, что внушило матери Нины мысль о разводе дочери. Однажды Нина познакомилась с офицером Иваном Миримановым. Тот настолько влюбился в Нину, что, спасаясь, она вынуждена была уехать на Украину к своему родственнику Владимиру Петренко. Но и здесь красавицу Нину стал домогаться помещик Кривошеин. Депешей о мнимой болезни матери ее вызвали домой, где ее ждал И. Мириманов. Так Нина связала свою жизнь с Миримановым, формально оставаясь женой К. Цицишвили вплоть до его смерти. С гражданским мужем она жила в Тифлисе. В те годы Нина занималась распространением нелегальной литературы, сочувствовала революционному движению и лишь по счастливой случайности избежала ареста во время стачки в тифлисском районе Дидубе в 1911 году – на ее квартире был произведен обыск. Нине, к этому времени матери двух малолетних дочерей, пришлось уехать из Тифлиса.
По совету друга, режиссера Сандро Ахметели, в 1913
г. она приезжает в Петербург, где могла выступать с грузинскими национальными
танцами. Позже к ней приехал и муж с детьми. Сандро Ахметели, в те годы студент
Петербургского университета, познакомил Нину с местным грузинским землячеством,
помогал ей с выступлениями. Нине довелось танцевать на вечерах в пользу бедных
грузин землячества, которые были организованы в Петербургском географическом
обществе, и на ежегодном литературно-музыкальном вечере в зале Дворянского
собрания. Интерьер, программы концертов – все было посвящено грузинской
тематике. Участниками тех вечеров были Вано Сараджишвили, Мелитон Баланчивадзе,
Котэ Поцхверашвили, Федор Шаляпин, балерина Мария Петипа, художники Клодт,
Микешин и Рерих, поставившие живые картинки по поэме «Витязь в тигровой шкуре»
Шота Руставели и «Этери» Важа Пшавела. На одном из вечеров присутствовал Акакий
Церетели и пел Леонид Собинов. Нина Цицишвили выступала и на последнем, 53-м,
грузинском вечере 15 января 1914 г., где исполнялись произведения Дмитрия
Аракишвили, Мелитона Баланчивадзе (дирижировал сам композитор) и выступал
артист А. Мозжухин.
Исполнительским искусством Нины Цицишвили
восхищался Илья Репин, а известный в ту пору военный врач, приват-доцент,
издатель, критик и сам художник-любитель Н. И. Кульбин (1868–1917) даже делал
зарисовки танцев Нины. Надо сказать, что Кульбин часто выступал с лекциями, на
диспутах, пропагандируя идеи нового искусства. Одаренный человек, он носился с
ворохом авангардистских идей – научных, политических, социальных… «Лукавый
фавн» верил во влияние солнечных пятен на революцию, верил, что камень падает
на землю потому, что любит ее… По словам известного режиссера Николая
Евреинова, Н. И. Кульбин всерьез развивал теорию танцеволизации жизни. А Виктор
Шкловский утверждал, что Кульбин «рисовал с многими ногами, чтобы изобразить их
танец». О Н. И. Кульбине достаточно емко и выразительно сказал известный
русский художник (один из авторов стенной живописи в тифлисском приюте авангардистов
«Химериони») Сергей Судейкин:
Художник-доктор
философ-лектор
кубист-футурист…
Военный-медик
статский советник
первый мой друг
преданный душой искусству.
Сколько талантов утверждало свои силы в знаменитой
«Бродячей собаке», что располагалась в подвале дома на Михайловской площади в
Петербурге! Из всех пристанищ российской богемы, возникших в 1912 г., это было
самым популярным и самым живописным.
«Бродячая собака» воплощала вольный и пылкий стиль
1910-х годов. Здесь встречались, проводили вечера писатели и актеры, поэты и
музыканты, артисты балета, – представители разных направлений и течений в
искусстве. Каждый из них открывал «новую эру», демонстрируя свою фантазию и
парадоксальность. В «Бродячей собаке» вершился интеллектуальный карнавал,
который сегодня воспринимается, как целая глава истории культуры и истории
нравов. В «Бродячей собаке» происходили капустники, вечера, в которых было
озорное сочетание гротеска, веселого балагурства, эксцентризма, экзотическая
зрелищность и вполне серьезные идеи. Здесь искали самобытность – опору для
вдохновения в творчестве. В уютном этом подвальчике с раскрашенными С.
Судейкиным, Б. Григорьевым, Н. Кульбиным, А. Яковлевым и В. Белкиным стенными
фантасмагориями царили апологеты Запада, которых, надо сказать, все больше
теснили сторонники популярной в те годы «восточной темы». Художник А. В.
Шевченко утверждал: «Дух Востока так вкоренился в нашу жизнь, что подчас трудно
было отличить, где кончается национальная черта и где начинается восточное
влияние». А Наталья Гончарова провозглашала: «Мой путь к первоисточнику всех
искусств, к Востоку».
В Москве в это время танцевала «босоножка» Айседора Дункан, пресыщенная мировой славой «великая танцующая лицедейка», «ожившая статуя», которую К. Станиславский называл гениальной. Но ее знаменитый танец апаш с шарфом, оживающим в ее руках, уже не имел прежнего успеха у футуристов. Они сделали модным танго[2].
Танец, пришедший в Россию из Парижа в
В Тифлисе на модный танец народные поэты
иронически отозвались стихами: «Сегодня всë называют словом танго. / Это
слово новомодное. / Женщину в желтом / Принял за бабочку». В Тифлисе смешались
черная черкеска с европейским смокингом – танцевали танго и лезгинку с кинтоури; здесь находились
поклонники элегантных Миши и Тэа и балерины Мариинского театра Карповой. А в
далекой Италии вождь футуристов Маринетти уже издал хлесткий призыв-манифест
«Долой танго и Парсифаль!», имея в виду одноименную оперу Вагнера и героя
средневековой легенды о святом Граале – последнем хранителе мистической чаши
рыцаря-христианина.
Вечера, посвященные танго, проходили и в «Бродячей
собаке». Они сопровождались лекцией и демонстрацией танцев в исполнении
«тангистки» – артистки Е. П. Смирновой. В то же время здесь танцевали и русские
народные пляски. Тамара Карсавина в полупрозрачном платье, придуманном для нее
Сергеем Судейкиным, танцевала под музыку Куперена прямо среди публики.
Выступала в «Бродячей собаке» и жена Судейкина, актриса, художница и танцовщица
Ольга Глебова[4].
Не только Судейкин, но и его современники
воспринимали танец как игру, праздник. В танце они видели раскрепощение и
гармонию тела и духа. Известный поэт русского и тифлисского авангарда С.
Городецкий писал: «Танец – предельное выявление душевных бурь: он закован в
ритмику».
Не обошла стороной «Бродячую собаку» и популярная
в 1910-х годах система швейцарца Далькроза, по которой занимались в петер
бургской студии князя С. Волконского[5].
Если Далькроз и его единомышленники стремились лишь освободить танец от стиля и
предметности, то Гюрджиев со своими учениками рассматривали танец как способ контакта с космической энергией,
воплощение гармонии неба и земли.
В «Бродячей собаке» не знали пресыщения, все формы творчества (декламация, картина, музыка, танец) на ее сцене были подчинены эпатажному вызову, взрыву эмоциональной инициативы и театрализации жизни. Зыбкость жизни и неуверенность в завтрашнем дне лихорадили завсегдатаев «Бродячей собаки»; здесь торопились жить.
Нина Цицишвили, выступавшая на сцене «Бродячей
собаки» под именем баронессы Клейст, была желанной гостьей здешних вечеров. По
словам поэта Бенедикта Лившица, «Бродячая собака» был «единственным островком в
ночном Петербурге, где литературная и артистическая молодежь, в виде общего правила не имевшая ни гроша за
душой, чувствовала себя как дома». Танцами Нины восхищались Ахматова, Гумилев,
Судейкин, Карсавина, Альтман, Маяковский, Мандельштам, Волконский, Лившиц,
Кузмин, Зданевич и многие другие замечательные посетители знаменитого подвала
на Михайловской площади. Здесь Нина Цицишвили познакомилась с А. Блоком, Л.
Андреевым, А. Куприным, который называл ее «прекрасной Саломеей» и «южной
звездой». Нина Цицишвили с благодарностью вспоминала о создателе «Бродячей
собаки», бывшем режиссере Александринского театра, позже – помощнике режиссера
в театре В. Ф. Комиссаржевской, Борисе Константиновиче Пронине (1875–1946). Это
был человек широкой культуры и образованности, фанатично преданный театру,
неистощимый выдумщик с неиссякаемой энергией организатора, популярный в разных
кругах Москвы и Петербурга. Вечно искавший необыкновенных людей, необыкновенных
вечеров, и вечно бежавший от обыкновенной жизни. Сергей Образцов писал о нем:
«Он любил людей искусства и постоянно стремился объединить актеров разных
театров, художников, писателей… Он постоянно кого-то открывал и спешил
показать свое открытие друзьям».
Одним из таких открытий Пронина и стала Нина
Цицишвили. Именно он позвал ее в «Бродячую собаку». Описание одного из вечеров
(после художественного совета 3 января 1914 г.) дала газета «Биржевые
ведомости»: «Художник Судейкин с товарищами все стены завесил бумагой и так их
славно размалевал, что бродившая между столиками живая лохматая собака все
время лаяла, вызывая подражателей среди публики и поддерживая веселое
настроение… Эстраду задекорировали растениями и лампочками. И в общем, вместе
со сверхоригинальными костюмами в публике получилось нечто совершенно новое для
петербургского глаза, свежее и молодое. На вечере баронесса Клейст исполняла
восточные танцы под зурну… На вечере присутствовала Т. П. Карсавина».
Художник Н. Альтман увековечил этот вечер в шарже
«Собачья карусель» (опубликованном в газете «День» от 10 января 1914 г.): на
фоне декорированного Судейкиным и А. Шервашидзе зала по мотивам карусели он
изобразил брата художницы Е. С. Кругликовой (также участницы «Бродячей
собаки»), действительного статского советника, инженера, поэта и мецената
Николая Сергеевича Кругликова (1861–1920) в карнавальном костюме в стиле
шекспировской эпохи, а рядом с ним – сидящих Ольгу Глебову-Судейкину в белом
одеянии и издателя барона Николая Николаевича Врангеля. В центре композиции
изображена танцующая Нина в стильном платье и с накидкой в руках. Справа от нее
в странном одеянии, напоминающем средневековый японский костюм, стоит
итальянский карикатурист и театральный художник, живший в России в 1913–1922
гг., Иван Антонович Гранди. Известны его шаржи на актеров, поэтов и художников
– посетителей «Бродячей собаки». Вернувшись в Италию, Гранди оформлял
постановки (некоторые – совместно с А. Бенуа) в Ла Скала.
А. Ахматова вспоминала о вечере 10 января 1914 г.
в «Листках из дневника»: «Было жарко, людно, шумно и довольно бестолково. Нам
это, наконец, надоело, и мы (человек 20-30) пошли в ▒Собаку’… Там было темно
и прохладно. Несколько человек из залы стали просить меня прочитать стихи. Не
меняя позы, я что-то прочла. Подошел Осип (Мандельштам. – И. Д.): ▒Как вы стояли, как вы читали’». Этот эпизод вдохновил
поэта на создание известного стихотворения:
Вполоборота, о печаль,
На равнодушных поглядела.
Спадая с плеч, окаменела
Ложноклассическая шаль.
Зловещий голос – горький хмель –
Души расковывает недра:
Так – негодующая Федра –
Стояла некогда Рашель.
26 апреля
Для мхатовцев выступали певцы, музыканты,
пародисты. Танцевали Ольга Глебова-Судейкина, Б. Романов и Ф. Шерер. Нина
Цицишвили танцевала грузинские танцы. Выступала она в платье по эскизу
Судейкина. Под его руководством специально приглашенная портниха сшила
удивительной красоты платье: лиф из синего атласа с жемчугами, шаровары из
желтого газа. Голову Нины украшал тюрбан с крупным жемчугом и ярким пером. А на
ногах ее были золотистые коши. В этом одеянии и изобразил Судейкин танцующую
Нину с томно откинутой головой, с гибко изогнутым телом, завораживающую своим
откровенным эротизмом восточной баядерки. Любопытно, что этюд-зарисовка С.
Судейкина имеет много совпадений (поза, элементы костюма, типаж модели) с
эскизом костюма, созданным Л. Бакстом в 1911 г. для балерины Н. Трухановой в
неосуществленном балете П. Дюка «Пери».
Интересна история замысла состоявшейся в апреле
Нина исполняла свои коронные номера: «абхазури»,
«узундара» и «унабе». Российская пресса называла их «стильными восточными
танцами», а газета «Кавказ» писала: «Ее ▒узундара’ и лихая ▒наурская’
неподражаемы». Нина танцевала под аккомпанемент популярного тифлисского
исполнителя на тари Абдул-бегея. (Не его ли игру услышав, О. Мандельштам
записал: «Раздирающий сердце аккомпанемент тари».) Нина импровизировала,
удивляя зрителей своей пластикой и артистизмом. «Узундара», «унабе»,
«джейрани», «хабарда», «кинтоури» и «багдадури» были истинно городскими,
тифлисскими танцами. Они требовали грациозности, закругленности движений,
изящества движений рук и корпуса исполнительницы. Представляя русской публике
эти танцы, Нина Цицишвили обнаруживала естественность и непринужденность
движений, проявляя эмоциональность и экспрессию танца сдержанно, с чувством
собственного достоинства. В «картули» – этом древнейшем грузинском танце – она
плыла как лебедь, нежная, любящая. Нину Цицишвили можно считать преемницей
многих знаменитых грузинских красавиц, прославившихся исполнением национальных
танцев, таких, как Софья Цицишвили, Кетеван Туманишвили, Нино Макашвили, сестры
Тинатин и Елена Амилахвари, Марта Сологашвили… О профессиональной танцовщице
Дарье Бектабегашвили и ее «картули» современники писали, что это полет птицы с невидимыми крыльями,
непрерывная игра ее рук в воздухе, казалось, ткет невидимое кружево.
Не случайно поэт Г. Эристави посвятил одно из
своих стихотворений Дарье Бектабегашвили. А граф М. С. Воронцов записал в своем
дневнике в
С началом Первой мировой войны летом 1914 г.
Нина Цицишвили с семьей вернулась из
Карлсбада в Петербург. Мужа призвали на фронт. Детей – Софу и Люлю – она
отвезла к своей тетке Нато в Тифлис и отсюда выехала к мужу на фронт, где
оставалась в течение трех месяцев. По протекции Г. Д. Шервашидзе,
обергофмейстера, бывшего тифлисского губернатора и мужа племянницы, Нины
Чавчавадзе (Марии Александровны Николаи), Нина еще раз навестила мужа на
фронте, где она раздавала солдатам привезенные с собой подарки и продукты.
Вплоть до 1917 г. Нина Цицишвили жила между фронтом и Петербургом, успевая еще
выступать с концертами в госпиталях.
В 1919 г. она вернулась на родину после депрессии,
связанной со смертью дочери Люлю. Она вновь стала выступать в клубах, на
вечерах, участвовать в спектаклях. Она не только танцевала, но и играла театральные
роли в «Грузинском клубе», находившемся в театре им. Грибоедова. Она
по-прежнему исполняла «узундару», но уже в опере «Абессалом и Этери». (Кстати,
этому танцу она учила 14-летнюю Нату Вачнадзе, будущую легенду грузинского
немого кино.) Помимо артистической деятельности, Нина занималась созданием
курсов кройки и шляпного мастерства, а в 1925 г. основала хореографическую
студию. В 1924 г. Нина и жена театрального режиссера Котэ Марджанишвили Елена
Донаури были хозяйками вечера, на котором пел Вано Сараджишвили, известный
грузинский тенор.
С 1928 г. Нина страдала от болезни ног. Некоторое
время она работала машинисткой в Совнаркоме, а потом… потом – вынужденная
жизнь в четырех стенах…
Волею судьбы и обстоятельств Нина Цицишвили
оказалась, в свое время, вовлеченной в литературно-художественную жизнь
Петербурга. Здесь признали ее артистическое дарование. Она была в дружбе и
знакомстве со многими из тех, кто составил гордость грузинской и русской
культуры. Они были молоды, но дерзали, выступая против рутины и привычных форм
искусства. Нина Цицишвили внесла свою лепту, популяризируя национальные танцы,
в которых выражала душу своего народа. Как не вспомнить о прекрасных строках В.
Каменского (стихотворение «Тифлис», 1914 г.):
Звучи ударно, сазандарий.
Играй лезгинку!
Гость Тифлиса,
Я приглашаю в пляс грузинку.
Со стройным станом кипариса
Сам стану стройным. Эй, лезгинку!
Играй лезгинку!
Тбилиси, 1999 – Париж, 2011
[1] Пансион мадам Серпинэ открылся в
[2] Через несколько лет в Париже Лизика Кодреано будет танцевать фокстрот,
станет модным блюз и уанстеп, а Ладо Гудиашвили покорит парижских собратьев по
художественному цеху темпераментной лезгинкой в кафе «Данциг». В тот же период
Париж уже был очарован пряным и ярким ароматом Востока, облаченного в костюмы,
нарисованные Л. Бакстом. Идеи для костюмов тот находил на фотографиях
древнегрузинских орнаментов, фресок и храмов в «Материалах по археологии
Кавказа», – для балета «Тамара» на музыку симфонической поэмы Балакирева, а
также в танцах, поставленных М. Фокиным. В знаменитых «Русских сезонах» С.
Дягилева Восток все больше привлекал и завораживал Запад своей таинственностью
[3] И. Зданевич даже прочитал лекцию «О танго» в «Бродячей
собаке». Танго представлялся современникам чуть ли не сокрушением основ, и
поэма В. Каменского вполне отвечала алогизму в новом искусстве России,
освобождающему от предрассудков и мещанства. Танго и корова, по В. Каменскому,
– в конфликте друг с другом. В этом сопоставлении царил эпатаж.
[4] Подруга Анны Ахматовой, которая посвятила ей свою «Поэму
без героя», Ольга Глебова эмигрировала во Францию в
[5] Кстати, подобную студию танца в
[6] В
[7] Остается невыясненным, были ли экспонаты только
собственностью художника М. И. Тоидзе или и других тифлисских знакомых Кульбина.