Опубликовано в журнале Новый Журнал, номер 269, 2012
П. Н. Базанов
Историк Н. И. Ульянов
Крупнейший представитель русской исторической науки в Русском Зарубежье Николай Иванович Ульянов (1904–1985) выделяется даже на фоне всех трех “волн” эмиграции ХХ столетия. Младший современник Серебряного века, он родился в Санкт-Петербурге 23 декабря 1904 г. (5 января 1905 г. нового стиля)1 в семье рабочих. Когда-нибудь на родине по достоинству оценят Русское Зарубежье ушедшего века, и сюжеты из жизни наших эмигрантов станут темами для увлекательных, непридуманных приключенческих романов и фильмов. Судьба историка обычна – и необычна – даже для интеллигенции второй русской эмиграции: увлечение театром, преподавание в советских вузах, незаконный арест, война, немецкий плен, побег, жизнь на оккупированной территории, угон на принудительные работы в Германию, лагеря для “перемещенных лиц”, работа на заводе в Касабланке в Марокко, переезд за океан и возвращение к преподавательской и научной деятельности в Йельском университете США.
В начале своего пути Николай Ульянов учился у знаменитого В. Э. Мейерхольда в “Институте ритма совершенного движения” и “Курсах мастерства сценических постановок” (Курмасцеп). Желание стать режиссером привело его в Мариинский театр, но атмосфера закулисных интриг оттолкнула будущего историка. Впоследствии театральные увлечения отразились в его работе в художественном совете городского театра Архангельска2 и в двух спецкурсах “Театр и драматургия в России” и “История русской культуры”, которые он читал в Йельском университете3. В своих критических статьях он будет решительно защищать полюбившиеся ему произведения от упреков в “театральности”, замечая, что все лучшее в русской культуре Серебряного века было замешано на театре или связано с ним4.
В 1922–1925 гг. Н. И. Ульянов учился на общественно-педагогическом отделении факультета общественных наук Петроградского университета, в 1925 г. перевелся на 4 курс историко-археологического цикла факультета языкознания и материальной культуры5. Самое большое влияние на формирование молодого историка оказал академик С. Ф. Платонов, последним учеником которого он стал6. С. Ф. Платонов упоминает Н. И. Ульянова как близкого знакомого и в знаменитом “академическом деле”7. Под влиянием академика Ульянов начинает усиленно заниматься историей Северо-Запада России и Русского Севера XVI–XVII вв. Первая же его студенческая работа “Влияние капитала на колонизацию русского Севера в XVI–XVII вв.” была рекомендована к печати С. Ф. Платоновым в докладе на неделе русских историков в Берлине в 1927 г.8. Именно это выступление послужило одним из поводов к “академическому делу”. Другие ранние статьи молодого ученого также получали высокую оценку С. Ф. Платонова9. “Платоновский семинар, – как вспоминал Н. И. Ульянов, – оставался особенным, был своего рода оазисом, где студент посвящался в тайны научного исследования. ▒Тайн’, собственно, никаких не было, но не было манеры некоторых профессоров ▒кормить с ложки’, – давать советы, наставления, как писать доклад. Просто предлагался список тем в пределах общей темы семинара и каждый выбирал, что ему нравилось. Следил Платонов за степенью ▒вчуствования’ в избранную тему, за степенью мобилизации материала, за точностью аргументации, за композиционным построением”10. По мнению Н. И. Ульянова, С. Ф. Платонов был главой целой школы в русской историографии, которая стремилась освободиться от предвзятых точек зрения на русский исторический процесс и стала заниматься монографическим изучением отдельных сюжетов. В ученом ценились не историософские, не политические его настроения, а исследовательская острота, совершенные открытия новых фактов и искусство восстановления исторической картины на их основе, а не на отвлеченных умозрительных спекуляциях. Платонов сделался своеобразным вождем нового поколения ученых.
После окончания университета Н. И. Ульянов был вынужден в связи с централизацией аспирантского обучения поступить в аспирантуру РАНИОН (Российская Ассоциация Научно-исследовательских Институтов Общественных Наук), где он учился у С. В. Бахрушина и А. Е. Преснякова, чему во многом способствовал положительный отзыв С. Ф. Платонова на конкурсную работу Ульянова – “выдающаяся”, – хотя его протеже за постижение “исторического материализма” и политэкономии получил оценку “удовлетворительно” – что совсем не удивительно, учитывая отрицательное отношение Н. И. Ульянова к марксизму. За время обучения в аспирантуре главным недостатком молодого исследователя считалось отсутствие у него идеологического энтузиазма: “В прениях на марксистском семинаре не выступает”11.
Одновременно с посещением семинара С. Ф. Платонова и учебой в РАНИОН, Н. И. Ульянов учится на спецсеминаре профессора М. Н. Покровского и посещает Комакадемию. В период с 1930 по 1933 гг. Н. И. Ульянов работает доцентом в Северном краевом комвузе им. В. М. Молотова и в Архангельском пединституте, где пишет работы по истории народа коми. За одну из них – “Очерки истории народа коми-зырян” (М.; Л., 1932) ему была присвоена степень кандидата исторических наук.
После возвращения в родной город Н. И. Ульянов довольно быстро становится исполняющим обязанности заведующего кафедры истории России и народов СССР, профессором Ленинградского института истории, философии и лингвистики (ЛИФЛИ) и восстановленного истфака ЛГУ, ученым специалистом Института истории АН СССР – одновременно работая в Историко-археографической комиссии АН СССР и Военно-политической академии им. Н. Г. Толмачева. В ЛИФЛИ на разных факультетах Н. И. Ульянов читал лекции, вел спецкурсы, семинары – “Смутное время”, “Феодальная Русь”. Лекции, спецкурсы и в особенности семинары Н. И. Ульянова производили на студентов самое глубокое впечатление “своей манерой, любовью и знанием предмета”12. “К его талантам преподавателя, – вспоминал его бывший студент Г. М. Дейч, – прибавилось еще очень человеческое отношение к студентам и преподавателям в пору его деканства. Вообще Ульянов не без основания считался одной из самых ярких восходящих звезд ученого, административного и, что особенно удивительно, партийного мира.”13
В ЛИФЛИ большинство работавших там были представителями так называемого “марксистского” направления в науке и являлись последователями М. Н. Покровского. Отношения с коллегами у Ульянова сложились напряженные, особенно с “проработчиками” по “Платоновскому делу” профессором античности М. М. Цвибаком и первым деканом исторического факультета ЛГУ Г. С. Зайделем. Ученик С. Ф. Платонова, Николай Иванович принципиально отстаивал позиции русской классической исторической науки. Например, в многотиражке ЛИФЛИ в заметке студента Гришина говорилось: “В списке литературы, рекомендованной проф. Цвибаком для подготовки к сессии, основным пособием является курс Покровского. Тов. Ульянов, который будет принимать зачеты, в беседе с некоторыми студентами сказал, что основной упор надо сделать на проработку таких трудов, как курсы Ключевского, Платонова”14.
Впоследствии некоторые биографические сведения о советском прошлом ученого послужили поводом к несправедливым упрекам в его адрес15. Сам Николай Иванович пытался объяснять и даже оправдываться, но все документы, подтверждавшие его чистоту, находились в СССР и не были доступны никому из эмигрантской общественности16. Только в наши дни исследователи постепенно вводят в научный оборот материалы. подтверждающие правоту Н. И. Ульянова.
После выхода 16 мая 1934 г. “Постановления Совнаркома и ЦК ВКП(б) о восстановлении преподавания гражданской истории в школе” начинается официальное разоблачения школы М. Н. Покровского. В юбилейном номере институтской многотиражки от 7 ноября 1935 г. появилась статья Н. И. Ульянова под весьма символичным названием “Советский исторический фронт”17. Фраза в этой статье “наша историческая наука быстро шла к своему вырождению” была признана антипартийной формулировкой и Н. И. Ульянова исключили из ВКП (б) 27 ноября 1935 г.18 Несмотря на очевидную для того времени смелость суждений, видеть в Ульянове образца 1935 года противника марксизма едва ли возможно, хотя “платоновская” закваска в нем чувствовалась (недаром коллеги Н. И. Ульянова в качестве “отрицательной” черты ученого указывали на свойственный ему академизм). Ульянов лишь неосторожно публично высказывал то, что было на уме, а возможно, и на языке у многих других, правда, более острожных коллег19. Н. И. Ульянов был вынужден перейти на работу в архив АН СССР. Злополучная статья стала причиной его ареста 2 июня 1936 г. и последовавшего осуждения за “контрреволюционную деятельность, пропаганду и протаскивание антипартийных взглядов в печати”, будучи “участником к.-р. организации троцкистко-зиновьевской организации” – ст. 58-10-11 УК. На следствии Н. И. Ульянов держался очень достойно, виновным себя не признавал и никого не выдал. Против него применялась пытка лишением сна: на третий месяц заключения следователь “держал в продолжение 5 суток днем и ночью без сна и отдыха, отпуская в камеру только для принятия пищи, да и то только после того, как она остывала”20.
Пятилетний срок Н. И. Ульянов отбывал сначала на Соловках, а затем в Норильске. О его пребывании в лагерях практически ничего не известно. Сам Ульянов об этом не любил рассказывать. Н. Н. Ульянова так поясняла позицию мужа в письме Ю. В. Линнику: “О своем ▒проживании’ на Соловках Н. И. Ульянов не пытался писать. После Второй мировой войны в эмиграции много писали на эту тему, правдоподобного и неправдоподобного, это отталкивало его от этой темы. ▒Этот сюжет такой захватанный и заляпанный, что нет желания к нему прикасаться.’ – Так он отвечал на вопрос, почему не пишет о Соловках”21. В критическом обзоре состояния эмигрантской литературы “Внуки Лескова” Н. И. Ульянов “проходится” по рассказу Б. Н. Ширяева “Уренский царь” (впоследствии вошедший в знаменитую книгу “Неугасимая лампада”), сомневаясь в подлинности соловецкой части произведения22.
Впрочем, по этому периоду жизни Ульянова удалось найти несколько любопытных эпизодов. В деле заключенного Б. И. Алмазова, расстрелянного по доносу за антисоветские разговоры, есть упоминание, что его друг – историк из Ленинграда Н. И. Ульянов – постоянно с ним соглашается и поддакивает23. С. П. Крыжицкий вспоминал, что в Йеле на одной из лекции по церковной архитектуре Н. И. Ульянов упомянул, что бывал в Соловецком монастыре, на что последовал вопрос американского слушателя: “В качестве туриста?” – “Ну, как бы вам сказать – очень своеобразного туриста.”24 Друг Н. И. Ульянова П. А. Муравьев вспоминал: “Об этих мрачных годах покойный (Ульянов. – П. Б.) вспоминал неохотно; лишь рассказывал отдельные эпизоды. Как-то вспомнил с благодарностью заключенного-дантиста…, который, работая на лагерной кухне, принес однажды Н. И-чу (Николаю Ивановичу Ульянову. – П. Б.) две сырые картофелины, чем буквально спас от начинавшейся цинги… Рассказал Н. И. еще, что в лагере он жил в хорошем культурном ▒обществе’ – ведь там собрались сливки интеллигенции… Выполнять трудовые нормы было тяжело, но переносил Н. И. все стоически, хотя и был обессилен. Больше всего угнетала безнадежность, сознание своей бесполезности, потерянных лет, невозможность продолжать творческую работу. Приходили нам и мрачные мысли, что если срок будет продлен – такое нередко случалось, – то он покончит с собой”25. Н. И. Ульянов посмертно реабилитирован прокуратурой г. Ленинграда 15 августа 1989 г.
Выпустили Н. И. Ульянова из лагерей перед самой войной и почти сразу же он оказался на окопных работах под Вязьмой, где попадает в плен. В сентябре 1941 г. он успешно совершает побег из Дорогобужского лагеря для военнопленных и проходит по немецким тылам до предместий Ленинграда; там, в Пушкине, находит свою жену Надежду Николаевну. Они скрываются в глухой деревушке, где Н. И. Ульянов учительствует. Осенью 1943 г. супруги Ульяновы как остарбайтеры попадают на работы в Германию.
После окончания войны Николай Иванович с женой оказался в лагерях для “перемещенных лиц”. Друг семьи Ульяновых, известный историк Г. В. Вернадский записал в своем дневнике: “Рассказывали м. пр. о насилиях и депортации в Украинских лагерях в Германии. Особенно ужасны бендеровцы”26. Из Германии Ульяновым удалось выехать в Касабланку (Марокко), где Николай Иванович работал сварщиком на заводе Шварц-Омон в местечке Бурназель; эти названия были использованы им для политических и литературных псевдонимов. В Касабланке он руководит небольшим историческим кружком. Известный журналист, впоследствии редактор “Посева”, член НТС А. С. Светов-Парфенов писал эсеру В. М. Зензинову 22 мая 1949 г.: “Много работает доц. Ульянов, историк, интересующийся гл. обр. национальным и украинским вопросом, очень культурный человек, но своеобразный, одиночка”27. Уже в марокканский период Н. И. Ульянов становится известен, благодаря докладу “Культура и эмиграция”, произнесенному в День Русской культуры в Касабланке 5 августа. 1951 года. Через год ее опубликовал в “Новом Журнале” (№ 28, 1952) известный историк М. М. Карпович, снабдив своими знаменитыми редакторскими комментариями “Комментарий 1. Эмиграция и культура. Эмиграция и политика” (Сс. 273-284). Мнение М. М. Карповича, несмотря на критику отдельных положений доклада, было чрезвычайно положительным. Это была первая работа Н. И. Ульянова, опубликованная в “Новом Журнале”, постоянным автором которого он станет.
К этому же времени относится и первая попытка вернуться к научной и преподавательской деятельности. В США собирались основать культурное учреждение во главе с Б. И. Николаевским, которому мог понадобиться русский историк. По предложению С. П. Мельгунова Н. И. Ульянов пишет письмо Николаевскому (20 августа 1951 г.): “Вот уже 15 лет, как я оторван не только от научной работы, но и от всякого ей подобия. Пребывая в тюрьмах и лагерях, то в таких глухих углах, вроде Марокко, в которых невозможно найти самой элементарной книги по русской истории я, безусловно, отстал в области свой специальности, но смею думать, что ни способности научного мышления, ни исследовательской техники, ни, тем более, вкуса к истории не утратил. Напротив, чувствую себя в расцвете сил и способным к напряженной работе. Буду крайне признателен, если Вы облегчите мне возможность вернуться к занятию историей”28. Хотя этот проект не получил продолжения, вскоре жизнь историка меняется; он с супругой в 1953 г. переезжает в Монреаль, где живет на небольшую субсидию профессора Гарвардского университета М. М. Карповича и работает над украинской исторической тематикой XVI–XVII вв. “Там, в Монреальском университете, он прочитал курс по истории русской революции. Помимо этого устраивал на общественных началах бесплатные чтения в молодежном кружке, организованном на квартире эмигрантов Сливицких.”29
Под влиянием своего старшего друга, известного историка и публициста С. П. Мельгунова, Н. И. Ульянов вступил в “Союз борьбы за свободу России” (СБСР), существовавший в 1947–1961 гг. Как вспоминает П. А. Муравьев, познакомившийся с ним на политической почве в рамках СБСР: “Прямого участия в политической работе Н. И. (Ульянов. – П. Б.) не принимал, это было не его стихией; примкнул к Союзу скорей по причине духовной близости к участникам организации, культурный уровень которой в те времена, несомненно, выделялся среди эмигрантских политических организаций. В Союзе Н. И. представлял как бы ▒культурную’ оппозицию, противопоставляя политическим вылазкам серьезную культурную работу”30.
В этот период жизни Н. И. Ульянова определяются основные направления его творчества. Сильное влияние оказали на него взгляды известного русского философа Н. О. Лосского на украинский и белорусский сепаратизм. Первая публикация Н. И. Ульянова в эмиграции была в журнале “Социалистический вестник”, эсеро-меньшевистский круг авторов которого не мог простить политической позиции и крылатой фразы Ульянова, характерной для всей второй волны: “Никакого научного неутопического социализма не было и нет, всякий социализм – синоним утопии”31. Вторая эмиграция была окрещена как “фашистская и большевистская сволочь”, а М. В. Вишняк при первом знакомстве старательно подчеркивал: “вся без исключения”, – что, впрочем, не помешало ему предложить Н. И. Ульянову сотрудничество в “Социалистическом вестнике”32.
В марте 1953 г. по приглашению Американского комитета по борьбе с большевизмом Н. И. Ульянов, как представитель СБСР, стал первым главным редактором русской программы радиостанции “Освобождение” (ныне “Свобода”) в Мюнхене33. С самого начала его деятельности в качестве редактора обнаружились резкие противоречия между русской редакцией и американским советником Манангом Вильямсом. Последний требовал изменения содержания, оформления и общего тона русских передач; ЦРУ, в лице своего куратора М. Вильямса, требовало сменить антикоммунистическую пропаганду на откровенно русофобскую. Н. И. Ульянов, обладавший высокой принципиальностью, через месяц демонстративно вышел в отставку. Именно этот эпизод из его биографии позволил его другу М. М. Корякову написать в статье к семидесятилетию историка: “Конечно, значительны и научные и литературные заслуги Н. И. Ульянова, но, на мой взгляд, пожалуй, значительнее всего вот тот урок, который он преподал нам всем – урок внутренней свободы!”34.
В октябре 1955 г. историк Н. И. Ульянов перебирается в Нью-Йорк, где завоевывает аудиторию своими лекциями в “Обществе друзей русской культуры” и “Русском литературном кружке”. С 1956 по 1973 гг., до выхода на пенсию в звании профессора, Н. И. Ульянов работает преподавателем Йельского университета, где специализируется на русской истории и литературе. В архиве автора статьи хранятся любезно подаренные Н. Н. Ульяновой тезисы “Исторического курса для студентов”, который читал Николай Иванович в Йеле, в том числе Лекция 22: “Присоединение Малороссии”.
В период жизни в Нью Хэвене Н. И. Ульянов сблизился с известным русским историком-евразийцем профессором Г. В. Вернадским. Хотя сам Ульянов не становится евразийцем, но дружба эта сильно повлияла на его взгляды. Уточнить позицию Н. И. Ульянова можно по интересной цитате из его письма от 16 сентября 1956 г. известному ученому-иранисту, в прошлом – лидеру молодежного течения евразийцев, В. П. Никитину: “Я сам не оскорблен и для России не считаю оскорблением рассуждение о нашем туранстве и монголизме. Если бы таковые были, ничего бы в них не усматривал удивительного. Но разговоры эти мне представляются вздорными и ненаучными. Расовый метод изучения исторических особенностей той или иной страны неубедителен для меня. <…> Что же касается монголов, то я и их считаю оклеветанными [П. А.] Берлиным, и при всем моем невежестве в ориенталистике очень бы хотел выступить со статьей в их защиту. Если выберу время, попробую сделать. Что касается ▒Наследия Чингис-Хана’ Н. С. Трубецкого, то рассуждения его, мне кажется, порочны в самой своей основе. Нам незачем искать источников идей защиты земли за пределами Руси, в чужих высказываниях. Эта идея русская, и выразилась она до татарского нашествия. Вспомните ▒Слово о полку Игореве’, ▒Повесть временных лет’ или ▒Плач о погибели земли Русской’. Чингис-Хан не мог оставить в наследие того, что не имел сам. Его империя – это натиск, захват, растворение. Понятия обороны не существовало. Русская же военная доктрина всегда была оборонительная, а не наступательная. Вообще, мне не нравится в евразийстве тенденция к бухгалтерскому подсчету восточных и западных элементов в русской истории и в русском обличьи. Не лучше ли было заняться изучением своих русских корней? Тогда быть может окажется, что на Восток незачем ходить в поисках нашего своеобразия”35.
Дружбе с Г. В. Вернадским способствовало то, что жили они в одном доме на Оранж стрит (Ульяновы – на четвертом этаже, Вернадские – на шестом), который был своеобразной Меккой для специалистов по русской истории. Близко, практически наискосок от них, жил с семьей историк С. Г. Пушкарев. Образовался дружеский треугольник с “русскими чаями”, беседами и т. д. К ним в отпуск специально приезжал из Гарварда М. М. Карпович и снимал там же квартиру или отдельный дом рядом. На Н. И. и Н. Н. Ульяновых, как на самых молодых, была возложена задача – присматривать за снимаемым домом36. Так продолжалось до 1959 г. – года смерти М. М. Карповича. “Очень печально, что Вы не приедете к нам в Нью Хэвен. Но, может быть, в Кембридже, среди своих, Вам действительно будет лучше. Мои прошлогодние ученики, собиравшиеся нынче слушать Ваш курс в Yale’e, будут крайне огорчены. Мы с Вернадским осиротеем без Вас. Будем надеяться, что хоть изредка Вам удастся заглядывать в Нью Хэвен.”37
Б. С. Пушкарев (сын С. Г. Пушкарева) так описывает Н. И. Ульянова (“Ульяныча”): “в это время был низеньким, замкнутым, смотрел исподлобья, казался не очень разговорчивым и только его друзья Г.В. Вернадский и С. Г. Пушкарев могли его разговорить”38. По общим отзывам Н. И. Ульянов охотнее сближался с представителями первой “волны”, чем со второй.
Активно выступает Н. И. Ульянов лектором и на различных эмигрантских мероприятиях. Так, вызвал горячий отклик в печати его доклад в “Русском литературном кружке” (Нью-Йорк) – “Галилеи нашего времени”, о непростой судьбе преподавателей Ульянова – историков 1920-х гг. Е. В. Тарле, Ф. И. Успенского, Б. Д. Грекова, М. В. Левченко и, конечно, С. Ф. Платонова, последним учеником, которого Н. И. Ульянов был39. Там же был прочитан и другой доклад – “Скифская Русь”40, в котором делалось предположение, что славянские племена входили в “империю скифов”. Популярность Н. И. Ульянова в среде русских эмигрантов становится настолько велика, что известный монархист Б. Л. Солоневич в своем проекте создания экспертного “Русского Совета” – эмигрантского протоправительства России – называл имя Н. И. Ульянова одним из первых, наравне с И.И. Сикорским41.
В 1962 г. русская эмиграция отмечала 1100 лет Государства Российского. 13 мая Н. И. Ульянов выступил с докладом “Исторический опыт России” в зале Нью-Йорк Сити-Колледж42, а 7 июня повторил его перед эмигрантской аудиторией в Париже. Петр Муравьев, присутствовавший на докладе, впоследствии вспоминал: “…по эрудиции, художественной форме, и, наконец, по страстному внутреннему убеждению, это выступление стало подлинным истинным триумфом, подлинным манифестом, разбивающим на голову накопленные в веках ложь хулы клеветников России. Зал пребывал в трансе, захваченный правдивой проповедью и гневом докладчика”. “Таких выступлений колония в Нью-Йорке еще не помнила.”43 Другой свидетель, журналист, основатель (с М. М. Карповичем) “Общества по изучению русской эмиграции в Америке” Г. Н. Раковский так охарактеризовал доклад: “Блестящий по форме, местами парадоксальный по содержанию”44. Известный социолог Н. С. Тимашев даже сказал, что Н. И. Ульянов показал в своей речи, что для русских эмигрантов “…Россия – не пустой звук, а символ великого прошлого и светлого будущего”45. Сразу же силами русской общественности и, прежде всего, меценатом князем С. С. Белосельским-Белозерским, социологом Н. С. Тимашевым, летчиком-испытателем Б. С. Сергиевским, “Исторический опыт России” был издан в Нью-Йорке в русской типографии “Rausen Bros”. Впрочем, были и упреки за идеализацию русского прошлого в стиле советских пропагандистов – в рецензии на брошюру известного поэта Г. В. Адамовича46.
Другой доклад Н. И. Ульянова “Северный Тальма”, посвященный Александру I и приуроченный к юбилею – “к 150-летию со дня занятия русскими войсками Парижа в 1814 году” – вышел в издательстве В. П. Камкина в 1964 г. В 1965 г. 7 ноября Н. И. Ульянов блестяще выступил на собрании в Нью-Йорке, посвященном Дню непримиримости. “Собравшиеся с неослабным интересом прослушали этот доклад, содержавший глубокий и разносторонний анализ положения и антикоммунистического значения нашей эмиграции в странах ее расселения, где ей суждена роль быть Россией вне СССР. Докладчик призывал всех российских эмигрантов не забывать их миссии непримиримой борьбы с поработителями нашей Родины.”47 Острым было и вступительное слово на открытии литературного симпозиума в Норвичском университете 13 июля 1973 г. “О зарубежной литературе”, напечатанное в “Новом Журнале” (№ 115, 1974). В докладе речь шла об угасании русской эмигрантской литературы и нерусскости третьей “волны”.
Н. И. Ульянов был блестящим ученым, острым полемистом, – после многих его статей в русской эмиграции завязывались оживленные дискуссии. Он постоянно публиковался в трех ведущих периодических изданиях русской эмиграции – в “Новом Журнале”, “Возрождении” и газете “Новое русское слово”. Вместе с тем, эмигрантские издательства крайне неохотно печатали нетривиально мыслящего ученого. Г. В. Вернадский так охарактеризовал Н. И. Ульянова в своем дневнике: “Хороший человек, но не приспособленный для Америки”48.
Н. И. Ульянов был постоянным и ценным автором “Нового Журнала”. В некрологе в 1985 г. редакция прямо написала, что “глубоко скорбит о кончине своего постоянного сотрудника Николая Ивановича Ульянова…” В журнале вышло 50 работ Н. И. Ульянова (в том числе и под псевдонимом Н. Бурназельский), а о нем или с упоминаем его трудов было напечатано более 25 материалов. Первыми публикациями Н. И. Ульянова в “Новом Журнале” были “Культура и эмиграция” (№ 28, 1952) и “Об историческом романе” (№ 34, 1953). На эти работы главный редактор М. М. Карпович тут же написал свои знаменитые Комментарии (№ 28, 1952, № 35, 1953). На страницах журнала впервые были опубликованы статьи историка, вызвавшие в эмиграции “бурю дискуссий” – “После Бунина” (№ 36, 1954), “Застигнутый ночью” (№ 39, 1954), “Комплекс Филофея” (первый вариант, № 45, 1956), “Патриотизм требует рассуждения” (№ 47, 1956), “Алданов – эссеист” (№ 62, 1960) и др. Именно “Новому Журналу” Н. И. Ульянов доверил два своих мемуарных труда – “Курмасцеп” (№ 100, 1970) и “С. Ф. Платонов” (№ 126, 1977). Так же здесь печатались главы из исторического романа “Сириус” (русское общество и царский Двор в 1914–1917 гг.), художественные рассказы и даже единственное поэтическое произведение Н. И. Ульянова. “Рим (венок сонетов)” (№ 154, 1984). Нельзя не выделить и прекрасный рассказ “Русская сказка” (№ 85, 1966), посвященный памяти А. М. Ремизова и почему-то до сих пор не переизданный на родине. Сатирическая сказка посвящена Ивану-Дураку – убийце Л. Троцкого – и великолепно написана в стиле Ремизова. Регулярно по заданию редакции журнала и лично Р. Б. Гуля историк писал рецензии на книги самой различной тематики.
На все книги Н. И. Ульянова в “Новом Журнале” были напечатаны положительные рецензии, на его произведения отозвались Н.Н. Берберова, Н. Е. Андреев, А. Р. Небольсин, Е. Ф. Филипс-Юзвигг; сборник рассказов “Под каменным небом”, до этого почти полностью напечатанных на страницах журнала, отрецензировал крупнейший писатель второй волны Л. Д. Ржевский (№ 101, 1970). Одна из самых “политизированных”, злободневных книг Ульянова – монография “Происхождение украинского сепаратизма” – получила положительный отзыв историка старообрядчества С. А. Зеньковского (№ 88, 1967). Хотя сам Н. И. Ульянов признавался писательнице Ольге Йорк (Ольга Всеволодовна Юркевич – жена известного изобретателя В. И. Юркевича): “…к сожалению, я вряд ли смогу быть Вам полезен, в смысле рецензии на роман. Дело в том, что у меня было несколько опытов таких рецензий в ▒Новый Журнал’ и все они кончились плачевно и привели к очень натянутым отношениям с Р. Б. Гулем. Он либо не печатал их, либо изменял до неузнаваемости. По этой причине я уже с давних пор не посылаю в Н.Ж. никаких рецензий. Кроме того, у Р. Б. Гуля практика такова: он сам, по своему усмотрению, дает книгу на рецензию и очень не любит, когда рецензенты появляются ▒со стороны’. Мой ▒Исторический опыт России’ и ▒Северный Тальма’ так и не были удостоены отзыва на страницах ▒Нового Журнала’. Вам лучше было бы сговориться с человеком, ближе, чем я, стоящим к редакции ▒Нового Журнала’. В частности, попробуйте обратиться к З. О. Юрьевой. Кроме того, у Вас еще время не потеряно. Полгода, на которые Вы жалуетесь, срок небольшой. Моя книжка ▒Происхождение украинского сепаратизма’ ждала больше года. Но я все-таки не теряю надежды”49. На самом деле историк немного преувеличивал. М. М. Карпович и Р. Б. Гуль по достоинству относились к Н. И. Ульянову как к страстному полемисту и эссеисту, человеку с большим кругозором. Автор журнала, поэт Г. В. Иванов постоянно предлагал Н. И. Ульянова для рецензирования в “Новом Журнале”, – например, на книгу И. В. Одоевцевой “Оставь надежду навсегда” и на антологию “На Западе”, под редакцией Ю. П. Иваска. Поэт писал Р. Б. Гулю: “Статьи Ульянова, повторяю, поразительны. <…> Но, как и в других статьях Ульянова, – важно не то, что он утверждает, а каким голосом он это говорит. Та независимость мысли, на обычной интеллигентской, профессорской, литераторской – какая была – без преувеличений – у Чаадаева или К.Леонтьева. И это меня в нем всегда восхищает. А я не из любителей восхищаться, сами знаете. Это – т. е. Ульянов – проявление той самой великой России, о которой он тоскует и которую видит в Бунине”50. И. В. Одоевцева поддерживала мужа: “Я буду очень рада, если он (Н. И. Ульянов. – П. Б.) напишет об “О[ставь] н[адежду навсегда]” в Н. Журнале. Кстати, и повоевать ему к лицу, т. к. он считает, что я, назвав его Дальним Другом в своем стихотворении, посвятила его тем самым в рыцари”51. Другой поэт, один из самых известных во второй эмиграции, – Дмитрий Кленовский писал литературному критику В. Ф. Маркову: “Прочесть щедрое суждение Ульянова о самом себе было, не скрою, приятно, тем более что я и до этого очень ценил Ульянова как талантливого, чистой воды публициста и в литературный вкус его верю”52.
Ульянова очень ценили и как рецензента. Так, М. М. Новиков, последний свободно выбранный ректор Московского университета, просил именно Ульянова написать рецензию на книгу “Двухсотлетие Московского университета, 1755–1955” (N.Y., 1956), открывавшуюся его статьей. “Новый Журнал” отмечал и юбилеи своего сотрудника. Всеволод Сечкарев – друг и единомышленник – к семидесятилетию написал статью “Н. Ульянов – эссеист и ученый” (№ 119, 1975), в которой сравнивал историка с самим Марком Алдановым. Увы, вместо следующего юбилея пришлось печатать некрологи. С. А. Зеньковский назвал свою поминальную статью “Верный флагу” (№ 160, 1985).
* * *
Взгляды Н. И. Ульянова на эмигрантскую политическую деятельность отличались безоговорочным отрицанием “активизма”. В 1954 г. в “Новом Журнале” в статье “Застигнутый ночью” о В. Ф. Ходасевиче он как аксиому цитирует мысль поэта о том, что эмигрантская литература является “самым важным сейчас из возможных русских дел” (№ 39, 1954). Видя приоритет деятельности русской эмиграции в культурно-идеологическом развитии, он беспощадно критикует политическую практику конца 40-х – начала 50-х гг. Приведем в качестве примера несколько строк, вычеркнутых главным редактором “Нового Журнала” М. М. Карповичем из черновика вышеупомянутой статьи: “В продолжение всех 25 лет ее существования в русской эмиграции раздавалась барабанная дробь людей, готовивших в ▒поход’, разрабатывавших планы свержения большевизма, создававших комитеты, объединения, заключавших блоки, стрелявших, предававших и бивших друг друга по физиономии. Вся эта шумиха, именовавшаяся политической деятельность, считалась самым важным и самым необходимым делом. 22 года тому назад, когда в силе и славе были все звезды политического небосклона эмиграции, слова Ходасевича не были, вероятно, замечены. Могла ли во времена Милюкова, Струве, Керенского, Авксентьева, Кутепова, Шульгина приниматься всерьез подобная ересь? В наши дни, после трех десятилетий бесплодного кипения, скандалов и поражений, спесь у оставшихся в живых профессионалов-политиков побита, но и сейчас они горою стоят за тезис о примате политической деятельности над всеми другими проявлениями жизни Зарубежом”53.
Творчество Н. И. Ульянова, посвященное осмыслению истории, принято условно делить на несколько категорий: политологические аспекты национального вопроса в целом и, в частности, сепаратизма, философия истории, философия культуры. Тема сепаратизма занимает важное место в творчестве Ульянова. Он последовательно проводит идею приоритета геополитической заданности над узконациональными интересами. Политическая схема развития сепаратистского движения в России такова: этнографическая автономия – национальная независимость – локальные территориальные претензии – создание “империй” от океана до океана. В последнем обычно обвиняются исключительно российские государственники, вне зависимости от их национальной принадлежности. Н. И. Ульянов прослеживает схожие процессы во взглядах финских, эстонских и татарских националистов (статьи “История и утопия”, “К национальному вопросу”), у казаков (“Казакия”) и, особенно, у украинцев. “Государственно-политическая мысль, как только соприкасается с российской почвой, не в состоянии бывает удержаться от гигантомании. Ею фатально завладевает образ необъятного многонационального государства.”54
Сепаратизм Ульянов делит на две главные категории: стремление к независимости реально существующих наций (баски, татары, узбеки, эстонцы, грузины, абхазы, ирландцы, тирольские немцы и т. д.), а также этнографических и региональных групп, в целом не отличающихся от основной нации (техасцы, калифорнийцы, андалузсцы, бургундцы, провансальцы, гасконцы, баварцы, пруссаки, сицилийцы, поданцы (жители Италии севернее реки По) и т. д. – в России к последней категории Ульянов относит украинцев, белорусов, сибиряков и казаков.
Самостийничеству Н. И. Ульянов посвятил одну из главных своих работ “Происхождение украинского сепаратизма” – одну из первых научных монографий на эту тему. Известный писатель и публицист второй волны русской эмиграции В. Д. Самарин так отозвался об идеях этого труда: “Они нужны именно в наше время, когда по страницам книг, журналов, газет растекается мутная волна руссофобства, когда понятие интернационального коммунизма подменяется понятием ▒русского империализма’, когда Запад осуществляет политику, направленную не против коммунизма, а против исторической России – политику, грозящую всемирной катастрофой”55. К этому труду примыкает множество статей, эссе, рецензий, научных работ Н. И. Ульянова: “Русское и великорусское”, “Русь–Малороссия– Украина”, “Лжепророк”, “Богдан Хмельницкий”, “Шевченко Легендарный”, “Один из забытых” и т. д. Нельзя безнаказанно издеваться над культурой, замечает Ульянов, а когда это делается в политических целях – просто преступно. В
XX веке мировой трагедией закончились фарсы, разыгранные Б. Муссолини и А. Гитлером, когда современные буржуа, лавочники и пролетарии задумали, напялив тоги древних сенаторов и. украсив себя рунами и свастиками древних германцев и ариев, поиграть в “римскую империю” или “третий рейх”. “Столь же недостойный фарс разыгрывают самостийники, модернизируя Киевскую Русь, зачисляя князей в запорожцы, изображая св. Владимира с моржовыми усами, с чубом, в широченных шароварах, и объявляя всю древнерусскую украинской культурой.”56После выхода этого труда имя Ульянова становится очень популярным. Он считается главным экспертом по решению украинского вопроса, его призывают в качестве высшего научного авторитета подписывать различные обращения. Украинская сепаратистская эмиграция не сумела ничего ответить по существу вопроса и прибегла к излюбленному политическому приему – написанию доносов. Наиболее скандальным было “Донесение Ярослава Туркало”, отправленное в виде письма ректору Йельского университета К. Брюстеру с требованием принять меры против проводника “русской пропаганды” и “наступления” Н. И. Ульянова. Ректор передал письмо Ульянову, а тот вызвал через “Новое русское слово” своих оппонентов на открытую дискуссию (1967, 18 мая), которой, конечно, не последовало57. Г. А. Рар, один из лидеров НТС, писал в своих мемуарах, что через много лет после выхода “Происхождения украинского сепаратизма”, работая на радио “Свобода”, он дал эту монографию “прочесть одному из наиболее образованных членов украинской редакции, галичанину, и попросил отметить в книге Н. Ульянова любые ошибки и неточности. Через несколько недель он вернул мне книгу и сказал, что нашел только одну ошибку: не старший брат униатского митрополита Шептицкого был начальником польской разведки, а младший (или наоборот, сейчас не вспомню)…”58
В творчестве Н. И. Ульянова важное место занимает философия истории, этой теме посвящена, прежде всего, работа “Соблазны истории”, впервые напечатанная в “Новом Журнале” (№ 117, 1974). Как совершенно верно заметил московский исследователь В. Э. Багдасарян: “В рассмотрении истории как особой дисциплины у Ульянова довольно резко выражены релятивистские тенденции в ее оценке, что не совсем характерно для отечественной историографии и скорее является исключением в истории русской исторической мысли”59.
Н. И. Ульянов разделял всю историческую науку на два основных направления. Одно обычно связывают с итальянским философом
XVIII в. Джамбатистой Вико, который в своем исследовании “Основание новой науки об общей природе наций” стал трактовать развитие человеческого общества как повторяющиеся циклы: эпоха богов, эпоха героев, эпоха людей. Эта была первая попытка обобщающего взгляда на историю, от которой пошли, как считал Н. Ульянов, все позднейшие универсальные схемы истории, вплоть до позитивизма, марксизма и т. д. Ульянов не только отрицал такой подход, но и вообще ставил под сомнение применение терминов вроде “законы истории”, “причинно-следственная зависимость”, “цивилизации”, “формации”, “идеальные типы” и т. п. Он довольно резко отрицал панлогизм как метод исторического исследования: “никому не удалось сформулировать ни одного закона истории”. Объектом исторического исследования является человек, его субъективное сочетание ума, воли, желаний, побуждений этического, религиозного, культурного характера, которые делают невозможными никакие “закономерности”. Попытки переноса законов естественных и физико-математических наук на исторический процесс заранее обречены на провал, т. к. все они основаны на принципе повторяемости явлений и могут быть проверены путем эксперимента. Историк же, утверждал Н. И.Ульянов, никакого эксперимента позволить себе не может60.Не существует в истории и повторений. Выражение “история повторяется” придумано не историками, а “безответственными мыслителями”. Н. И. Ульянов любил цитировать французского мыслителя Ж. де Местра: “историческое есть качество единственное”. Сторонники закономерностей исключают этот тезис и рассматривают историю не с индивидуализирующей, а с обобщающей точки зрения, то есть, по Ульянову, искажают.
Сам Н. И.Ульянов склонялся к другому направлению – гегемонии исторического факта: если факты не подтверждают теорию, то тем хуже для теории, а не для фактов. “Понятие о нем составляется на основании письменных или археологических источников, часто очень скудных. Даже если их много, они никогда не дают полной и точной картины реального события.” В основу такого подхода положены идеи итальянского мыслителя
XV века Лоренцо Валла, доказавшего в трактате подложность “Константинова дара” – грамоты, будто бы выданной императором Константином I, на основании которой Римские Папы считали себя светскими государями в Италии. Именно это открытие положило начало выделению истории из сомна изящных искусств, философских и религиозных упражнений. Здесь восторжествовала идея утверждения факта как носителя исторической истины.Сторонники идеи главенства закономерностей в истории всегда восставали против гегемонии факта, объясняя свой протест тезисом: “накоплять факты бессмысленно – над ними нужно размышлять!”. Но каждый исследователь знает, что известные ему факты окружает море неизвестности. Каждый вновь открытый факт может кардинально изменить саму тему. Н. И. Ульянов считал, что факты можно узнавать и выявлять при помощи вспомогательных наук: “Появилось источниковедение, началась разработка архивов, издание документов и рукописных материалов, привлечены вспомогательные дисциплины – археология, нумизматика, эпитафика, сфагистика”61. Можно было бы еще добавить к перечню книговедение и библиографоведение.
В отечественной общественной жизни традиция обобщения исторического процесса началась, по мнению Н. И. Ульянова, еще в
XIX веке. “В России первым подобную историософскую схему выдвинул человек клерикально-католических взглядов, хотя и православный по крещению, кумир нашей ▒прогрессивной интеллигенции’ П. Я. Чаадаев. Исследовательское начало объявлено им ненужным, вредным, отвлекающим разум от “истинных поучений”. Истории в наши дни делать нечего, кроме как размышлять.”62 Все великие открытия исторической науки были еще впереди, а философ объявил их ненужными: “История для Чаадаева, – не загадка, не тайна, а нечто непознанное в своей сущности”; как для коммунистов все непреложные законы открыты Марксом и неизбежно ведут к коммунизму, так и у Чаадаева человечество идет к царству Божию, и задача историка сводится к созерцанию Божественной воли, “властвующей в веках и ведущей человеческий род к конечным целям”63.Профессор М. Н. Покровский провозгласил: “История есть политика, опрокинутая в прошлое”. Ему же принадлежит и другой тезис: “История – самая политическая из всех наук”. Оба утверждения делают ненужным изучение самой истории, ведь она укладывается в готовую политическую схему. В этом русле конкретные факты можно предоставлять до бесконечности, лишь бы они оправдывали теорию. Под влиянием таких идей большевики отменили в двадцатые годы предмет истории и вместо нее стали преподавать обществоведение (вскоре, правда, восстановили). Такой метод изучения истории был отражен Д. Оруэллом в романе “1984”: прошлое менялось каждый год в зависимости от политической коньюктуры, вместе с ним менялись и источники.
В начале
XX вв. в России заявляет о себе новая религиозная философия, опирающаяся на мистическую гносеологию, провозглашавшая возможность достижения знания путем интуиции. Эта новая теория породила плеяду “вольных философов” – Мережковского, Бердяева, Степуна, Федотова, Ильина. Изучение истории, пишет Ульянов в полемическом запале, они заменили интуитивным “постижением”, в тайны истории мнили проникнуть мистически. Так, додумались до связи “Третьего Рима” с Третьим интернационалом, что дало им право объявить Россию извечным носителем идеи коммунизма и мирового господства. Так установили духовное родство Петра Великого с Лениным и Сталиным64.Н. И. Ульянов отмечал позднее, что с началом третьей эмиграции вместо научных работ, вносящих новый материал или хотя бы новые концепции, усилилась тенденция писать “водянистые общие обзоры” от Рюрика до Ленина и возросла страсть к вольным суждениям, отмеченным знаком необъективного познания, политических страстей и спекуляций. В жаркие политические дискуссии превращается любой спор на историческую тему. “Погибла ли Россия?”, “Является ли СССР Россией?” – вот любимые темы людей, которые никаких исторических работ не писали, новых источников и идей не привносили, замечал Ульянов. История превращалась в раздел изящной словесности. Против такой точки зрения Н. И. Ульянов и выступал во всех своих работах. В “Соблазнах истории” есть замечательный абзац: “Распространена манера ▒осмыслять’ современность через историю; ищут виновников теперешних бедствий не в настоящем, а в прошлом, иногда очень далеком. Упускается из вида непременное условие: хорошо знать свою эпоху – это все равно, что увидеть Монблан, стоя у его подножия. Каждая эпоха открывается не современниками, а поздним поколением. Современники меньше всего имеют право делать о ней какие-либо заключения. Недаром в дореволюционных университетах диссертации на темы совсем недавнего прошлого не допускались к защите”65.
Скончался Н. И. Ульянов после продолжительной болезни, 7 марта 1985 г. Похоронен на старинном кладбище Йельского университета, рядом с могилой другого известного русского историка – М. И. Ростовцева. Профессор Е. Т. Федукович написала на его смерть: “Верим, что память о Николае Ивановиче не ограничится только этой замечательной книгой ▒Отклики’, но когда СССР будет Россией, труды ученого изгнанника войдут в сокровищницу русской истории и литературы”66. С 1989 г. более 75 трудов Н. И. Ульянова были переизданы, о нем написано более 150 работ, его творческое наследие возвращается на родину и до сего дня звучит актуально.
ПРИМЕЧАНИЯ
1. Во многих научных публикациях фиктивное место рождения Н. И. Ульянова (родина отца – село Ганежа, Осминской волости Гдовский уезда, Петербургской губернии) преподносится как истинное. Путаница произошла, когда историк при зачислении в РАНИОН указал свое место рождения не Петербург (т. к. петербуржец не мог поступить в аспирантуру в Москве), а село Ганежа (ныне не существует, находилось в Лужском районе Ленинградской области). В то время как во всех остальных документах и, прежде всего, в “Анкете арестованного” НКВД в деле Н. И. Ульянова в архиве УФСБ местом рождения четко указывается Ленинград, а “анкета заполняется четко и разборчиво со слов арестованного и проверяется документальными данными” (Архив УФСБ по Санкт-Петербургу и Ленинградской области Ф. архивно-следственных дел, д. П-71288: Н. И. Ульянова, т. 1. (далее Архив УФСБ). С. 11-11 об.). Информацию о Санкт-Петербурге как о месте рождения историка подтверждали все его друзья и вдова Надежда Николаевна.
2. Архангельский Государственный архив общественно-политических движений и формирований, ф. 872, оп. 1, д. 28, л. 6.
3. Крыжицкий С. Н. И. Ульянов // Отклики. – Нью Хэвен, 1986. С. 59.
4. Ульянов Н. О сути // “Новый Журнал”. 1967. № 89. С. 77-78.
5. Архив РАН. Ф. 359, оп. 3. д. 88. Л. 112.
6. ОР РНБ Ф. 585. Оп. 1. Ед. хр. 4421. Л. 1-3.
7. Академическое дело 1929–1931 гг. – Вып.
I: Дело по обвинению академика С. Ф. Платонова / Б-ка РАН. – СПб., 1993. С. 55.8. Платонов С. Ф. Проблема русского Севера в новейшей историографии // Летопись занятий Археографической комиссии за 1927–1928 гг., Вып. 35. – Л., 1929. С. 113; ОР РНБ. Ф. 585, д. 637. Л. 8.
9. Архив РАН. Ф. 359, оп. 1. д. 22. Л. 106.
10. Ульянов Н. С. Ф. Платонов // Спуск флага. –
New Haven, 1979. С. 126, 127.11. Архив РАН. Ф. 359, оп. 1. д. 22. Л. 107. 109.
12. Дейч Г. М. Воспоминания советского историка. – СПб., 2000. С. 50-51; Рабинович М. Б. Воспоминания долгой жизни. – СПб., 1996. С. 145.
13. Дейч Г. М. Воспоминания советского историка… С. 51.
14. Гришин. Необходимо внести ясность // За пролетарские кадры. 1935, 4 января, № 1 (76). С. 2.
15. Николаевский Б. И. Об общественном и личном (Вынужденный ответ Н. Ульянову) // Соц. вестн. 1960. № 11. С. 220-224; [Абрамович Р. А.], Р. А. Неумная выходка // Соц. вестн. 1960. № 2-3. С. 52.
16. Ульянов в Н. И. Дискуссия или проработка // НРС. 1960. 13 марта. С. 2; Он же: “Дело Ульянова” // Новое русское слово. – Нью-Йорк, 1961. 5 янв. С. 2.
17. “За пролетарские кадры”. 1935, 7 ноября, № 20 (94). С. 2.
18. Архив УФСБ, Л. 15, 79.
19. Брачев В. С., Лавров А. С. Н. И. Ульянов – историк России // Вестник СПбГУ. 1993. сер. 6. вып. 4 (27). С. 130.
20. Архив УФСБ, Л. 52.
21. Линник Ю. В. О “Мемориале” и его авторах // Сполохи. – Архангельск, 1992. – Вып.
I. С. 348.22. “Внуки Лескова” // Возрождение. 1952. № 22. С. 166.
23. Из дела Бориса Ивановича Алмазова: Агентурное донесение [Соловецкой тюрьмы] “Белиманова”. 1 акт. Принял Прохоров, 9 /
VI-37 года. Сов. секретно // Ленинградский мартиролог, 1937–1938, т. 36 ноябрь 1937 года. – СПб., 1998. С. 551-552.24. Крыжицкий С. Н. И. Ульянов // Отклики. – Нью Хэвен, 1986. С. 62.
25. Муравьев П. Жизнь – это творчество // Отклики. – Нью Хэвен, 1986. С. 41-42.
26. Вернадский Г. В. Русская историография. – М., 1998.
С. 431.27. Columbia University Libraries, Rare Book and Manuscript Library Bakhmeteff Archive (далее BAR), V. M. ZENZINOV Papers. Box. 33. Files: Дипийская корреспонденция, 1947–48 гг. (O—R).
28. Гуверовский архив Стэнфордского университета. Коллекция Б. И. Николаевского, кор. 506, папка 13 (Н. Ульянов). Л. 1.
29. Багдасарян В. Э. Николай Иванович Ульянов // Историки России. Биографии. – М., 2002. С. 760.
30. Муравьев П. А. Жизнь – это творчество // Отклики. – Нью Хэвен, 1986. С. 44.
31. Ульянов Н. И. Мертвые слова // Свиток. – Нью Хэвен, 1972. С. 129.
32. Он же. “Дело Ульянова” // Новое русское слово. 1961. 5 янв. С. 2.
33. Карин С. Судьба радиостанции “Освобождение” // Рос. демократ. 1953. № 2 (Сб. 23). С. 33.
34. Цит. по: Отклики. – Нью Хэвен, 1986. С. 4.
35. Письмо Н. И. Ульянова В. П. Никитину от 16 сентября 1956 г. // BAR V.P. Nicitin Papers. Box.1. Files: Переписка Н. И. Ульянова с В. П. Никитиным. – Нью-Йорк, 1956–1957 гг. 1 л. об.
36. Письмо Н. И. Ульянова М. М. Карповичу от 8 июля 1959 г. // BAR. M.M. Karpovich Papers. Box 3. Files: Personal Correspondence (19153–1960). Л. 1.
37. Письмо Н.И. Ульянова М.М. Карповичу от 11 сентября 1959 г. // BAR M.M. Karpovich Papers. Box 3. Files: Personal Correspondence (19153-1960). Л. 1.
38. Интервью автору 20.06.2001. – Москва.
39. Коряков М. Листики из блокнота: 36 Галилеи нашего времени // Новое русское слово. 1958. 27 марта. С. 8.
40. Троицкий И. Скифская Русь // Новое русское слово. 1959. 7 февр. С. 3; Коцевалов А. О скифах и славянах // Новое русское слово. 1959. 24 февр. С. 4.
41. Солоневич Б. Л. Кто же??? // Родина. – Нью-Йорк, 1961. № 98. С. 4.
42. Празднование 1100-летию России 13-го мая 1962 г. в Нью-Йорке // Русское дело. – 1962. № 5 (41). С. 19-20.
43. Муравьев П. А. Жизнь – это творчество // Отклики. – Нью Хэвен, 1986. С. 47.
44. Раковский Г. Торжественное собрание, посвященное 1100-летию Руси // Новое русское слово. – 1962. 15 мая. С. 3.
45.Тимашев Н. С., Бобринский Н. А. Обращение организационного комитета по празднованию 1100-летия Российского Государства // Новое русское слово. – 1962. 26 мая. С. 3.
46. Адамович Г. Литература и жизнь // Русская мысль. – 1963. 23 марта (№ 1972). С. 1, 5.
47. А. Р. День Непримиримости // Русское дело. – Нью-Йорк, 1965. № 12. С. 15.
48. Вернадский Г. В. Русская историография. – М., 1998. С. 431.
49. BAR Coll.V.I. & O.V. IURKEVICH Papers. Box. 1, Item: Ul’anov Nicolai Ivanovich n. p., 28 марта 1968 г. л.1-1 об.
50. Георгий Иванов – Ирина Одоевцева – Роман Гуль: Тройственный союз. Переписка 1953–1958 годов / Публ., сост. коммент. А. Ю. Арьева. – СПб.: Петрополис, 2010. С. 88, 92, 89.
51. Там же. С. 154-155.
52. Кленовский Д. “… Я молчал 20 лет, но это отразилось на мне скорее благоприятно”: Письма Д. И. Кленовского В. Ф. Маркову. 1952–1962 гг. / Публ. О. Коростелева и Ж. Шерона // Диаспора: Нов. материалы,
II. – СПб., 2001. С. 660.53.
BAR. M. M. Karpovich Box 12. Машинопись статьи с правкой рукой М.М. Карповича и Н. И. Ульянова. Л. 1.54. Ульянов Н. С. Ф. Платонов // Спуск флага. –
New Haven, 1979. С. 71.55. [Самарин В. Д.] В. С. Служение России (Памяти Н. И. Ульянова) // Вече. 1985. № 18. С. 195.
56. Ульянов Н. И. Русь–Малороссия–Украина // Рос. демократ. – Париж, 1953. № 2 (Сб. 23). С. 58.
57.
BAR, S. G. Pushkarev Printed Materials. Box. 13. Files: “Вырезки: Культура русской эмиграции”.58. Рар Г. А. “…И будет наше поколение давать истории отчет”: Воспоминания. – М.: “Русский путь”, 2011. С. 224.
59. Багдарян В. Э. Исторические взгляды Н. И. Ульянова: Автореферат… канд. ист. наук. – М., 1996. С. 11.
60. Ульянов Н. И. Соблазны истории //Скрипты. – Анн Арбор, 1981. С. 66.
61. Там же. С. 70.
62. Там же; Об отношении Н. И. Ульянова к П. Я. Чаадаеву и его взглядам на историю см. также: “Басманный философ”. (Мысли о Чаадаеве)// Вопр. философии. – 1990. № 8. С. 75-89; Мысли о П. Чаадаеве// Опыты. – Нью-Йорк, 1957. № 8. С. 50-72.
63. Ульянов Н. Соблазны истории… С. 68.
64. Ульянов Н. И. Петровские реформы// СПб. панорама. – 1992. № 5. С. 4; Позорный рецидив// Спуск флага. –
New Нaven, 1979. С. 78; Соблазны истории// Скрипты. – Анн Арбор, 1981. С. 65-66.65. Ульянов Н. Соблазны истории… С. 68.
66. Федукович Е. Т. Николай Иванович Ульянов 1904–1985 // Русский американец. – 1988.
№ 19. С. 226.
Санкт-Петербург