Опубликовано в журнале Новый Журнал, номер 267, 2012
Павел Нерлер
“Воздушные пути” и Мандельштам
1
Начало 1960-х гг. ознаменовалось появлением в Нью-Йорке нового русского альманаха “Воздушные пути” под редакцией Романа Николаевича Гринберга1. Своим именем альманах был обязан известной прозе Пастернака – дабы “…подчеркнуть мнимость преград, тщетно возводимых между нами на земле”2.
Всего издано пять выпусков “Воздушных путей”. Первый, посвященный 70-летию Пастернака, появился в начале 1960 года, и Пастернак незадолго до смерти все же успел подержать его в руках. В этом выпуске впервые целиком была опубликована “Поэма без героя” Ахматовой.
Вторая книжка вышла, судя по всему, в мае или июне 1961 года, и этот выпуск альманаха был, бесспорно, мандельштамовским. Главное – это огромная подборка из 57 стихотворений 1930-х гг., из которых до того – к тому же, в другой редакции3 – выходило всего одно стихотворение (“За гремучую доблесть грядущих веков…”). В редакционном предисловии Р. Гринберг писал о том, что многие из этих стихотворений “…не были окончательно отделаны, закончены для печати самим автором, этим, пожалуй, одним из самых требовательных к себе поэтов. Неизвестно, какой именно вариант поэт собирался печатать, а их много. Поэтому неизбежен редакторский произвол, о котором мы сожалеем. Только будущее академическое издание сможет установить непререкаемый текст каждого отдельного стихотворения, а до этого возможно разночтение, которое не следует принимать за ошибку”.
В этом же выпуске альманаха увидели свет и статьи, посвященные О. Мандельштаму, – Владимира Вейдле (“О последних стихах Мандельштама”), Георгия Адамовича (“Несколько слов о Мандельштаме”)4 и Юлия Марголина (“Памяти Мандельштама”), а также заметки Артура Лурье “Чешуя в неводе”, одна из которых посвящена Осипу Эмильевичу.
Статья В. Вейдле была чем-то вроде послесловия к тут же опубликованным неизвестным стихам Мандельштама. Они стали подлинным открытием и для читателей, и для самого критика, истового почитателя “Камня”: “Я знал его мало; дружил с его стихами, а с ним был только знаком. Мы учились вместе в университете, иногда встречались в трамвае, по дороге туда. При таком случае он и рассказал мне однажды, что уже пять раз проваливался на экзамене по русской истории у Платонова. Экзаменоваться, пожалуй, ему и не стоило, но достаточно ему было легчайшего университетского импульса, чтобы написать, и прекрасно написать, о Чаадаеве, например: правда, не статью, а стихотворение в прозе. И хоть не очень усердно посещал он лекции Айналова, но попал-таки на ту, которая дала ему толчок и снабдила материалом для
Айя-София – здесь остановиться
Судил Господь народам и царям!
Да и “Notre-Dame”, я уверен, родилась в том же “Музее древностей”, заставленном книжными шкафами, куда мы попадали, пройдя почти весь длинный коридор здания Двенадцати Коллегий, и где служитель Михаил потчевал нас стаканом чаю со сладкой булкой. “Гиперборей” в ту пору мне был едва ли не милее “Аполлона”, а “Камень” я читал в первый раз с таким волнением, с таким все возраставшим радостным трепетом открытия чего-то нового и, вместе с тем, непонятным образом родного… Поэтому, вероятно, и не выражусь я точно, если скажу, что благоговел перед ними (стихами О. Мандельштама. – П. Н.). Но как я благодарно их любил!” (с.71-72) Во всей последовавшей за “Камнем” поэзии Мандельштама, Вейдле ясно видел сгущение темноты на улице, переходящее в кромешную “ночь на дворе”, ясно ощущал все нарастающую тяжесть жизни, граничащую непосредственно с отчаяньем: “Бедный, бедный, со своим высоким даром, замученный, затравленный поэт! Все трудней становилось дышать, все туже затягивалась петля” (с.77). Впрочем: “Грустно и неловко писать о стихах, как о простых свидетельствах нищей правды, как будто это не стихи, а перлюстрируемые нами письма, или дневники, обнаруженные в ящике чужого стола…” (с. 74).
Как и Вейдле, Г. Адамович часто встречался с О. Мандельштамом в университете, где “…романо-германский семинарий еще оставался лабораторией и штаб-квартирой акмеизма” (с. 95). Там, в “бесконечном, верстой в длину, университетском коридоре” разговаривали они однажды об ахматовском восьмистишье “Когда о горькой гибели моей/ Весть поздняя его коснется слуха…” Мандельштам “…ходил взад и вперед, то и дело закидывая голову, и все нараспев повторял эти строчки, особенно восхищаясь расстановкой слов, спондеической тяжестью словосочетания ▒весть поздняя’…” (с.101).
Бывал Мандельштам и у него дома, но никогда не звал к себе (“…насколько я помню, не бывал у него на дому никто. Вероятно, были условия, этому препятствовавшие”, с. 95). Подобно Вейдле, Адамович в те годы благоговел перед Осипом Эмильевичем, вернее, перед его стихами. “…Трудно было бы назвать человека, который менее ▒важничал’ бы и держался бы с большей простотой, естественностью и непринужденностью.
Разговаривать с ним бывало не всегда легко, и разговор сколько-нибудь длительный превращался в своего рода умственное испытание, – потому что следить за ходом его мысли нельзя было без усилия… Мандельштам в разговоре логику отнюдь не отбрасывал, но ему казалось, что звенья между высказываемыми положениями ясны собеседнику так же, как ему самому, и он их пропускал. Он оказывал собеседнику доверие, поднимая его до себя, считая, что всякого рода ▒значит’, ▒ибо’, ▒следовательно’ лишь загромождают речь и что без них можно обойтись… Шутки, остроты, пародии, экспромты, смешки, прочно в мандельштамовской посмертной ▒легенде’ утвердившиеся, все это расцветало пышным цветом лишь на людях или хотя бы в обществе двух-трех приятелей. Вдвоем, с глазу на глаз, шутить как-то неловко, даже глупо: всякий вероятно это испытал и знает по опыту. И при встречах одиночных от Мандельштама, будто бы всегда ▒давившегося смехом’, не оставалось ничего.
Не колеблясь, я скажу, что от этих встреч осталось у меня впечатление неизгладимое, ослепительное, и что по умственному блеску и умственной оригинальности, Мандельштам был одним из двух самых исключительных поэтических натур, каких мне пришлось знать. Вторым был Борис Поплавский… Одаренность Поплавского была, пожалуй, даже щедрее мандельштамовской, но у него отсутствовала мандельштамовская игольчатая острота и точность в суждениях…” (с. 95-96).
Впрочем, начинает Адамович с того, что отказывает Мандельштаму в существовании некоего особого, наподобие пушкинского или блоковского, – мандельштамовского мира. Нет образа бытия, нет целого – есть только “разрозненные стихотворения, куски поэзии, осколки, тяжелые обломки”. Вместе с тем, Адамовича потрясает уровень этих “разрозненных” произведений. Он цитирует Ахматову, говорившую о собраниях “Цеха поэтов”: “Cидит человек десять-двенадцать, читают стихи, то хорошие, то заурядные, внимание рассеивается, слушаешь по обязанности, и вдруг будто какой-то лебедь взлетает над всеми – читает Осип Эмильевич!” (с. 90-91)5.
В то же время прозу О. Мандельштама Адамович ставит невысоко: “Цветисто и чопорно… В прозе Мандельштам как будто теряется, – теряется, потеряв музыку… В прозе Мандельштам не дает передышки. Как мог он этого не почувствовать?” (с. 98-100).
Об отношениях Мандельштама с Гумилевым Адамович пишет: “Мандельштам очень дружил с ним, любил его, прислушивался к его суждениям, хотя и не в силах был преодолеть безразличия к тому, что тот писал. Помню точно, дословно одно его замечание о стихах Гумилева: ▒Он пришел на такую опушку, где и леса больше не осталось”. Гумилевское чисто пластическое и несколько пресное ▒совершенство’ явно казалось ему недостаточным, слишком легкой ценой купленным” (с. 93). В другом месте Адамович возмущается словами Есенина, якобы брошенными им когда-то Мандельштаму: “Вы не поэт, у вас глагольные рифмы!” Но “защищает” Адамович Мандельштама чрезвычайно неуклюже: уподобляя его Тютчеву, а Есенина – Кольцову, он заключает, что не Кольцову Тютчева учить: сиди, мол, в своей Рязани, пой песни!.. Такова же иллюстрация тезиса о неспособности поэта к двуличности: в разговоре о Пушкине Мандельштам вдруг не выдержал и сознался Адамовичу в том, что обманывал его в одном коммерческом начинании.
В третьем выпуске “Воздушных путей” (1963) четыре стихотворения Мандельштама – “Как черный ангел на снегу…” и три эпиграммы (“Вы хотите быть игрушечной…”, “Черты лица искажены…” и “Привыкают к пчеловоду пчелы…”) – вошли в подборку стихотворений, посвященных Ахматовой. Еще пять – в подборке “Пять стихотворений”: три мандельштамовских переводов из Ф. Петрарки6, а также два других стихотворения – “Когда душе и торопкой и робкой…” (из цикла А. Белому) и “Наушники, наушнички мои…” Вслед за ними, под заглавием “Шуточное”, шла выдержка (точнее, пересказ) письма Григория Семеновича Рабиновича7, в 1911–1913 гг. близкого приятеля Мандельштама, содержащая несколько шуточных стихотворений Осипа Эмильевича из коллективной “Антологии античной глупости”. В сноске же цитируется письмо Георгия Иванова к В. Ф. Маркову, также с шуточными стихами Мандельштама8. Удивительно, но факт: публикуя около десятка мандельштамовских стихов, Гринберг даже не упомянул его имени в предисловии.
В том же выпуске – и эссе А. Лурье “Детский рай”, где он ставит в один ряд трех поэтов – двух чистых безумцев (Жерара де Нерваля и Хлебникова) и третьего, Мандельштама, который “…был при всех своих чудачествах нормален, и только в контакте с поэзией впадал в состояние священного безумия” (с. 162). Мандельштам, по Лурье, был одержим страхом, его формулой были собственные строки: “Не превозмочь в дремучей жизни страха”. Но, в отличие от Нерваля и Хлебникова, он любил жизнь и быт, противостоявшие ужасавшему его хаосу. Быт же его сводился к самым простым вещам – пирожным, которых он мог съесть хоть дюжину, извозчикам, на которых он мог кататься часами, ванне в “Астории”, которую он мог принять хоть четырежды в день…
“Мандельштамиана” была продолжена и в четвертой книжке “Воздушных путей” (1965): в ней снова появилась пятерка стихов Мандельштама (“Я ныне в паутине световой…”, “Вы помните, как бегуны…”, “От сырой простыни говорящая…”, “На доске малиновой, червонной…”, “После полуночи сердце ворует…”). Здесь же впервые увидели свет и ахматовские “Листки из дневника” (печатаемые, как было сказано, “по бродячему списку, подобранному где-то в России”). При этом оригинальный ахматовский заголовок был перенесен (очевидно, редактором) в подзаголовок, уступив место более адресному заглавию: “Мандельштам”.
В этой же книжке – два небольших фрагмента из воспоминаний не названной по имени Елены Тагер (о вечере в Ленинградском Доме печати, рассказ чердынского врача и письмо пушкиниста Ю. Г. О[ксмана] о смерти Мандельштама), а также подборка стихотворений Тагер, одно из которых посвящено поэту. Вот оно, написанное в 1943 году на Колыме:
Нетленной мысли исповедник,
Господней милостью певец,
Стиха чеканного наследник,
Последний пушкинский птенец…
Он шел, покорный высшим силам,
Вослед горящего столпа,
Над чудаком, больным и хилым,
Смеялась резвая толпа.
В холодном хоре дифирамбов
Его напев не прозвучал;
Лишь Океан дыханью ямбов
Дыханьем бури отвечал.
Лишь он, Великий, темноводный,
Пропел последнюю хвалу
Тому, кто был душой свободной
Подобен ветру и орлу.
Несокрушимей сводов храма
Алмазный снег, сапфирный лед –
И полюс в память Мандельштама
Сиянья северные льет.
В том же четвертом выпуске напечатано и крошечное эссе Юрия Иваска “Парадоксы звукописи”: одним из разбираемых в нем образцов послужил мандельштамовский “Ариост”, введенный в научный оборот во втором выпуске “Воздушных путей”.
И, наконец, в пятом, и последнем, выпуске альманаха (1967) О. Мандельштам фигурирует лишь в воспоминаниях Г. Адамовича об А. Ахматовой, тесно примыкающих к его же воспоминаниям об Осипе Эмильевиче во второй книжке альманаха.
2
Архив “Воздушных путей” хранится в Отделе рукописей Библиотеки конгресса США9. Среди прочего там находятся отдельные страницы машинописи стихов Мандельштама, газетные вырезки о нем, текст датированного летом 1960 года отчета по упомянутому уже проекту “Акмеизм” Юрия Иваска10 и некоторые другие материалы, касающиеся Мандельштама. Но для нашей темы особенно ценна переписка Р. Н. Гринберга с Г. П. Струве и Б. А. Филипповым11: будучи соединенной с письмами Гринберга и Филиппова к Струве12, а также с письмами Струве к Филиппову13, она позволяет детальнейшим образом реконструировать любопытные детали выхода неизвестных стихов “позднего” Мандельштама к читателю – для начала хотя бы к западному.
Впервые “список Гринберга” возникает в переписке Г. Струве и Б. Филиппова 6 октября 1959 года, когда последний писал: “Вы, вероятно, видели уведомление в Н[овом] р[усском] с[лове] о сборнике ▒Воздушные пути’, который Р. Н. Гринберг выпускает в честь Пастернака к его 70-летию. Там будет моя статья о рифмах П[астернака], и кто-то другой (Адамович?) пишет о Пастернаке, но вообще сборник – не о П[астернаке], а подарок ему. Между прочим, у Гринберга, по-видимому, имеется одно стихотворение Мандельштама, написанное в 1937 году, и он как будто знает о местонахождении каких-то других неизданных стихотворений Мандельштама. Постараюсь выцарапать от него что можно”.
Всего списка у Р. Н. Гринберга на тот момент, видимо, еще не было, ибо тот, на котором базировались публикации в “Воздушных путях”, попал к нему, скорее всего, летом 1960 года14. В письме к В. Ф. Маркову от 3 ноября 1960 года он сообщает, что получил их “…этим летом как бы в награду за № 1 В[оздушных] п[утей].”15. В том же письме сказано, что именно стихи Мандельштама (“иные совсем большие шедевры”) заставляют его браться за новое издание.
Накануне (1 ноября 1960 года) Гринберг сообщил Г. Струве о том, что приступает к редактированию 2-го выпуска “Воздушных путей”, самым ценным в котором, по его мнению, должны стать несколько десятков стихотворений “позднего” О. Мандельштама, а 7 ноября он предложил дать ему для публикации имевшиеся у Струве и Филиппова стихи О. Мандельштама. С точно таким же предложением он обратился и к Б. Филиппову, о чем последний – в письме от 11 ноября – известил своего соавтора и предложил следующую тактику: “Роман Николаевич Гринберг мне часто звонит по телефону из Нью-Йорка. Он мне сообщил и о тех стихах Мандельштама (и новом варианте “Поэмы без героя” Ахматовой), которые собирается опубликовать во вторых “Воздушных путях”. А несколько дней тому назад звонил мне опять – и просил, чтобы мы с Вами передали ему для печатания в “Воздушных путях” все получаемые нами стихи Мандельштама, которые окажутся новыми для него, Гринберга, которых он не имеет в своей коллекции. Я отвечал ему, что наличие у нас какого-то количества неопубликованных стихов Мандельштама – большой козырь в наших руках, позволяющий более уверенно говорить с издательствами, почему речь может итти только о частичной “уступке” Гринбергу стихов, какой-то их части, но с тем, что он тоже передаст нам имеющиеся у него стихи Мандельштама, не все их опубликует в своем альманахе.
Гринберг сказал, что уже пишет Вам письмо об этом, с просьбой передать все получаемые Вами стихи Мандельштама в “В. Пути”. Но, думаю, мы должны придерживаться указанного мною выше принципа: дать нам что-то, у нас не имеющееся, и не будешь эти данные нам для собрания Мандельштама стихи опубликовать сам, – дадим и мы: ровно столько же – и такого же, примерно, качества. Иначе – труднее “продать” собрание сочинений”.
Струве и сам пришел к необходимости держаться именно такой тактики. Еще до получения письма от Б. Филиппова, он в письме Гринбергу от 12 ноября предложил нечто похожее. Находя саму идею публикации приемлемой, он настаивал на том, чтобы несколько десятков стихотворений оставить для первой публикации в мандельштамовском Собрании сочинений16. И надо сказать, что оба соавтора твердо держались своей тактики, она же “стратегия”, все последующее время, поскольку и у Гринберга, разумеется, была своя “тактика”: какая – будет ясно из дальнейшего.
В том же письме от 12 ноября Г. Струве сообщал Гринбергу, что и сам только что получил микрофильмы стихов О. Мандельштама и на днях отдаст их в печать. 14 ноября Гринберг предложил Струве отправить копии, как только они будут готовы, Филиппову в Вашингтон и вызвался заехать к Филиппову сам, “со своим добром”, – для совместного отбора стихотворений для альманаха.
Очень интересен ответ Струве (от 17 ноября): “Да, я пошлю – вероятно, завтра – фотокопии стихотворений М[андельштама] Б[орису] А[ндреевичу] Ф[илиппову]. Вы уж договоритесь с ним. Вы, конечно, понимаете, что в интересах давления на издателя нам существенно иметь по возможности хорошее количество ненапечатанных стихотворений (и то их могут перехватить – мне известно, например, наличие большого количества неизданных стихотворений М[андельштама] в Польше, откуда я еще пытаюсь получить их). Если окажется, что все Ваши стихотворения у нас имеются, но Вы захотите взять для альманаха какие-то, которых у Вас нет, то мне кажется, Вы должны ими заменить некоторые свои, чтобы у нас оставалось все же 50-60.
Может быть, поскольку с посылаемой мною Б. А. Ф. копией последний Вас ознакомит, Вы бы со своей стороны прислали мне заглавия или первые строчки имеющихся у Вас стихотворений. Это может быть помогло бы мне и при выяснении того, что имеется в Польше. Из одной фразы в Вашем письме, ,кстати, заключаю, что полученные Вами стихи идут от вдовы М-ма. Это же относится к стихам в Польше – они были получены прямо от вдовы М[андельштама]. Источник полученных мною стихотворений мне пока неизвестен, но принадлежность их М-му бесспорна”17.
Ко времени прибытия фотостатов в Вашингтон (около 20 ноября), Филиппов находился аккурат в Нью-Йорке (где общался и с Гринбергом), отчего и задержался с ответом. 28 ноября он писал: “Дорогой Глеб Петрович! Не велите казнить – велите миловать – за такое запоздание с ответом на Ваши письма от 14 и 17 ноября и на Ваши интереснейшие фотостаты стихов Мандельштама. Дело в том, что письма эти и фотостаты пришли тогда, когда я был – почти полторы недели – в Нью-Йорке. <…>
Начинаю с фотостатов Мандельштама. <…> Даже при беглом обзоре, вижу, что у Гринберга многое не совпадает с нашим подбором стихов. Думаю – это между нами – не сообщать ему полностью всего списка наших мандельштамовских находок, пока он не сообщит нам полностью содержание своего мандельштамовского собрания. По нескольким часам переговоров с Романом Николаевичем – и по нескольким еще переговорам с ним – весьма длительным – по телефону – вижу, что эта военная хитрость будет небесполезна. Я ему сообщу большую часть названий и первых строчек (это почти совпадает) наших стихов, но некоторую часть сохраню про запас: когда он нам сообщит перечень того, что имеет он, когда мы договоримся о “товарообмене”, тогда мы можем еще раз получить некоторое количество стихотворений Мандельштама. Простите меня за такой метод переговоров, но я слишком хорошо знаю некую алчность собирателей неизданного и редакторов альманахов: они с трудом расстаются с находками и не считают позорным немного обмануть таких же собирателей и редакторов собраний сочинений. Копию списка стихов, который я составлю для Романа Николаевича, я сообщу Вам одновременно с посылкой списка ему. Не упрекайте меня за эту маленькую “торгашескую” выходку: нам нельзя попасть впросак, а это – я вижу по характеру переговоров – может случиться. Конечно все, что я Вам пишу, останется нашей “стратегической тайной”. <…>
Конечно, я не говорил Гринбергу об источнике, из которого получены стихи Мандельштама. А Терапиано пишет мне из Парижа следующее, для нас небезынтересное: “Мне говорили, что получены из России стихи Мандельштама в Париже, якобы совсем замечательные, и переданы ▒одному писателю’ (как будто М. Слониму) для опубликования. Очень интересно, с нетерпением жду дальнейших сведений и возможности видеть текст”.
Кстати, стихотворение, которое мы включили в наше собрание, как сомнительное (полученное Маковским), имеется у Гринберга, но в другой, много более “мандельштамовской” редакции18. Очевидно, полученный Маковским текст был густо перевран при переписке. Вообще, Гринберг кое-что показал мне, но только не давал в руки, а читал, иногда с пропусками – прямо живая иллюстрация к “Скупому рыцарю”. Но собрание у него хорошее и немалое.
В каком виде у меня текст мандельштамовского двухтомника? То, что не вошло в чеховский том целиком переписано на машинке, кроме, конечно, вновь полученных текстов. Чеховское издание куплю в двух экземплярах, чтобы просто наклеить на листы нашего двухтомника. За две-две с половиной недели могу привести в порядок все собрание сочинений Мандельштама, если получу к тому времени и тексты Гринберга. Но, конечно, кроме вступительных статей.
О позднем Мандельштаме, очевидно, Гринберг будет просить написать статью Вас, так я понял из разговора с ним. Я буду писать ему статью о различных редакциях ▒Поэмы без героя’ Ахматовой”.
Не раскрывал своего источника стихов Мандельштама и Гринберг. В письме от 19 ноября он только сообщал Струве, что им не являются ни вдова, ни братья поэта. Как и Струве, он тоже слыхал о некоем польском списке (и даже говорит от кого: от Андрея Михайловича Балицкого19), но имени “честолюбивого” польского поэта, у которого они хранятся, не называет20.
Из датированного 24 ноября ответа Струве ясно, что ни он с Б. Филипповым, ни Гринберг текстом эпиграммы на Сталина не располагали, но что некие сведения об этом, полученные от Исайи Берлина, были опубликованы Б. Николаевским в “Социалистическом вестнике” и кем-то еще в The New Reasoner.
7 декабря Б. Филиппов писал Г. Струве: “Вчера послал Роману Николаевичу Гринбергу этот список имеющихся у нас стихов. Свыше 20 ▒положил за щеку’ – скрыл. Так – вернее. Не выдавайте меня! Нам нужно иметь, как говорят инженеры, ▒запас прочности’. Вчера же мне звонил Р[оман] Н[иколаевич] – он на днях высылает мне свой список. Потом столкуемся и ▒сторгуемся’”.
К письму был приложен полный список имевшихся у них в распоряжении стихотворений “позднего Мандельштама” (по принципу: первая строчка + количество строк в стихотворении). К этому времени Б. Фидиппов уже основательно изучил полученный от Г. Струве фотостат. Некоторые из пьес оказались составными частями бóльшего произведения, так что на поверку оставалось 87 стихотворений, из которых 3 уже публиковались.
В письмах от 10 декабря Гринберг поблагодарил и Г. Струве, и Б. Филиппова и прислал каждому собственный перечень имевшейся у него подборки из 59 пьес, отмечая всяческие совпадения и отличия. Вот цитата из письма Филиппову: “Дорогой Борис Андреевич, благодарю Вас за список первых строчек ▒вашего’ М-ма. Посылаю Вам при сем список ▒моего’ М-ма.
Красным карандашем я отметил совпадения. Их у нас 30 штук из общего моего числа в 59 пьес. Я исключил из списка только одно стихотворение: ▒Средь народного шума и спеха…’. Собираюсь его печатать с сокращением.
Относительно В/ списка хочу заметить следующее:
Строчка – ▒Ночь на дворе. Барская ложь.’ должна читаться ▒Барская лжа’, это ясно рифмуется с горожан’.
Стихот. – ▒Мастерица виноватых взоров’ у Вас имеет 24 строки, а у нас всего 20.
Стих. – ▒Как светотени мученик Рембрандт’ у В/ 11 строк, а у нас 7.
Стих. – Рим (Где лягушки…) у Вас 36 строк, у нас 26.
Стих. – ▒Я молю, как жалости…’ у Вас 14, у нас 22.
Стих. – ▒Еще далеко мне до патриарха’ у Вас 27, у нас 28.
Стих. ▒День стоял о пяти головах. Сплошные пять суток…’ у нас из 20 строк, а у Вас всего из 12, потому что выпала середина стихотворения, но Вы совершенно правы, отмечая, что строчка: ▒Поезд шел на Урал’ относится к этой же пьесе.
Это пока все, что успел заметить, сличая оба списка. Нужно продолжить это.
Для альманаха мне предостаточно мое число стихотворений. И если его исключить, то и для Вашего издательства количество ненапечатанных, примерно свыше 50, тоже, кажется, удовлетворительно, чтобы ▒поощрить/ людей из Мичигана21. Не правда ли? Необходимо все же вместе прочесть наши собрания, чтобы суметь дополнить недостающие строчки и, может быть, выбрать или обменять кое-что каждому себе по вкусу”22.
Итак, выяснились следующие два обстоятельства: первое – оба источника перекрывают друг друга, но перекрывают лишь частично, и второе – оба весьма несовершенны и противоречивы текстологически.
1 января 1961 года Б. Филиппов сообщал Г. Струве: “Завтра23 посылаю Мандельштамов Гринбергу, а от него получу все его материалы. Обещал ему послать вчера, но не успел. Кое-что ▒зажал’, утаил. Но от него получим нового мало, но для вариантов – немало”.
Всего Филиппов отправил Гринбергу около 60 текстов. Отправляя Гринбергу с письмом от 3 января 1961 года сразу 60 текстов О. Мандельштама, Филиппов напомнил и подтвердил договоренность о публикации в альманахе лишь 50-55 произведений с тем, чтобы остающиеся 35-40 пьес (собранные из обоих списков) впервые были бы опубликованы в “Собрании сочинений” Мандельштама.
В письме к Г. Струве от 6 января – та же тема: “Мандельштам: почти все, имеющееся у Гринберга, имеется у нас. Но у него примерно 13 текстов, для нас новых, и многие тексты в иных редакциях. Послал ему несколько дней тому назад ряд своих текстов (как я Вам уже писал и раньше, около 20 текстов я просто скрыл при посылке перечня Гринбергу). Он клятвенно обещал опубликовать не более 50-55 текстов, а все остальное отдать нам. Вчера он звонил мне опять по телефону, и я еще раз напомнил ему о присылке текстов нам. А так как я ему еще нужен, то не надует, надеюсь”.
Предложенная Б. Филипповым “плебейская тактика” наверняка претила Г. Струве, но, и сам разделяя опасения своего соавтора, он тоже принял ее. К чести обоих соавторов, подчеркнем, что сия тактика не была универсальной. Кларенсу Брауну, например, они предоставили для работы весь имевшийся у них корпус “неизвестного Мандельштама”24.
Но и у Гринберга была своя “тактика”: получив желаемое, он и тем более не думал торопиться с исполнением своих обещаний.
14 января 1961 года25 Б. Филиппов все еще спрашивал его, а точнее – напоминал: “Когда пришлете мандельштамовские стихи? Вот поправлю очки и принимаюсь за редактирование двухтомника О. Мандельштама. Жду и прошу: если можно, пришлите поскорее”.
19 января Филиппов писал Струве: “Только что звонил Гринберг: он обещает прислать Мандельштамов через 8-10 дней, все, что у него имеется, – и не включается им в ▒Воздушные пути’”26.
Но, по состоянию на 24 января, “воз” все еще там, где был, – в Нью-Йорке: “Он еще не прислал, кстати сказать, Мандельштамовских стихов, обещает в начале следующей недели”. Филиппов же, между тем, готовится к этому торжественному событию так: “Пока что подготавливаю исподволь все для нашего с Вами издания – что можно перепечатываю, что можно – клею. Чтобы, если возникнет о нем вопрос, сразу же представить материалы”.
Возможно, к этому его побуждали и уплотняющиеся слухи – и все более и более смахивающие на правду – о подготовке книги Мандельштама в СССР. В том же письме Б. Филиппов уже не отвергает такую возможность: “От Брауна этих сведений о Мандельштаме я не получал. А об издании Мандельштама под ред. Харджиева ничего нигде не видел. Но все может быть. Хотя сейчас пошло сильное подмораживание, и никаких признаков былой ▒оттепели’ не замечается. Боюсь, что Мандельштам так и не увидит в СССР света”.
27 января 1961 года (в письме к Струве) Гринберг в очередной раз обещал выслать Филиппову “на днях” пакет с текстами.
К 30 “своим” перекрывающимся стихотворениям Гринберг (в том же письме от 27 января) хотел бы добавить 14 из списка Струве-Филиппова. Остальное – резервировалось бы для первой публикации в Собрании сочинений, – с тем чтобы “поощрить людей из Мичигана”.
Практически то же самое – и в переговорах с Гринбергом Б. Филиппова. 1 февраля он писал Струве: “Звонил Гринбергу: он ссылался на свою болезнь, сказал, что взял из наших стихов Мандельштама всего 13, поместит же в альманах или 55, или 56, а все, что не пойдет в альманах, вышлет нам на днях. Я сказал ему, что нам необходимы и те тексты, которые пойдут в альманах, до выхода самого альманаха – для сверки с нашими текстами. Обещал прислать гранки корректур. Одновременно с письмом Вам пишу еще раз напоминание ему”.
Гринберг, конечно же, понимал вес и значение готовящейся им публикации стихов О. Мандельштама и очень побаивался того, что кто-то его сможет опередить. 4 января в письме В. Ф. Маркову он просил его не разглашать сведений об этом (“боюсь врагов!”). А 27 января даже просил Г. П. Струве не читать уже набиравшиеся стихи на анонсированном в газетах вечере неизвестных русских стихов, в том числе и мандельштамовских.
Этим, признаться, он явно ошарашил своего корреспондента. В письме от 30 января Струве резонно напомнил Гринбергу о том, что до сих пор от него не получен ни один из давно обещанных текстов, а во-вторых, что он не смотрит на вечер как “на подрыв Вашего альманаха или нашего издания (если уж говорить об этом, то Ваш альманах – гораздо больший подрыв нашему изданию)”.
Что же касается собственно текстов О. Мандельштама, то Гринберг с отправкой “своих” текстов Филиппову и впрямь не спешил. 3 февраля последний посетовал соавтору: “Гринберг все еще ничего не шлет. Но я из него вытяну! Вообще, вся эта комбинация оказалась для нас невыгодной. Но – что поделаешь! Можно было рассчитывать, что у него больше стихов, отсутствующих у нас… Здесь – как в лотерее: не знаешь – что выиграешь, а что потеряешь”. И еще двумя днями позже: “Вчера звонил Гринберг. Обещает на след. неделе прислать все мандельштамовские тексты”. И еще двумя днями позже – 7 февраля: “Гринберг вчера звонил опять, я ему не даю покою – тороплю с высылкой нам Мандельштамов: обещает на днях все выслать”.
Из переписки Г. Струве и Б. Филиппова явствует, что 8 февраля 1961 года намечалась их тройственная встреча в Нью-Йорке, у Гринберга. Но в переписках нет никаких следов этой встречи, так что, возможно, она и не состоялась.
Но и в середине февраля так далеко он не зашел и стихи своим корреспондентам не послал. Последние тем не менее проявляют образцовое терпение. В письме от 16 февраля 1961 года Б. Филиппов писал Гринбергу: “А когда Вы сможете прислать Мандельштама? Сейчас я уже подошел – при составлении двухтомника – к ▒неизвестному’ Мандельштаму. Ох, жду! Простите за некоторое напоминание, но уже у меня все к этому разделу подведено”.
И только 20 февраля 1961 года, когда пришли гранки “Воздушных путей”, Гринберг, наконец, отправил Филиппову гранки всей подборки О. Мандельштама, кроме нескольких стихотворений, ранее полученных от самого Филиппова и до сих пор еще не использованных в альманахе. Отправляя стихи в гранках (кроме “Средь народного шума и спеха…”), издатель убивал двух зайцев: выполнял давнее обещание и передавал гранки собственного издания в заинтересованные, а главное – в весьма компетентные в литературном смысле руки подготовителя издания чужого, но делал это в тот момент, когда “угроза” конкуренции была минимизирована.
Уже 24 февраля Филиппов отправил назад исправленные гранки: “Проверены они – те стихи, что у меня имеются, – многократно и некоторые по двум или трем спискам. Таким образом, то, что исправлено, можно считать наиболее достоверным и окончательным текстом” (в том же письме Филиппов привел примеры принятия им того или иного решения).
А 26 февраля, не в силах сдержать своего восхищения, Филиппов писал в Беркли – и уже не о Гринберге, а о Мандельштаме: “Получил, наконец, тексты от Гринберга. Нового будет все-таки немало, если не числом, то по качеству. Очень интересно. Мандельштам в этих неизданных своих вещах поднялся на такую высоту, что диву даешься: он еще вырос, так гигантски вырос…”
Несколько успокоившись, Б. Филиппов взялся за свое прямое дело – эдиционное усвоение того совершенно нового Мандельштама, что открылся ему за последние месяцы. 1 марта он писал Г. Струве: “Начал понемногу, когда есть время, перестукивать нового – нашего и гринбергова Мандельштама”. А 3 марта – как бы продолжал: “Скоро пришлю Вам и обработанные тексты Мандельштама – сверенные с гринберговскими и перестуканные набело. Сейчас черновую переписку делает машинистка нашего офиса, а я прямо набело пишу служебные материалы: так вышел из положения. Когда она все перепишет, я сверю, расставлю в том порядке, в каком следует, напишу примечания и приведу варианты, а затем перестукаем уже набело. Пошлю Вам две копии”.
5 марта Филиппов отправил Гринбергу маленькую фотографию О. Мандельштама из “Огонька” (№ 33 за 11 ноября 1923 года) – для пересъемки, ретуши и увеличения. Эта, изуродованная ретушью, фотография предшествовала стихам в альманахе, а позднее была опубликована и в Собрании сочинений: сначала как рисованный парафраз работы Сергея Голлербаха – на фронтисписе первого тома в 1965 году, а затем и как таковая – во втором томе в 1966 году.
28 марта Гринберг написал Струве о ставшем ему известным существовании у Мандельштама неизвестного “шедевра” – замечательной “Баллады о солдате”. Об этом же писал ему и Б. Филиппов: “Сейчас я начал поиски еще одной превосходной ▒баллады’ Мандельштама (Гринберг ее тоже ищет): есть, немного, правда, шансов, что я ее получу” (22 апреля). И, в том же письме, снова обобщающая оценка “позднего Мандельштама”: “А то, что Вы получили и получил Гринберг, – это совсем исключительно”.
3
Второй выпуск “Воздушных путей” вышел в конце мая 1961 года. Глеб Струве, например, получил его 31 мая.
В архиве “Воздушных путей” сохранилось несколько интересных откликов на выход альманаха. Так, В. Ф. Марков писал Гринбергу 17 июня 1961 года: “Стихи Мандельштама – роскошь; не могу рассказать, как они на меня действуют и художественно, и человечески. Наверное, не один я благодарю Вас за их опубликование”27.
Среди благодарных читателей был и В. Набоков. 22 июля он написал Гринбергу из Шампе в Швейцарии: “Dorogoy Roman, prosti, chto s takim opozdaniem blagodaryu tebya za interesnyshiy ▒Almanah II’. Kakie strashnie stihi Mandelshtama pro stalinskie brovi i serdtsevinu! No interesni oni ne stol’ko kak stihi, skol’ko kak ▒chelovecheskiy dokument’…”28
Именно “Воздушные пути”, выход их второй книжки, послужили основным поводом для организации в Славянском отделе Нью-Йоркской публичной библиотеки (им тогда руководил эстонский поэт и переводчик Алексис Раннит) выставки, посвященной творчеству Осипа Мандельштама. Выставка открылась 30 октября 1961 года. На ней экспонировались прижизненные и посмертные издания Мандельштама (на самом видном месте была 2-я книжка “Воздушных путей”), различные портреты поэта. Выставка продлилась до 9 февраля 1962 года и завершилась вечером памяти поэта29. Основной доклад прочел Алексис Раннит, заведующий славянскими фондами в Йельском университете. Кроме него, выступали польский поэт Иосиф Витлин30 и американский литературовед и писатель Джонсон31.
Но у Струве и Филиппова было свое послевкусие от этой, без преувеличения, выдающейся публикации. Во-первых, несмотря на всю их роль и помощь в подготовке этой публикации, Гринберг ни словом не поблагодарил или упомянул их. Это покоробило и уязвило обоих.
31 мая Г. Струве писал Б. Филиппову: “Я не совсем понимаю также, почему РНГ не счел нужным упомянуть, что часть стихотворений Мандельштама получена от нас с Вами, и немного повинным в этом считаю Вас (ему я об этом не пишу, но Вы можете выразить ему от меня свое ▒удивление’ – мы бы с Вами в таком случае не преминули выразить благодарность)”. Столь очевидная непорядочность не помешала “РНГ” создать для “борисоглебского союза” новую головную боль. В тот же день, 31 мая, Струве строго выговаривал Гринбергу за сообщению им Р. Б. Гулю (редактору “Нового Журнала”) сведений о нахождении у Струве неопубликованных еще стихов О. Мандельштама: “…Я бы уже давно напечатал их, и, вероятно, не у Гуля, а в ▒Мостах’, если бы не опасение повредить нашему полному изданию – об этом нашем с Филипповым соображении Вам хорошо было известно”.
Филиппову же Г. Струве написал в тот же день: “Я получил сегодня письмо от Р. Б. Гуля, который просит меня дать ему для сентябрьской книжки НЖ имеющиеся еще у меня стихи Мандельштама, предлагая напечатать их с моей статьей. Об этих стихах сказал ему РНГ (напрасно совершенно). Я еще ему не ответил, но склонен ответить отрицательно – и без того Гринберг взял у нас некоторые лучшие стихотворения (впрочем, я как раз сейчас жду ответа Вика32 насчет Мандельштама)”.
3 июня Б. Филиппов отвечал: “…Забыл написать Вам о просьбе Гуля – дать стихи Мандельштама, еще не опубликованные в ▒Возд. путях’, – для опубликования в ▒Нов. Журнале’. Откровенно сказать, не очень бы этого хотелось. Во-первых, если не издаст Вик, то мы издадим все равно Мандельштама, Камкин ли, или еще кто-нибудь – но издадим, а при этом хорошо иметь козырь: ряд неопубликованных стихотворений. Да к тому же, Гуль ведь так хамски отнесся тогда к нашему чеховскому Мандельштаму: если давать (но не сейчас), то уж лучше в ▒Мостах’. Но лучше попридержать. А что Гринберг мог бы поблагодарить, то это правда: ведь он больше получил от нас, чем нам дал. Но кое-что из данного им очень хорошо, и многое из лучшего нашего я утаил и не дал ему”.
5 июня 1961 года Г. Струве подытожил: “Насчет Гуля мы, видимо, сходимся. Я ему написал, что мы не торопимся с печатаньем всех стихов Мандельштама (он должен и сам понимать, что неизданные стихи – приманка для издателя; ведь если бы я хотел, я бы мог давно, не дожидаясь выхода ▒Возд. путей’, напечатать большую часть стихотворений). Я прибавил, что если бы мы и решили печатать стихи до выхода Собрания сочинений М[андельштама], то мы должны были бы еще подумать, где и как (лично я бы предпочел в ▒Мостах’). (РНГ прислал мне довольно неубедительное объяснение того, почему он выдал Гулю о наличии у меня других стихов М[андельштама]”. Последняя фраза может быть разъяснена: Гринберг написал Г. Струве 3 июня в том смысле, что, мол, шила в мешке не утаишь.
Роман Григорьевич Гринберг летом 1962 года еще раз обратился к Струве и Филиппову с деловым предложением. “Предложение” свидетельствует о полном забытье джентльменских договоренностей с ними полуторагодичной давности. 16 июня 1962 года Б. Филиппов писал об этом Г. Струве: “Недавно приехал в Вашингтон Роман Ник. Гринберг и уговаривал меня, чтобы мы с Вами дали ему разрешение опубликовать в готовящемся третьем сборнике ▒Воздушных путей’ стихи Мандельштама, имеющиеся у него и не опубликованные во вторых ▒В[оздушных] путях’: он получил еще четыре или пять стихотворений Мандельштама, а так как этого мало, то он хотел прибавить к ним и те стихи, которые у него имеются, но не вошли во вторую книжку – по договоренности с нами. Я сказал ему, что мы будем против такой публикации, ибо наличие в нашем собрании какого-то количества неопубликованных произведений Мандельштама поможет нам найти издателя”.
Спустя полтора года – 5 октября 1962 года – Гринберг написал Струве об одновременном получении им нескольких эпиграмм О. Мандельштама и о своих раздумьях насчет третьего выпуска “Воздушных путей”.
18 октября 1962 года к этой же теме обратился и Б. Филиппов – с явным желанием заполучить для “Собрания сочинений” иначе недоступные другие тексты О. Мандельштама: “Теперь о Гринберге: он просил и меня, месяца два назад, дать ему стихи Мандельштама, какие у нас имеются. Но мне, откровенно сказать, не нравится все это: какой это ▒сборник’ он хочет дополнить находящимися у нас стихами Мандельштама – не хочет ли он сам выпустить книжку его неизданных стихов? Во всяком случае, дадим ему кое-что из им же нам данного – в обмен на эпиграммы Мандельштама и гимназические стихи Гумилева. <…> Сделаю полную инвентаризацию того, что у нас есть мандельштамовского, волошинского и ахматовского, – и что можно дать в обмен Гринбергу. До сих пор не имел возможности засесть за ▒инвентаризацию’ имеющихся у нас материалов. Как только сделаю, пришлю Вам копию перечня”.
Судя по содержанию третьего выпуска, этот great deal не состоялся. Это не помешало Гринбергу обратиться к ним снова – и по тому же поводу. Вот как описывает это Б. Филиппов в письме Г. С. от 8 апреля 1963 года: “…Кстати, о Гринберге. Он мне звонил дня два тому назад, долго что-то мямлил, а потом попросил прислать ему наши варианты Мандельштамовских переводов Петрарки, так как переданные ему Брауном менее точны. Я заявил ему, что эти тексты у меня не имеются, чтобы он адресовался к Вам. Что касается эпиграмм и экспромтов Мандельштама, которые он обещал Вам в обмен на Мандель-штамовских Петрарок, то он об этом ни гу-гу. Кроме того, он в свое время просил разрешения издать в третьем выпуске ▒Воздушных путей’ те стихи Мандельштама, которые он имел, но не издал во втором выпуске, так как передал их нам в обмен на ряд наших Мандельштамовских текстов. Я категорически возразил, заявляя, что прежний уговор остается в силе, и на эти тексты имеем теперь право мы, а их опубликование до издания нашего двухтомника принесет нам несомненный вред. Вот Вам разгадка его разговоров о стихах Мандельштама, издать которые он собирался в третьем выпуске”.
Переписка между Струве и Гринбергом в это время замерла и вновь возобновилась в январе 1965 года, когда их интересы столкнулись вновь – вокруг публикации Иосифа Бродского. Все чаще и чаще Г. П. Струве дает волю своему раздражению против человеческой бестактности и редакторского произвола Р. Н. Гринберга, всемерно пренебрегающего авторским волеизъявлением, даже если оно ему известно (обыкновенно Гринберг ограничивался фразой типа: “Печатается без ведома автора”).
Раздражение было так сильно, что 13 февраля 1965 года Г. Струве поспешил передать Гринбергу дошедшее до него мнение Н. Я. Мандельштам о “крайней неточности” текстологии стихов О. Мандельштама, опубликованных в “Воздушных путях”. В этот момент он явно не помнил, что часть этой текстологии (а может быть и вся) была de facto его собственной, на паях с Филипповым, работой.
У последнего же память была в порядке. И 31 января 1965 года, – заканчивая, наконец, работу над первым томом мандельштамовского двухтомника, – Б. Филиппов так спроецировал на это издание всю историю с “Воздушными путями”: “Перехожу к дополнениям к примечаниям к Мандельштаму. Гринберга я сильно недолюбливаю за многое (в частности за то, что он надул нас в свое время с ▒обменом текстами’ Мандельштама), и потому только ▒расшаркался’ перед ним, что уж больно много процитировал из ▒В[оздушных] путей’. Упоминать его все-таки следует”.
ПРИМЕЧАНИЯ
1. И с обложками работы его жены, Софьи Михайловны Гринберг.
2. От редактора // ВП. Вып.1. – Н.Й, 1960. С. 3.
3. В воспоминаниях С. Маковского и в однотомнике 1955 года.
4. 1.2.1961 Г. Адамович писал Ю. Иваску: “У Гринберга будет целый мандельштамовский букет, по слухам first class, чему я верю. Кстати, я должен в гринб[ерговский] альманах о Мандельштаме написать и все не могу собраться” (Сто писем Георгия Адамовича Юрию Иваску (1935–1961) / Предисл., публ. и комм. Н. Богомолова // Диаспора. Вып. V. Париж – СПб., 2003. С.402-557).
5. В воспоминаниях о самой Ахматовой, опубликованных в 5-м выпуске “Воздушных путей” в 1967 г., Адамович как бы подхватывает эту же тему: на заседаниях Цеха поэтов “…Анна Андреевна говорила мало и оживлялась, в сущности, только тогда, когда стихи читал Мандельштам. Не раз она признавалась, что с Мандельштамом, по ее мнению, никого сравнивать нельзя, а однажды даже сказала фразу, – это было после собрания Цеха, у Сергея Городецкого, – меня поразившую:
– Мандельштам, конечно, наш первый поэт…
<…> Мандельштам ею восхищался: не только ее стихами, но и ею самой, ее личностью, ее внешностью, – и ранней данью этого восхищения, длившегося всю его жизнь, осталось восьмистишие о Рашели–Федре…” (с. 104).
6. Один из них до этого уже был опубликован – в ВРСХД (Париж, 1962, № 64, с.49-50). Гринберговским “источником” на этот раз был Кларенс Браун, получивший их в свою первую поездку в СССР летом 1962 года от В. Жирмунского (см. в письме Брауна Б. Ф. от 28.3.1963 – Beinecke Rare Book and Manuscript Library, Yale University. Collection GEN MSS 334 (Boris Filippov Papers). Box 2. Folder 41).
7. В архиве “Воздушных путей” сохранилось несколько писем Г. С. Рабиновича (Gregorio Rabinovitch) к Р. Н. Гринбергу (Library of Congress, Manuscript Reading Room, Coll.3775 “Vozdushnye Puti”, Box 3, f.1958–67). Его адрес в середине 1960-х гг.: Bartolome Mitre 1121, Buenos Aires, Argentina.
8. Машинописная копия всего этого интереснейшего письма от 22.6.1956 – в архиве “Воздушных путей” (Library of Congress, Manuscript Reading Room, Coll.3775 “Vozdushnye Puti”, Box 3, f.1958-67). На присылку В. Ф. Марковым подборки своих литературных пародий Г. Иванов откликался шуточными стихами – своими, О. Мандельштама и М. Лозинского. Шуточные стихи, как он пишет, – это “…особый род поэзии. Мы в свое время тоже занимались этими делами, но пародии презирали”. Далее следовало опубликованное в “Воздушных путях” стихотворение о Шилейко, а затем опущенный Р. Гринбергом фрагмент: “Его же [О. Мандельштама] в альбом спекулянтке Розе, еврейке лет 60 – сидела во ▒Всемирной литературе’, продает в кредит: ▒Если грустишь, что тебе задолжал я одиннадцать тысяч, / Помни, что двадцать одну мог я тебе задолжать’”. Той же Розе – я: “Печален мир. Все суета и проза. / Лишь женщины нас тешат и цветы. / Но двух чудес соединенье ты: / Ты женщина! Ты Роза”.
Далее следовали стихи, включенные в “Воздушные пути”, а затем еще один опущенный фрагмент, который мы здесь воспроизводим: “У Гумилева была любовница, барышня Арбенина. Приехал Мандельштам (1919) и влюбился в нее. Они – т. е. Гумилев и М. – стали на этот счет ссориться. ▒Заплати за меня,’ – Мандельштам Гумилеву в Доме литераторов. Гумилев: ▒За предателей не плачу!’ “Перепéтии” – с ударением на е – выражение Евг. Браудо (все это для понимания следующей басни). Пока Гумилев и Мандельштам из-за Арбениной ссорились, она перешла к Юркуну, за которого и вышла вскоре замуж.
БАСНЯ
В Испании два друга меж собой
Заспорили, кому владеть Арбой.
До кулаков дошло. Приятелю приятель
Кричит: “Мошенник, вор, предатель!”
А все им не решить вопрос…
Тут, под шумок, во время перипетий
Юрк – и арбу увез испанец третий.
Друзьям урок: как об арбе ни ной,
На ней катается другой.
(Мое сочинение). Хватит. По-моему, наши лучше.”
Ср. позднейшую публикацию этого письма в: Georgij Ivanov / Irina Odojevceva. Briefe an Vladimir Markov 1955–58. Mit einer Einleitung von Hans Rothe. // Bausteine zur Slavischen Philologie und Kulturgeschichte. Reihe B: Editionen. Hrsg. von Gutschmidt, K., Harder, H.-B., Rithe, H.Ö – Köln. Weimar, Wien: Böhlau Verlag, 1994, 111 ss. S.39-40 (Письмо от 22.6.1956).
9. Library of Congress, Manuscript Reading Room, Collection 3775 (“Vozdushnye Puti”). Состоит из шести коробок с рукописями и перепиской.
10. Library of Congress, Manuscript Reading Room, Collection 3775, Box 6, f.1952.
11. Library of Congress, Manuscript Reading Room, Collection 3775, Box 3, f. 1958–67.
12. В архиве Г. П. Струве в Гуверовском институте, Стенфорд (Нооver Institution Archives, Collection G.Struve, Boxes 83-84).
13. В архиве Б. А. Филиппова в библиотеке Бейнеке в Йельском университете, Нью-Хейвен (Beinecke Rare Book and Manuscript Library, Yale University. Collection GEN MSS 334, (Boris Filippov Papers), Boxes 6-9).
14. Его источник пишущему эти строки неизвестен.
15. Library of Congress, Manuscript Reading Room, Coll. 3775, Box 3, f. A-N, 1941–67. Напрашивающуюся более раннюю датировку (на основании письма Филиппова к Гринбергу от 14 января 1960 года) мы отвергаем, полагая такую дату типичной для начала года опиской (настоящая дата ясна из контекста – 14.1.1961).
16. Длительные и с переменным успехом переговоры о таком собрании Струве и Филиппов вели с издательством Мичиганского университета. В октябре 1960 г. издательство даже включило это издание в свой план, о чем Б. Ф. сообщал Г. С. 31.10.1960.
17. В том же письме Г. П. Струве предлагал посвятить готовящийся выпуск “Воздушных путей” 20-летию гибели О. Мандельштама (точные сведения о дате смерти поэта были тогда, правда, неизвестны и недоступны) и интересуется, чем именно в книге Л. Страховского была возмущена Ахматова.
18. Имеется в виду стихотворение “Еще далеко мне до патриарха…”, полученное Б. Филипповым не от С. Маковского, а от Д. Кленовского, о чем Филиппов писал Струве 14.1.1960.
19. Андрей Михайлович Балицкий –
20. По предположению А. Поморского, поддержанном и А. Валицким, речь идет о польском поэте, переводчике и драматурге Земовите Федецком (1923–2009), в 1940-е гг. работавшим пресс-аташе в польском посольстве в Москве и поддерживавшим близкие отношения с Б. Пастернаком. В 1950-е гг. – издатель журнала “Мнения” и редактор журнала “Творчество”. Сам А. Валицкий познакомился с поздними стихами О. М. именно через него. Оказавшись в 1960 г. в Беркли, Валицкий даже продиктовал одно из них (“Жил Александр Герцевич…”) Глебу Струве.
21. Очевидно, что Гринберг имел в виду издателей Собрания сочинений О. Мандельштама из издательства Мичиганского университета – в этом издательстве, кстати, вышло аналогичное собрание Б. Пастернака под редакцией Г. П. Струве и Б. А. Филиппова, и именно в нем первоначально планировалось новое издание О. Мандельштама.
22. Это письмо Гринберга, приложенное к письмам от Г. Струве, было заархивировано Библиотекой Бейнекке в Йеле как часть внутренней “борисоглебской” переписки.
23. На самом деле – послезавтра, 3 января.
24. См. в письме Б. Филиппова к Г. Струве от 7.2.1961: “Ну конечно, пусть Браун использует в своей диссертации стихи М., но никак не сообщает их никому”.
25. Проставленная на самом письме дата – “14.1.1960” – типичная описка (см. выше).
26. В том же письме: “А относительно выпуска Мандельштама в 1961 году в составе Большой серии ▒Библиотеки поэта’ – я ничего ни в каких советских анонсах не видел. Не думаю, что это возможно: в СССР начинается полоса закручивания гаек, и ни в каких советских новых публикациях, кроме упоминания в воспоминаниях Эренбурга, имя Мандельштама не фигурирует”.
27. Library of Congress, Manuscript Reading Room, Coll. 3775 “Vozdushnye Puti”, Box 3, f. A-N, 1941–67.
28. Там же.
29. Лугaнов, A. [И. Одоевцева]. Beчep пaмяти Ocипa Maндeльштaмa // “Pусская мысль”. 1961, 29 июня.
30. Иосиф Витлин –
31. Американский литературовед и писатель Джонсон.
32. Руководитель издательства Мичиганского университета.