Опубликовано в журнале Новый Журнал, номер 267, 2012
ФЕВРАЛЬ
Февраль – уже весенний месяц.
Рассвет юдольный мрак застиг,
а рифмы, брошенные вместе,
на раз слагаются в мотив.
Бежать – туда, где Менделеев
разбил на звенья мир за так,
где обрусевшие деревья
кивают быстро мыслям в такт.
Дрожать – но с ритма не сбиваться,
скользить – но попадать в лыжню.
Так постигал по метру Нансен
большую снежную страну.
И только разлучившись с дочкой,
на шаг сорваться. А затем –
всю ночь не сметь поставить точку
над половодьем мерзлых тем.
ВЕРА
– Что ты несешь, белокурая Вера,
в ветхой корзине с поломанным верхом?
– Я собрала эти красные вербы
на пепелище, где выгорел вереск.
Я положу эти красные вербы
к каменной стеле, где верность без веры
чинит хитоны безмолвного века.
– Что ты поешь так надрывно и нервно?
В пальцах ломаются сигареты.
– Я под покровом отчаянной веры
жду обновления старой приметы –
там, где закат положил свое веко
в пламенном ветре на веко рассвета,
гаснут иконы тяжелого века.
В погребе, там, где почила Ревекка,
в полдень, под сполохи медного света,
рвутся завесы из тонкого снега.
Там, под пыльцой фиолетово-серой –
там, где с прохладой сливается нега,
в ветхих мехах неразвеянной веры
зреет вино предпоследнего века.
МОСКВА. СТИХ № 3
Когда ветер берет
прелых листьев немеющий прах
и швыряет, смеясь,
в закрома января,
я ползу, задыхаясь,
на двух деревянных руках
и беззвучно шепчу
“дорогая моя”.
Когда знойный июль
разливает кипящую ртуть
на летучую грязь
раскаленной в лучах мостовой,
“золотая моя” –
так не к месту успею шепнуть,
перед тем как ослепнуть
под жгучей и пенной волной.
Так легко выплетать
вдохновенную ложь.
Но любое из слов
крепко вяжет узду у коня.
Я от ваших речей
и от взглядов острее, чем нож,
ухожу под покров
золотого огня.
РОССИЯ
Кто-то может сказать, что в ее недособранных зернах
созревает для мира медлительный, гибельный яд.
Но над гладью лугов ее замер лучистый подсолнух,
а над ним золотой полумесяц навис, как змея.
Я иду по ее запыленным ржаным перелескам,
бездорожью доверив ритмословия гибельный чин.
Здесь от давних начал невесомая тянется леска,
увлекая меня по просторам ожившей души.
Есть наследство иное, чем кровь, говорящая в жилах.
Есть иная, чем гены, с отцовским призванием связь.
Здесь в далекие дни собралась воедино пружина,
и ее долгий импульс незримо работает в нас.
Я уехал бы прочь, да не знаю земли, кроме русской.
Кроме русских речей, я ни слова не слышу вокруг.
Вот тропинка опять, извиваясь, спускается к руслу –
без полушки воды я не в силах продолжить игру.
Нарисуйте мне дом, где под синью небесного свода
во всю ширь расстилалась бы синь васильковых глазков.
Я готов примириться с отсутствием дома как крова.
Мне нужна для подъема площадка на десять шагов.