Опубликовано в журнале Новый Журнал, номер 267, 2012
Константин Антониевич Пио-Ульский
Рассказ о знатной фамилии и скромном тире
Я – потомственный русский дворянин, в настоящее время – член правления Russian Nobility Association in America. В Русском Дворянском обществе состою более 30 лет.
Род Пио-Ульских берет свое начало с XI столетия, происходит из польской шляхты. Воевода Ульский перешел на службу к русскому царю уже в 1609 году. Необычная приставка к фамилии “Пио” в переводе с латинского означает “Благочестивый”, она была дарована одному из моих предков Папой Римским Павлом Пятым во время его поездки в Польшу при короле Сигизмунде Третьем за то, что мой прапрапрадед спас тогда дочь Сигизмунда. До XIX столетия Пио-Ульские были католиками, но в 1857 году мой прадед Николай Егорович женился на дочери псковского предводителя дворянства княжне Екатерине Федоровне Глебово-Шаховской, а по закону, все потомки русского аристократического рода должны были быть православными.
Мой отец, Антоний Георгиевич Пио-Ульский, приехал в Америку из Австрии в 1951 году вместе с Русским лагерем Келлерберг после решения американского правительства принять беженцев из лагерей для перемещенных лиц, находящихся на территории побежденных Германии и Австрии. Вторым браком мой отец был женат на вдове генерала Краснова, Вере Димитровне Красновой. Она осталась одна после предательской выдачи англичанами сталинскому правительству казаков в Лиенце и вывоза в СССР генерала Краснова, его брата и сына, а также атамана Шкуро и еще одиннадцати генералов, – впоследствие их повесили на Лубянке в Москве. Офицерский совет Русского лагеря решил, что мой отец должен жениться на Вере Димитровне, чтобы она не попала в австрийский старческий дом, т. к. была уже довольно пожилой дамой и не могла бы выехать со всем лагерем в Америку. Отец в то время был одинок и более других офицеров подходил для этой миссии.
За год до того, в апреле 1950 года, моя мать, отчим и я покинули лагерь и переехали к сестре матери в Норвегию. Таким образом, мы не смогли попасть в США вместе со всеми лагерниками, с которыми делили горести и трудности плена в течение пяти самых трудных послевоенных лет.
* * *
В канун моего пятнадцатого дня рождения, отец, думая, что расстается со мною, возможно, навсегда, подарил мне свою самую дорогую святыню – иконку Святителя Пантелеймона, подаренную ему Государыней Императрицей Александрой Федоровной в августе 1914 года перед отправкой на фронт Великой войны. Эта иконка оберегала его на фронтах трех войн: Первой мировой, Гражданской и Второй мировой.
Мой отец был артиллеристом, дослужился до полковника, самоотверженно сражался за царя и отечество в Великую войну, после развала фронта большевиками сразу же вступил в ряды Добровольческой армии генерала Корнилова. Он, его старший брат Владимир, моя мать, Александра Николаевна Есеновская (самая юная сестра милосердия в армии Корнилова, в то время ей было всего 17 лет), ее старшая сестра Ольга – все они были корниловцами и первопоходниками. Эти молодые люди участвовали в Первом Кубанском Ледяном походе. За сорок месяцев своей борьбы с большевиками Корниловский дивизион выдержал 570 боев, понеся потери убитыми и ранеными свыше 48000 бойцов. Сам генерал Лавр Георгиевич Корнилов был убит в Первом Ледяном походе. В Екатеринодаре на руках у моей тети, Ольги Есеновской, умерла от тифа жена генерала Корнилова. Мой отец был дважды ранен и контужен. Мама проявляла беспрецедентные образцы героизма, порой граничащего с безумием (в настоящее время я пишу об этом книгу).
После отхода Белой Армии из Крыма с генералом Врангелем, армия была размещена на Галлиполи, где мои родители поженились. Генерал Кутепов был посаженным отцом матери, а мой будущий отчим пел во время венчания.
После рассеяния Белой армии в 1922 году родители переехали в Белград. Мой знаменитый дед Георгий Николаевич Пио-Ульский занимал важное положение при дворе сербского короля Александра I Карагеоргиевича: он был наставником Александра, тогда еще наследника престола, когда тот приезжал на учебу в Петербург. Александр дружил с моим отцом и дядей Волей, старшими сыновьями дедушки, часто гостил в их доме на Каменном острове. Мой дед был ведущим профессором технического факультета Белградского университета и крупнейшей фигурой русского эмигрантского Белграда.
* * *
Георгий Николаевич Пио-Ульский – адмирал Российского императорского флота, крупный русский ученый, создатель первых паровых турбин. (Позднее он также изобрел глушители для первых аэропланов.) Георгий Николаевич уже в 26 лет получил звание профессора.
После поражения России в Русско-японской войне, когда в результате Цусимского сражения Россия потеряла военных флот, под руководством профессора Г. Н. Пио-Ульского были построены первые военные паровые гиганты – крейсеры и эсминцы. Таким образом было положено начало русскому флоту нового образца. Император отметил заслуги ученого-адмирала, наградив его многими государственными орденами. В эмиграции мой дед также был ординарным профессором кафедры термодинамики, кинематики машин и паровых турбин, был создателем первого машинного музея, который до сих пор представляет огромную ценность и является гордостью Белградского университета. Г. Н. Пио-Ульский был инициатором создания Союза русских инженеров в Югославии и его многолетним председателем. Георгий Никола-евич также стал издателем и главным редактором единственного в эмиграции технического журнала на русском языке “Инженер”.
Во многом благодаря личной дружбе Г. Н. Пио-Ульского с королем Александром, русская эмиграция в Королевстве сербов, хорватов и словенцев имела множество льгот. Король Александр I разрешил строить русские православные храмы, открыть по всей стране русские гимназии, кадетские корпуса, больницы и т. д. Георгий Николаевич добивался академических стипендий для русских студентов, помогал устраивать на работу русских преподавателей и профессоров.
В одной из последних его книг – “Русская эмиграция и ее значение в жизни других народов” – Пио-Ульский, обращаясь к русской молодежи из далекого 1938 года, писал: “Гордитесь, что вы русские, гордитесь Великим Отечеством, гордитесь этой чудной культурной страной и не берите примера с тех наших соотечественников-эмигрантов, которые, усвоив хорошо местный язык, стараются забыть, что они – русские. Эти люди не достойны своего Отечества. Кличка ▒русский’ – кличка почетная, и к ней с вполне оправданным уважением должны относиться не только славянские народы, но и иноземцы, а что касается отношений разных народов к нам – эмигрантам, то могу сказать: Есть Страшный Суд, но раньше еще будет неумолимый суд истории, который отделит правду от неправды, истину от заблуждения, и этот суд вынесет свой приговор над тем, что сделано и делается в Европе по отношению к сынам национальной России, а эта последняя, когда будет восстановлена, разберется, кто и где ее истинные друзья, и русские люди сумеют всякому воздать по его заслугам”.
* * *
Я родился в Белграде 12 апреля 1935 года, за три года до кончины моего деда. Первая бомбардировка Белграда выпала на мой шестой день рождения. Бомба попала в наш дом, друг родителей, который снимал у нас комнату, погиб, а нас погребло заживо в погребе. Три дня мы лежали под обломками в кромешной тьме, мама смогла каким-то чудом дотянутся до моей руки, держала меня за руку и как могла успокаивала, пока люди наверху камень за камнем расчищали нам путь к жизни.
Я закончил три класса в Белграде. Зиму 1944–45 гг. учился в Берлине. После войны пять лет мы старались выжить в послевоенной Европе, учился я в лагере для перемещенных лиц Келлерберг, на юге Австрии, затем пять лет – в Норвегии, где окончил школу и поступил в Университет Осло.
Пять стран, пять языков, пять культур… В шутку я зову себя профессиональным эмигрантом.
Я смог приехать в Америку на четыре года позже всех, кто жил в лагере Келлерберг. Моим поручителем стал князь Сергей Сергеевич Белосельский-Белозерский. Американскую визу я получил как сын умирающего отца: отцу было только 61, но он страдал от неизлечимой в то время болезни сердца. Я приехал в Нью-Йорк 1 августа 1955 года. Шесть месяцев спустя, в феврале 1956 года, отец скончался. Была зима, холод… Вспоминаю, как будущий епископ Граббе, а тогда священник синодального храма, при котором я был иподьяконом, хорошо знавший и друживший еще в Белграде с моим дедом Георгием Николаевичем Пио-Ульским и глубоко уважавший отца, подарил мне пальто, чтобы я мог сопровождать гроб с телом отца на кладбище в Ново-Дивеево.
Куда первым делом идет одинокий эмигрант в новой стране? В свою церковь. В пятидесятые годы Синод находился в небольшом здании на 77 улице, между Вест-Энд-авеню и Риверсайд-Драйв.
Первого, кого я встретил в синодальной церкви, был Алексей Скидан, мой одноклассник из Белграда, с которым мы еще за ручку ходили в первый класс. Он работал в славянском отделе Нью-йоркской центральной библиотеки, куда пообещал устроить меня на работу. Через неделю я уже работал. В то время я не знал ни одного слова по-английски. Но благодаря Алексею получил работу в почтовом отделе. В мои обязанности входило развозить книги по разным отделениям библиотеки. Мне на пальцах показывали номер отдела, куда я должен был отвезти очередную партию. Первое жалование мое составляло 99 центов в час.
Я должен был посылать деньги матери в Норвегию, поэтому устроился на вторую работу: по ночам натирал лестницы в банке; в шутку говорил, что работаю щетоводом (вожу щеткой по полу). Через две недели я уже смог послать матери в почтовом конверте первые 20 долларов. Так начались каторжные, беспросветные будни – не только дни, но и ночи. Единственное разнообразие – по воскресеньям была служба в церкви.
Зато уже через год мама и отчим, Викентий Иванович Гетц, приехали в Нью-Йорк. Наконец-то, после многих лет разлуки, они встретили своих дорогих однополчан-лагерников и близких друзей. Маму многие знали еще по Корниловскому дивизиону и по Галлиполи. Какое-то время до моего рождения, когда Врангель переехал в Бельгию, она была связной между генералами Кутеповым и Врангелем.
Когда-то мама слыла красавицей, с ослепительной улыбкой, ее многие помнили еще по Белграду. Но время ушло. Молодость и красота остались в прошлом. Но осталось уважение, даже преклонение, которым белые воины окружали своих сестер милосердия. Мама, как я уже писал, была самой молодой в Белой армии. Прямо из Ростовской гимназии в семнадцать лет она ушла в Первый Кубанский Ледяной поход. Прошла всю Гражданскую войну, а затем – долгие годы чужбины… и вечная тоска по потерянной России. Надо было держаться и поддерживать своих мужчин. Когда-то я сказал о своей матери, что она была замужем дважды, оба раза за полковниками, – но сама была генералом. И это – истина. Это о таких русских женщинах, как она, поэт сказал: “Коня на скаку остановит, в горящую избу войдет”.
Во время Гражданской войны маме приходилось править тачанками, усмиряя взбесившихся лошадей, одной выводить из окружения обоз с ранеными, порой прикрывая их своим телом от пулеметного огня, рвать свою рубашку на бинты, отдавать умирающему последний драгоценный глоток воды… Конечно же, мама состояла во всех эмигрантских воинских союзах: “Первопоходник”, “Галлиполиец”, “Келлербергжец”. Она была активисткой Международного Красного Креста, помогла многим семьям, рассеянным по свету после революции и войн, найти друг друга и воссоединиться.
Князь Сергей Сергеевич Белосельский-Белозерский, последний прямой потомок по мужской линии рода Рюриковичей, председатель Russian Nobility Association in America c 1953 по 1960 годы, спонсор, жертвователь и незабываемый благодетель первой волны русской эмиграции Нью-Йорка, проделал колоссальную благотворительную работу. На его деньги были построены православные церкви, старческие дома, русские культурные центры, например Русско-американское культурное общество “Отрада”. В том числе им было приобретено великолепное здание на 86 улице и Риверсайд, где был основан Русский культурный центр – “Дом Свободной России”. Там находились Клуб русских моряков, Клуб русских инженеров, союзы “Первопоходников”, “Галлиполийцев”, “Корпусников”, редакция русского эмигрантского журнала “Наши вести”, музей русского казачества и многое другое. В этом здании была великолепная бальная зала, где устраивались банкеты, балы, свадьбы. Сергей Сергеевич пригласил мою мать и отчима, Викентия Ивановича Гетца, заведовать “Домом Свободной России”. Викентий Иванович проработал в “Доме Свободной России” последние одиннадцать лет своей жизни, вплоть до кончины в 1968 году. А мама продолжала работать еще пять лет уже одна и оставила эту трудную и ответственную должность только в 72 года. На верхнем этаже этого чудесного здания у них была уютная квартира с видом на Гудзон, в которой я также прожил 9 лет.
После ухода в отставку из “Дома Свободной России” мою мать приглашали возглавить Толстовскую ферму. Младшая дочь Льва Толстого Александра Львовна и ее ближайшая сотрудница, подруга-напарница Татьяна Алексеевна Шауфус основали ферму в 20 милях на севере от Нью-Йорка, в городке Валлей-Коттадж.
Татьяна Алексеевна узнала, что мама более не работает в “Доме Свободной России” и настойчиво стала звать ее. Однако в мамином возрасте уже было трудно занимать такую должность.
Моя мать, Александра Николаевна Пио-Ульская-Гетц, прошла очень трудную, героическую и долгую дорогу жизни. Последние 13 лет она спокойно провела на той самой Толстовской ферме, окруженная своими бывшими однополчанами, родными по духу людьми. В преклонных годах они порой уже не могли встать при ее появлении, но неизменно тянулись из инвалидного кресла, чтобы запечатлеть благодарный поцелуй на ее руке. Скончалась мама на 95-м году жизни, в некрологе было напечатано, что “ушла из жизни последняя сестра милосердия Корниловского дивизиона”.
* * *
Викентий Иванович Гетц, мой отчим, очень мною любимый и уважаемый всеми, знавшими его, происходил из древнего немецкого рода и имел титул барона. Закончил он Виленское военное училище в 1911 году. С первых дней Великой войны самоотверженно служил царю и отечеству. Также, как мой отец, был артиллеристом, впоследствие полковником, командовал батареей. Как и мои родители, после развала фронта вступил в ряды Корниловского дивизиона, однако не успел попасть в Первый Ледяной поход, а принял участие в Белой борьбе со Второго Кубанского похода. Он имел ордена Св. Анны 4-й степени, Св. Станислава 3-й степени с мечами и бантом, Св. Анны 3-й степени с мечами и бантом, Св. Владимира 4-й степени с мечами и бантом, Св. Николая Чудотворца. Отступил с Врангелем в Галлиполи.
У Викентия Ивановича был от рождения чудный оперный голос, тенор. Хотя он был католик, но всю жизнь пел в русских православных храмах. Он пел и в Галлиполи, в походной церкви Белой армии, пел и во время венчания моих родителей.
После расформирования Белой армии Викентий Иванович уехал в Болгарию, тяжело работал там – с единственной мечтой снова вступить в борьбу за освобождение России от коммунизма. Ему предлагали ехать в Италию, учиться оперному пению. Жаров, руководитель знаменитого казачьего хора, гремевшего по всей Европе в 30-50-е годы, приглашал Викентия Ивановича стать солистом. Но как профессиональный военный он признавал только единственное служение: служение родине.
Когда мои родители развелись, он приехал в Югославию, и они с мамой поженились в Косовской Митровице в 1944 году. После Второй мировой войны мы все очутились в русском лагере Келлерберг. Все пять лет нашего там выживания Викентий Иванович был одним из ведущих руководящих офицеров, правой рукой полковника Рогожина. По настоянию матери мы уехали из лагеря в Норвегию – всего за несколько месяцев до переселения лагерников в Америку. Таким образом, Викентий Иванович был оторван от своих старых однополчан и единомышленников.
Через несколько лет разлуки, когда он и мама уже заведовали “Домом Свободной России” в Нью-Йорке, он, наконец, снова оказался в своей родной стихии – в самом центре русского воинского союза. По просьбе писателя А. Солженицына, Викентий Иванович стал писать воспоминания о Белом Движении, о Гражданской войне, о Галлиполи. Его мемуары находятся сегодня в архиве Колумбийского университета.
* * *
Через полтора года после моего приезда в Америку, когда я даже еще не был американским гражданином, меня забрали в армию. Я попал в танковые войска. И первый моторный предмет, который мне пришлось самостоятельно сдвинуть с места, был американский танк М-48. (До того у меня не было даже водительских прав, и машину я не умел водить.)
По иронии судьбы, я снова попал в Германию. Наша база находилась в 16 километрах от Нюренберга.
Однажды я принял участие в конкурсе армейских талантов. В юности, как я уже писал, мне пришлось жить и учиться в пяти странах на пяти языках. Когда я жил в Норвегии, я был в составе знаменитого до сих пор, Норвежского балалаечного оркестра. Эта моя страсть и любовь к самому что ни на есть русскому, русскому из русских, музыкальному инструменту, осталась со мной на всю жизнь.
В результате многих отборочных конкурсов я стал победителем всеармейского конкурса талантов по двум категориям: соло на музыкальном инструменте и фокусы. Я удерживал этот титул в течение 18 месяцев из двухлетней армейской службы, много гастролировал по всем американским базам, расположенным в Европе.
Это было самым счастливым временем в моей жизни. В 1958 году я получил приз как победитель в специальном конкурсе в городе Хоффенфелец и получил свой трофей из рук Элвиса Пресли. Элвис Пресли был на несколько месяцев старше меня, одновременно нес свою службу на одной из военных баз, но ему было запрещено выступать. Он был членом главного жюри. Потом, в солдатском клубе, мы провели чудный, незабываемый вечер, втайне от начальства он пел для нас, по его просьбе я показал ему свою балалайку, и он недоумевал, как можно только из трех струн выжимать столько чувства загадочной русской души.
Несколько лет спустя я также был единственным сольным исполнителем – трубадуром-балалаечником в бродвейском шоу “Аня”, поставленном знаменитым продюсером Джорджем Абботтом на музыку Рахманинова. Это был мюзикл об Анастасии, младшей дочери последнего русского царя Николая Второго..
Пьеса шла на Бродвее в 1965 году, и в ней принимали участие такие звезды еще немого кино, как Лилиан Гиш и другие знаменитые американские актеры. И хотя в юности, в Норвегии, я мечтал об артистической карьере и уже тогда выступал на большой сцене как фокусник-иллюзионист, я так и не стал профессиональным артистом, но балалайка осталась моим хобби на всю жизнь. Я давал много концертов и даже выступал в нескольких телевизионных шоу по американскому телевидению.
После военной службы, вернувшись в Америку, надо было строить свою жизнь и делать карьеру.
Второй страстью моей жизни стала фотография. И как ни странно, зародилась она в моей душе тоже благодаря службе в армии. Произошло это случайно и интересно.
Во время учебы нашей части в Техасе перед отправкой в Германию, однажды я нес службу на кухне, сидел в компании с другими солдатами и уныло чистил громадную гору картошки. Жара была 110 градусов в тени. Вдруг заходит на кухню офицер и приказным тоном заявляет, что ему нужны 2-3 добровольца. В армии, среди солдат, бытует мнение никуда добровольцем не вызываться. Но я посмотрел на картофелину в моей руке и подумал: что может быть хуже… если только мытье уборных… и поднял руку. Одновременно со мной вызвались еще два солдата. Офицер забрал нас в другую комнату, быстро зарядил перед нами фотоаппарат и спросил, кто сможет это немедленно повторить. С ответом меня опередил другой солдат.
Но тут, каверзно улыбнувшись, офицер добавил, что надо это сделать с завязанными глазами. Только у меня это получилось, и два моих сослуживца печально потопали назад на кухню. Освободив меня от кухонной повинности, офицер приказал заехать за ним с утра на джипе.
Я уже писал, что кроме танка мне еще ничего не приходилось двигать с места. Шел к гаражам, задумавшись, как решить эту проблему. Я поговорил с сержантом гаража, и он взялся учить меня, через два часа я уже уверенно водил армейский джип.
С утра я заехал, как было приказано, за моим офицером, и мы продолжили наш путь к военному аэродрому. Там сели в двухместный военный самолет, я сел впереди, он за моей спиной, где находился пульт управления, и мы поднялись в небо. Мне было приказано снимать наши объекты – насколько хорошо или плохо они были замаскированы, как шли учения на полигонах.
Бедные мои новобранцы бегали по жаре, маршировали в пропитанной потом, окаменевшей и белой от соли амуниции, а я с утра летал как птица в синем небе, щелкал аппаратом, после обеда мы с офицером проявляли фотографии в темной комнате, и я шел отдыхать в свой барак. Вот тогда наступила моя райская армейская жизнь. И фотография, как магия, закралась в мою душу на всю оставшуюся жизнь.
После армии я проработал 8 лет главным менеджером в самом крупном и известном в то время фотографическом магазине PEERLESS PHOTOGRAPHY, а затем открыл свой бизнес в центре Манхеттена на Columbus Circle. Я открывал свое дело, имея в кармане только 11 тысяч долларов, взятых в долг у родных, и все финансовые аналитики и бизнесмены-адвайзеры говорили, что это – безумие. На Манхеттэне маленькие бизнесы не выдерживают конкуренции более 3-х лет, а с таким смехотворным начальным капиталом меня ждет неминуемый скоропостижный провал. Но у меня был оптимизм молодости, энтузиазм и безукоризненная репутация в фотографическом мире. Моя студия “KONSTANTIN PHOTOGRAPHY” успешно просуществовала в течение 35 лет до моего выхода на пенсию. Я создал себе большое имя в фотографии, снял за свою карьеру более двадцати тысяч клиентов, среди них были очень известные имена, например американский Президент Ричард Никсон, президенты некоторых иностранных государств, мэр Нью-Йорка Эдвард Коч, вице-губернатор штата Нью-Йорк Бетси Маккой, негритянский политический лидер Ал Шарптон, голливудские кинозвезды Франк Синатра, Майкл Дуглас, Сильвестр Сталлоне, Джерри Орбах, ведущие телевизионных каналов Брайан Уильямс, Кейти Тонг, Марвин Скотт и многие многие другие.
Некоторые из моих клиентов впоследствии стали многолетними друзьями: основатель американского балета, также выходец из России, Георгий Баланчин, Михаил Вербов, знаменитый русский художник, написавший еще в 20-е годы портрет Ленина, позднее – портреты Бунина, Шаляпина, называвший себя портретистом королей, т. к. написал многих современных королей и глав государств, например Индиру Ганди. Также моими друзьями стали лорд Сноуден (Энтони Армстронг Джонс) – муж сестры английской королевы Елизаветы Второй, голливудские кинозвезды Корин Калвет, Ли Джей Кобб, знаменитый виртуоз-гитарист Андре Сеговия… Дальнейший список занял бы много страниц..
Скажу только одно – это счастье, когда твое хобби становится твоей профессией.
И закончу свой рассказ историей, как я принимал американское гражданство. Это – интересная и трогательная история.
В декабре 1960 года я принимал американское гражданство. Церемония происходила в Нижнем Манхеттэне. В то время нас, новопринимаемых граждан, на церемонии было только несколько человек. Я стоял перед судьей, он посмотрел мои документы, посмотрел внимательно на меня, еще раз на мои бумаги и медленно по слогам прочитал мою фамилию “Пио-Ульский”. После небольшой заминки судья сказал: “Молодой человек, я хочу серьезно предложить вам поменять вашу фамилию или хотя бы убрать из нее ▒тире’. У вас в жизни будет много проблем, если вы оставите написание фамилии, как она пишется сейчас. У вас есть для этого последняя возможность”.
Мой немедленный ответ был: “Я отказываюсь, господин судья”. Он был удивлен моему категорическому отказу и спросил: “Дайте мне убедительное объяснение, почему ▒нет’?”
С улыбкой я рассказал ему следующую историю:
“Однажды, много-много лет назад английский король написал своим придворным приказ: ▒Ее казнить нельзя помиловать’. Когда он вернулся из своей поездки, то обнаружил, что женщина, о которой шла речь, повешена. Он был разгневан, т. к. его приказ был нарушен, ведь он хотел сохранить жизнь той осужденной. Тогда ему показали его письмо, и король увидел, что в спешке пропустил запятую. Его приказ мог читаться, как: ▒Ее казнить, нельзя помиловать’ или ▒Ее казнить нельзя, помиловать’. Таким образом, маленькая забытая запятая стоила той женщине жизни”.
“Это очень интересная история, – сказал судья. – Но какое отношение она имеет к вам и к написанию вашей фамилии?”
“Вы действительно хотите узнать, господин Судья?” – спросил я вместо ответа.
“Теперь я действительно заинтригован и готов потратить больше времени и выслушать вашу историю. Пожалуйста, расскажите.”
“Хорошо, господин судья. Я родился в Белграде, в Югославии, от Белых русских. Они вынуждены были покинуть Россию после революции 1917 года.
Мой дед был адмиралом Русского флота, а также был профессором и знаменитым ученым. Мой отец был полковником в Белой Армии.
Весной 1941 года Германия оккупировала Югославию. Во время первой бомбардировки Белграда наш дом был разрушен, и друзья отца помогли нам снять небольшую квартирку. Через две недели после переезда, ранним воскресным утром раздался громкий стук в дверь. Мой отец открыл дверь, на пороге стояла группа немецких солдат с автоматами, и немецкий офицер приказал моему отцу одеться и увел его прочь.
Через пару дней мама узнала, что еще 16 белых офицеров были арестованы. Они содержались в тюрьме как заложники, и за каждого убитого на улицах Белграда немецкого солдата, должен был быть расстрелян один из них.
Следующие несколько дней мы с мамой и родственники других офицеров часами ходили вдоль тюремного забора в надежде узнать хоть какие-либо новости о наших родных. В одно утро мама заболела, и мы не смогли пойти к тюремному зданию.
Около 10 утра дверь неожиданно отворилась, и мой отец вошел в дом. Он рухнул на пол. Не было слов – описать нашу эмоциональную встречу, радость и недоумение. Когда мы все немного успокоились, отец обнял нас с мамой и сказал: “Сегодня произошло чудо!” И медленно начал свой рассказ. За эти дни были расстреляны два его товарища, и сегодня выпал его черед.
Немецкий офицер, руководивший расстрелом, знал местный сербский язык. Он спросил фамилию моего отца, чтобы вычеркнуть ее из списка. Отец ответил: “Пио-Ульский”.
Офицер сверился со списком, на минуту задумался и сказал: “Я знаю это имя. У меня был профессор с таким именем, которого я помню и глубоко уважаю”. Отец ответил: “Без сомнения, мой отец был вашим профессором”. “Что вы тут делаете? За что вы арестованы?” – посыпались вопросы офицера. Отец ответил: “Вы только что расстреляли двух моих товарищей, и еще нас пятнадцать человек ожидаем своей судьбы, мы – в тюрьме более трех недель. Это – впервые мне задают вопрос – за что я арестован. Не знаю. У меня нет ответа”. Офицер остановил расстрел и ушел в здание. Вернулся он через короткое время с улыбкой на лице и громко сказал: “Вы освобождены!” Он повел моего отца и других русских офицеров к воротам тюрьмы и выпустил на волю. На прощанье он положил руку на плечо моему отцу и дружеским голосом сказал:
“Всегда благодарите немецкую аккуратность и порядок и того немецкого солдата-клерка, который правильно записал вашу фамилию и не поленился написать ▒тире’. Иначе, я никогда бы не узнал фамилию моего любимого профессора.” Итак, маленькое “тире”, не пропущенное по небрежности, спасло пятнадцать человеческих жизней!
Я посмотрел на cудью. Он утирал слезы, выступившие на его глаза, а также утирал слезы кто-то из ожидавших своего принятия в американские граждане и ставших невольными слушателями моей истории. “Теперь вы понимаете, господин cудья, почему я не могу изменить мою фамилию или упростить ее, убрав ▒тире’”.
Судья встал, крепко пожал мне руку и сказал: “Пожалуйста, простите меня за мой вопрос. Вы просто не имеете морального права менять свою фамилию”. И он также с улыбкой поздравил меня с принятием американского гражданства!
Даже многие годы спустя сокамерники моего отца, оставшиеся в живых белые офицеры, при встрече со мной в Нью-Йорке, обнимали меня и со слезами на глазах благословляли меня и мою фамилию.
У меня и моей жены, Ольги Ивановны, нет общих детей. С моей кончиной, к сожалению, не останется более носителей этого славного исторического имени – “Пио-Ульский”.
Сентябрь 2011, Нью-Йорк