Опубликовано в журнале Новый Журнал, номер 267, 2012
Т. Н. Бобринская-Тимашева
Профессор Николай Сергеевич Тимашев
История трех жизней
Я не ученый и не могу дать правильную оценку научных достижений и значения наследия проф. Н. С. Тимашева для академического мира. Поэтому в своих воспоминаниях обильно цитирую статьи, написанные о нем, начиная с текста крупного американского ученого, проф. Роберта Бирстеда (Нью-Йоркский университет): “Тимашев является одним из самых недооцененных социологов. Причин этой частичной недооценки признания несколько: 1. Сфера его социологических изучений исключительно широка: от социологии права до социологии войны и революции, от теории социологии до ее методологии, равно как и серьезных трудов по изучению и анализу революционной России, до анализа отдельных ученых, таких, как Конт, Токвиль. Петражитский, Эрлих, Парето, Стурцо и др. В теперешней науке, узко разделенной на особые области, мало ученых имеют такие же универсальные знания, чтобы суметь оценить богатство и многосторонность его трудов. 2. Тимашев писал на нескольких языках в разных странах и публикациях и нет общего собрания его трудов. 3. Большую часть своей академической жизни в США Тимашев провел в католическом ун-те, и некоторые ему приписывали “католические” суждения, хотя Тимашев был совершенно свободен преподавать так, как он считал нужным”. И еще: “…Можно подумать, что такой широкий диапазон свидетельствует о поверхности. Но это не так… необходимо отметить, в каждой из областей Тимашев проявлял критические знания соответствующей литературы, европейской и американской, старой и современной. Я не переставал поражаться, что самые новейшие тенденции были уже представлены в его системе мышления и даже иногда были им предвосхищены” (о. П. Фэйси).
Жизнь Тимашева ярко разделена на три части.
В первой жизни Тимашеву сулила блестящая карьера, жизнь российской элиты и, наверное, мировая известность. Тимашев происходил из старинного дворянского рода (при Иване Грозном был упомянут “боярин” Тимашев – по преданию, потомок Чингисхана). Семья дала стране крупных государственных и военных деятелей. Отец Николая Сергеевича, Сергей Иванович, будучи управляющим Государственным банком, спас курс рубля после Японской войны, способствовал установлению закона о государственном страховании рабочих от несчастных случаев. Ставленник П. Столыпина, он был министром торговли и промышленности, Действительным тайным советником и имел редкий титул статc-секретаря Его Величества. Сергей Иванович Тимашев скончался в советской тюрьме.
Окончив Императорский Александровский лицей, Николай Сергеевич продолжал обучение в Страсбургском университете (ректором которого был его дядя, известный ученый Андрей фон Тур). Вернувшись в Петербург, он продолжал занятия в Санкт-Петербургском университете, от которого получил степень магистра права и был приглашен читать лекции. Он уже тогда начал печататься. Степень доктора права он получил за двухтомную диссертацию на тему, которая никогда не была изучена научно: “Преступное возбуждение масс”. К сожалению, наступила революция и книга эта не была издана, рукопись до сих пор хранится в библиотеке университета. Думается: будь она издана и распространена – возможно, что много государственных катаклизмов можно было бы предупредить. Во время первого Временного правительства “закон Тимашева” (“лекс Тимашев”) приняли, но это было сделано слишком поздно (Тимашева, кстати, пригласили принять участие в создании нового Уголовного кодекса, хотя членом Временного правительства он не являлся).
В 32 года Тимашев был приглашен профессорствовать в Политехнический институт. Когда вскоре ему предложили читать основной курс по теории права, декан попросил подать курс с социологической точки зрения. На возражение Николая Сергеевича, что такой науки не существует, декан ответил: “А вы создайте!” Тимашев попросил месяц на размышления. Вернувшись, он сказал, что согласен. И сделал, ведь! И опять, к сожалению, этот труд нельзя было издать. После гибели в тюрьме отца, под угрозой расстрела в связи с “Таганцевским делом” (когда был расстрелян Гумилев), Николай Сергеевич с женой и младшим братом должны были бежать в Финляндию (об этой эпопее есть подробный рассказ).
Так кончилась первая жизнь.
Началась жизнь эмигранта. Приехав из Финляндии сначала в Германию, к родственникам (и имея удовольствие там меня и родить), Николай Сергеевич переехал в Чехословакию, куда был приглашен профессорствовать в рядах известнейших русских ученых-эмигрантов. Одновременно с лекциями, он много печатался в газетах, давая серьезный критический анализ происходящего в СССР. Его можно назвать “пророком России ХХ столетия”, так как Тимашев предвидел эволюцию советского государства, уже в 1922 году описывая логику его эволюции и предсказывая события начала 1990-х гг. Он также объяснял, насколько коммунизм несхож с нормальным историческим развитием Российского государства.
Хорошо понимая, что “золотой век” русской эмиграции в Чехословакии долго не может продлиться, он принял предложение стать помощником главного редактора газеты “Возрождение” в Париже, после ухода из нее П. Б. Струве.
К общему сожалению и к стыду Франции, по закону иностранные ученые не имели права преподавать во французских университетах на равных правах с французской профессурой (любопытно, что через несколько лет Николай Сергеевич, уже как знаменитый американский ученый, был приглашен читать лекции в Сорбонну). Однако Николаю Сергеевичу удавалось совмещать работу в газете с просветительской деятельностью: он много разъезжал по Западной Европе, читая доклады, и – писал, писал, писал (насчитывается больше 2000 газетных статей этого периода и свыше 200 научных статей в европейских научных журналах).
Жили мы очень скромно, но хватало на всех – в том числе и на заходивших к нам друзей, у которых порой не было другой возможности кормиться. Некоторых мой отец устраивал на работу. Удавалось это делать по почти анекдотической причине: в редакцию “Возрождения” приходило много иностранных писем, с которых Николай Сергеевич срезал марки и дарил их одному из ответственных служащих мэрии, страстному филателисту, испрашивая за это рабочую карточку для очередного безработного русского эмигранта (как известно, получить иностранцу право на работу во Франции было крайне тяжело).
Среди друзей, часто нас посещавших, был знаменитый фотограф Прокудин-Горский – русский изобретатель цветной фотографии, задолго до Кодака. Я до сих пор помню чудо: Прокудин-Горский складывал три пленки вместе – и прожектор давал цветную фотографию. В 1932 году проф. П. А. Сорокин, с которым отец был знаком с университетской скамьи, попросил Николая Сергеевича принять участие в его капитальном труде “Динамика социального и культурного развития”. Было приглашено 60 разных ученых, при этом у Сорокина было право вызова в США для работы одного из них. И вот зимой 1936 года, мой отец получил телеграмму: “Гардвардский университет имеет честь Вас пригласить на один год читать лекции”. Большинство друзей и коллег уговаривали его не ехать в страну “ковбоев и индейцев”. Но он решился. Это было тем более важно, что за эти годы было совершено несколько удавшихся похищений белых генералов (Кутепова, Миллера), и отец считал, что за ним тоже следили, – на то были веские основания, он был заметной фигурой в эмиграции. Так что к моменту получения сорокинской телеграммы отец старался не ездить по стране в одиночку и все время менял маршруты. Так как предложение Сорокина было только на один год, мы с мамой остались во Франции. Здесь кончается вторая часть жизни Н. С. Тимашева, жизни эмигранта.
Хотя Николай Сергеевич знал английский язык с детства, он стал брать уроки английского у дочери российского посла при английском дворе А. А. Шидловской (Сабуровой) и три месяца до отъезда в США читал лекции в Кембриджском университете.
Приехав в США, Николай Сергеевич стал оттачивать американское произношение, чтобы его хорошо понимали. Курсы, которые он читал, проходили блестяще, ему дали двух ассистентов и достаточно скоро предложили рабочий контракт на пять лет. Шел уже 1938 год; отец знал, что война неизбежна. Он стал готовить нас к мысли о переезде в США, чего мама совершенно не хотела. Хотя каждое лето он приплывал к нам во Францию, в 1939 году он не приехал, зная что будучи в США, сумеет нас “выцарапать” (два сына президента Рузвельта были его студентами). Он также знал, что это его последний год в Гарварде, т. к. уже принял приглашение создать кафедру социологии в аспирантуре Фордемского университета. К этому времени вышел его труд “Введение в социологию права”, по курсу, который он читал еще в Петербурге.
В Фордемском университете он был по-настоящему счастлив. Ему предоставили полную научную свободу, он мог учить, как хотел и тому, что считал наиболее важным. Как приглашенный профессор, он много ездил по университетам. Четыре лета отец провел в Мидлбури (Вермонт), в Институте советоведения. Помнится, нам прислали описание в газете: отец выступал с публичным докладом, на который пришли советские агенты и постарались ему помешать. Зал встал, устроив ему овацию, а тех выгнали!
Преподавал Тимашев также в женском университете Мэримаунт. Последний год отец преподавал дома – он уже не мог ходить. Студентки приходили к нему на квартиру. Я тоже старалась присутствовать на его лекциях. Один раз он запнулся, чтобы перепроверить какую-то цитату в книге. Сверившись, он извинился перед студентками, заметив, что если профессору надо что-то проверять, он не должен больше преподавать. Шел последний год его жизни – ему было около 80 лет.
Однако писать отец продолжал; особенно много занимался статьями для любимого им “Нового Журнала”, автором и членом редакции которого он был с самого начала (и входил в первый состав корпорации НЖ). Это его “детище” было очень дорого и важно отцу, потому что в журнале он мог писать то, что хотел и считал нужным. В статьях в “Новом Журнале” Тимашев анализировал политические и общественные процессы в гармонии или антагонизме с эволюционным развитием государства. Помнится, он каждый раз спрашивал редактора, Романа Борисовича Гуля, – интересна ли тому его новая статья? – чему Роман Борисович по-человечески удивлялся, зная высокий уровень публицистики профессора.
В конце концов, болезнь одолела отца; как-то он мне сказал: “Перо покоя просит”, – я знала, что ему недолго осталось жить. Через три месяца его не стало. Кончилась трудная жизнь человека, которого по рождению все готовило к блестящей карьере, прерванной катаклизмом; который пережил все повороты судьбы и смог вернуться на ту стезю, что была ему уготована и которую он сам себе намечал.
Его студенты и коллеги всегда удивлялись исключительной скромности профессора (что я могу подтвердить). У него было почти монашеское смирение перед наукой (о. П. Фэйси). И это – несмотря на массу приглашений в другие университеты, участие в мировых конференциях, приглашение по программе “Фулбрайт” в качестве профессора дать курс по американской социологии в Голландии (для поездки туда он брал курсы голландского языка, хотя идеально знал немецкий) и т. п.
“Тимашев не только большой ученый и педагог, но и замечательный коллега. Он являлся примером универсального знания, соединенного с терпимостью и скромностью. Его личность притягивала ученых и студентов из далеких стран и его влияние распространялось на множество крупнейших университетов.” (проф. Бэрвальд)
В последние годы, когда он не мог ходить из-за страшного искривления позвоночника, ему пришлось отказаться от повторного приглашения в Гарвард и очень престижного приглашения в Рим. В это время на мою долю выпало ездить в библиотеку за необходимыми для его исследований справками, которые он мне точно указывал.
Он никогда не роптал, всегда благодарил Бога за то, что имел, будучи глубоко верующим человеком. Чтобы “округлить” эту исключительную личность, должна сказать, что он был еще и замечательным отцом. Несмотря на свою занятостъ, он находил время для своих детей (а в конце жизни – для внучки, которую он очень любил и всегда учил). Укладывая нас спать, рассказывал сказки, которые выдумывал сам, рассказывал артистически – на разные голоса, имитируя разных зверей. Иногда гости нашей матери уходили из гостиной, садились на лестницу, и мы слышали их смех и восклицания. Играя в кубики, мы строили греческие храмы, акведуки и пр., изучая древнюю историю, рисовали карты, а не картинки. Мы почти никогда не открывали учебники, передавая их папе, который нам пересказывал так ясно, что учить было не надо (и брат, и я всегда были первыми в классе; я шла на два года впереди сверстников). До весьма преклонного возраста он играл на рояле, и я играла с ним произведения Моцарта, Бетховена, – при этом техника его была безупречна (возможно потому, что он так много строчил на пишущих машинках – русской и английской).
Но когда он думал, то словно уходил в другой мир – не видел никого и ничего. В связи с этим было несколько забавных происшествий. Как-то мама, находясь в Париже, зашла к нему в редакцию; он работал за своим столом. Мама, попросив сотрудников молчать, подошла к столу, протянула руку и сказала: “Прокудин-Горский. Здравствуйте, Николай Сергеевич!”. Он встал, учтиво поклонился, протянул руку, поздоровался и спросил: “Чем я могу быть вам полезен”? Когда раздался гомерический смех, он посмотрел и увидел свою жену… Много лет спустя я решила это проверить. Идя по улице, я увидела папу, возвращающегося домой из университета. Он думал. Я подошла, толкнула его. Он извинился и продолжал идти. Я повернула назад и опять его толкнула. Он удивился и вдруг “увидел” меня. Студенты, которые его любили, видя, что он всегда идет домой пешком (не знали, что он “прогуливается”), хотели ему подарить автомобиль. Но потом решили, что это опасно, – если он начнет думать, то заедет куда угодно.
Хотелось бы вспомнить еще один эпизод, который случился давно, но остался в памяти. Отец мог бы остаться в Гарварде, согласись он. Его курсы были самыми многолюдными, его “ценили” и те, от которых зависят назначения. Сорокина не любило начальство, м. б. потому, что он – как большая знаменитость – не стеснялся говорить, что думает, и многим давал нелестные характеристики. Как-то начальство намекнуло отцу на возможность замены. И он решил, что должен уйти из университета. Ему повезло. На пароходе из США во Францию он познакомился с проф. Бэрвальдом из Фордемского университета, и в скором времени получил приглашение оттуда.
О Н. С. Тимашеве написано много статей, существует несколько магистерских диссертаций и одна докторская (Le Play Research. Докторская диссертация Бори Йанга (Фордемский университет), книга проф. Ольги Гнатюк (Петербургский университет). Книга “Теория социологии, ее развитие и основа” была в свое время бестселлером, вышла в трех изданиях. Он был “большой человек”, который провел трудную жизнь не ропща и который творил до конца ее.
Маунт Вернон, шт. Нью-Йорк