А. М. Федоров в Болгарии
Опубликовано в журнале Новый Журнал, номер 265, 2011
РУССКАЯ ЭМИГРАЦИЯ В БОЛГАРИИ
Маргарита Каназирска
Вдали от берегов
Об эмигрантской судьбе писателя А. М. Федорова
| Не дай мне, Боже, догореть Углем в золе; Не дай мне, Боже, умереть В чужой земле. Здесь холм могильный зарастет Глухой травой, И мертвый всем я буду тот, Что я живой, Изгнанник я, не вольный гость… А. М. Федоров |
25 декабря 1919 г. Вера Николаевна Бунина записала в своем дневнике: “Вчера отбыли в Болгарию Нилус, Федоров, Тухолка, Оболенский”1. Незадолго до этого Александра Митрофановича Федорова (1868–1949) предупредили, что он приговорен к расстрелу, но убьют его “случайной шрапнелью”, чтобы смерть не произвела нежелательного впечатления2. Пришлось поторопиться и немедленно покинуть Одессу. И Федоров вместе со своим другом, художником и писателем Петром Александровичем Нилусом, скрылись в толпе беженцев на пароходике “Витязь”. Впереди их ждала Варна. В России у Федорова оставались жена и сын Виктор, белый офицер, также спешно собиравшийся в эмиграцию – через Молдавию в Румынию. Впереди была неизвестность. Случилось так, что для А. М. Федорова Болгария стала второй родиной. Здесь он пробыл до конца жизни – без малого 30 лет.
В энциклопедиях по Русскому Зарубежью о Федорове пишут немного. Между тем, на рубеже Х╡Х и ХХ столетий он был весьма известным писателем3, активным участником литературной жизни, высоко ценимым В. Г. Короленко сотрудником журнала “Русское богатство”. Судьба Федорова чем-то сродни судьбе его современников-“знаньевцев” – Горького и Куприна. В молодости он тоже попробовал себя не на одном творческом поприще: был актером на провинциальной сцене, художником-любителем. Федоров близко знал А. П. Чехова, в конце жизни Антона Павловича был частым гостем дома, рисовал его портрет. Но особенно тесная дружба связывала писателя с Иваном Алексеевичем Буниным. В 1895–1897 гг. они много встречались – в Полтаве, Одессе, Москве, Петербурге. Это было время их молодости, когда, по словам Федорова, “духовную жизнь начинали переплавлять в стихи и образы, когда мечты опережали действительность и действительность порой представлялась похожей на мечты”4.
В 1918 г. гостеприимный дом Федорова за Большим Фонтаном под Одессой был открыт для многих друзей, спасавшихся на юге от ужасов Гражданской войны. “Всегда в моем сердце найдется капля любви к нему, – говорил Бунин в ноябре того года жене, – ибо раз мне пришлось пережить с ним так много хорошего, что забыть не могу”5. Летом 1918 г. Буниным, вероятно, запомнился и другой эпизод, исполненный плохих предчувствий, накануне горьких лет беженства, – именины Александра Митрофановича6.
Приятельство и взаимное расположение сохранились и в годы эмиграции, о чем говорит переписка писателей, обоюдное стремление содействовать публикациям: Федорова – в Париже, Бунина – в Софии; денежная помощь Федорову, которую старался выхлопотать Бунин у Комитета помощи русским писателям.
* * *
А. М. Федоров попал в первую большую партию русских беженцев (более 1000 человек), которая направилась в Болгарию. Она состояла преимущественно из представителей русской интеллигенции: профессоров и ученых Петербургского, Московского, Киевского, Новороссийского университетов, инженеров, юристов, сенаторов, политиков, писателей, актеров, музыкантов, учителей, инспекторов Одесского учебного округа. Эту первую группу беженцев болгарская общественность встретила с искренним воодушевлением: прибыли носители русской культуры. В тот момент и правительство А. Стамболийского было благосклонно к русским эмигрантам.
Еще в первые месяцы (январь-февраль) 1920 года Славянское общество в Болгарии в содружестве с обществом “Славянска беседа” приложило немало усилий, чтобы организовать деятелям русской культуры дружеский теплый прием.
Радушная атмосфера в начале 1920 г. ощущалась во всем: в устроении литературных чтений, многочисленных выступлений; в званых обедах и ужинах, в дружеских встречах и беседах. Федоров вместе с П. А. Нилусом попал буквально “с корабля на бал”: на второй же день после приезда в Софию (2 февраля 1920 г.) общество “Славянска беседа” устроило им “писательское утро” в зале Народного театра7. Чтение русских писателей проходило совершенно в духе установившейся в те годы традиции: болгарские литераторы часто выступали перед читательской публикой с лекциями. Нилус читал свои рассказы, Федоров – стихи.
На этом первом литературном чтении очень сильное впечатление произвела на публику маленькая поэма “Балканы”, написанная Федоровым 26 января 1920 г., спустя месяц после прибытия в Болгарию. Поэма прозвучала и по-русски, и по-болгарски в переводе, который спешно был сделан поэтом С. Чилингировым8 по просьбе доктора Николы С. Бобчева9, редактора журнала “Славянски глас”. Эта поэма стала визитной карточкой русского писателя, она не раз печаталась в русских и болгарских изданиях, в юбилейных сборниках10.
Публика в большом нетопленом зале Народного театра была немногочисленной – имена выступающих не были ей известны. Но та ее часть, которая знала и ценила русское слово, слушала писателей с вниманием. Федоров был тронут до слез, оказавшись в объятиях выдающейся болгарской актрисы Адрианы Будевской11, приветствовавшей его после первого же отделения. Вечером за ужином в ее уютном доме, в кругу болгарской интеллигенции, театральных деятелей, Федоров ощутил дружескую атмосферу, чувство сопричастности болгар к судьбе русских беженцев.
Через несколько дней после этого события латинист и переводчик Крум Димитров привел Федорова и Нилуса в кабинет С. Чилингирова, бывшего директором Народной библиотеки в Софии. Здесь ничто не напоминало о кошмаре Гражданской войны и беженства; обстановка была настолько домашней, что Федоров почувствовал себя словно в собственном кабинете и, не сдерживая радости, обратился к хозяину: “Знаете, Стилиян Добревич, я верю и не верю: правда я на чужбине или у себя дома, в Одессе, где принимаю своего друга Нилуса? Все, что я пережил с того момента, как покинул мой кабинет до прихода в ваш, – это тяжелый, кошмарный сон. Подобно кораблекрушенцу, выброшенному на скалы какого-то затерянного среди океана острова, я спрашиваю себя: неужели волны продолжают меня подбрасывать вместе с доской, за которую я зацепился, или действительно меня спасли от их непреодолимой власти?”12. С этого момента русский писатель приобрел верного болгарского друга, который останется таковым до конца жизни. Их духовная связь длилась почти 30 лет и завершилась воспоминаниями о русском “товарище” (говоря словами мемуариста).
Федоров скоро почувствовал, что можно продолжить жизнь и в Софии, вне родины, несмотря на тревогу о жене и сыне13, что можно снова вернуться к литературному труду. Весь 1920 год А. М. Федоров как бы вписывался в новую жизнь. Он стал заметен в культурной среде болгарской столицы, был не только обращавшим на себя внимание поэтом, но и интересным собеседником, талантливым рассказчиком, который близко знал многих знаменитых современников: Чехова, Толстого, Короленко, Горького, Бунина, Вас. Ив. Немировича-Данченко, Бальмонта, Блока, Брюсова, Белого и других. К тому же он много повидал в жизни: был полон впечатлений о странах Ближнего Востока, Индии, Китае, Японии, Америке, блистал знаниями о мире и оригинальной жизненной философией.
В Болгарии Федоров был частым гостем дружеской компании не менее интересных и эрудированных, чем он сам, Александра и Георгия-Асена Дзивговых14. Братья любили приглашать русских интеллигентов к себе, в удобную и просторную квартиру своего отца. Александр был литературным критиком и публицистом, Георгий-Асен – поэтом. Оба учились во Франции, первый – в Гренобле и Париже, второй – в Париже; оба великолепно знали европейскую и русскую литературу.
Давнее знакомство связывало Федорова с русской актрисой Александринского театра Верой Васильевной Пушкаревой15, которая вторым браком была замужем за болгарским полковником Й. Г. Пехливановым. В ее доме почти на полтора года (1922–1924) поселился и ее первый муж, директор Музея Пушкинского Дома, академик Нестор Александрович Котляревский, с которым русский писатель был давно знаком по петербургским салонам. В этом же кругу Федоров общался с профессором Димитром Мишайковым16, членом болгарского парламента, горячим покровителем русских беженцев; с редактором журнала “Картинна галерия” Георгием Палашевым и многими другими.
Имя Федорова все чаще и чаще появлялось в болгарской литературной и театральной печати. Стихи, рассказы, воспоминания – все это печаталось в журналах (“Възход”, “Слънце”, “Духовна култура”, “Трудовак” и др.)17, альманахах (“Славянски календар” и др.)18, еженедельниках и газетах (“Сила”, “Развигор”, “Театрален преглед”, “България”, “Мир”, “Ден” и др.)19 на русском языке и очень часто в переводе на болгарский язык. В большинстве случаев Федоров специально готовил свои материалы для указанных изданий.
Знакомство с Болгарией становилось все более интенсивным. Весной и летом 1920 и 1921 гг. Федоров исколесил всю страну вдоль и поперек. “Предприимчивый импресарио”, по словам самого Федорова, А. Дзивгов повез его вместе с Е. Чириковым по малым и большим городам страны – Велико Тырново, Шумен, Варна, Поморие, Стара Загора, Пловдив и др. Здесь писатели выступали с чтением стихов, рассказов, воспоминаний о своих выдающихся современниках. Скоро за просветительскую деятельность их прозвали “кирилломефодием”. Эти “скитания” по болгарской земле вскоре были запечатлены в цикле очерков и рассказов, заполнивших подвалы ряда номеров одной из первых эмигрантских газет “Россия” (1920–1921), издания Русско-болгарского культурно-благотворительного комитета, под шапкой “По Болгарии. Впечатления”20. После закрытия газеты Федоров продолжил печатать этот цикл в “Балканском журнале” (1922–1923), издаваемом поэтом Н. Мазуркевичем21.
Путешествия были продиктованы не столько стремлением добыть кусок хлеба, сколько пониманием особой миссии русской культуры в славянских странах22. Поездки двух писателей стали наглядным примером сближения двух культур – русской и болгарской, что вполне отвечало задачам, поставленным Русско-болгарским культурно-благотворительным комитетом.
Четверть века спустя Федоров в одной из записок (она хранится в его архиве) так оценивал просветительскую деятельность русской эмиграции в Болгарии, к которой он сам принадлежал: “Рост и расцветание научного образования, бывшего раньше для Болгарии совершенно не по силам, благодаря просветительской русской инициативе и бескорыстным русским ученым собратьям получили, следовательно, и быстрое осуществление, что дорого стоило русским ученым. Получали они гроши и должны были подрабатывать, скитаясь с лекциями по Болгарии. То же делали и русские писатели, жившие в Софии. Меня и Чирикова водил предприимчивый импресарио по всем более или менее видным болгарским городам. <…> Нашему примеру следовала также и известная талантливая русская поэтесса Любовь Столица со своеобразным чисто русским тоном и размером стихов и речи. Ее последним выступлением была большая прекрасная речь о Москве, полная любви к родине и преклонения перед ее культурными святынями”23.
Вхождение в чужую культуру придало особые черты и публицистике самого А. Федорова в русских эмигрантских изданиях. По существу, его очерки о Болгарии были адресованы русской читательской аудитории, их целью было приподнять занавес над болгарской жизнью. Федоров активно сотрудничал в “России” и “Балканском журнале”, был ближайшим сотрудником редактора газеты “Свободная речь” поэта К. Парчевского. Его стихи и рассказы чередовались с рецензиями и воспоминаниями24, которые воскрешали недавнее прошлое русской культуры.
В первые годы изгнанничества Федоров часто (и почти всегда вместе с Е. Н. Чириковым, до отъезда того в Прагу) выступал на диспутах и благотворительных вечерах в пользу то русских инвалидов, то фонда Общества русских литераторов и журналистов25.
В 1920–1922 гг. болгарскую столицу посетили многие русские актеры, музыканты, импровизаторы (скажем, театр “Кривой Джимми” А. Аверченко и В. П. Свободина). Федоров с ранних лет преклонялся перед театром; будучи уже известным поэтом, пробовал свои силы в драме. Его первая пьеса “Бурелом” (1901), как и последующие, шли с успехом в петербургских и московских театрах. Теперь, в Софии, он был заворожен артистической жизнью, которая царила в этом городе. Ее градус подняли гастроли Московского художественного театра, от которых болгарская и русская публика была в восторге. Писатель тоже не остался равнодушным26.
В мае-июне 1921 г. Федоров окунулся в театральную и артистическую жизнь: комедию “Бурелом” (на болгарский язык ее перевел писатель Георгий Стаматов) приняли в Народном театре (хотя до постановки дело не дошло), 5 июня 1921 г. открылась выставка его живописи, на которой, по оценке журнала “Театрален преглед”, “исключительно много картин привлекали внимание широкой публики”27. До того, 17 мая 1921 г., он вместе с Е. Н. Чириковым выступил на концерте Славянского хора, а затем последовал вечер в Народном театре. Это выступление обратило на себя особое внимание. Вечер 1921 года совершенно отличался от “писательского утра” 1920-го. Он был пропитан настоящей артистической атмосферой. В нем приняли участие русские артисты, гастролировавшие в болгарской столице, – Степан Л. Кузнецов, Эвелина Днепрова, Ольга Карелина, Исаак Дуван-Торцов, Юрий Яковлев и др. На этот раз Федоров выступил в одном из своих любимых амплуа – в роли актера, сыграв отрывки из собственных пьес.
Взволнованный самобытным талантом бывшего актера МХТ С. Л. Кузнецова, которого он видел в роли Хлестакова (“Ревизор” Гоголя), Дыбальцева (“Чужие” М. А. Потапенко), Аркашки (“Лес” А. Н. Островского), Чарли (“Тетка Чарли” Б. Томаса), Федоров откликнулся на эти постановки рецензиями28. Не прошел он и мимо пластического искусства балерины Викторины Кригер29. Органично и участие Федорова в юбилейных торжествах выдающихся болгарских актеров Крысте Сарафова (1921) и Адрианы Будевской (1924), равно как и в сборниках, им посвященных.
В своем пристрастии к игре Сарафова Федоров не был исключением. Крысте Сарафов был воспитанником русской театральной школы. Он окончил Императорское Театральное училище в Петербурге (класс В. Н. Давыдова); в 1899 г. с роли Хлестакова начал свою театральную карьеру в Болгарии и в продолжение 30 лет деятельности был любимцем публики наряду с Василом Кирковым, Атанасом Ганчевым, Адрианой Будевской, Верой Игнатьевой. Актеры Московского художественного театра, чуткие ко всему подлинному, когда гостили в 1920 г. в Софии, сразу заметили Сарафова. Они отзывались о нем и как об актере, и как о человеке самым восторженным образом. 7 июля 1921 г., в день юбилея артиста, его будет приветствовать и выдающийся болгарский поэт Иван Вазов. Тогда же эмигрант И. Дуван-Торцов как главный режиссер Народного театра в Софии, скажет не только об особом искусстве Сарафова держать на сцене паузу, но и о его близости к русской культуре. В юбилейном сборнике своими впечатлениями поделилась и В. В. Пушкарева. А. Федоров видел Сарафова лишь в двух пьесах (“Власть тьмы” Л. Толстого и “У жизни в лапах” К. Гамсуна), но сразу заметил умение создавать колоритные характеры. “Так прочувствовать Никиту, как прочувствовал Сарафов, может только крупный артист, – писал Федоров в юбилейном сборнике. – Конечно, родственность славянской натуры и проч. Но, помимо психологической правды, колорит, который сообщает этому образу Сарафов, до такой степени правдив и ясен, что в исполнении артиста чувствуется уже не одно лишь понимание, но и внутреннее постижение, доступное избранным”30.
Что касалось А. Будевской, Федоров был знаком с ней с “писательского утра” 1920 г., когда актриса так сердечно приветствовала его. “Это был несказанно дорогой для меня привет, хотя и в братской, но доселе чужой мне земле, куда я попал к тому же не как гость, а как изгнанник. Взволнованный и растроганный до глубины души, я бросился ей навстречу, и это впечатление радости, благодарности и восторга осталось у меня навсегда. И каждый раз, как Адриана Будевская выходит на сцену в новой роли, мне кажется, что я, чужеземец, вдали от родины получаю неожиданный дар, светлый привет взысканной природой и Богом души, которая и в искусстве продолжает творить тоже светлое добро, которое все ее существо излучает в жизни”31.
В отличие от Сарафова, Будевская училась в Москве. Она была современницей О. Книппер, М. Савиной, В. Муратова, В. Качалова, И. Москвина и др. В Болгарии она сразу завладела публикой. Федоров ставил Будевскую в один ряд с Ермоловой, Яблочкиной, Савиной. Еще в России начали называть ее “болгарской Ермоловой”. Федоров видел в ней больше сходства с покойной Верой Федоровной Комиссаржевской. “Несомненно Адриана Будевская самая выдающаяся артистка болгарской сцены, несомненно это истинный талант Божьей милостью и притом талант, наделенный обаянием, которое очаровывает публику. Ее исполнение – настоящее искусство, т. е. именно – колдовство, ибо всякое истинное искусство есть колдовство, магия, магесничество, выражаясь по-болгарски, и это слово особенно уместно в моем определении. <…> И ужасно мне было приятно слышать вчера подтверждение этого мнения моего со стороны всех чествовавших любимую артистку свою болгар, а также и со стороны артистов Художественного театра, которые с трогательной радостью засвидетельствовали, кстати, и ее духовное родство с Россией, где занялась утренняя заря ее светлого, прекрасного дарования”32.
В болгарских культурных кругах, в том числе среди писателей, Александр Митрофанович становился все более известной фигурой. Вслед за С. Чилингировым, да и благодаря ему, он познакомился с поэтом Цанко Бакаловым-Церковским, певцом сельских полей и крестьянского труда, а в ту пору – министром просвещения в правительстве А. Стамболийского. Благодаря этому знакомству Федоров стал преподавателем русского языка в Третьей софийской мужской гимназии33. На следующий год русскому поэту была оказана высокая честь – он получил специальное приглашение на 70-летний юбилей Церковского (7 октября 1921) и сидел среди званых гостей на почетном месте. В юбилейном сборнике стихотворение Федорова “Балканы” впервые было напечатано на русском языке34.
Но самой знаменательной стала встреча с выдающимся поэтом Болгарии, на творчестве которого воспитывались целые поколения, – Иваном Вазовым. Именно он, по сведениям Л. Шульц35, уговорил Федорова отказаться от переезда в Париж. Прибытие Александра Митрофановича в Болгарию совпало с юбилейным годом автора “Под игото”, “Русия”, “Здравствуйте, братушки!” – 70-летием со дня рождения и 50-летием литературной деятельности. Юбилей был торжественно отпразднован всей болгарской общественностью. В день праздника Федоров со своими учениками из Третьей мужской гимназии принял участие в грандиозной демонстрации, проходившей мимо дома писателя. Старый писатель с балкона приветствовал своих почитателей. Столь массовое выражение чувств и признательности живому классику не могло не произвести глубокого впечатления на Федорова, тем более что он был приглашен участвовать в двух юбилейных сборниках о нем36. И в дни горестной, невозвратимой утраты – Вазов скончался 21 сентября 1921 г. – Федоров не мог не откликнуться дивным словом. В эссе, названном “Мой надгробный венок”, он писал с волнением: “Только год назад я присутствовал на юбилейном торжестве Вазова. Редко бывает, когда власть и народ в какой бы то ни было стране относятся с одинаковым чувством к писателю. Юбилейное торжество Вазова было единодушным, я бы сказал всенародным. <…> Я видел, как слезы умиления стекали по его щекам, когда детские голоса прославляли его заслуги перед отечеством. Я не чувствовал себя чуждым этому празднику. Как русский писатель я был горд за славянство, за Болгарию, которая создала такого писателя-борца. <…> Я был вдвойне горд как русский, зная, что Вазов воспитал свой талант на русской литературе, на Пушкине, Гоголе, Лермонтове, Толстом, Тургеневе, Чехове и что соки могучего дерева, которое называется русской словесностью, питали творческие силы Вазова”37.
В траурные месяцы после кончины писателя Федорова пригласили выступить с воспоминаниями о Вазове в большом зале Военного клуба столицы. Литературный утренник проходил 20 ноября 1921 г., что совпало с одиннадцатой годовщиной ухода из жизни автора “Войны и мира”. В этом совпадении чувствовалось что-то символическое. И во второй части лекции Федоров говорил о русской литературе – о Толстом, Чехове, Л. Андрееве. Имя патриарха болгарской литературы звучало рядом с именами лучших русских писателей. В проникновенном слове Федорова была дана точная оценка значения Ивана Вазова для болгарской культуры: “Вазов не только поэт, это герой эпохи героического романтизма маленькой Болгарии. Вазов – это фокус, в котором сконцентрировалось все напряжение национального подъема Болгарии последней эпохи. Вазов умер, но его душа здесь, среди нас”38.
Первые годы эмигрантского пребывания Федорова в Болгарии были насыщены до предела: многочисленные выступления, лекции, благотворительные и поэтические вечера, обеды и ужины с деятелями болгарской культуры, поездки по Болгарии, встречи, дружеские беседы за стаканом вина в софийских ресторанчиках. Русский писатель входил в болгарскую культурную среду; он не просто выучил болгарский язык, но со временем стал понимать его до тонкостей. В отличие от П. А. Нилуса, которому скоро пришлось покинуть Софию, жизнь А. М. Федорова выглядела более чем благополучной. Писатель преподавал в Первой и Третьей софийских мужских гимназиях, получил лекционные часы по русской литературе в Высшем военном училище и Высшей кооперативной школе. Жизнь налаживалась и в материальном отношении.
Но это была лишь внешняя сторона бытия писателя-изгнанника. В действительности он тяжело переживал отрыв от родины. Душу щемила боль по жене, по любимому сыну, оставшемуся в Кишиневе39. Тосковал он и по прежней спокойной жизни, привычному литературному труду, своему уютному дому на берегу Черного моря. Горечь эмигрантской жизни жгла изнутри, и Федоров мог делиться ею только со старыми сердечными друзьями. Судя по ответам И. Бунина, П. Нилуса, А. Куприна, Е. Чирикова, К. Бальмонта, письма Федорова были полны неутихающей боли и неодолимой неприязни к нарушенному ритму привычной жизни, когда он должен заниматься преподаванием, а не писательством.
В первых открытках и письмах из Парижа, написанных в 1920–1921 гг., И. А. Бунин сообщал о своих стараниях помочь другу. Ивану Алексеевичу удалось выхлопотать для Федорова 500 франков от Комитета помощи русским писателям. Он же предложил Федорову подготовить томик рассказов в десять печатных листов для новосозданного издательства “Русская земля”40, где Бунин – наряду с А. Толстым, Поляковым, В. Познером – был членом правления. Бунин выражал искреннее сочувствие старому товарищу: “Дорогой, всегда очень больно, когда пишешь про свое учительство, про Витю, про Л[идию] К[арловну]. Дай тебе Бог сил! Обнимаю тебя сердечно. Твой И. Бунин” (16 июня 1923)41.
Удачное вживание в болгарскую культурную среду имело свою оборотную сторону: Федоров чувствовал себя оторванным от настоящей литературной жизни, от круга русских друзей-писателей: Бунин после недолгой задержки в Софии уехал в Париж, Нилус – в Вену, Чириков – к сыну в Прагу. Вероятно, в одном из писем Федоров просил Бунина помочь ему выхлопотать французскую визу. Эмигрантские газеты в Болгарии сообщали о категорическом отказе Франции принимать новых беженцев42. О том же написал своему другу и Бунин: “О Париже и не думай – легче на небо взлететь, чем получить визу [нрзб.], умрешь с голоду” (1922, дата не указана)43. В эти трудные годы особую роль сыграли сердечные, полные задушевности и твердости письма П. А. Нилуса из Вены. В них, помимо общего увлечения живописью и литературой, запечатлелась атмосфера давнего приятельства. 15 февраля 1921 г. Нилус писал Федорову:
“Милый Митрофаныч,
вот, каждое письмо ты повторяешь одно и то же – о своей тревоге по близким. Выходит так, как будто ты больше другого страдаешь, на тебя одного обрушились все несчастья. Да разве есть хоть один человек, у которого не было незаживших ран? Однако вот несут свое горе, свои открытые раны и стараются делать свое жизненное дело, не прикасаясь к ним, не терзая их – иначе будет только худо, а то будет гораздо хуже: и неутешное страдание и бесполезная жизнь. Без творческой работы человек падает морально, по-видимому, ты спустился на эту опасную стезю. Я не могу сказать, что, например, <…> мои картины довольно какое-то великое дело, но понимаю, что без этой работы было бы гораздо хуже. Я ведь 3 м. совершенно ничего не делаю (выделено автором письма. – М. К.), не по своей воле, а потому, что простудил плечо, руку у окна, и только теперь совершенно ясно для меня, что время это было каким-то умиранием”44.
Письмо, характерное для приятеля, которого Федоров знал еще по Одессе. Нилус внушал, что творчество есть необходимое лекарство, сколь бы ни были неподходящими, даже удручающими, условия этого творчества. Федоров волновался за сына, хотя вроде бы беспокоиться было не о чем. К концу 1920 года Виктору Александровичу Федорову удалось перебраться в Румынию и стать главным художником Оперного театра в Бухаресте. И все же отец постоянно думал о сыне, о его карьере художника. Ему хотелось, чтобы тот мог развить свой талант в Париже. Именно по этому поводу Нилус встречался с В. А. Федоровым в Белграде, а потом вместе с ним ездил во французскую столицу. Но остаться там Виктор Федоров не решился – возможно, из-за дороговизны парижской жизни.
Письма П. А. Нилуса, с которым были связаны воспоминания о прекрасной молодости, более пространные и сердечные, чем письма Бунина, помогали превозмочь душевные терзания, отказаться от тайной надежды переехать в Париж и помнить о творчестве.
* * *
Второй этап эмигрантской судьбы А. М. Федорова начался с 1923–1924 гг., чему содействовали и объективные, и глубоко личные обстоятельства. После 9 июня 1923 г. положение русских беженцев существенно изменилось, больше не было ненавистного Стамболийского, допустившего советских эмиссаров в Болгарию (под шапкой Советского Красного креста), гонений и преследований, как в 1922 г.45. Жизнь налаживалась, она стала более размеренной и спокойной. Дом Невены Желязовой, в котором устроился Федоров, был уютен, его хозяева – приветливы. Писатель имел кабинет, который служил и мастерской. Он мог заниматься и любимой живописью.
Лиляна Желязова (в замужестве Шульц), которая называла себя духовной дочерью Федорова, свидетельствует, что Александр Митрофанович был человеком общительным. У него собирались люди самых разных профессий – ко всем он относился с одинаковым вниманием, а когда приходили в гости актеры, писатели, музыканты и другие творческие личности, это доставляло ему огромное удовольствие. Дом постепенно становился культурным центром.
Федоров мог бывать у сына в Бухаресте, ездил к нему в 1924, 1926, 1928 и другие годы. Мог даже непосредственно ознакомиться с культурной жизнью румынской столицы. И сын приезжал к нему, принимал участие в выставках русских художников в Софии.
После того как Федоров стал членом правления Русско-болгарского культурно-благотворильного комитета (с 1920 по 1922 гг., секретарем был его друг Дзивгов), он имел возможность непосредственно общаться с правлением Славянского общества в Болгарии. Русскому писателю предлагали печататься в “славянских” изданиях, выступать на “славянских встречах” с лекциями или чтением рассказов из болгарской жизни46. Любимой темой его лекций было творчество Пушкина. Не раз обращался А. Федоров и к имени “загадочного, мятущегося старца” из Ясной Поляны. Еще в 1920 году он опубликовал статью “О Толстом”47. Позже, в год столетия со дня рождения великого писателя (1928), он два раза возвращался к имени Толстого, откликнувшись на публикацию из его наследия и статью Н. В. Маклакова48.
В архиве Федорова сохранился черновик последней его статьи “Под созвездием Льва”. Она исполнена полемического пафоса и, вероятно, была своеобразной отповедью новейшим интерпретациям творчества писателя, которые появились в юбилейный год. “О Толстом нельзя сказать он был, – писал Федоров. – Он есть, и он будет, где бы ни были, он всегда будет с нами, как и Пушкин. Толстой – наша родина, наша Россия. <…> Не только он в нас, но мы в нем – оттого так крепка, так нерушима наша связь с ним. Толстой <…> бессмертная легенда, как бессмертна душа русского народа и сама Россия. Только в России может родиться Толстой”49.
Не менее заметное место в наследии Федорова заняла жизнь и деятельность Василия Ивановича Немировича-Данченко. Старейший русский писатель был исключительно популярен в Болгарии. Здесь помнили его участие в Русско-турецкой войне (1877–1878), помнили корреспонденции о самых ожесточенных и решительных сражениях на Балканах, о героях Шипки, знали его правдивые репортажи с фронта Первой Балканской войны (1912), его стремление защитить болгар после национальных катастроф. Сам Василий Иванович жил в Праге. Славянское общество часто приглашало его к себе по различным поводам (к 25-летнему юбилею создания Общества, к 50-летию освобождения Болгарии от турецкого ига, к 80-й годовщине самого писателя и пр.). У пожилого русского писателя было много друзей среди ветеранов войны.
А. М. Федоров близко знал Василия Ивановича со времен своей молодости. Именно Немирович-Данченко некогда сообщил начинающему поэту приятную весть: стихи Федорова одобрены журналом “Русская мысль”. Позже оба были корреспондентами на фронтах Первой мировой войны. Они хорошо знали друг друга, и для Александра Митрофановича письма Василия Ивановича и встречи с ним были настоящим праздником. После всяких торжеств и вечеров, которые устраивало Славянское общество, они уединялись в софийских ресторанчиках, желая побеседовать с глазу на глаз.
Лекции о В. И. Немировиче-Данченко на вечерах и очерки о нем50 были полны живости. Федоров, как и его друг, многое повидал, был увлекательным рассказчиком. Старый писатель отвечал той же теплотой. “Я всегда любил Вас не только как товарища по перу, но и как одного из благороднейших людей, каких я встречал в моей долгой – увы! – слишком долгой жизни”, – писал Немирович-Данченко 2 декабря 1935 г. В другом письме – по поводу своего 90-летия – он благодарил “доброго своего товарища” с надеждой на более приемлемое будущее: “…Хотелось бы лично пожать Вашу руку и передать Вам, как я всегда высоко ценил Ваш талант и неутомимую литературную деятельность. <…> Желаю Вам от всего сердца (и это будет) отпраздновать нашу встречу в далеком, и теперь так же далеко, к нам Петербурге. Душою Ваш Вас. Нем.-Данченко”51.
Последний юбилей – 90-летие Немировича-Данченко и 75-летие его литературной деятельности – был торжественно отмечен в Софии Славянским обществом под председательством проф. Бобчева совместно с Обществом русских писателей и журналистов, во главе которого стоял А. М. Федоров.
Пустить корни в новую духовную почву помогли Федорову и болгарские друзья-писатели – незаменимый Стилиан Чилингиров, литературный критик и публицист Александр Дзивгов, переводчик-латинист Крум Димитров. Они содействовали популяризации творчества Федорова в Болгарии. В 1920 г. К. Димитров перевел повесть Федорова “Бадера” для серии “Модерна библиотека”, которой руководил С. Чилингиров52.
По воспоминаниям Л. Шульц, Александр Митрофанович постепенно становился общественным человеком. Писатель оказался в центре внимания литературной молодежи русской диаспоры, относившейся к нему с большим почтением.
Можно сказать, что с середины 20-х годов жизнь А. Федорова вошла в определенную колею. Он интенсивно печатался в болгарских газетах и журналах, в местной эмигрантской печати (“Россия”, “Свободная речь”, “Балканский журнал”, “Русское дело” и др.), за границей (“Общее дело”, “Возрождение”, “Русская мысль”, “Руль”, “Сегодня”, “Русские записки” и т. д.). Все более тесными становились и контакты с болгарской культурой. Федоров составил “Антологию болгарской поэзии” со своими переводами, изданную Министерством народного просвещения и великолепно оформленную его сыном-художником53. Подготовка такого издания требовала основательного знания болгарской поэзии – и классической, и современной. Интерес к ней возник у Федорова еще в 1922 г. Тогда в журнале “Русская мысль” (Прага) в его переводе была напечатана большая подборка стихов известных болгарских поэтов (И. Вазова, П. П. Славейкова, П. Яворова, К. Христова, С. Чилингирова, Д. Габе и др.)54. Вероятно, тогда и возникла идея антологии. За год-полтора Федоров отобрал и перевел на русский язык 140 стихотворений 35 поэтов. Многие из них впервые прозвучали на иностранном языке.
Вышедшая после маленького сборника “Болгарские поэты” (1920) с переводами К. Димитрова, получившего отклик К. Мочульского55, “Антология” Федорова дала более полное и точное представление о многоголосом хоре болгарской лирики. Переводчик проявил художественный вкус и в подборе стихов, и в их переложениях. Федоров не соблазнялся личностью переводимого поэта. Главным критерием служили художественная ценность оригинала и своеобразие поэтической речи. В предисловии к книге С. Чилингиров подчеркнул это качество переводов. “Антология болгарской поэзии” (1924) была ценным вкладом в болгарскую культуру. Лирику маленького народа, имевшего совсем недолгую современную историю (1924 г. прошло всего 45 лет после освобождения), она делала достоянием широкого русскоязычного читателя. С. Чилингиров в предисловии подчеркнул особое значение этой книги: “Польза очевидна в двух отношениях: во-первых, при посредстве великого русского языка мы привлечем к своей культуре большее внимание в мире; во-вторых, и сами утвердимся в убеждении, что у нас достаточно национальных жемчужин, которые преступно менять на чужие стекляшки чужих народов. Таким образом, мало-помалу у болгарского читателя создастся склонность к оригинальной болгарской книге, столь жестоко пренебрегаемой им доныне”56. “Антология” получила широкий резонанс – разносторонние оценки как в болгарской печати (“Развигор”, “Училищен преглед”, “Листопад” и др.), так и в русских изданиях за границей (“Руль”)57.
Переводческая деятельность Федорова продолжилась и в следующие годы. Вслед за болгарскими поэтами он взялся за народное творчество. Этому, быть может, содействовала сама атмосфера болгарской культурной жизни начала 20-х годов. Противодействием европоцентризму в литературе был девиз “Назад, к родному!”, который первыми выдвинули живописцы, представители болгарского сецессиона (Общество художников “Родное искусство”). В трагические годы, вызванные крахом Болгарии в Первой мировой войне, искусство как бы искало точку опоры в извечных народных ценностях – в фольклоре, в народной культуре. В начале 20-х годов вышло второе издание книги “Български народни песни”, подобранные выдающимся поэтом-модернистом Пенчо Славейковым под редакцией проф. Бояна Пенева с его предисловием (София, 1924). За ним последовало множество сборников народных песен, собранных специалистами по фольклору (М. Арнаудовым, Б. Ангеловым и др.), поэтами (Е. Попдимитровым) или любителями (П. Вранчевым и др.).
Федоров находился в гуще этого интереса к народному творчеству. И было совершенно естественно после основательного знакомства с болгарской классической и современной поэзией заняться истоками. Еще во время работы над “Антологией” он был впечатлен произведениями Христо Ботева, Пенчо Славейкова, Пейо Яворова. Теперь он мог убедиться, что болгарская народная поэзия сохранила непревзойденные жемчужины поэтической образности. “Но, думаю, так оно и было, – писал Федоров. – Одно из сильнейших моих литературных впечатлений молодости – песни южных славян. Одну из болгарских песен до сих пор вспоминаю ▒с содроганием’: ▒Что ты кличешь, черный ворон, и бьешь крылом…’ – и далее, до Косова поля, покрытого убитыми юнаками: ▒там ты выпьешь, черный ворон, мертвые очи, очи черные, черный ворон, юнацкие очи’”.
Приступая к подбору народных песен, Федоров познакомился с томами серии “Народни умотворения” (35 томов), выходившими в течение ряда лет под патронажем Министерства народного просвещения, с трудами по фольклору проф. И. Шишманова, проф. М. Арнаудова и др., со сборниками народных песен братьев Миладиновых, Л. Каравелова, К. Шапкарева, П. Славейкова. Поэт несколько лет – с 1924 по 1926 гг. – посвятил работе над переводами народных песен, по его оценке, “прекрасных по своей искренности, разнообразию и творческой глубине народного духа”.
По сведениям С. Чилингирова, у Федорова получился солидный том58. Переводчик предоставил его вниманию Министерства народного просвещения для издания. Но вместо радости и чувства удовлетворения Федорову пришлось испытать недоумение и огорчение: рукопись с переводами… исчезла в его стенах59.
В середине 30-х годов русский поэт снова занялся переводами народных песен и почти десять лет посвятил двадцати переводам. Значительно позже, в 1945 г., он предложил новый том народных песен отделу народной культуры при Министерстве информации и пропаганды60. Десяток песен был напечатан (“Балканджи Йово”, “Скажи ответ мне, кукушка”, “Греховные души” “Лежит юнак, раненный в темной роще”, “Гюро в темнице” и др.) в “Бюллетене культурной информации” (1 июня, №17, 1945). Как будто все шло к лучшему: поэт даже получил гонорар. Но книга так и не вышла в свет. Возможно, теперь свою роль сыграла цензура, которая скрылась за мнением советского поэта А. Суркова. 15 октября 1946 года поэтесса Д. Габе (на бланке отдела “Культурные отношения с иностранцами” МИП) выслала переводчику следующую короткую записку: “Уважаемый господин Федоров, Ваши переводы были просмотрены советским поэтом Алексеем Сурковым, который находит их хорошими, но считает, что есть отдельные слова, которые надо заменить другими. Также он сказал, что необходим короткий объяснительный комментарий некоторых болгарских слов, значение которых для русских читателей будет неясным, особенно для молодых, не понимающих славянской речи. С сердечным приветом, Дора Габе”61.
Сохранилась отличная статья А. Федорова “Болгарская народная поэзия”, помеченная 31 августа 1931 и напечатанная в 1936 году. Она свидетельствует не только о глубоком знании болгарского фольклора и научных трудов болгарских исследователей, но и о высокой оценке переводчиком сокровищницы болгарской народной поэзии: “Мы должны верить и знать, что то, что было присуще народному духу, никогда не исчезнет. Как мощный источник вечной живой воды, оно иногда уходит вглубь и таится там, пока не всплывет рано или поздно на поверхность еще чище, свежее, звонче, чтобы оплодотворить не только творчество, но и жизнь. Я уверен, что это время для Болгарии не за горами. Она и сейчас обладает знаменательными знаками об этом. <…> Уже и сам этот любовный и глубокий интерес к творчеству родного народа есть благоприятное и яркое свидетельство о таком процессе. С ревнивой заботливостью болгары собирают свой фольклор, народные песни, сказки, легенды, предания и пр.”62.
Возможно, эта статья готовилась как предисловие к книге с переводами народных песен. Она появилась в журнале “Българска мисъл” (“Болгарская мысль”), редактор которого, М. Арнаудов, был неутомимым собирателем и глубоким исследователем болгарского народного творчества.
* * *
Переводческая деятельность А. М. Федорова – лишь видимая часть того, что им сделано. Объем написанного за рубежом огромен: более 500 стихотворений, два романа, несколько десятков рассказов, несколько поэм, цикл очерков “Скитания по Болгарии” (1923), драма “Зарево” (1930), десяток статей, рецензий, том литературных воспоминаний (1945), посвященный писателям, поэтам, театральным труженикам, художникам, публицистам, ученым, другим деятелям русской культуры и т. д. И это несмотря на загруженность – как-никак работа учителя отнимала много времени и сил.
В Болгарии масштабы этого творчества остались почти неизвестными – вплоть до сегодняшнего дня. При жизни Федоров ни в малейшей степени не стремился популяризировать написанное – ни на русском, ни на болгарском языке, за исключением отдельных произведений начала 20-х годов, напечатанных, прежде всего, по инициативе переводчиков С. Чилингирова, Д. Симидова, К. Димитрова, Д. Бабева.
По-видимому, литературный труд для Федорова действительно оказался спасением от неустроенности эмигрантского бытия. Он воскрешал память о безмятежном прошлом, писательство становилось для него сокровенной частью настоящей жизни. Близко знавшие Федорова Л. Шульц и С. Чилингиров замечали – и тогда, и позже, в мемуарах, – что писатель не желал выставлять этот интимный мир на всеобщее обозрение. Он берег его. Может быть, только С. Чилингиров и был его единственным слушателем и читателем. Вряд ли это была просто скромность таланта, скорее, здесь сказалась боязнь оказаться непонятым со своей трагической судьбой изгнанника. После 1924 г., истории с пропажей антологии, это ощущение еще более усугубилось. До конца своих дней поэт редко печатался в болгарских и местных эмигрантских изданиях63.
Федоров, однако, интенсивно печатался в заграничных эмигрантских изданиях: “Русская мысль” (София, Прага), “Общее дело” (Париж), “Возрождение” (Париж), “Руль” (Берлин), “Сегодня” (Рига), “Перезвоны” (Рига), “Русские записки” (Париж) и др. Публикации в этих изданиях не собраны и по сей день. В течение многих лет (1924–1936) Федоров опубликовал более 50 стихотворений, рассказы, множество “Писем из Софии”, воспоминания – “из дневника эмигранта”, “из пережитого”, “из личных впечатлений”, статьи64. Эти публикации и невероятно богатый архив свидетельствуют о напряженной творческой жизни Федорова. Одно из главных мест в этом наследии занимает лирика.
Поэт был впечатлен красотой и живописностью болгарской природы. Ему нравилось путешествовать по горным склонам Родоп, Рилы, совершать экскурсии по солнечным холмам Витоши, возвышающейся близ болгарской столицы, отдыхать в селе Калиште Кюстендильского округа. Федоров торопился запечатлеть эту красоту в десятках пейзажей, украшавших его рабочий кабинет и лестницу в квартиру.
Рядом со стихами о природе видное место в наследии поэта занимают стихи, рожденные воспоминаниями о давних путешествиях в Турцию, Грецию, Египет, Палестину, Индию, Китай, Америку. Полнота и разнообразие прошлой жизни были постоянными источниками его лирики, основным мотивом десятков сонетов. Не случайно в 1929 г. Бунин написал своему другу именно о его лирике: “Рад и тому, что ты, по-видимому, все-таки в бодром и хорошем духе и что ты не одинок. Страшно грустно только то, что из-за нелепой службы ты удалился от литературы. Хотя и далеко не мед занятие оной. Читаю иногда тебя только в ▒Сегодня’ и с радостью дивлюсь, как ты остался еще молод и свеж и силен в стихах” (4.V╡╡. 1929)65.
Трудно провести достаточно полный обзор художественного творчества А. М. Федорова. Это и невозможно без окончательной обработки его архива, который из Болгарии переместился в Москву. По черновой описи, находящейся в Доме Цветаевой, – 320 стихотворений (из них только 66 опубликованных), 6 папок рассказов и воспоминаний (одна из них с неопубликованными произведениями), статей, очерков, десятки писем И. Бунина, А. Куприна, П. Нилуса, Е. Чирикова, В. И. Немировича-Данченко, балерины В. Кригер, болгарских писателей С. Чилингирова, Н. Ракитина и многих других66. Самый поверхностный взгляд убеждает, что сохранившееся в архиве или опубликованное в Болгарии и за ее пределами свидетельствует об интенсивной творческой работе русского писателя. Оторванность от родной земли, как это было и со многими другими писателями Русского Зарубежья, не иссушила его творческий дар.
В своих мемуарах С. Чилингиров замечает, что 82-летний писатель редактировал финал своего последнего произведения “Плеяды” за неделю до кончины от инсульта. В рукописях оставались 240 автографов сонетов, созданных на протяжении нескольких десятилетий, а также исторический роман “Наваждение” (1924).
Значительную часть замыслов Федорову удалось все-таки реализовать под конец жизни. Он успел подготовить машинопись тома литературных воспоминаний (“Неугасимые маяки”, 1946)67, завершить доработку романа-трилогии (“Плеяды”, 1920–1948), отражающего трагедию Гражданской войны и беженства. На наш взгляд, том литературных воспоминаний “Неугасимые маяки”, судя по тем очеркам, которые были напечатаны в 1920–30-е годы, представляет несомненную ценность в мемуарной литературе. Свое отношение к жанру воспоминаний писатель четко сформулировал в рецензии на книгу К. С. Станиславского “Моя жизнь в искусстве” (Берлин, 1924). Он полагал, что даже когда мемуарист говорит только о личном, он “характеризует собой эпоху, которой уже нет возврата, эпоху, на которую ближайшее поколение взглянет сквозь строки воспоминаний, как на легенду, на сказку, в которой было много поэтического и чудесного”68.
Увлекательный рассказчик, сохранивший в памяти много интересного о своих современниках, о “неугасимых маяках” русской культуры, освещающих духовную жизнь на рубеже столетий, А. Федоров наметил на черновом листке69 более 150 имен – писателей и поэтов, театральных деятелей, ученых. Том воспоминаний был подготовлен для издания в Москве по настоянию советских писателей, посетивших А. Федорова во время войны. Книга так и не вышла, но она не потеряла значения и сегодня, продолжая ожидать своего издателя.
К счастью болгарских исследователей, рукопись романа-трилогии “Плеяды” сохранилась в Болгарии. Писатель посвятил всю жизнь этому произведению. Основанная на автобиографическом материале, книга является бесценным источником, освещающим не только личную судьбу писателя, но и духовную жизнь русской диаспоры в Болгарии. В московском архиве можно прочитать ряд черновиков “Писем из Болгарии”70, “Писем из Софии”71 с интересными наблюдениями и меткими оценками характера болгар, болгарской культурной жизни, превратностей болгарской истории. “Чем дольше я живу в Болгарии, тем больше изумляюсь жизнеспособности, долготерпению и выносливости болгарского народа, – писал поэт. – Сохранять не только свое достоинство, но и приличную стойкость своей валюты при таких невыносимых условиях, в которых находится сейчас Болгария, аккуратно выплачивающая свой долг по репарации, это подвиг, свидетельствующий о больших внутренних силах страны и об энергии и выдержке правительства, к которому вполне можно отнести турецкую пословицу ▒Ат бинине якашыр!’, т. е. конь на ездока похож. Да, конь-то болгарского народа – достойный хозяина, а вот простора-то этому коню нет (14 декабря 1927)”72.
* * *
“Единственный человек, с которым мне нравилось встречаться и отдыхать в его компании в каком-нибудь тихом ресторанчике и беседовать на литературные темы, был известный русский писатель Александр Митрофанович Федоров, – вспоминал Стилиан Чилингиров. – С ним меня связывала дружба с тех пор, как после Октябрьской революции в Болгарию хлынуло множество беженцев. Федоров был очень приятным собеседником”73.
Необыкновенными были взаимоотношения этих двух писателей – русского и болгарского. В них чувствовалась и задушевность, и отзывчивость, и готовность помочь конкретным делом попавшему в беду человеку, и внутренняя потребность общаться как по чисто литературным, так и по всяким другим вопросам.
Стилиан Чилингиров был первым писателем, с которым А. М. Федоров познакомился в Болгарии на званом ужине у актрисы А. Будевской. Он был и первым переводчиком его стихов. С февраля 1920 г. началась их дружба, которая длилась три десятка лет. В своих воспоминаниях Федоров придает обобщающе-философский смысл этим отношениям: “Для каждого писателя личное знакомство с писателем другой страны всегда должно представлять особенный интерес: ведь писатель в своих творениях – выразитель народной души.<…> Один арабский мудрец во время моих скитаний по Палестине сказал о нашем знакомстве, что он смотрит на каждое новое знакомство как на завязанную петлю в сети жизни: чем больше петель в этой сети, тем вернее, что в ней больше задержится для нас благ жизни. При этом он рассказал мне один поразительный случай из своей жизни, подтвердивший эту непреложную для него истину. Я не стану приводить этот случай, похожий на притчу восточного характера. <…> При каждом новом знакомстве наша жизнь получает порой еле уловимый, даже не всегда заметный оттенок, который оставляет свое приятное или неприятное впечатление. Возможный друг или враг, может это голос свыше, может быть и наоборот”74.
Болгарский писатель давно знал имя и творчество русского поэта – с начала 1910-х годов, со времени составления им антологии славянских поэтов, в которую он включил стихотворение Федорова “Грезы”, написав и биографическую заметку о нем75. Потом, будучи директором Народной библиотеки (1918–1922), он привел Федорова к министру народного просвещения подыскать ему “службу”, написал послесловие к его первой книге на болгарском языке (повесть “Бадера”, 1920), предисловие к “Антологии болгарской поэзии” (1924), продолжал переводить и печатать его стихи в болгарских журналах.
В начале 20-х годов круг знакомств Чилингирова с русскими писателями значительно расширился, но центром притяжения оставался Александр Митрофанович. В архиве С. Чилингирова сохранилось множество записок, шуточных стихотворений. Однажды, не застав директора, Федоров с Нилусом сочинили экспромт:
Мы были с Нилусом вдвоем
И очень жаль, что не застали, –
Совсем промокли под дождем.
Придем ли мы еще? Едва ли76.
Количество подобных стихотворных шуток, написанных по поводу дружеских встреч, состоявшихся и несостоявшихся, трудно сосчитать.
В последующие годы дружеский круг обновлялся – одни уезжали в Европу, другие приезжали. В 1922–1924 гг. в Болгарию к своей первой жене, актрисе В. В. Пушкаревой, приехал академик Н. А. Котляревский, директор Музея Пушкинского Дома в Петербурге, отпущенный советской властью в полуторагодичный заграничный отпуск. В этом кругу – Федоров, Котляревский, Пушкарева, редактор журнала “Картинна галерия” Г. Палашев – С. Чилингиров заражал своих друзей сочными рассказами о недавнем минувшем, о прошлом своих предков, претерпевших турецкое иго, беды и войны, но сохранивших стойкость духа.
В 1933 г. торжественно было отмечено 35-летие литературной деятельности Чилингирова, на литературном вечере в Доме культуры “Славянска беседа” русский писатель произнес о нем слово77. В 1935 году Союз русских писателей и журналистов в Болгарии избрал его своим почетным членом (официалььное письмо было подписано председателем А. Федоровым и секретарем Г. Волошиным). В 1936 году, после отправленного из Парижа письма о торжественном праздновании 100-летия со дня рождения А. С. Пушкина русской эмиграцией, оба писателя приложили много сил по подготовке юбилея.
Личное знакомство Федорова и Чилингирова со временем получило совсем иные, деловые очертания. Но в частых дружеских встречах, в бесчисленных приятельских беседах с глазу на глаз, без посторонних – дома, в директорском кабинете или в приглянувшемся софийском местечке (любимом ресторанчике “Чаталджа” или в Борисовом саду), – сохранилась прежняя теплота. Федоров был старше своего собеседника на двенадцать лет и охотно делился с другом воспоминаниями о знаменитых современниках или о многочисленных поездках. Особой темой разговоров было литературное творчество, поэзия. В своем дневнике Чилингиров записал об одном домашнем чтении: “6 мая 1924 г. Вчера ко мне приходил А. М. Федоров. Он принес альбом моего сына со стихотворением, посвященным ему. Альбом передал с просьбой печатать стихи тогда, когда их автора не станет. Он мне говорил и о других стихах, написанных 4 апреля вечером. Одно из них особенно нравилось ему, он считал, что оно является новым шагом в его творчестве. Оба пожалели, что он забыл стихи дома, несмотря на то что отправился ко мне именно с намерением почитать их. Тогда взамен, по его настоянию, я прочитал мои стихотворения, которыми он остался очень доволен”78. К счастью, нам удалось найти среди автографов Федорова, сохранившихся у С. Чилингирова, это стихотворение, помеченное датой 5 апреля 1924 г., и понять, какая вера наполняла русского человека, оставшегося без Отечества.
РОССИЯ
Зане в великой щедрости так много
Могучих сил ей даровал Господь,
У ней своя к спасению дорога,
Тучнее злак, трудней его молоть.
Она то в небе правды ищет строго,
Терзая дух и умерщвляя плоть,
То в злом кощунстве проклинает Бога,
Но Бога ей в себе не побороть.
Ее души мятежный мир чудесен.
Сокровищница смеха, слез и песен,
Молитв, заклятий, сказок, колдовства…
Продажна в зле, во благе неподкупна,
Свята в гоненье, в вольности – преступна,
Но на кресте распятая жива.79
Многие записки из архива Чилингирова, пометки в дневниках раскрывают круг общений и интересов Федорова с теми, кто остался в те годы в Болгарии. Вот несколько из них:“Дорогой Стилиян! Очень жалко, что не застал тебя. Я буду у Ярцева часов до 10. Приходи. Это в двух шагах от тебя на улице Чаталджа. Ты знаешь (17.12.1927)”; “Дорогой Стилиян, тебя никогда нельзя застать дома! Приходи ко мне и принеси статью о себе. Я пошлю ее в ▒Возрождение’. От 3-х дома. А. М. Федоров (22.Х╡.1928)”; “В пятницу 11 февраля 1929 читаю у В. В. Пехливановой мою пьесу. Будет Массалитинов”80.
Сохранившиеся записки Федорова лишний раз убеждают в том, с каким доверием относился русский писатель к своему болгарскому другу. Чилингиров не просто был его читателем, но знал и неопубликованные произведения Федорова, берег его рукописи. Именно таким образом у Чилингирова сохранилось 240 сонетов (1914–1942) и многие другие произведения. Не менее важным итогом этой дружбы было и то, что Федорову вместе с Н. А. Котляревским удалось внушить болгарскому писателю веру в собственные силы. Именно под воздействием русских друзей Чилингиров отважился по-настоящему заняться художественной прозой, чтобы превратить в книги свои интереснейшие впечатления о недавнем прошлом. “Знал ли он свои силы и возможности? – писал Федоров. – Нет, не знал. <…> Я счастлив и горд, что отчасти содействовал этому (его становлению как писателя-беллетриста. – М. К.). Слыша его рассказы о дальних летах, его воспоминания о пережитом, всегда такие искренние и полные художественной правды, я стал убеждать его, что он должен непременно написать роман о своем прошлом. Ведь целая эпоха, очень характерная в своем быте. <…> За этим романом81 пошел другой, ▒Шинель без погон’. Теперь вышел третий82. Чилингиров стал известным болгарским романистом, я же оказался вроде акушера при первых родах”83.
Таким образом родился новый прозаик в болгарской литературе, который с благодарностью написал в Посвящении к первому роману “Хлеб наш насущный”: “Дорогой мой Александр Митрофанович <…> Я надеюсь, что болгарин в конце концов изменится, познав себя в нижеследующих страницах, и, познав себя, простит мне безграничную любовь к нему. Большего я не хочу. Этому высшему счастью я обязан вам обоим, Вам и покойному большому ученому и академику Нестору Александровичу Котляревскому, коему посвящаю с признательностью это свое сочинение. Ему вечная память, а Вам – долгих лет во славу современного русского художественного слова. Твой – Стилиян Чилингиров. София. 15 марта 1926”84.
В дальнейшем Федоров читал все прозаические произведения С. Чилингирова. О втором романе “Шинел без пагони” (“Шинель без погон”), посвященном русской эмиграции на болгарской земле, говорит следующая записка в его архиве: “Дорогой Стилиян! Я ждал тебя с романом в воскресенье. Буду ждать в воскресенье снова от 3+ часов. Твой А. Федоров (17.V.28)”85.
Не менее важна была творческая сторона этой дружбы и для Федорова. Он не имел настоящей литературной среды, не спешил печататься. Но не мог сдерживать мощных творческих потенций и полностью давал им простор. В своих мемуарах С. Чилингиров справедливо писал: “Из-под его пера вышла громада стихов, несколько поэм, вышеупомянутая драма и самое главное <…> – роман. За неделю до начала мучительной болезни он окончил его переработку, над которой трудился несколько лет. Он снял со своих плеч тяжелое бремя, а из своего ума выбросил жестокие образы тревожной эпохи, расслабил психическое напряжение и вдруг почувствовал себя переутомленным, чтобы нести на себе груз жизни. В этом романе он передал свои переживания с Октябрьской революции до наших дней. Завершение романа он считал своей самой желанной мечтой. Не раз он говорил мне, что хочет оставить после себя произведение вроде ▒Войны и мира’. Из этого романа он читал мне только отдельные главы. (Теперь он у меня, но я еще не приступил к чтению целиком по ряду соображений)”86.
С. Чилингиров был для Федорова незаменимым другом – только ему он мог доверить свои вещи, только ему он мог читать их и часто искал его присутствия. В 20–30-е годы Чилингирову была непонятна эта странная радость делиться написанным, желание высказаться. Но позже, в 40-е годы, он испытал то же самое ощущение: “Большое счастье найти человека, кому можно выразить сокровенные порывы души, когда никто не хочет знать о них или общественные факторы мешают творчеству. Без этого единственного читателя или слушателя человек рискует лопнуть под давлением творческой энергии, которая не только дает о себе знать, но и напирает, желая выявить себя, не только толкает художника к творчеству, но и заставляет сотворенное вынести на белый свет. <…> Итак, целыми часами мы проводили в чтении и в беседах о прочитанном, и каждый из нас читал и говорил на своем родном языке, глубоко уверенный, что не останется непонятным собеседнику даже в самых тонких нюансах речи или в самом капризном изгибе мысли. В конце таких ▒чтений’ всегда следовал тяжелый вздох и все-таки вера, что доживем до тех дней, когда сможем услышать, каким образом будет звучать наше слово в ушах других, каким образом мы будем волновать сердца и пробуждать умы. С этой верой мы отправлялись гулять по многолюдным улицам столицы или по тихим аллеям Борисова сада”87.
* * *
Последние годы жизни А. М. Федорова совпали с установлением после 1944 г. новых общественных порядков, не предполагавших никакого облегчения жизни русской диаспоры. Новая власть относилась к “белогвардейцам” с подозрением.
Во время Второй мировой войны и после ее окончания частые посещения федоровского дома представителями Советской армии и членами делегаций советских писателей, гостивших в Болгарии (1946), подали пожилому писателю надежды, что на родине наконец-то заинтересуются его творчеством. Но обещание опубликовать литературные воспоминания Федорова в Советском Союзе так и не было выполнено. Нетрудно предположить, что политические мотивы сыграли здесь свою роль. Не только потому, что Федоров был эмигрантом. В 1937 г. была репрессирована жена писателя, в 1945 г. в Бухаресте его сын был арестован и отправлен в сибирский лагерь, откуда ему так и не суждено было вернуться. Хлопоты отца, желавшего узнать о судьбе сына, дали ничтожный результат – одно-единственное письмо, полученное невесткой Федорова в Бухаресте.
Немолодой писатель, изнуренный работой над концовкой романа о своей жизни, не выдержал этих волнений. 20 апреля 1949 г. внутреннее напряжение привело к инсульту, после чего А. М. Федоров угасал еще в течение недели.
Похороны писателя были более чем скромными. В новой политической ситуации русская колония боялась появиться в кладбищенской церкви. Обряд отпевания состоялся в присутствии самых близких, ставших родными для Александра Митрофановича, людей, семьи С. Чилингирова, а также извесного кооперативного деятеля Тотомианца и журналиста из газеты “Изгрев”. От Союза болгарских писателей был привезен венок, но его представитель не дождался конца службы. С. Чилингиров произнес свое последнее прощальное слово о незабвенном товарище и писателе, с которым его связывала дружба стольких лет. В скорбные дни после ухода А. М. Федорова болгарский поэт написал и свой последний “прощальный привет”:
В храма мрак и вощеници в мрака –
Под тяхното сияние мъртвец.
До гроба чужденец смирено чак
С поднесен от поклонници венец. <…>
Догдето словото безсмъртно иде
От твоите творения до нас
Ала ще бъдем с тебе всеки час88.
ПРИМЕЧАНИЯ
1. Устами Буниных. Т. 1. Frankfurt /Main. Possev-Verlag. 1977. С. 328.
2. Федоров А. Как посрещнах Новата година в България. – “Мир”. ХХХ╡╡. 1926. 31 декември. № 7950. С. 3. См. также: Чилингиров С. Александър Митрофанович Феодоров. – Централен държавен архив. Ф. 108 К. Оп. 2. Ед. хр. 1555. Л. 26. Впервые воспоминания С. Чилингирова об А. М. Федорове (14 мая 1950) опубликованы Эмилем Димитровым. – Сб. “Погасло дневное светило”. Руската литературна емиграция в България 1919–1944. – София: Академично изд. “Проф. Марин Дринов” С. 161-199. Далее цит. по основному источнику.
3. Ранние лирические произведения А. М. Федорова собраны в двух сборниках “Стихотворения” (1894, 1898). За ним последовали “Стихотворения” (1903) и “Сонеты” (1907). Автор романов: “Степь сказалась” (1898), “Наследство” (1899), “Земля” (1905), “Природа” (1906), “Его глаза” (1913), путевых очерков “На Восток” (1904), “За океан” (1909), книг “Бумажное царство” (1916), “Солнце и кровь” (1917), “Солнце жизни” (т. 1 и 2, 1917). Федоров переводил Теннисона, Аду Негри, Э. Арнольдса, Шекспира, Э. Ростана и др. На сцене Александринского театра большой успех имела комедия “Бурелом” (1901). За ней последовали пьесы “Старый дом” (1902), “Обыкновенная женщина” (1904) и др. В 1911–1913 гг. вышло в Москве его Собрание соч. в 7 тт.
4. Федоров А. Перелетные птицы. – “Сегодня”. Рига. 1920. 21 июня. № 170. С. 3. София: Академично изд. “Проф. Марин Дринов”
5. Устами Буниных. Т. 1. С. 196.
6. В. Н. Бунина заметила в своем дневнике: “1918. 9/22 июля. Дождь. Именины Федорова пройдут тускло. <…> Мы живем здесь так однообразно, что именины – целое событие! Вспоминаются его именины довоенного времени. Первый год, когда мы были так беззаботны, веселы, многие пьяны, пир был на весь Фонтан!” – Там же. С. 181.
7. О. В. Писателското утро на г.г. Феодоров и Нилус. – “Сила”. ╡╡. 1920. 14 февруари. № 19. С. 13-14.
8. Чилингиров Стилиан Добрев (1881–1962) – болгарский писатель. Окончил философский и педагогический факультеты Софийского университета (1909). Стажировался в Германии по истории литературы (1909–1911). Ему было 30 лет, когда он стал депутатом в болгарском парламенте (1911). Работал директором Народной библиотеки в Софии (1912–1922), директором Этнографического музея (1923). Позже занимался только литературным трудом. Печатался в ряде болгарских журналов и еженедельников (“Българска сбирка”, “Листопад”, “Отечество”, “Българска мисъл”, “Литературен глас”, “Мисъл” и др.). Составитель “Славянска антология” (1910). Автор нескольких сборников стихов (“Блянове и тъги”, 1901, “Еднаж да съмне”, 1907, “Песен за селяка”, 1914, “Сонети. Нашите градове в сонети”. 1920 и др.), повестей и романов (“Равна Добруджа”, 1920, “Хляб наш насущний”, 1926, “Шинел без пагони”, 1928, “Деца на ада”, 1932, “Рибена кост”, 1938 и др.), произведений для детей, мемуаров, библиографий и т.д. Роман “Хляб наш насущний” получил премию Министерства народного просвещения (1926). С. Чилингиров был одним из основателей Союза болгарских писателей в 1930-е годы.
9. Бобчев Никола Савов (1863–1938) – болгарский фольклорист, литературный критик и переводчик с русского языка, славянофил и русофил, редактор изданий Славянского общества в Болгарии “Славянски глас”, “Славянски календар”, “Славянска библиотека”.
10. Впервые напечатано на болгарском языке в: “Мир”. Х╡Х. 1920. 2 март, № 87. С. 1; на русском языке в “Россия”. ╡. 1920. 15 октября. № 35. С. 1; На Цанко Церковски. Юбилеен сборник. 1871–1921. – София, 1921. С. 218-219. Позже в “Българска мисъл”. Х╡. 1936. Кн. ╡Х. Сс. 474-477; “Перезвоны”. – Рига. 1927. № 31. С. 982.
11. Будевска Адриана Кынчева (1878–1955) – болгарская драматическая актриса, основательница болгарского профессионального театра (вместе со своим мужем Христо Ганчевым). Училась в России, в Императорском театральном училище при Малом театре (класс А. Ленского). Одна из ведущих актрис государственной труппы “Сълза и смях” (с 1899) и Народного театра (1906–1926). Выступала в ролях Нины Заречной, Норы, Насти, Луизы, Офелии, леди Макбет, Маргариты Готье, Эмилии Галотти и др.
12. Чилингиров С. Воспоминания. – ЦДА. Ф. 108 К. Оп. 2. Ед. хр. 1555. Л. 25.
13. В 1921 г. все более тревожными становились сообщения о жизни в Одессе. См.: А. Н. Умирающая Одесса. – “Общее дело”. 1921. 18 и 29 января. №№ 187, 189. С. 3; Словцов Р. Жизнь в Одессе. – Указ. изд. 1921. 3 и 4 мая. №№ 291, 299. С. 2, 3.
14. Дзивгов Крум-Александр Димитров (1895–1936) – болгарский литературный критик и публицист, автор множества статей о европейской и русской литературах, выступал по общественно-политическим и нравственным проблемам. За острую критику буржуазного правосудия в книге “Покушение срещу българского правосъдие” (1933) был осужден и брошен в тюрьму, его хрупкое здоровье не выдержало, он серьезно заболел и умер. Последовательно защищал и помогал многим русским интеллектуалам-эмигрантам (профессору А. К. Медведеву и др.). Его брат Дзивгов Георгий-Асен Димитров (1903–1986) – поэт, переводчик, дипломат. Окончил престижный колледж “Эколь нормаль супериер” в Париже. Был знаком с Полем Валери и переводил его, учился вместе с Жаном-Полем Сартром. Составил антологию Poetes bulgares (София, 1927) со своими переводами лирики известных болгарских поэтов. Долгие годы был секретарем в Министерстве иностранных дел.
15. Пушкарева Вера Васильевна (1871–1942) – актриса Александринского театра. Устраивала в своем доме на ул. Кирочной, д. 32, в Петербурге литературный салон, который посещали известные русские ученые, писатели, художники, политические деятели (Н. П. Кондаков, М. И. Ростовцев, Н. Н. Глубоковский, И. Лапшин, Н. Лосский, К. Д. Бальмонт, И. Бунин, А. Куприн, Л. Андреев, А. М. Федоров, И. Репин, Л. Бакст, К. Сомов, князь С. Волконский, поэт К. Р., В. Маклаков, А. И. Гучков и др.). В Болгарию В. В. Пушкарева приехала со своим вторым мужем полковником Русской армии Йорданом Пехливановым. Она открыла курсы выразительного чтения и техники речи (1920), вместе с любителями сценического искусства создала кружок “Живое слово” (1924), занялась театральной критикой, печаталась в болгарской и русской эмигрантской печати.
16. Мишайков Димитр Иванов (1883–1945) – экономист-статистик, государственный деятель, член Болгарской академии наук (БАН). Профессор Софийского университета. Директор Высшей кооперативной школы, в которой А. М. Федоров будет преподавать русский язык и литературу. Министр торговли, промышленности и труда (1930–1931), министр просвещения (1936). Член Международного статистического института в Гааге.
17. Федоров А. А.П. Чехов. – Възход. ╡. 1920. Кн. 2. С. 58-70; И близко, и далечно. – Духовна култура. ╡. 1920. №1-2. С. 90-96; И ти ли, Бруте? – Слънце. ╡╡╡. 1921. №4-5; Дявол. Божи съд. Прев. С. Чилингиров. – Трудовак. ╡. 1922. №7-8. С. 340 и 345-358.
18. Федоров А. А. С. Пушкин. – “Славянски календар” за 1921 г. – София. 1920. С. 51-61.
19. Феодоров А. “Тая вечер някой безприютен”, “С есенни листа се покри”. Авториз. перевод Д. Симидов. – “Сила”. ╡╡. 1920. 20 март. № 24. С. 11; “Слепота”. Перев. С. Чилингиров. – Указ. изд., № 24. С. 6-10; “На чужой стороне”. – Указ. изд. ╡╡. 1920. 27 март. № 25. С. 7; “Виденье” (датированное 2 апреля 1920). – Указ. изд. ╡╡. 1920. 1 май. № 29-30. С. 14-15; “Леонид Андреев”. – Указ. изд. ╡╡. 1920. 3 април. № 26. С. 7-9, 17 април. № 27-28. С. 14-18; “Иван Вазов (Моят надгробен венец)”. – “Развигор”. ╡. 1921. 28 септември. № 39. С. 5; “Чужие”. – “Театрален преглед”. ╡. 1921. 12 май. № 2. С. 4; “Изкуството на смеха”. – Указ. изд. ╡. 1921. 19 май. № 3. С. 3 и др.
20. Федоров А. По Болгарии. Впечатления. – “Россия”. ╡. 1920. Август-ноябрь. №№ 10 (13 июля. С. 1), 15 (25 августа. С. 1), 20 (8 сентября. С. 1), 22 (15 сентября. С. 1), 26 (22 сентября. С. 1), 30 (1 октября. С. 2), 31 (8 октября. С. 2).
21. Федоров А. По Болгарии. – Варна: “Балканский журнал”. ╡Х. 1922. № 4. С. 3; По Болгарии. Орлово гнездо. Шумен. – Указ. изд. Х. 1923. № 7. С. 5-6, 7 и др.
22. “Русское дело” в своей “Хронике” сообщало: “Лекции в провинции. На днях в Варне начнутся публичные лекции Е. Н. Чирикова и А. М. Федорова на тему: ▒Душа и правда русского народа’ и ▒Священные тени’. После Варны предположительно устроение лекций в Рущуке и Шумене”. – Указ. изд. ╡. 1921. 3 августа. № 1. С. 4.
23. Просветительская деятельность А. Федорова // ДМЦ. Фонд А. М. Федорова. Оп. 5. Ед. хр. 3. КП 1298.
24. Федоров А. Моя родина. Стих. – “Россия”. ╡. 1920. 22 июля. № 1. С. 1; Московский художественный театр. – Указ. изд. ╡. 1920. 20 октября. № 37. С. 2; Кошка – ╡. 1920. 31 октября. № 42; Женщина. Рассказ. – 5 декабря. № 54; Ланцов. Рассказ. – ╡╡. 1921. 30 января. № 63. С. 1-2 и др.; Один из них. Посвящается Н. С. Бобчеву. – “Балканский журнал”. ╡. 1922. № 4. С. 2; Голгофа. Сказка правды. – Указ. изд. ╡╡. 1923. № 7. С. 7; Две матери. Стих. – Указ. изд. ╡╡. 1923. № 7. С. 9; А. П. Чехов. – “Възход”. ╡. 1920. № 2. С. 58-70; на русском языке – “Россия”. ╡. 1920. 30 юли. № 4. С. 1; О Л. Н. Толстом. – “Россия”. ╡. 1920. 21 ноября. № 51. С. 1-2; Леонид Андреев. – “Сила”. ╡╡. 1920. 3 април. № 26. С. 7-9, 17 април. № 27-28. С. 14-18.
25. В “Хронике” газета “Русское дело” сообщала: “В воскресенье, 23 октября, в Военном собрании состоится интересный диспут на тему ▒Суд над женщиной’. Председатель диспута А. М. Федоров. В прениях примет участие профессор Софийского университета г. А. Балабанов, автор известной книги ▒Роль женщины в литературе’. Начало утро 10.30 ч.” // “Русское дело”. 1921. 21 отября. № 26. С. 2. См. также: “Россия”. ╡╡. 1921. 27 января. № 62. С. 2; “Свободная речь”. ╡. 1921. 22 ноября. № 1. С. 4.
26. Федоров А. Московский художественный театр. – “Россия”. ╡. 1920. 20 октября. № 37. С. 2.
27. “Театрален преглед”. 1921. 2 юли. №5. С. 7. Позже А. Федоров принимал участие во всех выставках Союза русских художников в Софии. На последней выставке (19 января 1938) показал свои произведения и его сын В. А. Федоров: “Из многих картин отличаются вещи известного художника В. А. Федорова, директора Бухарестского оперного театра. Он получил первую премию на выставке в Барселоне в 1930 г. за декоративную живопись, а на Всемирной ярмарке в Париже – первый приз и золотую медаль”. – “Славянски вести”. ╡╡╡. 1938. 2 февруари. № 23. С. 6.
28. Федоров А. С. Л. Кузнецов в ролята на Хлестаков. – “Театрален преглед”. ╡. 1921. 1 май. № 1. С. 5; “Чужие”. – Указ. изд. 12 май. № 2. С. 4-5; Изкуството на смеха. – Указ. изд. 19 май. № 3. С. 3.
29. “Театрален преглед”. ╡. 1921. 1 май. № 1. С. 7.
30. Там же. С. 73.
31. Адриана Будевска. Юбилеен сборник. – София, 1925. С. 93.
32. Адриана Будевска. Юбилеен сборник. С. 97. Юбилей А. Будевской (31 апреля 1924) совпал с гастролями Пражской труппы МХТ в Софии.
33. Федоров А. Воспоминания о Стилиане Чилингирове. Автограф. // ЦДА. Ф. 108 К. Оп. 2. Ед. хр. 43. Л. 4.
34. Цанко Церковски. 1891–1921. Юбилеен сборник. – София: Държавна печатница. 1921. Сс. 218-223.
35. А. М. Федоров жил в доме матери Лиляны Шульц (в девичестве Желязова). Л. Шульц считала русского писателя своим духовным отцом и наставником и бережно хранила его архив. В 1989 г. она передала его в Советский Фонд культуры в надежде, что его произведения, наконец, будут напечатаны на родине, очень надеялась выполнить мечту писателя – “вернуться на родину” со своими произведениями. Но при ее жизни этого не случилось (она умерла в 1997 г.). Творческое “возвращение” А. М. Федорова в отечество затянулось до наших дней.
36. Юбилеен сборник Иван Вазов. 1870–1920. Под ред. на Хр. Цанков. – София: Държавна печатница. 1920 (А. Федоров. Ловци на бисери, Малай стрийт, Родное место, с. 89-90); Прослава на Иван Вазов. Сборник за тържествата и чествуването на народния поет по случай 50-годишнината от неговото книжовно дело. Съст. С. Чилингиров. – София: Държавна печатница. 1921.
37. “Развигор”. ╡. 1921. 23 септември. № 39. С. 5; “Мир” ХХ╡╡. 1921. 23 септемвмри. № 6392. С. 1; “Ден”. Х. 1921. 2 октомври. № 1921. С. 1; См. также: Помен за Иван Вазов. Съст. С. Чилингиров. – София: Държавна печатница. 1922. С. 630-636; “Развигор”. ╡. 1921. 23 септември. № 39. С. 5.
38. “Свободная речь”. ╡. 1921. 22 ноября. № 1. С. 4.
39. В архиве С. Чилингирова сохранилось следующее стихотворение, посвященное сыну:
Всю ночь я тебя зову.
Но, печалью земли одета,
Молча, ночь от рассвета
Уходит в синеву.
Где ты, мой мальчик, где ты?
Я летаю у зорь и дня,
Но они не дают ответа
И острее стального стилета
Ранит луч меня. (26. Х. 20)
40. Этот том рассказов А. Федорова не вышел, как и многие книги других авторов. Бунин, в частности, сообщал: “Книги твои не печатаются в ▒Русской земле’, потому что вообще у нас ничего не печатается – нет ни гроша для новых изданий” (8/21 августа 1921). Через год он опять писал: “Вообще, живется невесело и всегда с тревогой за кусок хлеб на завтра. ▒Русская земля’ стала в пень, и все почти члены правления разбежались – Поляков и Толстой в Германии, Познер в Америке. Книги твои у него, посему прислать их тебе не могу. Если вернется до отъезда Филиппова, достану и пришлю” (16/29 января 1922). ДМЦ. Оп. 10. Ед. хр. 3. КП. 1378. См. также: “Грустны твои вести”. Письма И. А. Бунина к А. М. Федорову. Публикация А. К. Бабореко. – “Наше наследие”. 1995. № 5. С. 73.
41. Там же. С. 74. В письме речь идет о сыне Викторе Александровиче Федорове и о жене Лидии Карловне.
42. В “Хронике” газеты “Свободная речь” сообщалось: “Визы для русских. Французы дают въездные визы с большим трудом после длительных (1-2 мес.) запросов своего правительства; бельгийцы, датчане, шведы, норвежцы и голландцы – тоже; финляндцы, эстонцы, литовцы – только при наличии собственности или длительного проживания до войны и т. д.”. – “Свободная речь”. 1921. 22 ноября. № 1. С. 4.
43. ДМЦ. Оп. 10. Ед. хр. 3. КП. 1378.
44. ДМЦ // Фонд А. М. Федорова. Оп. 8. Ед. хр. 2. КП. 1315.
45. В марте-апреле 1922 г. А. Стамболийский экстрадировал 58 высших офицеров Белой армии и допустил советских эмиссаров в страну под шапкой Советского Красного креста.
46. Федоров А. А. С. Пушкин. – “Славянски календар” за 1921 год. – София: изд. Славянското дружество в България. 1920. С. 51-61; А. С. Пушкин. Стих. – “Славянски глас”. ХХ╡V. 1930. № 2-3. С. 49-50. На двадцатой “славянской встрече” поэт выступил на тему “Пушкин и его творчество”. – “Славянски глас”. ХХ. 1926. № 3-4. С. 3. 9 ноября 1930 г. на восемьдесят первой “славянской встрече” А. Федоров прочитал два рассказа из болгарской жизни. – Указ. изд. ХХV. 1930. № 1-2. С. 82.
47. “Россия”. ╡. 1920. 22 ноября. № 50. С. 1-2.
48. Л. Толстой. Путевые заметки. – “Современные записки”. 1928. Т. ХХХV╡. С. 5-34;. Маклаков Н. В. Лев Толстой (Учение и жизнь). – Там же. С. 264-273.
49. ДМЦ // Фонд А. М. Федорова. Оп. 4. Ед. хр. 3. КП. 1292.
50. На семьдесят пятой “славянской встрече” (16 февраля 1930), посвященной 85-летию В. И. Немировича-Данченко, А. М. Федоров выступил с лекцией о его жизни и творчестве. – См. ХХV╡╡╡ Отчет на настоятелството на Славянското дружество в България за 1930. – “Славянски глас”. ХХV. 1931. № 1-2. С. ╡V. Из публикаций в прессе стоит назвать: Федоров А. В. И. Немирович-Данченко в Болгарии. – “Сегодня”. 1926. 24 октября. № 240. С. 5; Бележит руски писател. – “Славянски глас”. ХХ╡V. 1930. №2-3.; В. И. Немирович-Данченко. 75 лет литературной деятельности и 90 лет жизни. – “Славянски глас”. ХХ╡Х. 1935. №1. С. 19-26. Славянское общество с преклонением и признательностью посвятило весь № 1 журнала за 1935 г. русскому писателю.
51. См.: ДМЦ // Фонд А. М. Федорова. Оп. 4. Ед. хр. 6-8. КП 1294.
52. Федоров А. Бадера. Авторизиран перев. К. Димитров. – София: Гутенберг. 1920. Послесловие С. Чилингиров. С. 120 – “Модерна библиотека”, № 232. См. также: Библиографически указател “Български книги”. 1878–1944. Т. V╡. – София, 1983. С. 75.
53. Антология болгарской поэзии. Пер. А. М. Федорова. – София: Изд. Министерства народного просвещения. Фонд Ивана Вазова. 1924.
54. “Русская мысль”. Прага. 1922. Кн. ╡-╡╡. С. 174-178.
55. “Слънце ╡”. 1920. № 4. С. 323-326.
56. Чилингиров С. Предисловие. Антология болгарской поэзии. Пер. А. М. Федорова. – София: Изд. Министерства народного просвещения. Фонд Ивана Вазова. 1924. С. 5.
57. “Развигор”. ╡╡╡. 1924. 14 юни. №147. С. 4; “Училищен преглед”. ХХ╡╡╡. 1924. № 5-6. С. 535-537; “Листопад”. V. 1924. Кн. V╡╡. С. 219-220; “Руль”. 1924. 18 мая. № 1050. С. 4.
58. Чилингиров С. Цит. воспоминания // ЦДА. Ф. 108 К. Оп. 2. Ед. хр. 1555. Л. 32-34.
59. В цитированных воспоминаниях об А. Федорове С. Чилингиров пишет о криминальной пропаже рукописи: “Ее участь была в подлинном смысле слова злополучной: она пропала прежде, чем могла родиться. Притом она исчезла без следа именно там, где должна была получить оценку своих достоинств, – в культурном отделе министерства. А она состояла не из одного листа канцелярской бумаги, она не выглядела маленьким свертком. Переведенных песен было более трехсот, они заполняли целую папку, весили, наверное, килограммов пять. Каким образом эта объемистая папка могла затеряться и пропасть, не могу себе представить! Мое объяснение в том, что, вероятно, какая-то завистливая и злоумышленная рука посягнула на рукопись или какой-то мерзкий чиновник решил сохранить чужой труд для себя, воображая, что после конца земной жизни переводчика – ведь он уже пожилой! – он сможет воспользоваться его заслугами, чтобы увековечить свое имя рядом с именами Дозона, Пурауса или Бессонова, знаменитых переводчиков болгарских народных песен! Соблазн слишком великий!” – Там же. Л. 32.
60. 20 апреля 1945 г. А. М. Федоров посетил писателя С. Чилингирова и показал ему сборник переводов болгарских народных песен, которые собирался издавать в Министерстве информации и народной пропаганды. См.: ЦДА. Ф. 108 К. Оп. 2. Ед. хр. 1555. Л. 199.
61. ДМЦ. Фонд А. М. Федорова. Оп. 9. Ед. хр. 3. КП 1320.
62. “Българска мисъл”. Х╡. 1936. Кн. ╡╡. С. 77-82.
63. Исключение составляют его очерки и статьи: “А. С. Пушкин” (1925), “Бележит руски писател. В. И. Немирович-Данченко” (1930), “В. И. Немирович-Данченко” (1935), “Българските манастири” (1935), “Българска народна поезия” (1936) и др. – см. примечания выше. Статья “Българските манастири” опубликована. – “Християнка”. V. 1935. № 9. С. 6-9. Машинопись статьи на русском языке хранится в ЦДА. Ф. 108 К. Оп. 2. Ед. хр. 1542. Л. 10-15.
64. См.: “Сегодня” Рига. 1924. №№ 40, 263,294; 1925. №№ 54, 78, 97, 291; 1927. №№ 86, 108, 198, 216, 240; 1928. № 100 и др.; “Перезвоны”. – Рига. 1926. №№ 17, 20, 29, 31; “Сегодня”. 1925. №№ 11-12, 250, 291; 1925. №№ 92, 223, 224, 263; 1926 – №№ 36, 94; 1927. №№ 155, 180-187 и др.; “Перезвоны”. 1926. №№ 26, 32; “Сполохи”. 1921–1922. №№ 1,5,9; “Сегодня”. 1926. № 240; 1927. №73, 79, 123; Там же. 1926. №№ 177, 183, 292-293 и др.; Там же. 1926. № 29; Там же. 1927 – №№ 186, 201, 213, 225 и др.
65. ДМЦ. Фонд А. М. Федорова. Оп. 10. Ед. хр. 5. КП. 1378.
66. Благодаря любезному разрешению директора Дома-музея Марины Цветаевой Э. С. Красовской и Д. А. Беляева, главного хранителя фондов, мне удалось видеть часть этого забытого творчества (без папок с художественными произведениями). К сожалению, в фондах Русского Зарубежья ДМЦ не хватает несколько папок архива А. М. Федорова, возможно, содержащих именно художественные произведения (стихи, рассказы, том литературных воспоминаний и пр.).
67. ДМЦ. Фонд А. М. Федорова. Оп. 4. Ед. пр. 1.КП. 1289.
68. “Наша речь”. V. 1924. 10 декабря. № 314. С. 2.
69. ДМЦ. Фонд А. М. Федорова. Оп. 4. Ед. пр. 1. КП. 1289.
70. ДМЦ. Оп. 4. Ед. хр. 8. КП. 1292.
71. Федоров А. Художественный театр в Болгарии (Письмо из Софии). – “Сегодня”. 1926. № С 5-6; Русские художники в Болгарии. – Указ. изд. 1931. 19 января. № 19. С. 6 и др.
72. ДМЦ. Фонд А. М. Федорова. Оп. 4. Ед. хр. 17. КП. 1292.
73. См.: Цит. воспоминания С. Чилингирова об А. Федорове. См. примеч. 2. Л. 72.
74. ЦДА. Ф. 108 К. Оп. 2. Ед. хр. 43. Л. 1-2 “Воспоминания А. Федорова о С. Чилингирове”. Второй экземпляр под копирку. Рукопись в очень плохом состоянии.
75. Федоров А. Блян. Перев. М. Кремен // Славянска антология. – София, 1910. С. 149.
76. ЦДА. Ф. 108 К. Оп. 2. Ед. хр. 1542. Л. 14.
77. “Славянско огнище”. 1933. 15 март. № 4.
78. Чилингиров С. Моите дневници. 1921–1934. С. 9 // ЦДА. Ф. 108 К. Оп. 2. Ед. хр. 28.
79. ЦДА. Ф. 108 К. Оп. 2. Ед. хр. 1642. Л. 58. Стихотворение позже было напечатано. – “Перезвоны”. 1926. № 17. С. 500.
80. ЦДА. Ф. 108 К. Оп. 2. Ед. хр. 1555. Л. 163; Там же. Л. 168; Там же. Л. 229. (Речь идет о пьесе “Зарево”); Ярцев П. М. Костюмът. – “Златорог”. Х. 1929. Кн. 4. С. 195-207. См также подробнее: Василев В. Театралният човек. – Указ. изд. Х╡╡╡. 1932. Кн. 1. С. 54-56; Первая и третья из процитированных записок требуют пояснения. П. М. Ярцев, известный театральный критик в дореволюционной России, тоже эмигрировал в Болгарию. После приезда в Софию Н. О. Массалитинова, ставшего главным режиссером Народного театра, Ярцев стал его первым помощником и советником по ряду вопросов, был лектором по истории костюма в его новосозданной драматической школе.
81. Речь идет о романе “Хляб наш насущний”. – София, 1926.
82. В 1932 году Чилингиров издал свой третий роман “Деца на ада” (“Дети ада”).
83. ЦДА. Ф. 108 К. Оп.2. Ед. хр. 43. Л. 4. О том же болгарский писатель рассказал следующим образом в своих воспоминаниях: “Мы собрались в очередную ▒субботу’ (каждая суббота вечером была нашим jour fix-ом) в старом ресторанчике на улице Екзарха Йосифа. Там всегда было хорошее вино, а его владелец был сливенцем. Из г. Сливена был и Пехливанов (второй муж В. В. Пушкаревой. – М. К.). Среди присутствующих болгар помню проф. Димитра Мишайкова и Георгия Палашева, редактора журнала для юношества ▒Картинна галерия’. После веселых разговоров за стаканчиком мы переходили к воспоминаниям о детстве. Я тоже рассказал им что-то о своем детстве на невозможном русско-болгарском языке. Рассказывал так, как будто жевал осколки стекла. Несмотря на это, мой рассказ понравился всем и особенно Федорову и Котляревскому. Котляревскому показалось, что есть что-то гоголевское в нем. И оба почти сразу встали, перекрестили и закляли меня написать роман. Таким образом родился ▒Хляб наш насущний’, который я посвятил им”. (ЦДА. Ф. 108 К. Оп. 2. Ед. хр. 1555. Л. 48-49).
84. Чилингиров С. Хляб наш насущний. – София: Факел, 1926. С. 2.
85. ЦДА. Ф. 108 К. Оп. 2. Ед. хр. 1542. Л. 164.
86. ЦДА. Ф. 108 К. Оп. 2. Ед. хр. 1555. Л. 73-74.
87. Там же. Л. 72-73.
88. ЦДА. Ф. 108 К. Оп. 2. А. е. 1555. Л. 223. Подстрочный перевод:
Под их сиянием мертвец,
У могилы чужеземец смиренно ждет
С привезенным поклонниками венком. <…>
Покуда слово бессмертное струится
Из твоих творений к нам
Мы будем с тобою каждый час.
Велико Тырново