Опубликовано в журнале Новый Журнал, номер 263, 2011
Н. Д. Лобанов-Ростовский
Художники-эмигранты[1]
Из тех 20 художников, которых я буду упоминать сегодня, никто не эмигрировал в 1917 году и только один эмигрировал в 1918. У меня сложилось впечатление, что эти художники уезжали не по политическим причинам. В те годы, по-моему, эмигрировали те сословия, которых уничтожали по генетическим, политическим или материальным соображениям. А художники оставались, так как, в общем, их не волновало происходившее вокруг; каждый прежде всего интересовался живописью и своей работой. Было несколько периодов между 1917 и 1928 годами, когда эмиграция художников достигала пика.
Художники, о которых мы будем говорить, – это не представители «левого» беспредметного искусства, а те, чьи произведения не были востребованы после установления советской власти. Государственные закупочные комиссии приобретали произведения левых художников, самого разного качества, что давало им возможность иметь паек и быть включенными в творческую жизнь страны. Такие же художники, как Сомов и Бенуа, оказались ни при чем, их живопись была отодвинута в прошлое.
С наступлением НЭПа возросла покупательная способность советских граждан, и кое-кто попытался восстановить прежние интерьеры. В этот период уезжает сравнительно мало людей. Однако в 1924 умирает Ленин – и этот год совпадает с пиком новой эмиграции. Именно в 1924 году уезжают М. Добужинский, А. Экстер, Ю. Анненков, З. Серебрякова. Мне кажется, они пришли к заключению, что прошлое невозвратимо, а работать в новых условиях невозможно. Новая массовая эмиграция заканчивается отъездом С. Чехонина в 1928 году.
В СССР распространено мнение, что в эмиграции все эти художники стали хуже писать, а многие вообще перестали работать. Обобщать трудно, но можно заметить, что, например, Александр Бенуа всю свою жизнь продолжал работать в том же стиле. Менялись оттенки и нюан- сы – как со временем меняется почерк у человека, но стиль Бенуа остался тем же. У Гончаровой и Ларионова творческий взрыв случился до эмиграции. После Ларионов прожил 50 лет во Франции и ничего нового не создал. Зато оба они творили прекрасные произведения, работая с Дягилевым.
У Бакста же наоборот. Вспышка цвета после отъезда. Его замечательная «сезанновская» гамма цвета рождается именно в эмиграции, не в России (правда, он был вынужден уехать уже в 1910 году).
Недавно мне написал письмо выехавший из Ленинграда в 1999 году художник Сергей Чепик, который поселился в Париже и сразу же после приезда выставился на Венецианском Биеннале, где выиграл золотую медаль. Потом получил вторую золотую медаль в Монте-Карло, а на коммерческой выставке в Лондоне продал одну из своих работ за 105 тыс. фунтов. Это немалая сумма, за которую можно купить квартиру в Париже, что он и сделал.
Я хотел бы прочесть его письмецо ко мне[2], чтобы дать вам почувствовать, как ленинградский художник, работавший в Советском Союзе, ощущает развитие русских художников в эмиграции: «Вот некоторые соображения по поводу выставки Вашего собрания в Манеже… (Он еще в то время жил в Ленинграде. – Н. Л.-Р.) Первые впечатления: обилие имен, до сих пор просто неизвестных. Эта выставка произвела такой же бум, как когда-то Русские сезоны в Европе и Америке, только не во времена постимпрессионизма и Пикассо, а во время соцреализма и соцавангарда.
Огромная страница русской культуры, особенно Русского Зарубежья, была практически недоступной не только для широкой публики, а даже для профессионалов.
Да что говорить! Эмиграция для русского художника, писателя, композитора – творческая смерть: он (художник-эмигрант) а) пьет горькую без продыху, б) плачет и спокойно не может видеть березку… Конечно, сидит без гроша и чуть ли не каждый день рвет свои холсты. Горькая судьба русских художников-эмигрантов, не понявших значения Великой Октябрьской и т. д. – Шагала, Сутина, Кандинского, Эрте, Архипенко, конечно, в счет не берут. А великий русский художник Репин жил под Ленинградом на даче, ну, вроде как и в СССР. Приговор гласит: ▒Художник-эмигрант ни черта не пишет и работать не может’. Ваши выставки перечеркнули эту ложь.
Изобразительное искусство – это практика, а не теория. Работы реально показали всю несостоятельность критики и пропаганды (это, собственно, одно и то же). Выставка – о единстве русской культуры, неразделимости ее до и после 17-го года».
Отразилась ли массовая эмиграция русских художников на развитии живописного искусства во всех странах, которые их приняли, – например, Германии, Франции или США? В Берлине работали Челищев и Пуни в кабаре «Синяя птица» Яши Южного. Это кабаре было настолько успешным, что возникли два немецких кабаре, которые оформлялись на русский лад, подобно «Синей птице». Бакст, Бенуа, Гончарова и Ларионов работали во Франции и повлияли на стилистику ювелирных изделий, на моду, не говоря уже о сценических постановках. Судейкин и Ремизов жили в США, там они повлияли на театр и оперу, на моду. Судейкин работал в Метрополитен-Опера, Ремизов уехал в Калифорнию и работал в Голливуде. Был ли какой-то спрос на их работы? У меня есть список 19 торговцев русской живописью только в Париже, у которых я сам покупал картины последние 35 лет. Такой же список у меня есть и о торговцах в Нью-Йорке и в Германии. Так что русское искусство не было забыто в тех странах, где художники работали. Там выходили русские журналы по искусству, и многие из вас, конечно, знают прелестный журнал «Жар-птица», качество которого до сих пор трудно превзойти. Параллельно этому, конечно, шла очень интенсивная жизнь в контексте философии, прозы, поэзии и музыки.
Что происходит сегодня? Сегодня возникла двойственная ситуация. Есть художники, которые эмигрируют, остаются жить в Нью-Йорке, Париже и Лондоне. Есть те, которые приезжают и долго живут и работают вне Советского Союза, скажем, Шемякин в Париже, и Булатов и Кабаков в США. В Лондоне не проходит и месяца, чтобы не открылась выставка современных русских художников. Некоторые вернисажи проходят незаметно, а есть такие, которые пользуются большим успехом. На аукционе Сотбис в Москве современные художники получали за свои работы огромные деньги. Интересно, что художники, работающие вне СССР, никакого заметного влияния на местную среду не оказывают, нет английских и французских кабаковых и шемякиных. Художники Нью-Йорка и Лондона относятся к этим нынешним, очень удачливым, русским художникам как к провинциалам. Тем разительнее сопоставление с художниками 20-30-х годов, которые оставили след и повлияли на развитие живописи во всем мире. Даже если говорить о Дягилеве, который начал приглашать в свою антрепризу нерусских художников с 1914 года. У него работало 20 русских художников и 21 из западных.
Начну свой рассказ с Михаила Федоровича Андреенко-Нечитайло. Родился он в 1894 году, умер в 1982 в Париже. Под влиянием концепций кубизма и конструктивизма А. Экстер Андреенко разработал определенный стиль, совмещающий коллаж и яркую цветовую гамму с мастерством рисовальщика. В связи с ухудшающимся зрением работы Андреенко последних лет утратили чистоту красок, и его дар рисовальщика постепенно уходил.
Впервые я встретился с Андреенко в его парижской мастерской в 1964 году. Андреенко было тогда 70 лет. Он уже плохо видел и жил в нищете в огромной грязной студии, почти всеми забытый. Спроса на его работы не было. Я купил у него десять эскизов костюмов и несколько эскизов декораций. Он был в здравом уме, шутил и говорил о своих русских коллегах, художниках в Париже, в частности, об Анненкове. Андреенко был снова «открыт» дельцом-печатником Кристофером Цвитликером в 1973 году, когда на поверхность опять стало всплывать русское искусство. Цвитликер сделал несколько литографий кубистических работ Андреенко и в 1974 году включил их в экспозицию, по которой выпустил каталог «Видение Руси». На этой выставке работы Андреенко стоили от 800 до 18 тыс. немецких марок. Конечно, на любую живопись мода то падает, то поднимается. После Второй мировой войны русское искусство было малозаметно и снова начало всплывать в 1960-е годы.
Борис Израилевич Анисфельд по прозвищу Бэр (медведь) родился в 1879 году в Бессарабии, умер в 1973 году в штате Коннектикут. Анисфельд – романтик, оказавшийся под влиянием символизма, интересовавшийся Востоком. В связи с этим Фокин пригласил его на оформление нескольких спектаклей. В последние годы жизни Анисфельд жил уединенно, на горном хребте, в Колорадо; как правило, с ним проживал кто-то из его учеников. В то время его работы напоминали смесь Филонова с Врубелем. В течение жизни в Америке он постоянно выставлялся, и картины его продавались. Он много работал для театра. Позднее, правда, потерял интерес к театру. Большая часть его театральных работ сейчас находится в Публичной библиотеке Нью-Йорка. Мне не удалось с ним встретиться; правда, я навещал его дочь Марочку, когда они еще жили в Вашингтоне. В Вашингтоне большая часть его работ находилась в подвале, где от сырости они сильно пострадали. Никакого интереса к Анисфельду не было, покупать его работы никто не хотел, да и дочь не интересовалась ими. Но, к счастью, Марочка была школьной подругой хранительницы танцевальной коллекции Нью-Йоркской публичной библиотеки. И дочь Анисфельда продала туда значительную часть театральных работ отца. Сегодня они в хорошей сохранности и находятся в Линкольн-центре в Нью-Йорке.
В 1984 году галерейщик Роберт Шеперд купил у Марочки несколько больших ранних работ маслом, дореволюционных и работ 20-х годов, которые он отреставрировал и выставил в своей галерее на 84-й улице, на углу Мэдисон-авеню. Большую часть работ купил миллионер из Чикаго – по той причине, что поместье его отца примыкало к землям Анисфельдов в Бессарабии. Вот такие бывают чудеса.
Юрий Павлович Анненков. Родился он в 1889 году в Петропав-ловске-Камчатском, умер в 1974 году в Париже. Эмигрировал он в 1924 году. Его лучшие работы относятся к концу 10-х – началу 20-х годов, это ранние работы Анненкова. Его работы в Советском Союзе имеют бóльшее значение, чем все то, что он создал в эмиграции, после 24-го года.
Впервые я встретился с Анненковым в Париже в 1964 году. Ему было 75 лет. В это время в Париж наезжал Василий Алексеевич Пушкарев, тогдашний директор Русского музея. Он был единственным советским директором музея, который ездил за границу и который покупал на валюту произведения русского искусства в Париже и, может быть, в других городах, и привозил их обратно в Советский Союз. В Париже одним из главных торговцев русским искусством был Иссар Саулович Гурвич (он был большим другом семьи Бенуа, каждое воскресенье пил чай у них). У Гурвича было такое огромное количество русских картин, что он и сам не знал, что у него есть. И, конечно, Пушкарев приходил к нему каждый раз, когда бывал в Париже. Так вот, в один прекрасный вечер я прихожу к Гурвичу, и там стоит господин в черном костюме. Гурвич представляет меня Пушкареву. Тот как-то удивился, строго на меня посмотрел, а я ему и говорю: «Как видите, меня не успели расстрелять, я остался в живых». На что он ответил: «Жалко»…
Анненков был превосходным рассказчиком, зачастую любил пофантазировать – с тем, чтобы рассказ стал более увлекательным. В общем, он замечательно врал. В последние годы, к сожалению, он обратился к абстрактной живописи – коллажам, монтажам, – неэстетичным и зачастую просто безобразным. Он жил относительно хорошо, в превосходном здании, построенном под мастерские для художников, там жили многие русские художники и иные продолжают жить и сейчас, например Серебряковы, дочь и сын Зинаиды Серебряковой. Жил очень скромно. Он много времени проводил в «Ротонде», там попивал, встречал людей, – но скромно, не то что, скажем, Бакст.
5 октября 1989 года на аукционе Кристис портрет Тихонова кисти Анненкова был продан за 100 тыс. фунтов. Месяц спустя в Париже, 15 ноября 1989 года, на распродаже коллекции Доменика, хозяина известного русского магазина и ресторана в Париже, был выставлен портрет тушью Мейерхольда, выполненный Анненковым в 1922 году. На этом аукционе портрет был продан за 200 тыс. франков. Я за него бился до 100 тыс. и как-то психологически не был подготовлен идти выше. Ведь когда-то эти работы я покупал, может быть, долларов по сто, а тут вдруг – 200 тыс. франков…
Лев Самуилович Бакст. Выехал он из России в 1909 году, по «еврейской линии». Это истинный волшебник и «архитектор»! Он сочетал в себе неповторимый талант рисовальщика, превосходное чувство цвета и пластики, вдохновенные интерпретации восточных мотивов. В отличие от своих последователей, Бакст расширил интерпретацию характеров на листе, включив экспрессивность в динамику движения. Бакст – единственный театральный художник, цены на работы которого всегда поддерживались на высоком уровне – как правило, в 10 раз выше, чем на эквивалентные работы, скажем, Бенуа или Добужинского. Я познакомился с сыном Бакста Андреем, у которого был оригинал афиши «Св. Евгения». Он был продан 5 октября 1989 года на аукционе Кристис за 25 тыс. фунтов, а эскиз негритянки-танцовщицы был продан в Нью-Йорке за 65 тыс. долларов. Работы Бакста унаследовали три племянницы и племянник Клячко. Я к ним попал, к сожалению, только в 1964 году, уже после того, как у них побывали два человека: профессор Эмилио Бертонатти, у которого была галерея «Деллеванте» в Милане, и коллекционер из Нью-Йорка Гарвард Ротшильд. Интересно, что Бертонатти первый в послевоенный период занялся скупкой работ русских художников всех направлений XX века и устроил первую выставку с каталогом, представившую все, что он смог купить. Да, у него были деньги, и, побывав у племянниц Бакста, он купил самые красивые вещи. Гарвард Ротшильд не принадлежал к семье Ротшильдов, банкиров. Но и у него были и есть средства. Кажется, он коллекционер нумизматики. Он тоже покупал хорошие вещи, но никогда ничего никому не показывал. Я с его коллекцией ознакомился только потому, что он просил меня выдать ему сертификат подлинности одной из работ Бакста. Ротшильд продал кому-то эскиз, который ему не нравился, а покупатель вдруг стал уверять, что это не Бакст, тут меня и попросили сделать экспертизу.
Бакст был очень продуктивным художником, может быть, потому что его всегда ценили – его всегда покупали, и у него была постоянная нерусская клиентура. Кстати, Бакст – один из немногих художников (другой – Билибин), у которого были помощники (один из них – художник Лиссим), делавшие рисунок.
Работа «Синяя султанша» для «Шехерезады» (изображение костюма), которая находится в моей личной коллекции, была специально нарисована для журнала «Иллюстрасьон», все те работы, которые там воспроизведены, не имели подписи Бакста. Я купил «Султаншу» у Сотбис, вне аукциона, как «ателье Бакста». Принес домой, вскрыл раму – и на обороте обнаружил подпись художника!
Декорации Бакста к «Шехерезаде» – квинтэссенция Льва Бакста. Это может нравиться или не нравиться, но сегодня работа прошла бы за 150 или 200 тысяч. Работы Бакста очень популярны и в Америке. В Нью-Йорке есть большой книжный магазин «Брентано», где в отделе редких книг после Второй мировой войны служил некий русский по фамилии Мартьянов. И он уговорил хозяев магазина завести отдел, где было бы представлено исключительно русское творчество. Раз в год Мартьянов ездил в Париж, скупал работы Ларионова, Гончаровой, Бакста, – таким образом в Нью-Йорке в 1950–60-е годы всегда можно было купить очень качественные работы Бакста. Их много и в Париже, они постоянно проходят на аукционах.
Александр Николаевич Бенуа родился в 1870 году в Петербурге, умер в 1960 году в Париже. Бенуа сумел развить собственный стиль, но на этом и остановился. Он как бы навсегда остался в начале Сереб-ряного века и поэтому выбирал для оформления только те постановки, которые отвечали его классическому вкусу. Единственной важной уступкой модернизму был балет «Петрушка». Именно в силу этого он так хорошо известен вне СССР. Поэтому, когда спрашиваешь о Бенуа, то первая реакция: «Петрушка». Как художнику ему не хватило, на мой взгляд, живости стиля и проницательности, но как оформитель он умело вносил упорядоченность и гармонию, что всегда приводило к превосходным результатам. Бенуа – наиболее продуктивный из русских театральных художников, живших вне СССР. Например, «Петрушка» ставился десять раз, и каждый раз по новым эскизам Бенуа. Жил он в Париже на улице Огюст Витю, № 2. Это в 15-м квартале, где жили все, в общем-то, мало состоятельные русские люди, – это вблизи автомобильного завода «Ситроен». Квартира была двухэтажная, внизу помещалось ателье, а наверху – спальная комната и столовая. Отдельная комната рас-полагалась на последнем, пятом, этаже, где Александр Николаевич писал книги, пояснения, статьи и где хранились его картины. Друзья семьи Бенуа были, в основном, русскими. Постоянно приходили и бывали там Гурвич, Бушен и Эрнст, иногда приходил Лифарь, когда ему нужны были какие-нибудь воспоминания или эскизы для его постановок. Вот так проживала эта известная семья. После кончины Александра Николаевича Анна Александровна, его дочь, жила в той же квартире с сыном Татаном; она долго болела, но по ряду причин не хотела лечь на операцию, и жила эта семья всецело «вне юриспруденции» Франции, т. е. налогов они во Франции не платили, но никогда и государственных пособий не ждали. Когда Анна Александровна заболевала, она звонила в советское посольство и просила врача. И, надо сказать, из посольства приходил доктор. Или когда что-то происходило с электричеством, то снова звонили в советское посольство, и приходил электрик. Семья явно не сочувствовала политическому строю, который установился в Советском Союзе, но это были глубоко русские люди и остались таковыми до последних лет жизни.
Александр Николаевич Бенуа, как вы знаете, писал дневники. Вышел его двухтомник в Москве, но в нем отсутствуют замечания Бенуа о революционных годах. Анна Александровна в свое время дала мне оригинал рукописи, и я его передал американскому профессору Джону Боулту. Рукопись была помещена в американский банк, где она пролежит под запретом еще 20 лет. Ни я, ни Боулт не имеем возможности вынуть ее оттуда в одиночку. Так что через 20 лет можно будет всем прочитать, как в действительности относился Александр Николаевич Бенуа к людям революционной эпохи[3].
Часть творчества Александра Николаевича – это повторение для коллекционеров тех работ, которые он создал до отъезда из Советского Союза. Например, был коллекционер Башкиров, проживавший в Одессе, который при выезде был вынужден оставить свое собрание. В эмиграции он старался воссоздать коллекцию, и Бенуа делал для него авторские копии. По сравнению с эскизами до 1924 года заметно, как сильно изменился почерк у Александра Николаевича. Путем таких же повторов Башкиров воссоздал работы Сомова и Добужинского, а Николай Александрович Бенуа родился в 1901 году в Ораниенбауме, скончался в 1988 году в Милане. Это был плодовитый художник, во многом напоминавший отца, хотя менее талантливый. Впервые я встретился с ним в 1967 году в Милане, где он жил в квартире в стиле барокко. Он и жена были очень щедрыми людьми. Когда они приглашали на обед, это было почти как «демьянова уха». Всегда начиналось с «антипасты», потом была паста, т. е. макароны, потом рыба, мясо, и каждое из этих блюд сопровождалось разными винами, а под конец на десерт подавалось шампанское. В результате встать из-за стола у Николая Александровича Бенуа было очень затруднительно.
Николай Александрович очень любил Россию и своих родных. Например, свою часть отцовского наследства он оставил сестре Анне, с тем, чтобы она продавала работы по необходимости. Ведь, как я говорил, семья не пользовалась государственными пособиями, которые каждому человеку во Франции, достигшему пенсионного возраста, дают независимо от того, работал он или нет.
Николай Александрович постоянно путешествовал, принимал участие в новых постановках, и у него практически не осталось времени привести в порядок бумаги и мемуары. Об этом я его все время просил и убеждал последние 3-4 года перед его кончиной, но явно его желание творить и видеть свои произведения на сцене было сильнее. Он летал на свои спектакли в Буэнос-Айрес и в Токио. Он совершал очень дальние поездки, когда ему уже было за 80. Он был убежден, что умрет в 90-летнем возрасте, как его отец, потому что и дед его тоже умер в 90-летнем возрасте. Поэтому бумаги Николая Александровича так и не были приведены в порядок, в отличие от Бенуа-отца, который заранее 70% своих бумаг привел в порядок. Николай Александрович умер в возрасте 87 лет, за 6 месяцев до создания музея Бенуа в Ленинграде.
Лондон
Послесловие. Окончание записи выступления Н. Д. Лобанова-Ростовского было утеряно. Зато стараниями петербургского исследователя Евгения Борисовича Белодубровского была обнаружена вырезка из ленинградской газеты с описанием вечера. Часть публикации мы хотим воспроизвести: «В Доме журналиста состоялся очередной вечер из цикла ▒Былое и думы’, проводимого Ленинградским отделением Фонда культуры. Перед ленинградской публикой выступил Н. Д. Лобанов-Ростовский. Его коллекция, много раз выставлявшаяся на Западе, хорошо известна и в Росcии – обширная выставка замечательных произведений Гончаровой, Ларионова, Экстер, Эль Лисицкого, Шагала была показана в 1988 году в Москве и Ленинграде. Никита Дмитриевич, живущий в Лондоне, на этот раз приехал в Ленинград в связи с открытием в Манеже выставки ▒100 лет русского искусства’ из собраний коллекционеров, в организации которой он принимал деятельное участие. Выставка до этого с успехом экспонировалась в Англии и в Москве. Свое выступление на вечере, который вел Н. А. Толстой, Н. Д. Лобанов-Ростовский посвятил воспоминаниям о художниках Русского Зарубежья. <…> Свой дальнейший рассказ Н. Д. Лобанов-Ростовский посвятил двадцати русским художникам, жившим в эмиграции. Не считая уже названных имен, он говорил об Александре Экстер, одной из основных фигур русского кубизма, много сотрудничавшей с московским Камерным театром Таирова; о Зинаиде Серебряковой и ее сыне, Александре Серебрякове, известнейшем, ныне здравствующем художнике интерьера; о Николае Бенуа, который, когда ему было уже сильно за 80 лет, продолжал осуществлять театральные постановки на сценах всего мира – от Токио до Нью-Йорка (несколько лет назад при его участии создан был музей Бенуа в Петродворце), и о многих других. Н. Д. Лобанов-Ростовский, начавший собирать свою коллекцию в молодости, многих художников успел застать в живых, либо встречался с их потомками и наследниками. Потому его рассказ был насыщен увлекательными деталями. Например, вместе со своей женой Ниной они в 1965 году набрели в Афинах на кафе ▒Петроград’, где все стены были увешаны эскизами Павла Челищева, работавшего в Стамбуле в 1919–1920-х годах. Узнав об интересе посетителей к русскому искусству, хозяин кафе пригласил их наверх, где показал им несколько акварелей Кандинского, театральные эскизы Гончаровой и Коровина, и предложил им купить всю коллекцию, но супруги, тогда молодые люди, имели возможность купить только один челищевский эскиз…» – Михаил Мейлах. «Вечерний Ленинград». 26 марта 1990 г.
Остается лишь добавить несколько слов о Михаиле Борисовиче Мейлахе. В 1983 году по обвинению в распространении антисоветской литературы Михаил был осужден на 7 лет лагерей, освобожден в ходе перестройки. Сегодня он известный филолог, специалист по старофранцузской литературе и русскому авангарду, профессор Страсбургского университета.
Редакция