Опубликовано в журнале Новый Журнал, номер 262, 2011
Рунет
как зеркало русской ментальности
В ноябре 2010 года в Лос-Анджелесе прошла ежегодная научная конференция международной организации славистов ASEEES*, в рамках которой «Новым Журналом» был проведен Круглый стол по проблемам Русского интернета. В заседании приняли участие проректор по научной работе РГГУ проф. Дмитрий Бак, директор Института лингвистики РГГУ проф. Максим Кронгауз, главный редактор НЖ Марина Адамович, а также был зачитан доклад руководителя проекта «Журнальный Зал» (интернет-портал «Русский Журнал») Татьяны Тихоновой.
Марина Адамович. – Что такое Русский интернет сегодня? Это 12 млн. блогов, 60 млн. пользователей. По скорости соединения, правда, Россия занимает 26-е место в мире. Интересную статистику мне дали в МГУ: из этих 12 млн. блогеров – 10% женщины, и самые активные пользователи – в возрасте от 20 до 27 лет. Самые посещаемые сайты российского литературного интернета в ноябре (эту выборку я сделала накануне нашей встречи): на первом месте Stihi.ru, национальный сервер современной поэзии; на втором портал Mirknig.com, бесплатные электронные книги; на третьем Lib.ru, на пятом Proza.ru, на девятом «Библиотека Мошкова» (раздел детектива и фантастики там на 7-м месте, а самиздата – на 9-м).
Для начала хочу процитировать российского блогера Кирилла Розанова, его статью «Провинциальная и столичная интернет-литература: смещение границ». Вот что он пишет: «Сегодня Русский литературный интернет уже не пестрит непредсказуемыми гипертекстуальными романами и сетевыми поэтическими проектами типа ‘Сада расходящихся хокку’. Расцвет эпохи сетературных экспериментов пришелся на середину девяностых годов, сейчас же интернет-пространство развивается, в основном, как новая культурная реальность, в которой не действуют многие правила и принципы, применяемые в обычном, невиртуальном мире». И вторая цитата: «Интернет привлекает пользователей возможностью создавать и публиковать произведения без оглядки на мнение состоявшихся в литературе людей. Безусловно, это приводит к колоссальному развитию графоманской культуры довольно низкого качества. На первый взгляд, никакого вклада в русскую литературу такие тексты привнести не могут, однако и ощутимых проблем их публикация за собой также не повлечет. Безграничность и бездонность Интернета не позволит засорить его низкопробными литературными и окололитературными опусами, а самые худшие их примеры сами растворятся в виртуальных просторах. В то же самое время сеть предоставляет уникальную возможность писателям предложить свои тексты неограниченному количеству читателей и получить на них первые положительные отклики или жесткую критику».
Вот и давайте вспомним 90-е годы. Я тогда плотно занималась Русским литературным интернетом, гипертекстами… Что, на мой взгляд, представляли 90-е? Это была попытка создания нового типа текста с использованием возможностей интернета, который Россия только открывала для себя. Все, что сегодня Кирилл Розанов фиксирует как положительный момент, на мой взгляд, – регресс Русского литературного интернета, потому что бумажный текст просто дублируется, а возможности интернета как виртуального пространства не используются. По сути, мы имеем дело с очень печальным явлением – победой массовой культуры, массовой литературы, отсутствием художественного поиска и работы с текстом в новом пространстве интернета. Идет поток дилетантских текстов, направляемый жаждой славы любой ценой.
Максим Кронгауз. – Жажда славы? Вы произнесли важные слова… Сегодняшние писатели интернета ищут возможности опубликовать книгу на бумаге, чего на первом этапе не было. Сегодня интернет рассматривается как ступенька на пути к бумажной книге. Он потерял внутреннюю привлекательность.
Дмитрий Бак. – Процесс настолько очевидный, что можно сразу приступать к дискуссии. Я думаю, полгода назад стало окончательно ясно, что в России наступила новая эпоха, и я связываю это с моментом, когда на заседании Государственного совета России разразилась дискуссия между президентом и губернатором Кировской области Никитой Белых. Услышав, что президент назвал автором какой-то идеи не его, а другого человека, Белых сразу написал в Twitter, что на самом деле автор идеи – он. Помощник президента Дворкович тут же рассказал об этом Медведеву, и тот мгновенно написал в Twitter, что, мол, нечего ему больше делать, Белых, как только во время заседания Госсовета писать в Twitter… Подчеркиваю: все участники сюжета написали в Twitter! Я думаю, что некий знак в этом есть.
Мне придется использовать термины «литературное поведение», т. е. корпоративное поведение человека, связанного с профессиональной идентичностью, и «форма литературной жизни», т. е. любое событие, которое организовано с участием носителей определенных типов литературного поведения. Толстый журнал, литературный вечер, литературная пресса – это все формы литературной жизни. Так вот, практически все формы русской литературной жизни за последние 30 лет можно разделить на три этапа: позднесоветский, постсоветский и, условно говоря, современный. Все они строго соответствуют своим параметрам. В советское время огосударствление литературной жизни было предельным: Союз писателей, министерство культуры, цензура, издательства были государственными при отсутствии их экономической целесообразности. В 90-е годы наступила бесцензурная вольница. Затем соображения экономической целесообразности убили эту вольницу, вернулась и цензура.
Все три стадии развития любой формы литературной жизни легко описать. Что такое литературный вечер в советское время? В Москве это вечер в Центральном Доме Литераторов, на полевом стане – встреча выездной бригады писателей с трудящимися… В конце 1980-х – начале 1990-х это чтения в Овальном зале Библиотеки иностранной литературы, несанкционированные и организуемые энтузиастами-непрофессионалами. А сейчас – опять профессиональные литературные вечера, которые являются частью проектов, каких в Москве и в других городах страны – десятки.
Издательства в советское время – это строгая государственная структура. Скажем, иностранную литературу издавали только «Прогресс», «Мир» и «Радуга», в промежуточное время возникли сотни тысяч частных издательств, а сейчас на издательском поле опять играют два монстра: АСТ и «Эксмо», которые в сумме выпускают до 70 процентов книг в России.
Молодая литература – тоже одна из форм литературной жизни. В советское время это совещания молодых писателей, в промежуточное – неформальные объединения вроде «Вавилона» Дмитрия Кузьмина, а сейчас снова несколько параллельных литературных проектов: премия «Дебют», Форум молодых писателей в Липках и так далее. И эти три стадии развития прослеживаются всюду, кроме интернета.
Рунет как форма литературной жизни возник на грани эпох номер один и номер два. Что означало появление Русского литературного интернета? Два вызова, две альтернативности. С одной стороны, альтернатива официальной, подцензурной литературе (вольница и отсутствие цензуры), с другой – вызов немодернистской, соцреалистической поэтике.
Второй мой тезис и, собственно, главный. Под литературным интернетом понимают очень разные явления, и как раз в выступлении Марины Адамович это прозвучало. Поэтому я предлагаю выделить три стратегии. Первая и третья – это крайности, а между ними – середина, но отнюдь не золотая.
Первая стратегия – использование сетевых текстовых стратегий, что приводит к возможности создания нового типа текстов. Такие тексты основаны на трех свойствах: гипертекстовость, интерактивность и мультимедийность. Это, конечно, элитарные литературные практики.
Вторая стратегия – традиционные тексты, которые не имеют установки на использование технических возможностей. Здесь – свое поле битвы: преодоление деления всех текстов на подцензурные и неподцензурные. Один из стимулов развития стратегии номер два – быстро и очень результативно разместить то, что раньше размещать было нельзя. Другой стимул – преодоление литературной власти толстых журналов. Карьера писателя, начиная с «Библиотеки для чтения» Смирдина и вплоть до «Нового мира» и «Знамени», была одинакова: чтобы стать автором книги, надо сначала стать автором толстого журнала. Преодоление толстожурнальной стратегии в пользу так называемой актуальной литературы – это стимул для появления текстов внешне совершенно традиционных, но борющихся с каноном.
Наконец, третья стратегия, противоположный полюс, – преобразование границ литературности. Словосочетание «массовая культура» я неохотно употребляю, я предпочитаю «низовую культуру», потому что она для меня – объективный фактор. Здесь само понятие литературности преобразуется так же, как и в стратегии номер один, только с противоположной стороны: если там элитарные
практики, то здесь эгалитарные: автором может стать любой. У этой стратегии тоже есть свои стимулы, и прежде всего – тот, что Сергей Юрьевич Неклюдов и ученики его школы называют постфольклором, а именно девичьи альбомы и прочие формы проявления нелитературной постфольклорной культуры; с другой стороны, это стихийные, полудозволенные в советские времена неподцензурные тексты вроде бардовской песни.
Наибольшим вниманием исследователей пользовалась стратегия номер один. Здесь есть канонические имена. Это, например, Роман Лейбов и его проекты «РОМАН» и «Сад расходящихся хокку», сайт «Сонетник» и так далее; все это основано на практиках «смерти автора». Этот сектор интернетных стратегий кончился не потому, что произошел регресс (поспорю с Мариной Адамович), а потому, что он не мог иметь никаких перспектив, как не мог иметь перспектив роман Джойса «Поминки по Финнегану»: дальше идти просто некуда. Возьмем проект «РОМАН». В результате годичного бытования в интернете возникло страниц триста абсолютно нечитабельного текста. Помните ситуацию: молодой человек влюбляется в девушку, опускает письмо к ней в почтовый ящик и, входя в подъезд, видит ее свидание с соперником. Что дальше? Люди думали, писали, и появился некий текст, который постепенно просто исчерпал себя сам. Все это можно наблюдать на сайте Netslova.ru .
Что произошло в последние 8-10 лет? Эгалитарная и элитарная стратегии, которые основывались на преобразовании самого понятия литературного авторства, сошлись и выделилась совершенно самодостаточная (опять поспорю с Мариной Адамович) область в интернете. Например, фанфики – движение дописывания книг или создания альтернативных версий. Мы здесь видим и продолжение проектов Романа Лейбова, Евгения Горного, Алексромы и других отцов-основателей, и ту самую низовую словесность, которая господствует на сайтах Stihi.ru или Proza.ru.
А вот вторая стратегия обособилась, здесь Марина Адамович права: действительно, интернет-стратегии обрели статус чего-то вспомогательного. Я бы не сказал, что это дублирование, но наибольшей популярностью пользуются сайты и порталы, которые служат лишь техническим средством доступа к тексту, – тот же «Журнальный Зал». Между тем в этом срединном, живом и очень динамично развивающемся секторе есть установка на сохранение традиционного авторства. Даже такой боец против традиционнной литературной власти, как Дмитрий Кузьмин, настаивает на сохранении приоритета авторского профессионализма в эпоху интернета, поэтому здесь можно тоже говорить о сохранении иерархии. Я бы даже сказал, что существует некая антиномия: с одной стороны, иерархии в стратегии номер два сохраняются, сохраняется статус профессионального авторства, в отличие от стратегий номер один и номер три, а с другой стороны, эти иерархии исчезают, потому что в последние годы абсолютно уничтожилась граница между литературным истеблишментом и актуальной литературой. Я могу назвать десятки авторов, которые публикуются и в «Новом мире», и в интернете, – например, Мария Галина; пропала разница между сетевой и журналистской стратегией, между направлениями толстых журналов, между поколениями; и вот эта антиномия отсутствия иерархии и ее подчеркивания в рамках стратегии номер два последние годы является определяющей.
И заключительный тезис: сама возможность презентации литературных текстов в интернете исключает дублирование. Я обозначу несколько проблем. Что такое нынче первая публикация? Публикация текста из блога в толстом журнале – это первая публикация или нет? Многие крупные поэты каждый день пишут в интернете, выкладывают стихи: Алексей Цветков, Борис Херсонский и другие. Дальше: в России обострились проблемы авторского права и формируется государственная монополия на держание электронных версий. Есть организации, которые пытаются заниматься цифровым рейдерством, убеждая библиотеки вузов, в том числе и нашего с Максимом Кронгаузом университета, что мы должны передать некоему посреднику наши электронные версии, а потом за деньги будем иметь к ним доступ. Правда, нам обещают и доступ к материалам других вузов, которые, в общем, нам не нужны. Одним словом, эта мнимая параллельность создает много совершенно новых проблем, которые раньше не существовали, в частности, вопрос о желании блогеров и интернет-писателей опубликоваться; мы видим много случаев параллельных, тот же Гришковец, который публикует материалы ЖЖ, Макс Фрай, наконец, Елена Элтанг, лауреат премии НОС.
Мы начинали с того, что Русский интернет как форму литературной жизни нельзя периодизировать, потому что он возник как альтернатива советскому огосударствлению литературы. Но парадоксальным образом форма литературных идентичностей в интернете имеет
прямое отношение к литературным идентичностям прошлого. Так, Дмитрий Галковский, автор «Бесконечного тупика», пытается в интернете выдать свои книги за самиздат. Он стремится оставаться маргиналом, неофициальным в том литературном поле, которое больше не делится на подцензурную и неподцензурную литературу. Другой пример – сайт Stengazeta.net, где публикуются участники разгромленной редакции журнала «Итоги». Здесь даже стилизация двойного противостояния, потому что в советское время стенгазета была хоть и литуемая форма литертурной жизни, но все же более или менее неофициальная. Понятно, что на этом сайте текст тоже воспроизводит ту идентичность, которая восходит к эпохе разделения литературы на подцензурную и неподцензурную. И последнее: есть система сайтов, связанных с творчеством Бориса Акунина. Их особенность в том, что это воспроизведение текстов полных академических собраний сочинений авторов, которые больше не издаются. Печатное полное собрание сочинений, где варианты намного превышают основной текст, себя изжило: например, за 20 лет вышло три тома Гоголя из 27 и окончено это ПСС никогда не будет. В интернете и эта форма литературной жизни воссоздается и обретает второе бытие.
Одним словом, интернет – то место, где воспроизводится традиционный литературоцентризм русской культуры. И «самая читающая страна в мире» остается самой читающей, но только в рамках стратегии номер три. Существует статистика о том, что в пространстве Русского интернета количество людей, посещающих литературные сайты, по сравнению с коммерческими, деловыми и прочими, в несколько раз превышает тот же процент во многих странах, скажем в Японии, Чехии, Германии. Так что здесь мы тоже видим, как та или иная матрица советской литературной эпохи именно в интернете обретает какое-то свое, дважды преломленное, бытие.
Максим Кронгауз. – Я видел себя на этом Круглом столе абсолютным маргиналом, потому что участвуют филологи, а я лингвист, и я собирался говорить не о литературном языке, а о том, чем он отличается от языка просто литературы. Но на этот раз я беру на себя функции обеспечить связность Круглого стола и прицепиться к Диминой байке о диалоге Белых и Медведева. Я хочу другую байку рассказать. Тоже о губернаторе, который пришел на прием в Кремль. На приемах, естественно, угощают. Губернатор положил себе зеленого салата и увидел, что из одного листка вылез червяк. Губернатор немедленно написал об этом в Twitter. А через несколько дней появился текст от имени Червяка. Мы видим, как переплетаются реальная жизнь и политическая, которая всегда была отделена от обычной жизни непреодолимыми перегородками, а сегодня переплетается с интернетом так, что невозможно отличить реальность от интернета. И Червяк – очень яркий пример виртуальной личности.
Вот и я буду говорить о виртуальной личности. Но прежде – два слова про Рунет. Такого мощного объединения русскоязычного населения Земли, как в Рунете, конечно, нет нигде. Наш Круглый стол называется Literatura.ru. Хочу напомнить, что в какой-то момент появилось довольно популярное слово «сетература» – и это была претензия на то, что мы имеем дело с неким отдельным явлением, которое отличается от литературы. Сегодня такой претензии нет. Некоторым сетераторам повезло, они пробились «в бумагу», другим не повезло, но все равно они не называют себя сетераторами. Перегородки между явлением жизни, явлением оффлайн, и явлением в интернете, явлением онлайн, уже нет. Литература едина. Есть те, кто пробивается и печатает свои тексты на бумаге. Один из самых известных, наверное, примеров – Дмитрий Горчев, покойный. Или тот же Гришковец. Он просто опубликовал свой Живой Журнал, такой простой способ создания литературы: взять и опубликовать то, что писалось в течение долгого времени в ЖЖ.
Мой сегодняшний герой – русская писательница Мэри Шелли. Cтатья о ней в Lurkmore.ru начинается так: «Мэри Шелли, урожденная Уолстонкрафт-Годвин, – трансгендерный виртуал…» Она появилась в 97-м году и была, по сути, первая женщина Рунета. Рунет 97-го года был очень приличным местом. Тогда писали те самые интеллектуалы, которых называют отцами Рунета: Лейбов, Носик. И вот ворвалась в эту компанию – тогда еще не знали, что она трансгендерный виртуал, – Мэри Шелли, enfantterrible Рунета, которая сразу стала писать очень развязно. В 98-м году она заняла первое место на конкурсе «Виртуальная личность». В чем заключалась ее виртуальность, по мнению устроителей конкурса? В том, что у русской писательницы не должно быть имя Мэри Шелли и не должна быть она урожденной Уолстонкрафт-Годвин. Вышла получать премию привлекательная женщина, ясно, что ее звали не Мэри Шелли, и это, казалось бы, свидетельствовало о виртуальности писательницы.
Однако все было не так просто. И через некоторое время стало понятно, в чем главные достижения Мэри Шелли. Первое – она написала «Манифезд антиграматнасти». Второе – она написала два фантастических романа, «Паутина» и «2048». Оба они опубликованы, хотя долгое время существовали только в Рунете.
Мэри Шелли повлияла на русский язык больше, чем другие деятели интернета, прежде всего своим «Манифездом», а в остальном – языком своих произведений.
МАНИФЕЗД АНТИГРАМАТНАСТИ
Мы прынцыпиально протиф так называимай «граматнасти» в Сити. Мы щитаем что конкурз ЗАЛАТАЯ КЛЯ(КСА) в сваей аснови пряма ВРИДИТ развитию русква изыка и рускай славеснасти, падвадя саздатилей уебсайтав к НАСИЛАВАНИЮ нашива раднова изыка с помащью спелчекирав и других филтрав убивающих все жывое, чиво есть в магучим нашым изыке.
Мы уверины что ни саздатили уебсайтав палучивших «аттлично», ни сами арганизатары конкурза НИ ЯВЛЯЮЦЦА ГРАМАТНЫМИ людми – проста у них харошие спилчекиры!
Па мери савиршенства кампютырных спилчекирав руский изык ишо болще патеряит сваих нипасредствиннасти и абаяния. Паэтому все художники рускава слова далжны бросить вызав убиванию нашива живова изыка биздушными автаматами! Галавный Принцып нашева великава движения ПОСТ-КИБЕР гаварит: «настаящие исскувство новава тысичулетия – это то что ни можыт делать кампютыр, а можыт делать тока чилавек!!!»
«Биз грамотичискай ашипки я русскай речи ни люблю!», писал наш лудший паэт Аликсандыр Сиргеич Пушкин, и эти слава мы бирем дивизом на наш флак В БАРЬБЕ С ЗАСИЛИЕМ БИЗДУШНАЙ КАМПЬЮТЫРНОЙ ПРАВИЛНАСТИ, каторую нам навязывают гацкие робаты-акуппанты!!!!
Ат имини WWW.FUCK.RU – Мэри Шелли, уражденая Уолстанкрафт-Годвин
«Манифезд» на 10 лет стал теоретической основой для искажения орфографии в Рунете. Это явление получило название «язык падонков» либо «олбанский язык». Я поясню, что «Золотая клякса» – это конкурс за грамотность в интернете, лауреатство присуждалось наиболее грамотным сайтам. Так вот, в «Манифезде» небольшая группа интеллектуалов, объявив своим принципом нарушение грамотности, буквально заразила массы. Старожилы интернета и сейчас любят пару слов написать в такой орфографии. Сохранились некоторые клише, например, превед, я креведко: молодой человек на лекции по физике написал это на поверхности стола, девушка тут же передала фразу в «цитатник» в интернете, и почему-то фраза захватила весь интернет. А отражала она, видимо, интеллектуальное состояние молодого человека на тот момент лекции.
«Олбанский язык» по структуре своей вызывает в памяти эксперименты, которые проводились в начале ХХ века и назывались заумью. Но если заумь была и осталась игрой небольшой группы творческих людей, то «олбанский язык» стал массовым явлением.
Второе достижение Мэри Шелли – два ее романа. Вот некоторые фразы из романа «Паутина»: «Все Новые Нетские – это хорошо забытые Старые Датские»; «Сетература отличается от литературы всего одной буквой: у литературы читатели, у сетературы чататели» (от слова chat). Слово «нетские» – очень интересное: когда появилась «сетература», шли поиски самоназвания для жителей интернета, предлагались «сетенавты», «сетяне» и «нетские», – от слова net (сеть). Ни одно из этих названий не закрепилось в русском языке, и причина та же, почему не закрепилось слово «сетература». Потому что оказалось, что в интернете живут практически все, круг этот постоянно расширяется, и не нужно специфических названий для жителей интернета, а скорее нужно название для жителей остального мира – типа «реал».
Вот пример плотного сленга: «Можно крякнуть ‘на раз’, но тогда сразу заметят. А для постоянного юза это не годится. Тут надо быть тише кулера, ниже драйвера. Например, узнать чей-нибудь пасс и втихаря его юзать». Это все жаргонные словечки: пасс – пароль, крякнуть – вскрыть чей-нибудь сайт и т. д. Мэри Шелли изобрела замечательное слово «худл» – специалист по «худлу», а «худло» – художественная литература.
Вообще интернет задал огромные масштабы ранее существовавшим узким явлениям. Приведу знаменитый пример игр ушаковского круга: как написать слово «аспирант» так, чтобы оно читалось правильно, а писалось неправильно. Самый неправильный вариант – «озперанд». Но в той игре участвовали всего три-четыре ученика. Другая игра – осваивание слова путем сближений его с другим словом, по смыслу никак с ним не связанным, но более знакомым. Этот прием стал почти обязательным при оформлении заимствований в жаргонах и сленгах. Ну, скажем, ICQ по-русски называют «аськой», e-mail называли «мыло» или «емеля». Из жаргона автолюбителей: «мерседес» – «мерин», «хонда сивик» – «сивка». Так осваиваются с помощью созвучий эти непрозрачные иностранные слова.
В заключение скажу, что, конечно, Мэри Шелли не существует, и определение «трансгендерный виртуал» означает, что придумал эту виртуальную личность мужчина – известный интернет-деятель Леха Андреев. То, что он называет себя Леха, – это полюсная пара к Дмитрию Александровичу Пригову. Пригов сам себя называл полным именем и отчеством и тем самым ставил в разряд классиков, а Леха Андреев, наоборот, занимается снижением себя как личности: он такой простой, «из интернета», хотя и главный редактор интернет-журнала. Он занимается не только проектом Мэри Шелли, он создал сайт Хайку.ру, где устраивал конкурс хайку. Мне кажется очень важным, что появление трансгендерного виртуала пришлось на эпоху конца 90-х, расцвет – на начало 2000-х, а в наше время фактически все это исчезло. Тот период был периодом глобальных изменений и в литературе, и в языке. Сегодня мы, конечно, пожинаем некоторые последствия игры с искажением орфографии, но нет ни новых виртуалов, ни новых языковых игр; сегодня интернет пережил период коротких штанишек и становится действительно средой коммуникации, тесно переплетающейся с реальным миром. Сейчас гораздо меньше игры, фантазии, креатива.
Татьяна Тихонова*. – В марте 2011 «Журнальному Залу» исполняется 15 лет. Для Рунета это огромный срок. ЖЗ представляет собой своеобразную федерацию толстых литературных журналов, договорившихся выставляться в интернете вместе. ЖЗ – не библиотека, а сайт, в основе которого лежит представление русского толстого литературно-художественного журнала как эстетического феномена русской культуры. Именно поэтому ядро ЖЗ составляют журналы, редакционная политика которых связана с вопросами художественной и интеллектуальной состоятельности публикуемых текстов.
Идея проекта возникла в компьютерной компании «Агама», которая занималась разработкой лингвистических программ. Эта компания была одной из первых, которая внесла свои технологии в только что начинавший создаваться Русский интернет. Но, как рассказывал директор компании «Агама» С. Королев, в интернет хотелось взять что-то человеческое, не одни голые технологии. Так возникло решение
построить в интернете Русский клуб, который представлял бы русскую культуру: литературу, живопись, киноискусство. А фундамент – технологии для интернета, в первую очередь технологии обработки русского языка и русского поиска. И ЖЗ явился отличным полигоном для тестирования этих технологий.
Три обстоятельства были принципиально важными и перспективными. Первым была почти девственная чистота Русского интернета в той его части, где могла быть представлена сегодняшняя литература. Второе – тогдашняя издательская ситуация: практически вся новая литература шла через журналы, новые издательства не хотели рисковать и не брали неведомые еще потенциальному покупателю тексты. Третье – большинство толстых журналов уже набирали для типографии свои тексты на собственных компьютерах.
Реакция редакторов толстых журналов была разная, от энтузиазма – до почти испуганного, нерешительного «нет». Были и такие, кто к сотрудничеству с интернетом отнесся предельно настороженно: они первыми сформулировали вопросы, многие из которых остаются без ответа до сих пор. Не повлияет ли свободный доступ к их журналам в интернете на продажи журнальных книжек, чем, собственно, и живы редакции? Как быть с авторскими правами? Какова будет защита выставленных текстов от искажения? Тогда проект ориентировался на представление журналов в виде развернутых дайджестов, то есть мыслился как способ продвижения и пропаганды журналов, в качестве некой дополнительной инфраструктуры при них. Через несколько лет работы, осознав, что читатели бумажные и читатели интернетовские составляют разные аудитории, «Новый мир», а за ним и большинство представленных в ЖЗ журналов решились на полнотекстовое представление своих изданий в интернете.
В марте 1996 года ЖЗ открылся. В составе его были «Новый мир», «Октябрь», «Знамя», «Новая Юность», «Арион», «Вопросы литературы», «Новое литературное обозрение» и «Дружба народов». Все они выставлялись в виде дайджестов, представлявших примерно четверть объема журнала. С апреля 1997 года начали выходить «Обозрения СК (Сергея Костырко). Современная литература в зеркале критики», то есть обзор критических откликов на журнальные публикации, представленные в ЖЗ. На очереди было создание сетевых развернутых версий журналов.
Развитие сетевой составляющей проекта мы продолжили на «ИнфоАрте». Был изготовлен новый дизайн сайта. На страницах «Нового мира» в ЖЗ мы начали пробовать форму «сетевого журнала» – выставляя и группируя материалы, не входившие в бумажные номера журнала. Завели, например, «Архив ‘Нового мира’», в котором впервые в интернете вывесили книгу «Воскресение Маяковского» Юрия Карабчиевского и поэтическую микроантологию «7 знаменитых стихотворений, впервые напечатанных в ‘Новом мире’», составленную Андреем Василевским.
В период «ИнфоАрта» посещаемость достигала тысячи читателей в день, и мы считали, что для такого «высоколобого» сайта это достаточно высокая цифра.
В 2000 году «ИнфоАрт» прекратил свое существование, влившись в компанию «Голден Телеком», в миру – «Россия-он-лайн». Естественно, мы ждали перемен. Правда, не таких радикальных, какие случились летом 2001 года. Однажды утром, придя на работу, мы обнаружили, что наш проект закрыт. «Россия-он-лайн» определилась, наконец, в выборе основной аудитории, а именно – современная молодежь, которая, по убеждению тогдашних менеджеров-идеологов компании, имела четыре базовые извилины в мозгу: музыка, секс, мода, спорт. Вот эти извилины и следовало обслуживать. ЖЗ для таких целей не подходил. Нам пришлось самим выбирать новое место для своего проекта. Был выбран «Русский Журнал». Вокруг этого популярного ресурса была уже собрана наша потенциальная аудитория. Более того, РЖ даже делал попытки помочь с максимальным расширением ресурса, оцифровав и выставив бумажные архивы всех представленных журналов, – и если бы этот проект был реализован, мы имели бы в Русском интернете уникальный по полноте и уровню культуры сайт, представляющий почти всю русскую литературно-журнальную жизнь за восемь десятилетий, так сказать, полнотекстово.
Накопленную за год работы аудиторию мы не растеряли. В 2001 году ежедневно в ЖЗ заходило до полутора тысяч читателей. В 2002 году «Журнальный Зал» получил Национальную Интернет-премию за лучший литературный ресурс года. Такое признание было для нас значимым. Ведь наряду с такими отзывами, как «один из первых профессиональных литературных сайтов», хватало и уничижительных. Дело в том, что литературный интернет был во многом детищем нового литературного поколения, и реакция на появление ЖЗ была реакцией на вторжение чужака.
С ростом популярности ЖЗ мы все чаще получаем от редакторов новых журналов предложения выставлять их издания. Это становится для нас проблемой. Регулярных литературно-художественных изданий, публикующих стихи, прозу, эссеистику и могущих претендовать на статус толстого литературного журнала, не менее 70. И, к сожалению, очень многие из них явно недотягивают до уровня тех изданий, которые представляет ЖЗ. На большинство подобных предложений мы вынуждены отвечать отказом. Если мы превратим свой сайт просто в библиотеку толстых литературных журналов, выходящих на русском языке, мы потеряем смысл существования ЖЗ. Однако это не значит, что мы закрыли «вход», у нас, естественно, будут появляться новые журналы из числа тех, что выходят в России и за рубежом. Сегодняшний наш адрес: http://magazines.russ.ru.
(Из зала). – У меня не столько вопрос, сколько комментарий – по поводу сохранности литературы в интернете. Потому что одно дело, когда что-то напечатано на бумаге, – рукописи не горят, а другое дело совершенно эфемерный мир интернета. Мы, кураторы славянских коллекций, находим такие электронные журналы, которые… бывает, что появляется несколько номеров, и потом они исчезают. Но сохранение этих журналов как культурного наследия очень важно. Мы пишем создателям этих сайтов в Польше, в России, в Венгрии, и нам никто не отвечает, как будто люди чего-то боятся. Как на них повлиять?
М. К. – Вряд ли кто-то чего-то боится. Я думаю, им просто непонятна цель. Вы говорите об эфемерности бумаги, но мне кажется, что интернет вечен, а бумага – нет. Да, были потери довольно неприятные, хоть и не необратимые. Я приведу пример: только что закрылся в России журнал «Русский ньюсуик». Сайт его заморожен самим издателем. Есть технические средства, позволяющие найти любой текст в интернете, по крайней мере за какое-то время; это обеспечивают поисковые системы, в частности Яндекс. Может быть, авторы этих сайтов просто считают, что и так все сохранится. Вторая причина (высказываемая мною как гипотеза) – это неурегулированность авторских прав, отсюда боязнь нарушить закон. В России уже было несколько крупных скандалов, связанных с авторским правом, один из них я назову. В какой-то момент было готово постановление об обязательной оцифровке всех выходящих в России книг и помещении электронных копий в специальное хранилище. Сегодня оцифровка очень простая вещь, потому что все бумажные книжки делаются на основе компьютерного варианта. Некоторые ведущие российские писатели написали письмо с протестом, потому что они считают, что если книга будет храниться хотя бы в одной электронной библиотеке, то будет тут же подпольно продаваться, и авторские права будут нарушены. В результате процедура, неизбежная в нашем цивилизованном мире, в России была приостановлена. Так что, мне кажется, здесь две основные причины: легкомыслие и неопределенность авторских прав.
М. А. – Вообще проблема сохранения бумажного, классического, архива – серьезная проблема. Денег нет, сколько архивов просто лежит в коробках и покрывается плесенью. Безусловно, оцифрованные архивы – это будущее. Но к такому будущему еще не готовы, я бы сказала, на государственном уровне. Потому что должна быть серьезная юридическая база. Единое хранилище – на чем оно основано, как им пользоваться? Номера нашего журнала с 1942 до 2000 года мы не оцифровываем по той причине, что не можем контролировать процесс соблюдения наших прав при тиражировании новожурнальных текстов. Мы предпочитаем лично работать с каждым автором.
Д. Б. – Это правильно, потому что есть примеры государственного рейдерства, когда что-то якобы создается для народа, хотя за всем этим стоят коммерческие интересы. Так что это дело святое, но сложное. Даже в том, что в будущем невозможно полное собрание сочинений нынешних писателей – нет черновиков, нет переписки. От палеолита больше артефактов, чем от нашей эпохи. По некоторым данным, в Microsoft’е доля средств, направляемая на конвертацию и сохранение, все время увеличивается и в прошлом году перевалила за 50 процентов. Но, с другой стороны, – почему я не могу уничтожить то, что написал, почему кто-то хранит это в кэше? Почему не могу сжечь второй том моих «Мертвых душ», если я так решил? Гоголь же это сделал. Это страшная вещь…
М. А. – Что касается «Паутины»… мне довелось писать об этом романе, когда он только появился в интернете. И, честно, я до сих пор убеждена, что это – небумажная проза… Максим, вы сравнивали заумь и «олбанский язык», и если вы не оговорились, я вам возражаю. Мы все время говорим о начале Русского интернета как об интеллектуальном, элитном проекте, когда люди почувствовали возможность создания нового типа текста и стали воплощать эту возможность в меру своего таланта. Так вот, заумь – это работа со словом, удачная, неудачная, но – работа. А «олбанский язык» – это речевой поток, некоторые американские коллеги говорят о фольклорной подоснове интернет-языка. Потому что фольклор – это тоже речь, а не слово. Именно в речи и проявляет себя массовая культура.
М. К. – Я не оговорился и сейчас объясню, что я имел в виду. Был такой футурист Илья Зданевич, он был известен в Грузии, в Петербурге, потом во Франции. Псевдоним – Ильязд. Он написал произведение под названием «Янко, круль албанский». Там тоже «олбанский язык». Очень похожие эксперименты с языком, но они отличаются от зауми. Это такая же игра, но только игра Зданевича и футуристов и модернистов – она, собственно, игрой и осталась. А «олбанский язык» – игра, которая овладела массами и стала речью, как вы говорите. То есть она была задумана как игра с языком, с орфографией, с системой, но потом это стало очень удобно для всех, потому что если человек пишет безграмотно – уже непонятно, игра это или незнание. Мне как-то пришло письмо, и там было написано: «извените». И я не знаю, как реагировать: то ли со мной играют, и я должен весело подмигнуть в ответ и тоже где-то исказить орфографию, то ли мой корреспондент действительно не знает, как правильно, и я должен этого тактично не заметить. С «олбанским языком» происходит следующее. Он лег на русскую массовую безграмотность, когда непонятно, игра это или нет. И есть положительное и отрицательное следствия этого явления. Отрицательное заключается в том, что выросло поколение абсолютно безграмотное, потому что оно росло во время этой моды и училось читать с экранов компьютеров. У них разрушен графический образ слова. Для них что «автор», что «аффтар», который «жжот», – равноправны. Другое важное следствие – все уже не играют, а как пишут, так и пишут, а безграмотных всегда больше, чем грамотных.
И еще одно очень важное следствие, его я считаю положительным: исчез стыд быть безграмотным. В интернете все пишут спотанно, и человек уже не боится сделать ошибку. Мои студенты говорят: непонятно, почему нельзя писать безграмотно. Им не стыдно. С точки зрения консервативного человека – это плохо, стыд потерян, а с точки зрения спонтанной коммуникации замечательно, потому что никто не стеснен никакими рамками. Абсолютная грамотность не очень нужна, надо просто уметь записывать себя.
(Из зала). – Однако потеря стыда и является следствием того, что люди безграмотны и привыкли быть такими. Я лично считаю, что русский язык кодовый. Он сложный, его нужно учить и надо очень много читать. Кто хочет, тот будет это делать. Я грамотная, но если мне кто-то пишет «превед», меня смешит эта игра. Или когда я общаюсь по Скайпу, у меня мало времени, и я пишу не «сейчас», а – «щас». Я знаю, как надо писать, но так быстрее. И если человек читает много, у него не разрушится графический образ слова. А если он только и висит на этих блогах, он будет безграмотным.
М. А. – Природа явления понятна. Вот другой пример. Переписываясь между собой, американские студенты пишут все слова сокращенно, делают фонетическую запись, а когда им нужно сдать эссе профессору, они проверяют спеллинг, правильное написание, на интернете, с помощью автокорректора. Такая правка не фиксируется сознанием. Целые поколения остаются безграмотными. За ними идут другие поколения, так формируется порочный круг.
Д. Б. – Я думаю, не следует либерально-интеллигентски сетовать на то, что грамотность утрачивается. Просто под влиянием совершенно определенных факторов меняется система квалифицированности языка. Мы дискретно печатаем тексты, в них куча ошибок, я свои письма перечитываю и просто не замечаю ошибок. А в бумажном письме я бы их не сделал. Пунктуация вообще исчезает из электронного письма. Потом… как проверять слово? «Экстримальный» – потому что есть проверочное слово «экстрим»… Таких примеров миллион.
(Из зала). – Сейчас можно говорить о массовости интернета. Будет ли в дальнейшем исчезать деление литературы на высокую и массовую?
Д. Б. – Это уже произошло. Достаточно посмотреть на стратегию крупнейших издательств. Этот процесс не затронул поэзию, потому что она не стала профессией. А что касается прозы и драматургии – то, о чем вы говорите, уже совершилось. Прозаик не может писать меньше одного романа в три года. Михаил Шишкин – пример того; он и хотел бы писать реже, но не может, потому что его перестанут издавать. Не может прозаик не появляться на рынке. Даже высоколобый. В России существует строгий фестивальный и премиальный цикл. У моих студентов висит календарь вручения литературных премий. В Москве проводится четыре фестиваля в год. Это требует продуцирования новых текстов, иначе тебя не будут издавать. Другие авторы есть, конечно, например, Санаев – автор одной книги, и его книга переиздается, но это исключение.
(Из зала). – По поводу бумажной и небумажной литературы. Вот Марина Адамович сказала, что «Паутина» – не бумажный роман. Как бы вы определили, в чем разница?
М. А. – Бумажный текст выстраивается по другим законам, нежели интернет-текст. Во всяком случае, в идеале так должно быть. Бумажный текст – это конструкция, где дистанция между создателем текста и читателем уходит в бесконечность. Да, это диалог, но диалог, растянутый в пространстве и времени. Интернет-текст выстраивается как интерактивный диалог, в котором читатель присутствует постоянно. Это первое. Второе… все-таки я с Максимом не согласна, потому что хорошая бумажная литература в идеале – это работа со значимым словом. А интернет-текст работает с речевым потоком, где высказывание, фраза, берется за единицу измерения. Это закон образования речи. Мне, кстати, жаль 90-х. Я человек консервативный, бумажный, но тогда, кажется, создавался новый механизм текстообразования, и это было интересно. Сейчас же скучно, и читаю я тексты с экрана только в силу того, что так быстрее (учитывая расстояния между США и Россией) и дешевле. Что там «Паутина»… Более чистый пример – Милорад Павич с его гипертекстом. Его вещи написаны для интернета. Для Павича принципиальна глубина пространства, возможность гулять по этому пространству; свобода построения текста для него важна концептуально, философски, потому что он воссоздает особый тип героя, проходящего сквозь века. Бумага не дает такого пространства. Можно, конечно, открыть книгу Павича «Внутренняя сторона ветра» и с той стороны, и с другой, и с начала, и с конца (как книга, собственно, и напечатана), но, согласитесь, все это как-то по-детски… И, в случае «русского» бытийствования текстов Павича, этот игровой момент оказался смертельным для писателя. Писателя-мыслителя, одного из самых интересных прозаиков последних десятилетий, ложно записали в эпатажники-постмодернисты, так и не прочитав его по-настоящему. Так что интернет был для него идеальным пространством.
М. К. – Я добавлю. Мне кажется, что у интернет-текста есть некоторые возможности воздействия на читателя, которых нет у текста на бумаге. Это, например, естественность существования в интернете гипертекста. Попытки создания гипертекста на бумаге были, и Павич – один из самых ярких примеров, я бы еще назвал Хулио Кортасара – «Игра в классики». Естественно, ни один нормальный человек не будет читать книгу туда-сюда. Гипертекстовость на бумагу плохо переносится. На бумаге ведь как: если то-то – «см. стр. такую-то», и так далее. Убого по сравнению с походом по ссылкам в интернете. И второе… Марина кое-что сказала, но я хочу дополнить. Диалоговость интернет-писателя с интернет-читателем. Интернетное произведение читается не само по себе, а вместе с читательскими комментариями к этому тексту. Простой пример, когда интернет-писатель взаимодействует с читателем, выкладывая главы по мере их написания, – писатель-фантаст Сергей Лукьяненко. Взаимодействие с читателем шло у него по ходу создания романа, он сразу получал отклики.
И еще одна особенность интернета: возможность участия писателя в споре с читателем. В интернете появляется какой-нибудь разносный отклик, писатель приходит и ругается с читателем или объясняется с ним. Я приведу пример. В интернете появилась маленькая рецензия на Дмитрия Быкова, отрицательная, но вполне корректная. Но в комментарии к ней автор написал: «Цель моя была – не распять персонально Быкова, он тут за пример взят… Но отчего же мягкость не проявить – ведь все ж человек не ворует, а стихи пишет, тем более, это у него не выходит». И все – абсолютно разрушается критическая ткань статьи, потому что в комментарии критик позволяет себе высказать более резкую мысль, чем в самом тексте. Если мы ищем какие-то аналогии, то можем вспомнить Льва Толстого и его комментарий к «Крейцеровой сонате», тоже меняющий представление о произведении. Но это единичный случай, а здесь – постоянное явление. Это конечно, разные вещи – диалоговость и гипертекстовость, и результат разный – в зависимости от того, какой критерий отрубается. Я поясню: гипертекст – это текст, который читается нелинейно. Художественное произведение обычно линейно. Некоторые способы нарушения линейности очень интересны, например детективы. Часто в конце, когда нам дают разгадку, мы, чтобы вспомнить детали, должны вернуться назад. Павич в это играл, Протасов играл и другие. Еще пример – энциклопедия, ее никто не читает подряд, и там статьи связаны ссылками. А в интернете появилась система гиперссылок, когда вы, встретив ссылку, уходите на нее, читаете, потом можете вернуться к основному тексту и дойти до другой ссылки, и так до бесконечности. Художественное произведение конечно, а интернет бесконечен.
М. А. – В этом – его творческое начало, которое мы перестали использовать. Он может и должен порождать новые формы, новые жанры. А классическая литература… классическая форма художественного текста – «бумажная» – мне представляется бессмертной. Классический текст останется, но он станет маргинальным, элитарным. Он, собственно, всегда и был элитарным…
(Из зала). – Количество людей, прочитавших «Войну и мир», неуклонно сокращается…
М. А. …слышали о парадоксе Зенона: почему Ахиллес не может догнать черепаху?.. Есть такое число, которое стремится к нулю, но никогда не станет нулем. Но это уже не про интернет.
Лос-Анджелес