Опубликовано в журнале Новый Журнал, номер 261, 2010
ВОСПОМИНАНИЯ. ДОКУМЕНТЫ
Эльда Гаретто
Штрихи к биографии
по письмам А. В. Амфитеатрова[1]
Эпистолярная часть aрхивa
А. В. Амфитеатрова (1862–1938) содержит переписку с сотнями корреспондентов –
представителями литературы, театра, журналистики, политических партий
дореволюционной России и русской диаспоры. Хронологически этот массив
охватывает больше сорока лет – с
Поскольку Амфитеатров провел почти всю свою жизнь в противостоянии господствующему политическому режиму (сначала царскому, а затем большевистскому), наиболее богатые информацией пласты его архива сложились за время двух эмиграций (первой – с 1904 по 1916 гг., второй – с 1921 до конца жизни).
Часть архива Амфитеатрова, относящаяся к егo жизни в России до 1904-го, была вывезена им за границу,
когда писатель после освобождения из ссылки[2]
получил разрешение уехать из России на лечение и поселился сначала во Франции,
а потом в Италии[3]. На восточном Лигурийском
побережье[4],
где Амфитеатров жил вместе с семьей, принимая многочисленныx
гостей из России и Франции, сформировался большой корпус его дореволюционного
архива, состоящего из рукописей его статей, сочинений, многочисленных писем и
содержащего богатую информацию о литературной и политической жизни России до
Послереволюционная часть архива начала формироваться сразу после бегства Амфитеатрова из Петрограда в 1921 году. За период второй эмиграции накопилась обширная переписка с русскими эмигрантскими писателями, общественными и политическими деятелями, редакциями периодических изданий Русского Зарубежья, представителями музыкального и театрального мира.
Среди наиболее значительных корреспондентов Амфитеатрова в эмиграции – большинство писателей Русского Парижа (М. Алданов, И. Бунин, Д. Мережковский, И. Шмелев, Тэффи, Б. Зайцев, П. Краснов и т. д.); представлены в архиве и другие центры Русского Зарубежья: Берлин, Прага, Варшава, Белград, Рига, Харбин и т. д.
В эмиграции Амфитеатров, прежний противник самодержавия, вступает в ожесточенную борьбу с большевистской тиранией, восстанавливая старые связи с кругом революционной оппозиции (В. Л. Бурцев, Б. В. Савинков)[7]6 и завязывая новые знакомства, которые приводят его к поддержке террористической организации «Братство Русской Правды»[8]7.
Вся переписка Амфитеатрова делится хронологически
на два обособленных корпуса (до и после
Интересно установить не только этапы формирования архива, но и историю хранения отдельных его частей до сегодняшнего дня.
Самый большой раздел, сосредоточивший в себе как
дореволюционные материалы, оставленные в Италии в
Надо также отметить, что существенная часть архива
и библиотеки Амфитеатрова была продана им самим в
Eсли мысленно объединить все архивное наследие Амфитеатрова в единый корпус, образуется богатейший источник информации о разных пластах литературной, общественной и политической жизни Pоссии почти за полвека.
В этом огромном массиве письма самого Амфитеатрова к его корреспондентам составляют только небольшую часть; среди них самыми объемными являются дореволюционная переписка c Горьким, письма к Бурцеву, охватывающие первую и вторую эмиграцию, большой корпус писем к Бунину, Тэффи[10], письма к Дон-Аминадо и новонайденные письма к русско-итальянскому писателю и переводчику Ринальдо Кюфферле[11]10.Oтдельные письма Амфитеатрова к другим корреспондентам хранятся в разных архивах России, Европы и США. Все остальные утеряны или недоступны. Но и из сохранившихся материалов и ответных писем разных корреспондентов встает очень яркая картина двух эмиграций Амфитеатрова.
Наряду с широким спектром статей мемуарного толка, публиковавшихся в различных периодических изданиях, как дореволюционных, так и, главным образом, послереволюционных, также – и недавно собранных в одной антологии[12], письма Амфитеатрова содержат много автобиографических фрагментов, которые, если мысленно соединить их в одно целое, могли бы составить весьма интересную «автобиографию в письмах».
Следует подчеркнуть, что параллельное изучение воспоминаний и эпистолярного наследия, при всей неравноценности дошедших до нас писем эмигрантов (Бунин, например, в старости говорил, что он «писал письма почти всегда дурно, небрежно, наспех и не всегда в соответствии с тем, что чувствовал», и просил их не печатать, не издавать), может представлять большой интерес, особенно когда это касается авторов, которые, как Амфитеатров, оставили такое богатство содержательных писем, передающих настроение эпохи. Действительно, его письма, как и письма многих других эмигрантов, пестрят воспоминаниями, сплетнями (неотъемлемая часть эмигрантской жизни), сведениями о собственном творчестве и реакцией на разные литературные или общественные события.
Первая эмиграция Амфитеатровa
началась летом
Началом «автобиографии в письмах» становятся его письма к жене Иларии Владимировне[13] (оставшейся в Петербурге в ожидании окончательного решения их дальнейшей судьбы), отцу, священнику Валентину[14], и отдельным знакомым[15]. В корреспонденции тех лет привлекает внимание уверенность Амфитеатровa в своем публицистическом даре, в своих способностях развернуть эффективную общеевропейскую кампанию против царизма. Надо сказать, что эту уверенность Амфитеатров сохранит и во второй эмиграции, несмотря на крайне неблагоприятные материальные условия его жизни в Италии.
Для французского периода первой эмиграции Амфитеатровa большое значение имеют его связи с М. М. Ковалевским, участие в его Школе общественных наук в Париже и увлечение масонством. В корреспонденции писателя сохранилось не очень много материалов, касающихся этого непродолжительного периода, о котором во второй эмиграции он будет отзываться крайне негативно.
В 1936 году он пишет Алданову: «…имею на совести смехотворный фарс посвящения 32 года тому назад в парижской ложе Космос. Затем присутствовал на двух заседаниях и одном банкете, после которых с разочарованием забросил эту игрушку и никогда уже к ней не возвращался. Вспоминаю этот эпизод своей биографии без малейшего удовольствия. Виденное и слышанное бесполезно и пошло»[16].
В начале
Стечение разнообразных обстоятельств побуждает писателя прервать свою бурную политическую и журналистскую деятельность в Париже и переехать в Италию.
В годы жизни в восточной части Лигурийского
побережья Амфитеатров продолжает следить за политическими событиями в России,
поддерживает контакты и ведет активную переписку со многими крупными
литераторами, журналистами, театральными и общественными деятелями своей
страны. Об этом свидетельствует обширная переписка с Горьким. Но главным
заниятием Амфитеатрова во время первой итальянской эмиграции является работа
над многочисленными романами. В
Любопытно, что пишет Ольга Синьорелли[19]
писателю Джованни Папини в октябре
Такие деловые цели присутствуют и в послереволюционной переписке, но приобретают другой характер. Письма Амфитеатровa 20–30-х годов свидетельствуют о желании поддерживать связь с русской культурой, с многочиcленными знакомыми и постоянно быть в курсе интересов широкого круга читателей.
Бежав в августе
По поводу «связей с фашистами» хотелось бы возразить исследователю Ольге Демидовой, которая в монографии о Русском Зарубежьe пишет, что Амфитеатров – типичный пример того, как писатель, обладавший в России высоким статусом, мог утратить его в эмиграции, «оказавшись в провинции или скомпрометировав себя участием в неблагонадежном издании, или поддержкой определенной идеологии»[24]. В опровержении такой оценки (не касаясь в этой статье вопроса «поправения» многих представителей первой волны русской эмиграции) можно указать на тот факт, что Амфитеатров был постоянным корреспондентом таких ярких представителей эмиграции, как З. Н. Гиппиус, Д. С. Мережковский, И. С. Шмелев, И. А. Бунин и других, с которыми до революции не имел никаких связей. Многие писатели, до революции очень далекие от Амфитеатровa по эстетическим взглядам, во время его второй эмиграции выражают Амфитеатрову большое уважение, видят в нем важного представителя эмиграции старой, хорошей традиции рубежа столетий. Показательна с этой точки зрения переписка Амфитеатрова с Вяч. Ивановым. Изысканный теоретик русского символизма, выдающийся поэт вроде бы не имел ничего общего с сатириком и фельетонистом, с представителем, так сказать, «массовой литературы». И тем не менее, пока шла переписка, Иванов, как пишет Джон Малмстад, «все больше открывал для себя художественный мир своего собеседника» и «восхищался мастерской прозой произведений своего корреспондента»[25]. Так что говорить об утрате прежнего, российского, «высокого» статуса, о «провинциальности» писателя не приходится.
В подтверждение подлинного уважения к нему
парижской эмиграции Пушкинский комитет во Франции, который координировал все
мероприятия, посвященные столетию со дня смерти Пушкина в
Основное содержание переписки Амфитеатровa с представителями русской эмиграции составляют отклики на публикации самого Амфитеатровa и его корреспондентов в эмигрантской периодике, размышления о судьбах, стратегии и тактике различных эмигрантских группировок, реакция на политические события, обмен книгами, просьбы о содействии.
Другая важная область деятельности Амфитеатровa в годы послереволюционной эмиграции связана с итальянскими издательствами, в которых он пытается устраивать переводы собственных произведений, а также других эмигрантских писателей (Тэффи, Шмелева, Алданова, Бунина и Ремизова). Почти целиком сохранившаяся двухсторонняя переписка Амфитеатровa с Тэффи и Буниным содержит очень много информации и позволяeт проследить это сотрудничество, начиная с первых контактов с издателями и заканчивая подробными обсуждениями гонораров, авансов, работы над корректурами. Роль Амфитеатрова как посредника между миром итальянских издательств и парижской диаспорой подтверждается также в переписке с Тэффи.
Серия писем, недавно обнаруженных в архиве Ринальдо Кюфферле и адресованных ему различными представителями русской эмиграции в Париже, подтверждает важную роль Амфитеатрова в распространении сочинений парижской русской диаспоры в Италии. Одновременно отдельные строки из ранних писем Амфитеатрова к Кюфферле дают представление о его собственных литературных пристрастиях: «Я не люблю мелких форм и рамок. Моя сфера – широкий бытовой роман реального содержания и отчасти публицистический. О направлении моем в романе можете судить по тому, что первый свой опыт в 1890 году я посвятил ▒памяти Стендаля’. <…> В юности увлекался Тургеневым; следы Вы заметите в некоторых главах 80-х годов, написанных лет на 10 раньше романа, в форме рассказов: решимость писать большой роман пришла ко мне поздно. Толстой меня изумляет, восхищает, но не тянет за собой, – м. б. потому, что я не люблю его как философа, богослова и публициста. Пред Достоевским преклоняюсь, но откровенно сознаю свое бессилие следовать за ним в его страшные глубины. Моими любимцами и учителями остаются гораздо менее известные Европе Писемский (самый правдивый из наших реалистов) и сатирик Салтыков-Щедрин. В литературе моего поколения более всех дорог мне гениальный ▒атомист’ А. Чехов, с которым мы когда-то вместе начинали писательское поприще в юмористических журналах»[26]
После
Такой же пессимистический тон характеризует и письмo к А. В. Руманову: «Я без большого газетного дела чувствую себя похороненным заживо <…>. Осточертело это безработное и бездоходное состояние – и выразить не могу до чего. Вся жизнь свелась к заботе о хлебе насущном в буквальнейшем и самом узком смысле сего слова, да и эта забота далеко не всегда удовлетворена бывает. Конечно, я сам виноват, что похоронил себя в итальянской глуши: уж очень мы с Иларией Владимировной любим Италию, да и дети с нею тесно связаны своею музыкальной карьерой. Но уж очень она, сама по себе, не кормежная страна. А существовать заграничным заработком было хорошо в старой, дореволюционной эмиграции, когда римскому корреспонденту ▒Русское слово’ при стеснениях военного времени платило огромный гонорар»[28].
Тема бедности проходит как печальный лейтмотив по всей переписке тех лет: «…продаем вещь за вещью из дома и изумляем кредиторов совершенным равнодушием к вчиняемым искам. Адвокат говорит, что до нового года выгнать нас из квартиры он не допустит, а там видно будет»[29], «…по оскудению в почтовой бумаге, пишу Вам на древних визитных карточках»[30], «…продают сегодня с аукциона значительную часть моего последнего имущества, так я от этой радости заперся в кабинет, где письменный стол и кресла еще мне принадлежат, и использовать их прилагаю старание»[31]. А вот пример ретроспективного автобиографического текста из переписки с Сергеем Горным: «[К]то-то в Варшаве изобрел миф моего двойного юбилея. В действительности же никаких моих юбилеев нет и быть им неоткуда. 70 лет мне исполнится только через полгода, а 50-летие лит[ературной] деятельности я и сам не знаю, с какого времени считать, но, во всяком случае, не с 1882 года. Первое нечто, похожее на литературу, я напечатал осенью 1884 года в ▒Русских ведомостях’. Сам же я считаю началом своей лит[ературной] деятельности год 1889, когда я окончательно расстался с оперой и принялся за писательство профессионально: раньше лишь время от времени дилетантствовал между делом. <…> Единственное утешение в сем конфузном приключении, что оно дало случай многим коллегам и читателям ознакомить меня со своими добрыми ко мне чувствами, причем я, с приятным изумлением, убедился, что меня знают, помнят и любят в гораздо большей мере, чем я думал. Я ведь насчет своих литературных заслуг большой скептик; тем, что сделал, мало горжусь, а больше огорчаюсь мыслями о том, что могло бы оно быть сделано лучше, и – сколько бы еще можно было бы сделать, и знаю – как, да уже дудки, поздно»[32].
Очень ярки и штрихи к биографиям других писателей, как, например, такой дифирамб Тэффи из переписки к Oцупу: «Да, на счастье, вдруг приехала и теперь гостит у нас милая Тэффи. Не знаю, как будет дальше, когда она уедет обратно, опять скиснем. А покуда взбодрила и оживила очень. Какое удивительное Божье созданье – на радость человекам. И умна, и душевна, и проста, и изящна, а уж об остроумии – что же и упоминать: сказано – Тэффи!.. К сожалению, приехала она к нам усталая и не слишком здоровая, да затем и наши крутые горки прибавили ей боли в почках, так что дня три она пролежала в постели, а теперь я сражаюсь с нею за срок отъезда. Ей хочется в Лозанну для встречи с дочерью, а я настаиваю, что – успеете, надо сперва совсем окрепнуть. Боюсь лишь, не слишком ли утомляем ее разговорами; намолчались ведь, да и Парижа не знаем, – так мыслимо ли не использовать этакий неисчерпаемый кладезь? Теперь я словно сам в Париже побывал: и люди, и обстановка – лепные. Талантище сидит – впрочем, не сидит, а непрерывно движется и сверкает, переливаясь цветами, – в этой женщине огромнейший. Жаль, что она уходит из ▒Возрождения’. Без нее газета совсем завянет»[33]. Такие цитаты дают нам четкое представление о том, что Амфитеатров и в своей личной корреспонденции использовал тот пестрый, богатый русский язык, который так ценила его читательская публика. «Что в той эмиграции, что в этой – мука стены клокочущей безнадежности».
Несмотря на разные отношения Амфитеатрова с адресатами, совокупность всех эмигрантских писем из его личного архива можно рассматривать как единый текст, из которого возникают десятки, сотни биографий и автобиографий, в живом диалогe между разными эмигрантскими центрами. Многие представители эмиграции, как и Амфитеатров, хранили все адресованные им письма, a иногда даже копии своих ответов, но, к сожалению, условия жизни эмигрантов и превратности истории не позволяли создавать многочисленные архивы. Поэтому особенно интересно и необходимо углубить изучение тех, что сохранились, и сделать их достоянием широкой аудитории.
Милан