Опубликовано в журнале Новый Журнал, номер 261, 2010
90-летие Русского исхода
«Нас разъединяет общий язык…»
Круглый стол НЖ, посвященный 90-летию Русского исхода
Заседание Круглого стола, посвященного 90-летию Крымского исхода Русской армии под командованием П. Н. Врангеля, проходило в здании Синода Русской Православной Церкви за границей. В дискуссии приняли участие: епископ Манхэттенский Иероним, викарий Восточно-Американской епархии; митрофорный протоиерей Георгий Ларин; Мария Йордан, Фонд содействия кадетским корпусам им. Алексея Йордана; Кирилл Гиацинтов, президент Ассоциации русских дворян Америки (RNA); кн. Владимир Голицын, член Совета директоров RNA, староста прихода Знаменского Синодального собора; Гордей Денисенко, председатель Нью-йоркского объединения зарубежных кадет; Александр Нератов, член Совета директоров RNA; Милица Холодная, гл. редактор «Русского возрождения», председатель Свято-Серафимовского фонда, дочь протопресвитера Александра Киселева; Игорь Холодный, член правления Общества помощи русским детям в Нью-Йорке. Круглый стол вела Марина Адамович, главный редактор НЖ.
Владимир Голицын. – Сегодня мы собрались в синодальном здании на Круглый стол, посвященный 90-летию Крымской эвакуации и началу Белой эмиграции. Марина Михайловна Адамович, главный редактор «Нового Журнала», будет вести наше заседание. Несколько лет тому назад, когда в Дворянском собрании был поднят вопрос финансово поддержать журнал, то мало кто из членов Дворянского собрания с ним был знаком. Но благодаря члену нашего Совета директоров, архитектору Александру Нератову, Дворянское собрание – президент его, Кирилл Эрастович Гиацинтов, сегодня здесь – начало поддерживать журнал. И я всем советую его читать и подписываться на него. Теперь предоставляю слово Марине Михайловне, пожалуйста.
М. Адамович. – Спасибо. Сегодняшний Круглый стол мы посвящаем удивительной дате – 90-летию Русского исхода, эвакуации Белой армии под командованием барона Петра Врангеля. 90 лет прошло с того момента, когда два миллиона русских беженцев покинули родину и рассеялись по миру. За это время они создали свою Россию, она так и называется – Зарубежная Россия, или «Россия в миниатюре». Русские эмигранты за границей восстановили структуру своей жизни, потому что осознавали, что они – не просто беженцы; что пределы родины они покинули временно и для того, чтобы вернуться. Они очень четко осознавали особую миссию, возложенную на них историей: сохранить свою культуру, веру, национальную идентичность для того, чтобы, сохранив и развив традиции русской культуры, вернуть их в Россию, когда она будет свободна от большевиков. По счастью, некоторым из них удалось дожить до этого дня. Но большинство ушло, передав свою надежду детям и внукам.
Русская эмиграция в ХХ веке совершила подвиг, – подвиг, который так и не был осознан мировой общественностью. В силу политических обстоятельств русская эмиграция так и не услышала слов, которых заслуживает любой, совершивший что-то богоугодное: слов благодарности. Поэтому я вижу цель нашей сегодняшней встречи в том, чтобы каждый из вас – а все вы принадлежите именно к Белой, первой волне русской эмиграции – каждый из вас помянул бы добрым словом ушедших и определил, как именно он понимает значение русской эмиграции для всей мировой цивилизации ХХ века и значение ее наследия для века ХХI и для России. Потому что мы все еще продолжаем нести в себе эту русскость и продолжаем работать над сохранением нашей культуры и нашей веры за пределами России. Спасибо вам всем, кто сегодня пришел и согласился принять участие в нашем Круглом столе.
Его Преосвященство Владыка Иероним, епископ Манхэттенский. – Значение русской эмиграции… Она существовала, конечно, и раньше. До Гражданской войны… Я недавно узнал, что мой предок выехал из России в XVIII веке. Но люди уезжали из России по разным побуждениям, большей частью просто искали новую жизнь, лучшие условия жизни. А когда случилась революция, тогда из России стали выезжать высокообразованные люди, духовно настроенные люди, патриотически настроенные. И этим русская эмиграция не только расширилась, но и получила более положительную окраску, хотя и случилось это по грустным причинам. Так что революция принесла минус самой России, но плюс для русской эмиграции. Так я на это смотрю.
К. Гиацинтов. – Представлюсь: Кирилл Эрастович Гиацинтов, рожденный во Франции, жил в Австрии, жил в Германии и уже более 60 лет живу в Америке, так что я типичный русский американец. И происхожу как раз из того слоя людей, о котором вы только что упомянули. Америка всегда гордится, что она – страна эмиграции. А из кого вообще формировалась Америка? Вначале – авантюристы, которые искали новые земли. Потом – религиозные диссиденты, кто из Германии, кто из Англии… Ирландцы, итальянцы… И в Америке сформировался такой дух: закатывай рукава и иди работай.
Русские же эмигранты после революции представили новый тип эмиграции в Америке. Это, главным образом, была интеллигенция. И это была первая, я считаю, массовая политическая эмиграция. Да, все, кто сюда приехал, принесли с собой культуру, принесли свои обычаи, религию и достойные профессии. Посмотрите в «Новом Журнале», о них много написано, – вы увидите, что многие русские стали профессорами, инженерами, художниками, музыкантами, поэтами. Но, надо сказать, я знаю по своим родственникам и знакомым: русская эмиграция в Америку принесла не тот смысл, что мы-де лучше всех других, – как сегодня некоторые эмигранты себя ведут, которые считают, что «эта работа недостойна меня». Старые русские эмигранты не жалели себя. Приехали сюда и пошли работать. Надо было мыть посуду – шли мыть посуду. Надо было построить церковь – строили… Я сам строил, мне было 15 лет, я особенно не умел ничего делать, но мне сказали: колоти молотком и построишь. Маленький город, где я родился, во Франции, там было, кажется, 3000 человек. Приехали русские, и русские начали делать – что? В первую очередь, возвели церковь, во вторую – создали хор, в третью – оркестр, начали справлять Пасху, Рождество и так далее. И все жили вместе… Эти русские не были русскими, которые сегодня делятся на украинцев, казаков, кто там еще есть… Все, кто выехал из России после революции, называли себя «русские». И мы, потомки русских эмигрантов, можем гордиться тем, что наши предки принесли в Америку. Кистяковский[1] был помощник президента Эйзенхауэра, были банкиры, была интеллигенция… часть своего знания, часть своего достоинства, своего старания принесли в Америку, чего большинство эмигрантов до этого не делали.
В. Голицын. – Можно только добавить, что как раз сегодня мы сидим в здании Синода, которое нам пожертвовал Сергей Яковлевич Семененко много-много лет тому назад. Он был банкиром и, благодарный за помощь, которую ему, еще в бытность его юношей, оказал митрополит Анастасий (Грибановский), глава РПЦЗ, в 1958 году купил для Синода особняк Палмера-Бейкера, и Архиерейский Синод переехал сюда, в восточную часть Нью-Йорка, в особняк на 93-й улице. Он как раз один из тех людей, о которых Кирилл Эрастович говорил: приехали сюда без ничего и сделали колоссальную карьеру, стали поддерживать русскую эмиграцию, и благодаря им до сих пор существует этот центр нашей Зарубежной Церкви.
М. Адамович. – Отец Георгий, а вы принадлежите к русской эмиграции Китая, которая уже после войны оказалась в Америке…
Протоиерей Георгий Ларин. – Я говорю по-русски благодаря родителям, в первую очередь. Папа был в Белой армии, в 22-м году прошла эвакуация остатков этой армии, так он попал в Китай, в Шанхай, женился на маме, которую нашел в Харбине, там тоже была русская эмиграция. Там мы все и родились: старшая сестра Татьяна, я, брат Серафим и младшая сестра Светлана. Мы были воспитаны в православной вере. Дома существовало такое правило: русский язык – обязателен. Когда детям исполнялось пять лет, они поступали в англоязычную школу в Китае. Я помню хорошо дни, когда я попал в школу: каждый говорил на своем языке – китайцы, поляки, немцы, – по-английски никто не говорил, но учителя настолько были хорошие, что очень быстро мы заговорили по-английски. А вот дома родители нам строго запрещали по-английски говорить. Почему так важно было сохранить русский язык? – Потому что это был путь сохранения веры. Еще мальчиком я понимал: чтобы быть русским, надо быть православным и церковным человеком. Конечно, у нас был пример – епископ Иоанн Шанхайский, человек святой жизни, который нам передал эту веру. И благодаря его молитвам всегда Господь нас как-то вел. В 1949 он сумел вывезти тысячи русских беженцев из красного Китая на Тубабао[2], а через два года помог в Америку перебраться. И все как-то через молитву сохранилось. В своей жизни я никогда ничего не планировал, совершенно случайно и в городок Наяк в Америке попал, где уже почти полстолетия живу и служу в храме. Уже почти полвека в Наяке работает приходская русская школа, в которой дети изучают русский язык, культуру и основы православия. Господь как-то вел, и детей нам с матушкой давал, и они, и все наши внуки, 9 человек, все по-русски говорят.
Цель нашей эмиграции, смысл ее я вижу в том, чтобы сохранить драгоценность нашей православной веры и сохранить язык этой веры. Потеряв веру, мы потеряем все. Какой смысл иметь русский язык и русскую культуру сами по себе? Нужно жить как православный христианин, и на первое место ставить не материальные блага, а именно как Иисус говорил: «Ищите же прежде Царства Божия и правды Его, и это всё приложится вам» (Матфей, 6:33). Этим я хотел с вами поделиться.
Мария Йордан. – Я немножко о другом буду говорить. В общем, в моей жизни ничего особенно интересного нету, но она является результатом того, чем, я считаю, именно и была русская эмиграция. Я думаю, что это первый раз в истории человечества два миллиона людей выехали из страны с единственным желанием вернуться обратно. Обыкновенно люди ехали для того, чтобы остаться в стране, и многие теперь делают то же самое. А то был именно исход народа, который хотел вернуться. И, я думаю, именно на это опиралась вся эмиграция; это было то, что двигало Белой эмиграцией. Вместе с русской Белой армией выехали все кадетские корпуса. Преподаватели и воспитатели не бросили детей, годами с ними путешествовали по всему миру; и в Египте, и по всей Европе разбросанные, они держали этих мальчиков вместе, находили для них приют, как-то устраивали, кормили, поили и продолжали учить. Если посмотреть на это все сегодня, – какая преданность была! Эти люди могли бы бросить своих воспитанников и начать устраивать собственную жизнь, но они были настолько преданы своему долгу, что в очень тяжелых условиях вытянули кадет, довезли их до Югославии, где воссоздали корпуса, дали образование кадетам и вывели их в люди. Вот эта жертвенность, я считаю, большую очень роль сыграла.
И потом, конечно, Церковь. Церковь стала якорем русской эмиграции. Она ведь не только духовным центром была, но и общественным, и бытовым. Вокруг храма всегда возникали всякие кружки, объединения. Помимо этого эмиграцией были созданы военные организации, русские скауты, «сокола». Мы все стояли лицом к России. Все эти люди вели себя так жертвенно! И надо сказать, не было разницы, кто ты по крови. Это правда, разницы не было. У моего мужа в классе были осетины, калмыки, но они все в тот момент были русские. Их общей родиной была Россия. Эмиграция носила характер самопожертвования. Посмотрите на все эти школы, институты, корпуса. Ведь этим людям почти ничего не платили, хотя они могли прекрасно зарабатывать, ведь король Александр I Карагеоргиевич дал возможность работать – даже без сербского подданства можно было работать на государственной службе. Но эти люди остались на нищенском жалованье преподавать детям, которых растили русскими. И они их вырастили такими русскими, как многие оставшиеся в советской России себя не чувствовали!
Я помогала восстанавливать в России скаутское движение в 1991 году, были организованы специальные скаутские курсы. Собралось там приблизительно 85 человек всех возрастов, люди, которые хотели работать с молодежью. Интересно, что меня назвали шовинистом русским. На что я сказала: знаете, я всю свою жизнь за границей защищала русских, но никак не думала, что приеду в Россию и мне придется и здесь защищать русских. Вы можете быть любой стране верны, и жить в любой стране, и уважать любую страну, но это не значит, что вы должны потерять свое «я». Я живу в Америке более 60 лет. Помню, у нас в начальной школе был директор, который очень хорошо определил: об Америке говорят всегда, что это плавильный котел, melting pot, но – нет, мы – симфонический оркестр, где каждый человек играет на своем инструменте. Если он хорошо на этом инструменте играет, так будет хорошая музыка. А если плохо будет играть, то и симфонии не выйдет. Поэтому совершенно не мешает быть и русским, и Америке преданным, верным гражданином.
Я считаю, что именно эта, Белая, эмиграция, заслуживает, чтобы ее знали и понимали. Потому что то были люди необыкновенные, люди, которые делали то, что они проповедовали. Обыкновенно у нас проповедуют одно, а делают другое. А тут они действительно делали то, что проповедовали. И, я думаю, это самая большая заслуга эмиграции.
Она была очень разнообразная, ее разбросало по всему миру, всюду были русские эмигранты, в свое время даже такой анекдот ходил. Какой-то богатый американец решил объехать вокруг мира и искал себе переводчика. Пришел к нему русский эмигрант, который всегда готов был любую работу делать, и говорит: я говорю на всех языках мира. И вот, значит, плывут они на пароходе, останавливаются в разных странах, и везде переводчик со всеми разговаривает, все устраивает… Наконец американец вызвал его к себе и спрашивает: скажите мне, как вы можете говорить на всех языках? Тот отвечает: я – русский эмигрант, вот я выхожу с парохода и кричу: русские эмигранты есть? – и всегда кто-то отзывается…
И это подтвердилось в моей собственной жизни. Мы жили пять лет в Санта-Фе в Нью-Мексико. И, конечно, там никого русских не было. Ну, мой отец устроил так, чтобы открыли приход в Денвере, где было немножко русских, и вот мы туда ездили. Но как-то раз мы взяли батюшку к нам, и моя мама говорит: надо в газету дать объявление, что будет служба, может, кто-то придет. Мама сделала пирог, думала – может придут 2-3 человека. А собрался 21 человек! Одна из Франции, вышла замуж за доктора-американца, другая училась в местном университете, третья за вождя индейского вышла замуж, они вместе учились в Гарварде… Вот так и собралось больше 20 человек русских – и где? – In the middle of nowhere фактически. Русские были всюду, и они всюду открывали первым делом приход. Мы объехали почти все штаты, я была всюду, кроме Аляски. И первым делом мы с мужем[3], приезжая куда-нибудь, брали телефонную книгу и смотрели, есть ли там православная церковь. Если есть, мы обязательно туда шли и сразу знакомились с людьми. Так что Церковь была объединяющей, и не только духовно, Церковь фактически за границей была всё.
Эмиграция, которая выехала после революции, сделала колоссальное дело. Мало того, что для себя, но и для всего мира: она всему миру рассказала о России. Когда никто не интересовался Россией, когда все только гадости говорили про Россию, только русская эмиграция, где-то в своих газетах, своих журналах, но писала правду о России. Это была, может быть, капля в море, но эта капля была, а если бы не было русской эмиграции, то и моря без этой капли не было бы.
В. Голицын. – Хочу добавить одну вещь. Ты говорила про мальчишек, которых воспитывали в кадетских корпусах. Я просто хочу назвать вам имена некоторых этих мальчишек: Владыка Антоний Женевский, Владыка Антоний Сан-Францисский, Владыка Антоний Лос-Анджелесский, митрополит Виталий… конечно, брат твой, который священником стал. Отец Владимир Шишков…
Гордей Денисенко. – Отец мой выехал, когда ему было 11 лет, он был кадетом Владикавказского кадетского корпуса. Я же – кадет 28-го выпуска, не окончивший корпус, к сожалению… Самое важное, что именно в Сербии нам дали возможность жить по-русски. И я скажу, что это не просто русскость, это славянская черта – держаться друг друга, и если вы поедете, например, в Чикаго, где славян очень много, – они все вместе. Собор в Лос-Анджелесе – да такого в Сербии нет! Именно то, что мы – славяне, мне кажется, как-то нас связывает. Король Алек сандр дал возможность жить и существовать так, как мы существовали бы в России. Вы знаете, что наши полковники ходили в Белграде, да и во всей Югославии, в своей царской форме. Генерал Адамович[4] ходил со шпорами. Вы можете себе это представить, предположим, здесь, в Америке? Он учил мальчишек с 11-летнего возраста.
Мне пришлось работать в 18 странах мира. И почти везде я находил кого-то из своих. В общем, очень интересно, что эта русскость за границей у нас осталась. У меня дети говорят и пишут по-русски.
М. Адамович. – Хочу продолжить ваше выступление. В нашем проекте «История русской эмиграции на культурных перекрестках ХХ столетия» июньский номер посвящен как раз русской эмиграции в Сербии. Король Александр и сербская Церковь совершили невозможное: это единственная страна, где разрешили независимое существование Русской Православной Церкви – на территории, где существовала сама Сербская Церковь; да и Русская Православная Церковь за границей была рождена именно в Сербии ровно 90 лет тому назад. Этот славный юбилей мы будет праздновать в декабре 2010. А сколько дала русская эмиграция той же Сербии! Королевство СХС было создано в конце 1918 г., и буквально через несколько месяцев первые пароходы с русскими эмигрантами уже пришвартовались к его берегам. Эти люди фактически выстроили молодое славянское государство – работая и в шахтах, и в медицине, и в науке; зачинали театр и кино Сербии, и живопись, и архитектуру… Так вела себя русская эмиграция, по-моему, во всех странах. Русский Харбин, Русский Париж – это страницы мировой культуры, мировой истории. То же было и в Соединенных Штатах: профессор Гарвардского университета Михаил Карпович заложил основы российской историографии в стране, Игорь Сикорский – это американское авиастроение, Зворыкин – телевидение, и так далее.
Князь Александр Александрович Трубецкой прислал мне из Парижа информацию о мероприятиях, посвященных 90-летию Исхода Русской армии из Крыма. В конце ноября собирается конференция, летом, 14-25 июля, был организован морской поход по местам памяти Белой эмиграции. 350 человек, из них, правда, всего 60 – потомки русских эмигрантов… Они посетили Севастополь, Стамбул, Лемнос, Бизерту… Кстати, наиболее известные архитектурные достопримечательности Туниса были созданы именно русскими эмигрантами.
Но вот что я хотела бы отметить: я с интересом прочитала материалы об этом походе. Два из них привлекли мое внимание. Во-первых, господина Келина из Праги, потомка Белой эмиграции: дав подробный отчет о походе, о встречах потомков старых эмигрантов и россиян, он признается: понять друг друга было непросто. Второй текст – статья российского журналиста из популярной газеты «Московский комсомолец» (все еще – комсомолец…), «Поручик Голицын, давайте вернемся». В советское время молодежь пела такую песню: «Поручик Голицын, достаньте патроны, корнет Оболенский, надеть ордена!..», романтизируя Белую эмиграцию часто не от реальной духовной близости с Белой идеей, а от нехватки исторической правды в советское время, от ощущения неестественного обрыва истории… Это желание соединить обрывки воедино, понять – оно, безусловно, сохранилось в России. Но – вернусь к статье. Журналистка пишет об «адмирале Врангеле» (наверное, с Колчаком перепутала), о том, как из уст потомков галлиполийцев она услышала песню… приамурских партизан. То есть гимн дроздовцев. Но девушка уверена, что это гимн красных партизан на Дальнем Востоке. Примеры можно множить… Суть в чем? – Недостаток исторической правды. И сотворение мифа, мифа своеобразного, который должен вписаться в структуру того сознания, менталитета, в котором существует сегодня современная Россия… Мне кажется, это вообще характеризует наше время: не добиться правды истории, а – пристроить ее, эту историю, под себя. Как сделать, чтобы вышла на поверхность настоящая правда о Белой эмиграции, чтобы состоялся реальный диалог между эмиграцией и Россией?
К. Гиацинтов. – Мои дедушка[5], бабушка, три дяди и тетя и все их дети жили и работали в Загребе. Так что в Хорватии, как в Сербии, тоже было очень много русских. Дедушка, бывший полковник царской армии, воевал еще на японском фронте, жил до 96 лет в Загребе. Сыновья все учились в корпусе, все – как будто происходило в России… Мои родственники чувствовали себя очень хорошо в Югославии, хотя, конечно, они жили бедно, никакой поддержки не было. Мой дедушка-полковник стал сапожником. После эвакуации в Дарданеллы дедушка, чтобы прокормить семью, начал чинить сапоги. Русские вообще не стеснялись браться за какую-нибудь грязную работу. Этот старый дворянин, прежде человек высокого положения, начал делать и чинить сапоги…
Здесь говорили, почему мы все остались русскими, как мы есть. Но не такими, которые могли бы вернуться и жить в Советском Союзе. До конца Второй мировой войны все мы жили тем, что когда-нибудь коммунизм будет свергнут, мы вернемся домой. Я знаю многих из поколения моих родителей, кто так и не отказался от российского подданства, в том числе мой отец. В конце концов в 1990 году он умер; в 1970 он хотел поехать в Россию и для этого получил американский паспорт. Он согласился принять американское гражданство только тогда, когда на интервью служащий департамента сказал ему: знаете, мы очень рады вашему присутствию в Америке, мы знаем, что уже 40 лет, как вы выехали из вашей страны, вы – настоящий русский человек, и вы можете привнести достоинство вашей страны в нашу страну. И тогда мой отец сказал: если так, я могу стать американским подданным, чтобы поехать в Россию. К сожалению, ему это так и не удалось из-за болезни, а потом он скончался.
Мы с младшим братом, которому сейчас уже 75 лет, говорим на четырех языках, в том числе, чисто, по-русски. В каждом языке бывает такое особое слово, которое как раз выражает то, что вы хотите сказать, может быть, точнее, чем на другом языке. Так что если кто-то слышит, как я со своим братом Колей разговариваю, смотрит с удивлением: а на каком языке вы говорите? А мы все понимаем.
Любовь к России, преданность России, русской религии – это было одной из самых, можно сказать, главных черт нашей эмиграции, ее флаг. У меня в России сегодня две компании, я там часто бываю, но я бы сказал, что в Россию не стремлюсь. Выросли другие поколения, люди иначе думают и живут. Мы, отчасти, – своеобразный «аппендикс»; мы остались в мире, в котором обитали наши предки. Меня каждый раз удивляет, насколько советской системе удалось уничтожить прошлое. Но, с другой стороны, я даже горжусь, что после полного загнания Церкви в России, после концлагерей, расстрелов, Россия открылась, и люди вернулись к православию. Нет, я не знаю никакой другой страны, где такой разгром был религии…
Александр Нератов. – Я родился в Нью-Йорке и вырос в Нью-Йорке. Но я принадлежу русской эмиграции. Хотел вернуться к теме первой волны эмиграции. Ее особенность – это ее временность. Эти люди уезжали, чтобы вернуться, и, таким образом, главная цель первой эмиграции – сохранение. Не создание чего-то нового, а именно – сохранение и формирование организаций и других структурных элементов, которые помогут сохранить культуру, язык, понятие русскости. Центральную роль в выполнении этой задачи играла Церковь. Не только церковную, но общественную роль. Скажем, церковные школы, летние лагеря, которые поддерживали светское знакомство молодежи, балы русские – например, кадетский бал, дворянский… Это была возможность съехаться из разных мест, чтобы познакомиться, сдружиться, создать семью. И цель – та же: сохранить институции, организации, которые удержали бы русскость для возвращения в свободную Россию.
Русские, которые работают здесь, уже, скорее всего, не вернутся. Хотя некоторые дети и внуки эмигрантов первой волны уехали в Россию. Но физическое возвращение – не главная цель. Цель была именно передача в Россию того, что мы сохранили. Сейчас эмиграция с этим и столкнулась: определить возможности правильной передачи того, что мы сохранили. Не буквально – книг, архивов, хотя это тоже можно, но – передача традиции, знания, памяти, русского языка, веры, – вот пакет того, что сохранилось. А как его передать, чтобы все это продолжалось уже в России? На мой взгляд, для русской эмиграции, для истории русской эмиграции, – не самое важное, что из нее вышли Баланчин, Сикорский, которые, конечно же, много вложили в мировую культуру – и это было замечательно, – но эти люди, скорее, деятели тех стран, в которых они жили и работали. А вот для истории эмиграции важнее кадетские корпуса, приходы, местные организации, – все это сыграло главную роль, чтобы оставаться русским и жить в русской культуре.
Милица Холодная. – Так как уже много было сказано, мне остается согласиться со всеми предыдущими ораторами. Но вот я сидела и думала: все, что мы говорим, – ясно и близко, мы во всю глубину понимаем друг друга. А вот когда попадаешь в Россию, разговариваешь с русскими людьми, очень многое совсем не понимаем. Мы – их, а они – нас. Как будто и факты всем известны, а что этот факт значит – по-разному воспринимается и понимается. И, мне кажется, мы – бренные остатки великих своих предков, которых уже, к сожалению, нету. Но наша обязанность – принести в Россию понимание того, чем была эмиграция. Вот, например, конкретные такие вещи. Мой отец[6] умер в России, но когда он еще был жив, я привезла его облачение в Россию, думала – поделюсь своим сокровищем. Все помотрели и сказали: «Боже мой!.. В таких, простите, тряпочках у нас не служат…» И теперь мне говорят: «Давайте устроим маленький музей, где жил отец Александр, повесим это облачение, пускай люди посмотрят, в каком облачении служило духовенство». А облачение отца Александра не отличается от облачения большинства священников здесь, и мы с трепетом и с любовью относимся к этому. Или, например, наш иконостас. Отец Александр привез его в Россию. Он хотел перевезти церковь отсюда в Москву. А там на иконостас смотрят и говорят: он нам не подходит. Наш-то иконостас – весь деревянный, а в России все золотое! В общем, искали-искали храм, наконец приехал какой-то священник из деревни и говорит: «Ах, отец Александр, вы не беспокойтесь, я нашел золотую бумагу, мы его обкрутим золотой бумагой, и все сойдет»… Вот такого рода непонимание… – и приходится объяснять, почему эмигранты не считали позором быть бедными, почти нищими. Почему вот эти учителя юных кадет не требовали большого жалованья. Не из-за лени, а как раз наоборот.
М. Йордан. – И жили мы всегда скромно. В России хотят, чтобы все в их жизни было «фирменным», как в рекламе. А своим детям я говорила: не это – главное; а уж что касается одежды, вообще все просто: вот секонд-хэнд, носите… мой младший сын Борис[7] как раз, в частности, и получал все после всех, и однажды он сказал: «Мама, ну когда-нибудь будет что-нибудь новое?..» Да, им в России трудно понять, что моя бабушка гувернанткой работала… Непонимание есть – но нужно пробовать объяснять. Рассказывать о своей семье, о себе, о родственниках…
М. Холодная. – Да, но проблема только в том, что нас-то уже мало, а их много.
Г. Денисенко. – Мы с этим столкнулись, когда начали встречаться с российскими военными по поводу организации там кадетских корпусов. Это ведь они нас нашли. А почему? – Потому что они хотели получить то, что им не давал Советский Союз. И их армия. Приехал, например, к нам такой полковник Исаков – может, у него были большие вопросы раньше, но он стал плечом к плечу с нами в строй. И затем был генерал Дроколев, были другие. Помню, Владимиров был у нас – и вот перед тем, как начать собрание, поется молитва и все крестятся. Так вы знаете, он уже на втором съезде в Екатеринбурге крестился! А ведь мог бы этого не сделать. Мы его переделали. Или тот же Исаков – первый раз, когда мы встречались, он начал с того, что «я коммунист и атеист». А потом чуть ли не церкви строил и реставрировал.
Игорь Холодный. – Хочу добавить: здесь говорят, что нас сохранила Русская Православная Церковь. Да, она нас сохранила. Но еще есть другая вещь, которая нас объединила. Это советская власть. Здесь все были антисоветчики. И все объединялись под Церковью против советской власти. И когда в 90-м году советская власть пала, потомки тех двух миллионов, которые хотели вернуться, не вернулись. Почему? Почему мы не вернулись? Уже 20 лет, как нету советской власти, я знаю только двоих людей, которые вернулись и живут в России. Это вот отец Александр, который жил и умер там, и Пушкарев, председатель НТС…
(реплика): Ну, еще многие вернулись…
От двух миллионов нашлось 10 человек! Почему мы раньше не вернулись на родину? Это же наша родина. Почему мы не возвращались 20 лет назад?
К. Гиацинтов. – …не потому, что мы – не русские, не потому, что там хуже или лучше живется, мы смогли бы приехать из Америки туда с нашей social security и жить вполне прилично. Но я вам скажу, почему я считаю, что невозможно вернуться и там жить. Это совсем по другим причинам. За годы, сколько был коммунизм, люди совсем переменились. И, как правильно тут сказали, они думают иначе. Трудно сказать, кто иначе думает – мы или они. Но мы понимаем одно, они понимают другое. Когда вы приезжаете туда из-за границы, во-первых, настоящая жажда узнать, кто вы такой, что вы такое, откуда вы, что вы можете сделать… Это жажда настоящая, люди очень заинтересованы. Но дело в том, что учить мы их не можем, потому что мы откололись, а они остались внутри. В центре России – те, которые там живут, а не мы. Как я говорил, у меня в России – фирма, работают молодые… первые годы было очень трудно, потому что советские люди отвыкли работать свободно. В Советском Союзе даже пословица была: мы делаем вид, что мы работаем, а они делают вид, что они нам платят… Теперь же там выросло новое поколение.
В. Голицын. – Нынешним эмигрантам оказывают здесь, в Америке, сильную социальную поддержку… Я знаю многих, которые работали у нас в банке. Их родители получали велфэр с первого дня, получали квартиры. Мы же, когда приехали… Мой дед был до революции предводителем Дворянского собрания в Москве[8]. Здесь он работал бухгалтером. Мать моя, когда приехала в Америку, работала в прачечной. Отец в больнице горшки выносил… никакой поддержки не было. Я вам приведу пример. У меня в банке работала одна из новых эмигранток, между прочим, по фамилии Миллионер… Она жаловалась: какой ужас был, когда мы эмигрировали в 89-м году… Я ей говорю: моя мать так же работала, и отец, у нас тоже ничего не было; вообще, если человек не шел работать в первый день, он голодал. А Миллионер мне в ответ: вы не понимаете, – знаете, с каким трудом нам удалось рояль вывезти в Америку?.. Объяснить ей, чем была наша эмиграция, – невозможно.
И. Холодный. – Да, конечно, мы пережили очень сложное время. Но прошло 20 лет, за которые мы могли сделать в России так, как мы
бы хотели. А мы ничего не сделали. Я не вижу, чтобы эмиграция участвовала в жизни современной России, бывшего Советского Союза.
В. Голицын. – Сейчас больше ста кадетских корпусов, скауты по всей России. Может, недостаточно, может, это маленький кусочек, но я не думаю, что мы не старались. Насчет переезда… – нет, я не хочу переезжать в Россию…
И. Холодный. – Политическая организация НТС – она работает в России. Издает журнал.
М. Йордан. – НТС всегда работала… Но, видите ли… Мой муж, – всех, кто знает его, наверное, это шокирует, но все-таки я расскажу. Для него, скажем, красный флаг был всегда красной тряпкой. Таковой она и осталась до самого последнего момента его жизни… Но! За все годы, что он в России работал, и работал много, и ездил всюду, корпуса создавал… он постепенно начал понимать, что вот этот флаг – красный, с серпом и молотом – для тех, которые умирали с этим флагом во время войны, что-то значит. И это понимать тоже надо. Он перестал их осуждать за то, что для них по-настоящему дорого. Понимаете, в некоторых случаях можно что-то объяснять, можно много говорить, возможно, умом они и понимают, но сердцу их это дорого. И мы не можем это игнорировать.
М. Холодная. – Все очень-очень сложно. Кто-то умирал с красным флагом, допустим… А то, что Ленинский проспект остается Ленинским и это никому не мешает? Почему не убрать статуи советских вождей? А это не разрешают.
М. Йордан. – А кто-нибудь просил?
М. Холодная. – О, конечно, все время! Требуют очень многие! И не убирают.
М. Йордан. – Да и Ленин на Красной площади… Вот этого я никак не могу понять.
К. Гиацинтов. – Мы учить их ничему не можем, у них другая система жизни, другое образование, другие привычки. И мы можем только к этому присоединиться, и было бы очень неправильно, если бы мы все вдруг начали поучать: это так надо делать, это не так… Чем бы это кончилось…
В. Голицын. – Пример из нашей банковской жизни. С 91-го года мы устраивали семинары в Москве, в Петербурге, потом в Алма-Ате и в других городах. И никогда не говорили: мы приехали вас учить чему-то. Хотя сама система банковская в России только начинала трансформироваться из старой государственной системы в новую… Но мы говорили: мы приехали вам показать альтернативную систему – так, как к вам приезжают немцы, французы; мы приехали к вам как американцы – выбирайте сами. И что я еще хотел добавить: я часто выступал там – и знаете, что интересно: я говорю по-русски, они говорят по-русски, но мы друг друга не понимаем. Слова те же самые, но понимание другое… Скажем, они не понимали, почему я в церкви все время. Телефонный звонок на работу – «а он в церкви сейчас». Им в голову не приходило, почему это нужно…
О. Георгий Ларин. – Хороший пример. Они так смотрят на вещи… Конечно, разные условия были, поэтому разные взгляды. Но мы можем поделиться своим опытом, не «научить» кого-то, просто – поделиться…
И. Холодный. – Я еще добавлю. Отец Александр с 1990 года жил в Донском монастыре, и у него был там приход. Когда кончалась служба, он выходил из церкви, и к нему подходил народ. И он шел 200 метров часа два. Потому что люди подходили к нему, и они беседовали о России, о жизни… И, кроме того, у нас был кружок, который, кстати, все еще продолжает собираться в Донском мона-
стыре. И там слово «Власов» – не анафема. Не очень-то его знают и, вообще, не очень любят, но знают, кем был отец Александр, и потому стараются прислушиваться к нам. Так что один человек очень много может сделать.
Владыка Иероним. – Да… Как говорят, мы – люди, которых разделяет один и тот же язык.
М. Йордан. – Мы другое все-таки поколение. Нужно учесть одну вещь. Вот я смотрю, мои родители, которые молодыми выехали из России, совсем молодыми… у них, скажем, у матери, была тоска по родине – такая настоящая тоска по родине, именно по самой земле, по природе. У отца этого не было. Но я думаю, что если бы то поколение, которое уже ушло, если бы они вернулись в Россию, особенно в первые пять лет перестройки, я думаю, они бы быстрее нашли общий язык. Я думаю, что у наших дедушек, бабушек, даже родителей, больше было бы общего со своими сверстниками в России. Нас разделяет уже само время. Сколько поколений прошло в России за 80 лет с 1917-го? Для того, чтобы вернуть прежнее, нужно столько же поколений сменить. Мы можем говорить, стараться, писать – там, кстати, все просят русскую литературу, которая выходила за границей, – но это требует огромного времени. И мы не должны ожидать ничего другого. Потому что – правда – люди другие. Да и мы другие – иные, чем наши дедушки и бабушки… Понимаете? Вот, скажем, мой брат. Он воевал в Корее, пошел воевать против коммунистов, и он был этим горд. Он воевал как американец, и если бы это была война против коммунистов в России, я думаю, он бы пошел тоже. Понимаете?.. Так что это очень тяжелый вопрос…
М. Холодная. – Нет, все-таки нужно время, чтобы понять друг друга. Был у меня там насчет Власова разговор. В России до сих пор сильно празднуется День Победы – весь остальной мир забыл, а там искренне празднуется. Сейчас не помню, какой это был юбилей… да, 50 лет окончания войны, в 95-м было, и вот поднялся разговор, и я им говорю: знаете, только что за столом вы крыли советскую власть, – все, что было при советской власти, вы это осуждаете. Почему вы тогда осуждаете Власова, который, попав за границу, понял всю ложь советской власти? Он ее увидел и готов был с самим чертом, простите, идти, но против коммунистов… Я еще девочкой помню советских военнопленных в лагере, мы жили рядом, в Германии, и там бедные эти солдаты русские – их же кормили из милости все остальные, потому что они не получали никаких пайков от своей страны через Красный Крест. Ведь Сталин всех, кто попал в плен, объявил изменниками родины… А когда всех военнопленных распустили после войны по домам, русские разбежались… только Церковь их приняла – и они потихоньку возвращались к Церкви. Потому что знали, что священник их не выдаст, они к нему шли и постепенно, вот так, возвращались к жизни… Они боялись, знали, что их ждет на родине. Уже тогда знали…
А. Нератов. – …очень болезненная тема войны с Советским Союзом, войны с коммунизмом. Еще одна тема, которая объединяет русскую эмиграцию и первой, и второй волны особенно… И, конечно, эта же тема разделяет сегодняшнюю Россию. Которая по-своему перерабатывает историю. А по поводу возвращения в Россию… я не исключаю для себя возможности вернуться в Россию. Но это вопрос иной, чем вопрос сохранения здесь русскости, культуры и так далее. Одно – возможность сохранить здесь и дать или не дать возможность быть принятым в России. Люди, которые выросли здесь, не так быстро найдут свою роль там. 20 лет прошло с начала серьезных перемен в России, и я, к примеру, постепенно нахожу для себя некоторое применение там. Я архитектор и знаю, как перестраивать города. К примеру, в Москве, где страшные пробки и огромные градостроительные проблемы, я начинаю как-то объяснять, как мы решили эти проблемы здесь, в Америке, как избежать ошибок, которые мы уже научились здесь поправлять, а там их только начинают делать. И в этом мы можем быть России полезны.
И вопрос Власова. До Второй мировой войны было много людей против коммунизма. И, слава Богу, войны с Россией никогда не было после. Я бы был в призывном возрасте– не знаю, что бы я делал. Открыто этот вопрос передо мной не стоял никогда. Но и без войны русских военных из РОВСа просто крали агенты НКВД и убивали, война продолжалась и после революции, и после Второй мировой войны, так что мой дед по матери и Керенский вместе организовали такой Координационный фронт по борьбе с большевизмом, вместе участвовали в антикоммунистическом движении[9]. И это тоже надо знать, помнить и изучать постепенно.
Протоиерей Георгий Ларин. – И важно, что вопросы не должны нас разъединять. У них история своя была в это время, они защищали свою родину. Шли немцы, которые грозили им крахом, уничтожением, и они думали, что все, кто помогает немцам, – это враги их. Кстати, подобный исторический пример есть. Когда началась русско-японская война и православные японцы шли на войну, Владыка Николай, глава Японской православной церкви, послал телеграмму в Петербург, в Синод: что мне делать, мои прихожане идут на войну против России, но поскольку они православные – они хотели бы, чтобы молебны служили за их победу, а они идут умирать против России. И ответ был естественный: молитесь о победе японского оружия. Вот и все. И Церковь всегда будет так отвечать. Это – твоя паства, ты молишься за их души. А Господь разберется, кого поддержать. Они же не убивали друг друга, потому что ненавидели друг друга, – они родину свою защищали. Одни молятся за политическую родину, где император-язычник, другие молятся за родину, где диктатор-атеист… Но это не должно делить людей, они все равно – братья все, и братьями останутся. Потому что братство должно основываться на фундаменте православной веры, а не на разных политических взглядах и разной истории.
М. Адамович. – Остается подвести итог нашему Круглому столу. В 1917 году произошла Катастрофа – и это не образ, это реальность нашей истории, наших жизней, России. Мы все пожинаем, до сих пор собираем, горькие плоды этой катастрофы. И единственно, как мы можем преодолеть ее последствия, – это не потерять друг друга, продолжать диалог вопреки всем частным конфликтам. Честный, откровенный диалог по всем вопросам, поставленным перед нами самой историей. Иначе мы начнем создавать мифы, лелеять их, и все опять покроется ложью, и все кончится крахом. Так что будем ратовать за то, чтобы Господь нас вразумил и направил.
В. Голицын. – Остается поблагодарить нашего дорогого Владыку за участие. И отца Георгия и всех, кто сегодня смог прийти.
(Все встают. Заседание кончается общей молитвой)
ноябрь, 2010