e20
Опубликовано в журнале Новый Журнал, номер 260, 2010
Аркадий Небольсин
О пошлости
После ухода со сцены жестокого ассирийского коммунизма, одним из самых тягчайших зол во всем мире стала пошлость. Пошлость – это духовное мещанство и самодовольная посредственность. Ее облик был раскрыт еще Гоголем; ее узнавали в лицо Толстой, Достоевский, Леонтьев, Анненский, Герцен, Чехов, Ильин, Набоков, Иваск. Россия особенно остро переживала пошлость. Пошлость можно определить как культ самоценной современности – скажем, модернизм, современная архитектура коробок, абстрактная живопись и т. д. Пошлость – это и мир Дисней-ленда, забавные детские карикатуры, ставшие фундаментом всемирной империи, где архитектурная безвкусица и сентиментальные образы властвуют над посетителями. Есть пошлость меньшинств, во всем мире навязывающих свои внутренние проблемы и переживания большинству и настаивающих на вседозволенности. Известна пошлость средств информации (The Medium is the Message), шум и какафония технологий заглушила творчество людей. Пошлость связана с советчиной и с американизмом (материализм и хищнический капитализм), близкими друг к другу. Как же спастись от пошлости?
Когда 20 лет назад, работая над статьей “Поэзия пошлости”, я пытался найти определение пошлости, мне помогли Мирский с его английской “Историей русской литературы”, Набоков (в его “Гоголе”), труды И. Ильина и В. Вейдле. Гоголь первым в России “открыл” пошлость. Это, совсем новое проявление зла, показало свое лицо в эпоху Великой Французской и промышленных революций, в эпоху Руссо и Адама Смита. Результатом тогдашних сдвигов стало воцарение духовного мещанства и культа самодовольного буржуа. Гоголь (“Рим”) считал, что он первым постиг значительность феномена пошлости, но (здесь я расхожусь с Набоковым и Мирским) герои Гоголя не пошляки; они слишком животворны, живописны, торжественно-гротескны, но никак не пошлы. Они прекрасны и комичны в аристофановском и диккенсовском смысле.
Могут возразить, что пошлость как мировое зло – грязь, низость – всегда существовала и к чему утверждать оригинальность Гоголя и уникальность революционных событий 1789–1815 гг. На это отвечу, что зло, конечно, существовало с момента первородного греха, но облачалось оно в другие одежды. Жестокость и насилие варваров и античных империй, идолопоклонство войны, рабство, уродство – все это было и отражалось в искусстве. Босх и Брейгель наполнены этим. Чего там нет – серой действительности мещанства и торжества материализма. Человечество, словами Бодлера, еще ходило “по лесу символов”, а смысл, следовательно – красота мироздания и человеческого творчества, – открыто присутствовали вокруг: нити, связывающие нас с мирами иными, не были порваны. Даже уродство – химеры, чудовища – было в определенном смысле прекрасно, потому что было осмысленным. Напряжение жизненных сил обеспечивалось и было гарантировано религией. Из нее выявлялись все энергетические силы святого духа.
Повторюсь: Гоголь боролся с новым злом, не совсем понимая собственное творчество. Но принцип он раскрыл, его персонажи получились гениальны, гротескны, даже поэтичны. Из моих современников упомяну поэта и философа Ю. П. Иваска, который творил свою радостную, райскую поэзию из “тяжести недоброй” пошлости (по Мандельштаму). Можно было бы развить мысли о пошлости ХХ века как отказа от вершин помышления и высоких мыслей, погони за дешевым комфортом. Скажем, угрозой классическому Санкт-Петербургу стал именно мир современной пошлости.
Духовная миссия Петра и благоверных императоров и императриц отражается на ансамбле исторического города, сохранившемся даже после большевиков в почти полном своем объеме как торжество классицизма. Мотивы классицизма являются в основании Петербурга м. б. не всегда заметно, но, несомненно, решающе. Гармония – как сочетание контрастов борения и примиренчества, движения и успокоенности – есть главный принцип классицизма в его парадоксальности. Она же возвышает человечество над пошлостью и агрессивностью как “жизнь бесконечная”. Вспоминая памятник Пушкина как идеал Петербурга, с его ангелом, и важность слов “милость к падшим призывал” разовью это как выход из пошлости. Интересно, что иногда представители Великой петербургской эпохи не всегда замечали и даже осуждали “призрачность” и низость улиц города. Но писал Анненский: “…быть может, грязь и низость это мука по где-то там сияющей красе”, красе, которая может спасти мир. Детище классической христианской цивилизации (Афины, Иерусалим, Рим), Петербург, впрочем, как и сама Россия, воплощает эту красоту наследия и традиции.
Я только что сказал: стоит как живое наследие. Но спрашиваю: устоит ли? В момент, когда мы думаем о том, как передать это наследие, на него надвигается страшная угроза. Те же разрушающие силы пошлости материализма, жажды доллара, которые почти потопили старую Москву, надвигаются на Петербург. Я имею в виду “Газпром” и его небоскреб, а также уже осуществленные проекты “Монблан” и “Аврора”; “Мариинка”, Новая Голландия, “зубы” башни Васильевского острова… Пока еще можно отодвинуть хотя бы башню “Газпрома”. Легкомысленное отношение власти, опьяненной “газом” и не заботящейся о состоянии людей, приведут к тяжелым последствиям.
…Есть что-то совсем неординарное в сопоставлении образов далекого британского принца, борца против пошлости и модернизма, и сегодняшней российской действительности. Принц Чарльз выступает не в банальной роли королевской особы ушедшего века, а в качестве эффективного борца за мировую экологию культуры и защиты гибнущих сокровищ европейских городов и пейзажей, словом, за классическую христианскую цивилизацию. В своей книге “Видение Британии” (книга только что вышла в России по инициативе Н. и В. Пожидаевых, основателей концепции Национального Треста в России) он излагает мысли и чувства по поводу современной цивилизации и экологии культуры. Книга обращена к русскому читателю: принц Чарльз предупреждает, что участь Лондона может постигнуть и Петербург. Когда-то я подарил английское издание книги “Vision of Britain” академику Д. С. Лихачеву. В результате возникла долголетняя дружба Лихачева с принцем Чарльзом. Нам вместе удалось “упразднить” в 1990 году план постройки небоскреба на Васильевском. Хочется верить, что, уже без ушедшего Дмитрия Сергеевича, мы сумеем победить и пошлый проект “Газпрома”. Все зависит от мнения общественности, в том числе – и от иммигрантов (см. мое письмо премьер-министру В. Путину: http://www.novayagazeta.spb.ru/2010/64/8).
С пошлостью в виде культа уродства, консьюмеризма нужно бороться. Но следовало бы различать две стороны борьбы, внешнюю и внутреннюю. Внешне борются, как Св. Георгий со Змием, – с открытым забралом. Как борется принц Чарльз. Белое и черное. Более сложна внутренняя борьба – “борьба о возможности” (Л. Шестов). Размышляя когда-то в молодости над поэзией Анненского, я старался вникнуть в пошлую действительность и пошлого человека, чтобы усмотреть в них глубины и высоты красоты и сердечности, скрытые под оболочкой пошлости, но, раскрытые поэтом, вызывающие жалость и сострадательную любовь. В теперешние времена пост- (или нео-) большевизма, когда царит демократическая пошлость (Константин Леонтьев), нужно искать сокровища терпения и сострадания, и в этой серой действительности найти и раскрыть живую жизнь. Как Церковь ненавидит грех, но любит грешника, так нужно “не судить”, но всматриваться в сущность, глубину пошляка, учитывая всегда, что есть первородный грех, что все грешны, но “где-то там” сияет добро, и это добро нужно вылущивать; человека, как и саму природу, нужно “спасать”. И, что крайне важно, крестоносец, рыцарь Высокого и Прекрасного, не должен заражаться тем злом, с которым борется, а добрым негодованием, как проповедовал Д. С. Лихачев.
Нью-Йорк