Рассказ
Опубликовано в журнале Новый Журнал, номер 260, 2010
Вадим Ярмолинец
Джиндал бэлл
Март в Бруклине. Солнце просто дуреет. Остатки снега чернеют и съеживаются. Деревья покрываются легкой зеленой сыпью. С дикими воплями носятся над заливом Шипсхед-Бэй чайки. “Новое русское слово” сообщает: в ресторане “Григорий”, что на Кони-Айленд авеню, пьяные хулиганы начали метать с балкона в зал тарелки с едой, бутылки и все такое прочее. К счастью, пострадала только одна женщина – бабушка именинницы. Бедолага получила перелом ключицы от удара кувшином, в котором была кока-кола со льдом. Это кило пять веса. Могло быть и хуже. Хулиганов выдворили, пострадавшие отказались вызывать полицию. Но почему же?! При такой травме можно легко рассчитаться со всеми долгами и еще купить квартиру в Майами-Бич!
Проворный репортер, он же по совместительству ресторанный критик, Д. Рукомойцев выяснил и сообщил: никаких хулиганов не было! Ответственность за инцидент целиком лежит на супруге некоего Марка Дубецкого – бизнесмена, входящего в совет директоров международной торговой фирмы с офисами в Бруклине и в Одессе. Чем они торгуют? Всем, что продается! От мочевины до халвы. По работе Марку приходится до полугода проводить на Украине, но его отсутствие компенсируется доходами, на которые супруга жаловаться не может. О любимом постоянно напоминают как минимум десять каратов в различных изделиях, “Лексус CS10” и кондо в Бейридже. Что до всех этих армани, гермесов и маноло-блаников, то это, как говорится, мелкие брызги.
Но как долго молодая и привлекательная женщина может быть одна? Да, вот эта, – блондинка в солнцезащитных очках “Гуччи”, с холеными руками на обтянутом красной кожей руле. Чья это, кстати, кожа? Какого-нибудь молодого крокодила? Или, может быть, убиенной в девичестве самки страуса? Времена просто кожи давно миновали. Девиз нашего времени – эксклюзивность! Обратите внимание на стремительный рост (у ряда коллекционеров и инвесторов) цен на фолианты в переплетах из кожи некогда живого человека. На многих стоит броский логотип производителя – орел с нордически загнутым клювом, прямолинейными крыльями допотопного аэроплана и свастикой под ними. А каков контент антикварных томов? Что-то по партийной линии? Или эзотерика? Они, говорят, это любили. Астрологи, гадалки и никакого научного материализма. Ах, бросьте! Кто в наши дни интересуется контентом? Зарубите на своем носу, Буратино, формат победил контент, как ритм победил мелодию. Вы не заметили, что для массового потребителя дизайн компьютера стал важней его предназначения? Отсюда новое отношение к тексту – все, что не умещается в один экран монитора, теряет смысл. Кликать легче, чем скролать, как сказали бы у нас на Брайтоне. Непонятно? Ну, смотрите: современный читатель редко добирается до конца открытого им текста, вместо этого он скользит по ссылкам, открывающим ему новые тексты, с которых он, в свою очередь, перескакивает на следующие, и так далее и так без конца. Интернет превратил бурный информационный поток в безбрежную лужу, глубиной в… подошву ваших сандалет, Буратино. Вам, конечно, не грозит утонуть в любом водоеме, но в этом вы даже не поплывете. Дно слишком близко от поверхности. В этом пространстве нет места для деталей, а между тем, в деталях – все. Поэтому выключите свой модный ай-пэд и смотрите сюда: серебристый “Лексус” платиновой пулей пронизывает густой, как топленое масло, воздух, и от этого масла моя героиня слабеет. Остановившись на красный свет, она сканирует движущийся мимо нее поток лиц. На каком из них она остановится? Совсем забыл – ее зовут Таня. Сколько томной нежности в этом имени, вы чувствуете? – Чувствую, продолжайте.
Встреча, к которой она так стремится, не зная даже, кем будет этот встреченный, происходит не на улице. Нью-Йорк – это вам не Одесса. Даже Бруклин – это вам не Одесса. Тут на улице не знакомятся. Встреча происходит в ювелирном отделе “Барни”. Она рассматривает кольцо из миланского бутика “Анаконда”, известного своей ретро-огранкой, и говорит:
– Какое странное свечение у этих камней, вам не кажется?
– Меньшее количество граней снимает типичную для современной огранки искристость, – объясняет продавщица. – Свет камня мягче и теплее. В этом есть своя прелесть, правда?
– Оправа немного тяжеловата, нет?
– У вас потрясающие руки, – говорит продавщица. – На них любое изделие будет выглядеть отлично. Вы знаете, что вы можете зарабатывать своими руками?
– Что вы имеете в виду?!
– Как модель. Вы вообще можете зарабатывать как модель, но вы знаете, что есть модели, у которых снимают только руки. Или ноги. Обычно это связано. У людей с красивыми руками – красивые ноги. Им неплохо платят.
И вот тут это случается. Сперва она слышит голос с немного насмешливой, но вполне доброжелательной интонацией, и лишь после этого до нее доходит смысл сказанного:
– Обычно женщины, приобретающие “Анаконду”, не нуждаются в дополнительном заработке.
Она поворачивает голову – он высокий, худощавый, широкоплечий, черноволосый, в подчеркивающей его смуглость белоснежной рубашке с расстегнутым воротом. И с ослепительной улыбкой.
– У вас действительно потрясающие руки, – как бы извиняясь, говорит он, и в руках у него появляется черный, с тонкой металлической пластинкой “Эрменегильдо Зегна”, бумажник. Достав из него визитку, протягивает ей.
– Моя хорошая приятельница – владелица модельного агентства. Она специализируется именно на руках. Работает с ведущими ювелирными и часовыми компаниями. Позвоните ей. Я уверен, что она будет рада с вами познакомиться.
– А вы… – фотограф?
– Нет, я – тоже ювелир. И я был бы счастлив показать свои изделия на ваших руках.
Он берет ее правую руку, как берут ткань, – кладут на ладонь левой и проводят по ней внешней стороной пальцев правой. Руки у него уверенные и нежные.
– Если вы не торопитесь, я мог бы пригласить вас на чашку кофе?
За столом он рассказывает о себе так легко и так подробно, как если бы они были старыми знакомыми. Родился в Мадрасе. Шум, вонь, толпы, вам бы там не понравилось. Вы знаете, что у нас делают с трупами? Кладут на специальную плиту и сжигают. Прямо при родных. Когда сжигали мою бабку, у нее поднялась нога.
– Так и горела с поднятой?
– Нет, подошел служащий с кочергой и опустил.
– Может быть, сжигать действительно лучше. А нервные могут и за дверью подождать. Мой отец умер в январе, мороз стоял страшный, и земля была твердой как камень. Чтобы вырыть могилу, гробовщики запросили какую-то невероятную для нас сумму. Мать ходила по двору и собирала у соседей на похороны. Мне потом стыдно было на них смотреть. А гробовщики просто положили на землю автомобильные покрышки и подожгли их. Ночь они горели, а к утру уже можно было копать. Взяли за знание технологии, можно сказать. А вы где учились?
– Окончил арт-колледж в Лондоне. Учился скульптуре, а увлекся ювелирным дизайном. Потом переехал сюда, работал в мастерской Джеффа Купера.
– У меня есть его кольцо!
– Какое?
– Двухкаратник в центре матового платинового каста и два третькаратника по бокам от него.
– Почти квадратный обруч ближе к камням и закругляющийся под пальцем? Я делал для него каст.
– Потрясающе! Я обожаю это кольцо!
Через день они ужинают в “Ривер-кафе” с викторианскими букетиками, лампочками, зеркалами и видом на меркнущий за рекой Манхэттен. Выпив для смелости чуть больше, чем позволяют нормы приличий, она приглашает его к себе – сгорел забор, гори и хата – сколько можно быть одной? Еще через неделю она зовет его в развеселый “Григорий”.
– Это надо видеть! – сообщает она. – Лас-Вегас на Кони-Айленде!
Оркестр в дыму и ногастые танцовщицы в перьях еще не оставили равнодушным ни одного американца. В том числе и индийского происхождения. Снова забыл сказать: его зовут Нихил Джиндал. После “Ривер-кафе”, точнее, после двух бутылок шасаньи-монтраше, она, с трудом двигаясь на высоких каблуках по исторической брусчатке (у нас в Америке много исторического, Буратино), обернулась к нему – он расплачивался с подогнавшим машину валетом – и позвала: “Эй, Нихил, а ну, хиляй сюда!” – и захохотала, да так звонко, как не смеялась уже лет сто, потому что ее Марик был не тем человеком, с которым можно посмеяться. И сама удивилась, покачиваясь на теплом ветерке с поблескивавшей за деревьями Ист-ривер: “Чего это я? Неужели хорошо мне?”
В “Григории” они устроились на балконе. Под ними шумело семейное торжество с корзинами лилий, черными и белыми надувными шарами (символизирующими, соответственно, черное мужское и белое женское начала) и поздравлениями в микрофон типа: “Бабушка Мила и дедушка Сеня дарят внучке Джессике на ее первый день рождения эту красивую песню”. Бог мой, откуда у уроженцев Гомеля или, скажем, Кишинева, такая страсть к имени Джессика? Или, например, Саманта? Я вам отвечу: оттуда – из Гомеля. А также из Кишинева. Оркестр играет “Пусть бегут неуклюже пешеходы по лужам”. Русско-американская экзотика прикрывает еврейскую ассимиляцию. Кое-кого это беспокоит, но не нас с вами. Звучат рифмованные поздравления, неизбежные, как конец света: “В этот праздничный денек мы зашли на вечерок, чтобы нашей Джессике пожелать расти большой, радовать родителей и домой не приводить никаких вредителей!” Хохот и аплодисменты. Как говорится, не в бровь, а в глаз! Автор счастлив.
Сияющие бриллиантами и маникюром нежные пальцы касаются смуглой руки дизайнера. В двух милях от этого стола их ждет просторная постель с видом на мост Верразано. Это – нечто, как говорили в моем городе. Я имею в виду мост. Прогнувшиеся в черном небе гигантские бирюзовые дуги, под которыми движется, как мерцающая лава, поток стоп-сигналов. Любовник он тоже потрясающий. Лежа обессиленная на самом краю сна, она спрашивает его, где он так научился и он, многозначительно подняв указательный палец, отвечает: “Чин-чи!” – и улыбается. Она не успевает спросить, что это значит, соскальзывая в блаженное небытие.
– Как много открывает улыбка в человеке! – думает Таня, лежа утром в опустевшей постели. – Она… как бы это поточней выразить, освобождает, что-ли. Я становлюсь какой-то беззаботной с ним. Мне как бы ничего не надо от него. Только он сам мне и нужен. Нихил. Ник. Коля.
Как переиначить его фамилию – Джиндал – она еще не решила, но она еще что-то придумает. Она это так не оставит.
Устроив голову на его плече, она любит водить рукой по легко намеченному рельефу мышц, вспоминая забытые названия: дельтовидная, большая грудная, передняя зубчатая, прямая живота. Давно-давно она училась в медицинском училище. Как-то она вышла из него на солнечную в прозрачных акациях Пушкинскую и увидела стоявший у тротуара темно-вишневый “Ниссан”. Человек со скрещенными на груди руками подпирал машину, глядя на нее с косоватой улыбкой пренебрежения ко всему на свете, а она подумала: все, вот он и приехал.
– Покатаемся? – спросил Марик.
– Покатаемся, – сказала она, прекрасно зная, что будет дальше.
Он отвез ее в обувной и предложил выбрать, что она хочет. Побродив вдоль полок, она выбрала туфельки из розовой замши, на низкой стопочке, с по-детски круглыми носиками и таким же детским названием – “Миу Миу”.
– Принесите мне 37-й с половиной, пожалуйста.
Уже скептически отреагировавшая на ее кеды продавщица, неторопливо ушла в подсобку, принесла коробку, спросила, зная, что получит отрицательный ответ:
– Вам помочь?
– Помогите, – распорядилась она, легко вступая в долгожданную роль.
Та послушно встала на колено, расшнуровала кеды и, осторожно взяв ее за чуть влажную пятку, помогла надеть “Миу Миу”.
– По-моему, очень хорошо, – выдавила. – Вам нравится?
– Да, неплохо.
О, это волшебное ощущение легкости и прилаженности дорогой обуви к ноге, моментально возникающего между ними родства! Она походила перед зеркалом у стены, разулась, снова пошла босиком вдоль полок. Брала одну пару, другую, прикладывала кожу к щеке, вдыхала запах. Остановилась, наконец, на дивных белых, чешуйчатых, остроносых “Хьюго Босс”, на как бы таком полированном, как бы деревянном таком каблуке сантиметров пяти, и бросила вопросительный взгляд на новоявленного спонсора. Тот стоял у входа, привалившись к стене, привычно сложив руки на груди, отчего пиджак чуть не трещал на плечах, ритмично перемалывал тяжелой челюстью резинку. Сказал коротко:
– Возьми обе, че за проблема?
И она взяла, как плату за неизбежное, а неизбежное приняв, как плату за вход в другую жизнь. Она все про него уже знала, в том числе и про то, что он намеревается сваливать…
Ведущий в бабочке объявляет: “А сейчас мы все попросим выйти на сцену молодых родителей маленькой Джессики – Алину и Марка! А дорогим гостям я предложу наполнить бокалы, чтобы выпить за их неувядаемую любовь!”
– Леня, передайте водку на этот край стола! Я не понял: как это кончилась?! Вы в Америке, здесь ничего не может кончиться, главное – вовремя заказывать.
Таня видит пересекающих танцплощадку плотного мужчину и такую же плотную женщину в серебряном платье, туго перетянутом в талии широким черным поясом. Что-то знакомое видится ей в корявой походке молодого отца, в небольшой бритой голове, глубоко втянутой в массивные борцовские плечи. Вид с балкона искажает пропорции, мешает узнаванию. Марик поднимается на сцену, берет у ведущего микрофон, поворачивается к залу. Сердце у нее останавливается. Это не просто Марик. Это ее муж Марик.
Маза! Фаза!
“Большое спасибо всем, – хрипловато говорит он и прокашливается в кулак. – Кто пришел поздравить нас с Алиной и Джессикой!”
Волна бешенства накрывает и оглушает ее. Первое, что вылетает с балкона в сторону предателя и его шалавы – бутылка Opus One, за которой следуют: початый стейк без тарелки, тарелка, нож, еще нож, полбутылки минеральной воды “Сан-Пеллегрино” и еще один стейк в тарелке, с еще нетронутым фуа-гра в смородинном соусе. Когда на столе не остается ничего, кроме бесполезных из-за незначительности веса вилок и бокалов, она выхватывает у остолбеневшего официанта кувшин с кока-колой и отправляет его по тому же воздушному маршруту.
“Пад-донок!” – первое и последнее членораздельное слово, которое ей удается выкрикнуть, перед тем как ее выводят из этого во всех отношениях благопристойного заведения.
Обманутая проводит бессонные сутки на стуле в прихожей своей квартиры с бейсбольной битой на коленях. Она приобрела ее специально для встречи мужа, если только тот явится с объяснениями. Продавец предлагал начать с алюминиевой, но она предпочла деревянную. Как сказал один известный персонаж, русский человек во всем идет до последних столпов – если бить, то уже до состояния инвалидности. Сигарета сгорает за сигаретой, но звук ключа, входящего в механизм замка мягко, как нож входит в сердце, так и не раздается. И, может быть, как она теперь осознает, все, что произошло, произошло к лучшему. И как она, если разобраться, может укорять в чем-либо его? Пусть он даже начал первым, пусть даже успел нажить наследника или, нет, наследницу, но она-то сама начала, не зная об этом!
– Everything happens for a reason, – соглашается с ней ее смуглокожий Коля.
Таня ставит биту в шкаф и нанимает адвоката, у которого уже есть клиенты из числа работающих в СНГ бизнесменов. Она узнала о нем по русскому радио “Позитив”, поэтому все, что ей надо, это набрать случайно завалившийся за шелковую подкладку памяти номер.
– Послушайте, – говорит юрист с сочувственной улыбкой, – девять из десяти заводят там вторую семью, для вас это – новость? Я никому не рекомендую разводиться.
– Почему?
– Потому что это еще больше подогревает желание клиента развестись и одновременно создает впечатление того, что адвокат – на редкость порядочный человек, – отвечает он сам себе, а затем уже ей:
– Потому что всегда лучше распоряжаться полным доходом, а не алиментами с той верхушки айсберга, которую ваш супруг показывает налоговому ведомству.
Мама моя родная, откуда он знает про верхушку айсберга? Не имею ни малейшего представления, Буратино. То, что он не читал Хемингуэя, это, как говорили у нас в Одессе, – руб за сто. Скорей всего, слышал в машине по тому же русскому радио, когда ехал на работу. В передаче этого самого Рукомойца. Да, на радио он тоже подрабатывает. Как говорится, наш пострел везде успел! А этот адвокат всегда проверяет, вовремя ли они дают его рекламу. “Развод – это новое начало!” Хорошее или плохое – бабушка надвое сказала, но клиенту это знать не обязательно.
– Что же делать? – спрашивает его Таня.
– Прежде всего, надо реалистично оценить свои возможности. Обычно мужчина хочет остаться либо с той, которая моложе, либо с той, которая живет в более привлекательной для него стране. Вы – в Америке, это уже плюс. Что до возраста… Она – моложе вас?
– Какая разница? Она же тоже в Америке!
– Это верно, – адвокат чешет затылок. – С таким я еще не сталкивался. Две жены на один Бруклин… Таки многовато.
Трудно даже сказать, чем мы обязаны неординарности сложившегося положения: тупости Марика или его наглости. Возможно, и тому и другому. Оба качества часто встречаются в характере преуспевающих бизнесменов и, до известной степени, объясняют их успех.
– При этом, мы еще не знаем, с кем ваш супруг жил в Одессе и что из этого вышло, – добавляет юрист. – Кстати, вы знаете, у нас за многоженство могут посадить.
– Кто бы возражал! Так каким будет наш следующий шаг?
– А что вы хотите?
Ее брови удивленно приподнимаются.
– Я имею в виду – мужа или деньги? – уточняет юрист.
– Какого мужа я могу хотеть, если у него там уже ребенок?
– У вас нет общих детей?
Она качает головой.
– А сколько вы были женаты?
– Видите ли, Юрий, тут дело не в том, сколько мы были женаты, просто я… Не знаю, должна ли я это говорить вам…
– Чем больше я буду знать о ваших отношених, тем легче мне будет строить ваше дело. Не стесняйтесь, отнеситесь ко мне, как к лечащему врачу.
– Если коротко, то я была женщиной не его типа. Придем, например, в магазин, продавцы нас узнают, здороваются, а он им: “Ну, что у вас новенького на мою вешалку?” Представляете?
– Кгм, по-моему, вы прекрасно сложены.
– Спасибо, доктор. Должна заметить, что не вы один такого мнения. Но его я не возбуждала. Поэтому ему как-то не очень много надо было от меня. А мне – от него, честно говоря. Он всегда был крепкого сложения, а с годами просто зарос мясом. Знаете, что происходит с бывшими спортсменами? Ну вот. Потом вот еще – каждый раз, когда мы ездили в Майами, у нас там квартира, я обращала внимание, как он смотрит на латиноамериканок на пляже. Он просто не мог оторваться от них. У нас в Одессе про таких говорили, что они могут работать на волнорезе.
– Не понял.
– Ну, в смысле – отбивать задом волны. Для этого нужен большой зад. Вы вообще знаете, зачем строится волнорез?
– У вас, одесситов, очень специфический юмор, – замечает юрист.
– А вы сами откуда?
– Я из Винницы.
– Как говорится, nobody’s perfect. Но вас же, наверное, не за это ценят?
– Конечно, – голос его становится суше, улыбка сходит с лица. – Давайте теперь возьмем с вами чистый лист бумаги и попробуем составить список недвижимости, имущества и счетов, которые вы хотели бы разделить со своим супругом. Итак, у вас есть квартира в Бруклине и еще одна в…
– Я уже составила такой список, – говорит она, раскрывая сумку.
Через час Татьяна выходит из офиса. Несмотря на возбуждение, она не теряет способности видеть себя со стороны: изящная блондинка в легком коротком плаще от “Диора” садится в великолепный кабриолет. Убийственной формы стилета “Джимми Чу” придавливает педаль тормоза, указательный палец – кнопку зажигания. 288 лошадей тут же дают тихим урчанием знать, что проснулись и ждут ее команды. Приборная доска подмаргивает ей снопом огоньков. Она достает из сумки косметичку, смотрит на себя изучающе, припудривает порозовевшие щеки, затем, достав помаду, поправляет силуэт губ. Снова смотрит в зеркало. Прячет косметичку. Можно ехать, но она не едет. Достав мобильник и набрав номер, ждет. В голове ее возникает праздничная песенка, в текст которой она внесла на днях небольшую поправку:
Jindal bell, Jindal bell,
Jindal all the way…
– тихонько напевает она, ощущая, как замирает сердце в ожидании знакомого голоса.
–Ту-у, – звучит в трубке. – Ту-у.
Она ждет. Нет, она не волнуется, мой друг Буратино. И ты не волнуйся за нее, мой вечный собеседник, мое зеркальное отражение с длинным носом и большим репортерским опытом перемалывания сплетен и фактов в ткань другой, придуманной жизни, которую зовут литературой. Она, наша Таня, знает, что ее любимый сейчас сидит на высоком табурете за рабочим столом, в неизменной белоснежной рубашке с расстегнутым воротом, с крохотным сварочным аппаратом в одной руке и тонким пинцетом в другой. Он сосредоточенно смотрит в укрепленное над столом увеличительное стекло, под которым подрагивает от страшного жара миниатюрная конструкция из платины, и ждет, когда включится автоответчик. Она знает это. Это уже проверено.
– Ту-у, – звучит в трубке. – Ту-у.
Нью-Йорк