Опубликовано в журнале Новый Журнал, номер 259, 2010
Александр Петров
«Русский архив» лицом к России
Русский журнал в Сербии
«Русский архив», журнал, освещавший политику, культуру и экономику России, выходил в Белграде с 1928 по 1937 год раз в два месца на сербскохорватском языке. Преимущественно печатался кириллицей, иногда латиницей, вероятно, по требованию отдельных сотрудников. В общей сложности было опубликовано 42 номера формата Б4, каждый номер содержал от 10 до 12 печатных листов (в первом номере писалось, что книги будут содержать минимум 11 листов), но, по всей вероятности, финансовые причины вынудили издателя уже с V–VI номера периодически публиковать сдвоенные номера (10-16 печатных листов) и даже строенные, как это имело место с последним номером, посвященным Александру Пушкину (40-42). Состав редакции не был обнародован, однако из материалов все же можно определить, что главным редактором был Ф. Е. Махин, а директором В. И. Лебедев.
Хотя трудно с точностью установить природу связи между журналом и Земгором, товариществом выборных представителей русских областных и городских органов самоуправления в Королевстве СХС, известен факт, что подписка на журнал шла на белградский адрес Земгора (улица Короля Петра); очевидно, что связь была довольно близкой.
Земгор был впервые учрежден под таким названием в Петрограде во время Первой мировой войны (1915), после революции был упразднен (1919), а затем воссоздан сначала в Париже (1921), потом в других европейских городах (Берлин, Прага, Белград) как общероссийское эмигрантское учреждение. Основной целью Земгора являлось «оказание помощи русским эмигрантам для поддержки и повышения их культурно-морального уровня, защита их правовых интересов и улучшение материальных условий жизни» («Р.А.», I, 1928, объявление на ненумерованных страницах в конце журнала). У «Земгора» были свои библиотеки и читальни, свой Институт исследований России и Югославии, различные мастерские (переплетная, портняжная), при нем работали также самостоятельные клубы (женский и студенческий клуб) и Русская художественная студия (с литературной, музыкальной, драматической и кино- секциями, а также секцией ваяния и живописи).
Во вступительной статье первого номера «Русского архива» членами редакционной коллегии было подчеркнуто, что за десять лет, «прошедших со времени большевистского переворота, лицо России во многом оказалось скрытым для внешнего мира» и что «ни нынешнее правительство России, ни насажденный им режим не направляли зарубежное общественное мнение на объективное восприятие самой России» («Р.А.» I, 1). Вместо самой России на первый план выдвинулся «абсолютно политический ▒русский вопрос’», а он окончательно «скрыл Россию». Так была осуществлена «полная идентификация России с ее правительством и с введенным им режимом». Подобная идентификация Советского Союза как России, по мнению редакторов журнала, привела к тому, что для одних все «в России плохо и не оставляет никакой надежды, так как ею управляют большевики», а для других «в ней все отлично именно потому, что там царит большевистская диктатура» (там же). В отличие от такого «абсолютно политического» и потому необъективного подхода редакция журнала считала, что вне поля зрения осталось население в 140 миллионов человек, собранное в единое государство. «Их жизнь, их труд не являются продуктом большевистской диктатуры, продуктом того или иного режима, они представляют собой результат сложного исторического процесса и самобытных географических и экономических факторов» (там же, 2). Вот почему задача журнала, «который был бы целиком посвящен России», попытаться «показать и представить подлинную Россию во всем блеске ее гения», чтобы приблизить «иностранного читателя к России, русскому народу» (там же). Тем, что «Русский архив» в первую очередь обращался к «иностранному читателю», он отличался от других журналов того времени. А иностранного читателя журнал искал в «югославском общественном мнении», чтобы познакомить его с «истинной Россией». Суть была в том, что этот «иностранный читатель» и не был совсем иностранным, ибо представители общественного течения, к которому принадлежал «Русский архив», были убеждены в том, что «исторические пути России и южных славян во многом совпадают», особенно на «юго-востоке Европы» (там же, 3).
Вот почему «Русский архив», в отличие от других русских эмигрантских журналов, был не только русским эмигрантским журналом, но и сербским, и югославским, тем более, что выходил он на сербском или сербскохорватском языке. Для русских беженцев в Королевстве Сербов, Хорватов и Словенцев это был иностранный язык, и таковым он останется для большинства русских эмигрантов первого поколения (в отличие уже от их детей).
Предложение начать издавать русский журнал в Сербии поступило с сербской стороны, от некоего г. Станое Пеливановича. Об учреждении журнала редакционная коллегия уведомила общественность спустя пять лет после выхода первого номера и мотивировала это тем, что положение русских беженцев в «братской Югославии было необычайно благоприятным», поскольку они жили в среде народа, «издавна питавшего и ныне питающего бесконечную любовь к России, сочувствующего ее судьбе, искренне радующегося ее успехам и скорбящего по поводу ее несчастий… Вот почему Земгору было нетрудно приобрести моральную поддержку югославского общества в связи с учреждением журнала, цель которого состояла в истолковании путей, по которым шло историческое развитие России» («Р.А.» XXVI–XXVII, 1–2). Характер журнала редакция также согласовала «при непосредственном участии С. Пеливановича» и своим сотрудникам «вменила как непреложное условие обязанность придерживаться принципов абсолютной объективности» (там же, 2).
В «Русском архиве» сотрудничали и югославяне; журнал, в свою очередь, издал сборник «Югославия» (1930), где авторами статей были видные представители разных профессий (и даже бывший болгарский посол в Белграде). Сборник был напечатан на русском языке.
«Русский архив» о «Русской воле» и «Современных записках»
В «Русском архиве» одна из наиболее интересных рубрик была посвящена обзору русских журналов и книг, напечатанных в России и эмиграции («Книги и журналы»). Позиция «Русского архива» по отношению к современной ему периодике была ясно выражена уже в III номере за 1929 год, в тексте «Русский журнал за пределами России» Б. Аратова. Из этой статьи можно узнать, что 1924 год явился «зенитом газетно-журнальной продукции», когда выходило 477 газет и журналов, что затем наступил спад, так что в 1928 году «количество эмигрантских периодических изданий едва превосходило сотню» («Р.А.» III, 146). Поскольку многие издания «были временными и случайными», Аратов остановился только на разборе двух десятков наиболее значительных начинаний, даже если они и были непродолжительными. Аратов заметил, что русские политические журналы были сориентированы «на ограниченную аудиторию», поскольку или исполняли долг официальных партийных органов, или служили средством пропаганды партийных целей. Некоторые из них даже нельзя было назвать эмигрантскими в полном смысле слова, так как их целью было «проникновение в Россию» (там же, 147). Иной характер носили «толстые» журналы, и их создание «являлось одной из первых задач эмигрантской интеллигенции» (там же). Неудачными или лишь частично удачными были попытки создания нескольких таких «толстых» журналов, как «Грядущая Россия» (1920, Чайковский, Алданов, Ал. Толстой), «Эпопея» (1922, А. Белый), «Беседа» как продолжение «Эпопеи» (А. Белый вместе с М. Горьким), «Русская мысль» (1922, П. Струве), «Версты» (1926–1927, С. Мирский). Аратов подчеркнул, что журнал «Версты» сумел привлечь читателей не только евразийскими теориями, но и тем, что на своих страницах публиковал «перепечатанные произведения советских писателей, уделив значительное место современной русской литературе, отрицая, что в российской действительности видит только негативные стороны» (там же, 154). Однако «такую же позицию по отношению к России уже давно занял и гораздо систематичнее осуществлял журнал ▒Воля России’» (там же).
Позиция Аратова относительно «Воли России», так же как и относительно «Современных записок», важна в связи с пониманием журнальной программы «Русского архива» и его отношения к ведущим русским журналам в эмиграции. Вот несколько положений, высказанных в связи с «Волей России» как журналом, с которым «Русский архив» находился в самый близких, почти «родственных» отношениях. 1) «Воля России» предприняла попытку «в свете идей демократического социализма понять и принять эксперимент русской революции» (там же, 155). 2) «Воля России» остро критиковала «большевистский режим от имени народного права и свободы», но в то же время выступила с лозунгом – «лицом к России», другими словами, требовала от эмиграции внимательного изучения всего, что происходит в России, в поисках тех здоровых элементов в современной русской действительности, которым принадлежит будущее (там же). 3) Это был единственный журнал, в каждом номере которого содержалась рубрика «Славянский обзор», поскольку журнал был против прекращения «связей с отечеством», и «поэтому он не называет себя эмигрантским журналом и отводит незначительное место чисто эмигрантским делам» (там же). 4) «Воля России» была против какого бы то ни было «национального выделения, считая, что будущее России и всего славянства находится на пути тесной связи с западной культурой и требует активного участия в мировых политических процессах» (там же). 5) «Воля России» еще с 1922 года начала «защищать современную русскую литературу, знакомить читателей с ее образцами, перепечатывая произведения и публикуя критические статьи, призывая наиболее даровитые и прогрессивные элементы современного русского искусства поддержать ее». Благодаря такой журнальной политике «Воля России» «сыграла важную роль в эмиграции», «привлекла литературную молодежь, сгруппировавшуюся вокруг журнала», открыла «несколько даровитых писателей». 6) «Воля России» «приобрела репутацию не только наиболее радикального в политическом и социальном смысле, но и наиболее передового в литературном смысле журнала, благосклонно относящегося к новшествам в искусстве». Доказательством является присутствие в журнале писателей, «ищущих новые пути для современного искусства: А. Ремизов, М. Цветаева».
Не менее интересны взгляды Аратова на журнал «Современные записки», о котором он написал, что это «самый распространенный журнал в эмиграции» и что по отношению к «Воле России» занимает «противоположную позицию» (там же, 156). Аратов, без какого бы то ни было полемического тона, подчеркивает, что редакторы обоих журналов «принадлежат к одной и той же политической партии эсеров (социал-революционеров)», но что ни один, ни другой журнал не может называться «партийным, лишь в позиции ▒Воли России’ находят свое выражение основные взгляды СР», в то время как «Современные записки», как в политическом, так и в литературном отношении, стремятся «стать органом коалиции различных общественных и литературных элементов» (там же). Однако то, что различия имели место и в политическом отношении, видно из примечания Аратова о том, что политическую позицию журнала можно определить «как умеренное народничество с сильным креном в сторону ревизионизма социально-политической области», особенно у Руднева и Бунакова «с тяготением к религиозному рассмотрению философских позиций социализма» (там же). «Нельзя сказать, что политический плюрализм журнала не имел положительных результатов, ибо то, что ему недостает последовательности и очевидной ясности, он восполняет разнообразием и известной пестротой» (там же). Все же главную особенность «Современных записок» Аратов видел в культурных и литературных «разделах» журнала и расценил, что «ввиду этой политической невыразительности и умеренности им удалось объединить под своим кровом значительное число самых разнообразных представителей русской науки за рубежом, так что в исторических, философских и историко-литературных разделах журнлаа было опубликовано множество интересных статей» (там же). Не обошлось и без замечаний, так как «из-за внутреннего консерватизма» в литературном плане «журнал враждебно настроен к молодежи и новшествам, постепенно превращаясь в академический орган, ревниво охраняющий традиции в искусстве, стоя на страже определенных культурных форм» (там же, 157). Вывод: «▒Современные записки’ несомненно являются органом среднего русского интеллигента за пределами России» (там же).
«Русский архив» и «ВолЯ России»
В первом номере, как и в следующих, вплоть до начала 1931 года, объявление в «Русском архиве» возвещало о «Воле России», журнале по вопросам политики и культуры на русском языке. «Воля России» с 1920 по 1922 год выходила в Праге как ежедневная газета, затем до 1924 года как еженедельная, с 1924 по 1932 год выходила уже раз в месяц, а, кажется, непосредственно перед тем, как перестать существовать, сменила чешскую столицу как место своего выхода на французскую (правда, в объявлении, датированном 1931 годом, все еще приводится пражский адрес). «Волю России» редактировали В. И. Лебедев, М. Л. Слоним, Е. А. Сталинский и В. В. Сухомлин, как и, в ранние годы, В. М. Зензинов.
О близости «Воли России» и белградского журнала свидетельствует и тот факт, что директор «Русского архива», В. И. Лебедев был одним из редакторов «Воли России», а также то, что, начиная с первого номера «Русского архива», его постоянными сотрудниками были редакторы пражского журнала М. Л. Слоним, со своими текстами о русской литературе и русских писателях, и Е. А. Сталинский, в качестве аналитика политики Советского Союза. И первые предложения в тексте объявления о «Воле России» были сходны с начальными в белградском журнале. А они гласили: «Журнал необходим каждому славянину, знающему русский язык. Это одновременно и признание России, и практика в русском языке». «Русский архив», конечно, не упомянул русский язык, поскольку публиковал переводы с русского или, в значительно меньшей мере, оригиналы на сербскохорватском языке, но от имени редакции также было подчеркнуто, что «знакомство с Россией необходимо каждому славянину».
Программа «Воли России» была шире программы «Русского архива». «Воля России», наряду с беллетристикой на русском языке, печатала и переводы произведений западноевропейской литературы, а также тексты западных политиков, большей частью левой или социалистической ориентации. Среди писателей, упомянутых в объявлениях «Воли России», значились Томас Манн, Анатоль Франс, Ромен Роллан, Бласко Ибаньес, хорватский поэт Густав Крклец, а среди сотрудников общественных и политических рубрик Рудольф Брейтшейд, Эмиль Вандервельде, Рамзей Макдональд, Эдуард Эррио, Эдуард Бенеш, Томаш Массарик. Интересно, что в объявлении отсутствуют имена русских писателей. Журнал, однако, мог бы гордиться, что первый опубликовал отрывки из романа Замятина «Мы» (1927), а также перепечатывал из Советской России работы писателей-модернистов (Пастернака, Маяковского, Бабеля, Пильняка, Леонова). Среди авторов эмиграции выделялись известные литературные имена дореволюционной поры (Бальмонт, Ходасевич, Цветаева, Ремизов, Зайцев), а также писатели, которые только в эмиграции начали печататься и завоевывать признание (Б. Поплавский, Г. Газданов).
«Русский архив» в своем объявлении подчеркивал, что редакционная коллегия привлекла «значительное число русских ученых, писателей и общественных деятелей», а наряду с этим было отмечено, как и в объявлении о «Воле России», что в «Русском архиве» будут опубликованы «статьи о внешней и внутренней политике России, о ее духовной и научной жизни, о ее хозяйстве и финансах», что русскому искусству вообще и, конкретно, литературе, будет предоставлено «самое широкое место», что будет даваться «систематический обзор всех отраслей жизни России», что все это будет сопровождаться критическими замечаниями, библиографией и разбором журналов. Лишь после всех перечисленных целей упоминается, что «Русский архив» будет следить за «жизнью и деятельностью русской эмиграции» (цель, не упоминаемая в объявлении «Воли России»). Все же существовала значительная разница между двумя журналами: белградский в принципе не публиковал беллетристику, а только критику и литературно-исторические эссе и очерки, наряду с уже упомянутыми текстами по различным областям знания. «Волю России» и «Русский архив» сближало отрицательное отношении к Октябрьской революции и большевистской идеологии. Если в политическом плане пражский и белградский журналы поддерживали идеологию русских эсеров, то в литературно-художественном плане они являлись апологетами русских писателей модернистской ориентации, независимо от того, оставались ли они в отечестве или эмигрировали из страны. Пользуясь известным выражением, согласно которому Петр Великий основанием Санкт-Петербурга «в Европу прорубил окно», мы могли бы сказать, что главные «окна» и «Воли России», и «Русского архива» были повернуты к России, к полному спектру жизни государства, которое издатели журнала покинули, а «окна» поменьше – к Европе, к государствам и народам, предоставившим им убежище, да даже и к русской эмиграции, к которой они принадлежали и среди которой находили своих читателей и подписчиков.
«Современные записки»
В русской эмигрантской периодике в период между двумя мировыми войнами наибольшим авторитетом пользовался журнал «Современные записки», выходивший с 1920 до весны 1940 года в Париже. В общей сложности было опубликовано 70 номеров журнала. Продолжателя традиций «Современных записок», «Новый Журнал», учредили в 1942 году в Нью-Йорке некоторые редакторы и сотрудники «Современных записок», из-за нацистов покинувшие Францию.
В 2008 году был найден довольно богатый архив «Современных записок» (корреспонденция редакторов без малого в двухстах больших картонных коробках), считавшийся утерянным, так что это событие послужило поводом для проведения в том же году в Германии, в Бохуме, конференции, организованной немецкими славистами, в которой участвовали эксперты по русской литературе и истории эмиграции межвоенного периода. Один из участников, Олег Будницкий, говоря о значении журнала для истории русской культуры и периодики, особенно эмигрантской (интервью с Иваном Толстым, Радио Свобода, 21.09.2008), указал на близость этого издания с парижским отделением Земгора. Имя одного из редакторов журнала Вадима Руднева значилось в платежной ведомости Земгора, но не установлено, оказывал ли Земгор каким-либо другим способом денежную помощь журналу. Будницкий оценил журнал тремя словами: «лучший русский журнал», сравнив его со знаменитейшими русскими «толстыми» журналами «Современник», «Отечественные записки», «Русский вестник», «Новый мир», и сделал вывод, что по сравнению с любым из этих журналов «Современные записки» «находятся на недосягаемой высоте». «И это тот случай, когда не было бы счастья, да несчастье помогло. <…> был он, по сути, единственным толстым журналом, который относительно регулярно выходил в среде русской эмиграции. Других просто не было.» А если и были, такие как «Скифы», например, «или другие толстые журналы, то они выходили некоторое время, выходило 3-4, может, чуть больше номеров, и журналы исчезали».
«Современные записки», при том, что менялась их периодичность, конечно, себя не окупали и должны были получать субсидии из разных источников. Для русских эмигрантов «оказалась доступной единственная площадка – журнал ▒Современные записки’. И поэтому мы видим в одном журнале публикации практически всех произведений, которые писались в это двадцатилетие»: Алданов, Бунин, Зайцев, Шмелев, Набоков, Мережковский, Гиппиус, Марина Цветаева («которая жаловалась, что ее не печатают, а на самом деле печатались и стихи, и проза мемуарная, хотя эстетические воззрения редакторов отнюдь не совпадали с представлениями о том, что такое стихи у Марины Цветаевой»). «И, конечно, публицистика, историография, историософия… Это потрясающие воспоминания Василия Маклакова, которые во многом определили отношение последующих историков к русской революции и русскому либерализму, это работы Ходасевича, Фондаминского, Степуна.» Редко можно встретить значительное в русской эмиграции имя, которое не появилось бы на страницах «Современных записок».
А как на еще одну исключительную особенность русского журнала в Париже Будницкий указал на его политическую толерантность. Журнал не был в прямом смысле политическим («в эмиграции ведь не бывает не партийных изданий»), хотя редакторы «были эсерами по партийной принадлежности» («если уж быть совсем точным – правыми эсерами»). «И вот эти эсеры задумали такой журнал, который не то что был непартийным <…>, но максимально свободным от партийных пристрастий, особенно, что касается художественного отдела.»
Все выступление Будницкого отличала пристрастность – не только потому, что он провозгласил «Современные записки» лучшим русским «толстым» журналом всех времен, но потому, что все другие русские эмигрантские журналы, а среди них «Волю России» и «Русский архив», он отнес к тем, которых «просто не было», мол-де выходили они нерегулярно или было выпущено мало номеров. Однако очевидно, что ни «Воля России», ни «Русский архив» не принадлежат к числу газет и журналов «сиюминутных». Возможно, о «Русском архиве» Будницкий и не слышал, равно как и многие знатоки русской пост-октябрьской эмиграции. «Русский архив» остается неисследованной «территорией» даже в Сербии. А «Волю России» Будницкий мог исключить по политическим и эстетическим причинам.
Политика. идеологиЯ. демократиЯ. эстетика
«Волю России» редактировали эсеры, и, если уж быть до конца точным, как бы сказал Будницкий, – весьма выдающиеся левые эсеры. «Русский архив» придерживался той же политической ориентации. Политические различия между правыми и левыми эсерами были немалыми, но проявлялись они не столько в равно отрицательном отношении к большевизму, сколько в отношении к России. Левым эсерам революция не заслоняла Россию, поскольку они смотрели на революцию и революционную власть как на преходящее явление. Одно крыло левых эсеров ради России даже было готово на компромисс с большевиками. Однако для правых эсеров Россия в виде Советского Союза была не той подлинной, их демократической Россией, о которой они мечтали и которую начали создавать после Февральской революции. Эта точка зрения распространялась на многое, включая и культуру.
На эстетические различия между журналами эсеровской правой и левой ориентаций, вероятно, влияли и их приоритеты: Россия или революция. Поскольку русское авангардное искусство, да и модернистское в целом (если понятие «авангард» включать в более широкое понятие «модернизм»), в значительной мере связаны с революцией, отношение «правых» и «левых» эсеровских русских журналов в эмиграции должно было различаться и по отношению к «архаистам и новаторам» (как гласит название знаменитой книги Юрия Тынянова). Будницкий по праву упомянул амбивалентное отношение редакторов «Современных записок» к Марине Цветаевой, как и ее отношение к этому журналу. Марина Цветаева не приняла Октябрьскую революцию и поддержала «белых» в вооруженном столкновении с «красными». Вот почему редакторы публиковали ее поэзию, хотя им был чужд ее поэтический модернизм, а ее «стихи» они не считали подлинным, классическим стихом. Тем более им должно было быть чуждо восхищение Марины Цветаевой поэзией авторов-модернистов, которые или шли на компромисс с революцией, как Пастернак, или, как авангардисты, революцию ставили даже выше искусства, как Маяковский. Благосклонность Цветаевой к Пастернаку и Маяковскому, которых она возносила на самую вершину русской поэзии того времени, не могла не проявиться в ее эссе, посылаемых в «Русский архив» (уже из-за одного этого факта сотрудничества Цветаевой, великана русской поэзии XX века, с «Русским архивом», журнал заслуживает пристального внимания).
Этим, конечно же, никак не умаляется достоинство и не снижается ценность «Современных записок». Этот «толстый» русский журнал, вероятно, был лучшим русским эмигрантским журналом своего времени, чему могло способствовать то обстоятельство, что, несмотря на идеологическую и эстетическую ориентацию, журнал не стал партийным органом печати. В «Редакционном заявлении» было подчеркнуто стремление осуществлять «демократическую программу» («С.З.», 1920). Эта демократическая программа не была безграничной, однако она отличалась исключительной широтой. Программа «Современных записок» исходила из «русского освободительного движения XIX и начала XX веков, провозглашенного народами России и принятого ими в мартовские дни 1917 года» (там же). Опираясь на подобную программу как на руководящее начало, «Современные записки» стремились быть и были «органом независимого и непредвзятого суждения обо всех явлениях современности».
М. Адамович в своем исследовании «От Современных записок к Новому Журналу: традиция русского толстого журнала и первая волна русской эмиграции»* подчеркнула, что «Современные записки» были, с одной стороны, продолжателями «классического ▒толстого’ российского журнала, каким он сформировался в XIX веке», но что эмиграция, с другой стороны, внесла известные поправки в эту традицию, и, прежде всего, относительно «партийного мнения и даже одной узкой идеологии». Партийный журнал не мог выжить в условиях эмиграции, а чтобы выжил «толстый» журнал вообще, он должен был «занимать исключительно широкую общедемократическую по зицию, стоять на платформе плюрализма и терпимости к различнымидеологическим и эстетическим пристрастиям». Подобный вывод находит свое подтверждение и в том факте, что «Современные записки» пережили и «Волю России», и «Русский архив», а когда их выход прекратился, продолжили жить в своем преемнике – «Новом Журнале», выходящем вплоть до сегодняшнего дня.
ЖурнальнаЯ структура как программа
О программных началах «Русского архива» его содержание говорит не меньше, чем сами программные статьи; журнальное содержание лучшим образом может быть оценено по разнообразию рубрик. Номера «Русского архива», на самом деле, не были поделены на разделы, не появлялись в них и заглавия отдельных частей, если только речь не шла о постоянных рубриках в конце каждого номера (Хроника, Обзор книг и журналов, Библиография). Наименования журнальных частей впервые появились в начале сдвоенного номера V–VI, в «Обзоре статей и материалов» в первый год издания (1928– 1929). В этом «Обзоре» содержание первых шести номеров было распределено на семнадцать частей: Демография, Вопросы государственного права СССР, Международная политика, Народное хозяйство, Политика, Исторический обзор, Философия, Социальные вопросы, Культурные вопросы, Церковная жизнь, Литература, Живопись, Театр, Русская музыка, Хроника современной русской жизни, Обзор русских книг и журналов, Библиография современных русских книг и журналов, экономических, международных, кооперативных, сельскохозяйственных и армейских вопросов. Легко сделать вывод, что уже в первых номерах «Русского архива» были представлены почти все области «политики, культуры и хозяйства России», как и было обещано читателям в подзаголовке журнала.
В последующие годы содержание журнала становилось тематически всеобъемлющим, так как начали печататься тексты, посвященные взаимоотношениям между Россией и Сербией, а также другими народами Югославии, а время от времени здесь появлялись и статьи на более широкие европейские темы, непосредственно или косвенно связанные с Россией, и даже независимо от темы России. На расширение журнальной тематики, безусловно, повлияло прекращение существования «Воли России» в 1932 году, так что иногда, хоть и редко, печатались и произведения беллетристики, исключительно прозаические (Л. Андреев, XXXI–XXXV, А. Ремизов, XXXV– XXXVII, Е. Замятин, XXI–XXII и XXXVII–XXXVIII, Н. Тихонов, XXXIV–XXXV).
Все рубрики, перечисленные в «Обзоре статей и материалов», в первый год выхода журнала не могли появляться в каждом номере, но некоторые из них носили постоянный характер. Это, прежде всего, рубрики, посвященные политике и литературе, а также те, что находились на последних страницах журнала и поэтому оказались в самом конце годового журнального обзора. Хотя статьи из рубрик в конце журнала обычно печатаются мелким шрифтом и с меньшим расстоянием между строками, именно ими, как и несколькими «ударными», «передовыми» рубриками, начально определялся профиль литературной периодики, в значительной степени от них зависело и качество периодических изданий. В «Русском архиве» именно эти рубрики были замечательными, хотя и другие отличались весьма высоким качеством. Я убежден, что когда широкая научная общественность ознакомится с содержанием журнала, целый ряд текстов о политике, культуре и искусстве России первых десятилетий Советской власти будет опубликован вновь, хотя бы в электронной версии, но на русском, а может быть, и на каком-либо другом языке. Практически не было ни одной значительной русской книги, опубликованной в России или в эмиграции, а также заметных публикаций во многих русских журналах и газетах, которые не были бы отмечены в «Обзоре книг и журналов» критическим откликом или более обширной критической заметкой. Без сведений, содержащихся в откликах, критике и заметках «Русского архива», горизонт восприятия русских книг и журналов того периода остается суженным, а в отдельных случаях может считаться качественно неполным, как спектр радуги без одного из оттенков цвета.
Русский интеллектуальный круг
«Россия в миниатюре», как профессор Марк Раев называл русскую эмиграцию первой волны, была своего рода интеллектуальным космосом. Русское интеллектуальное созвездие, со звездами большей или меньшей величины и блеска, засияло и в «Русском архиве». Журнал собрал вокруг себя целый ряд первоклассных интеллектуалов, ученых, специалистов в разных областях, писателей, деятелей искусства и журналистов, некоторые из них жили в Сербии и Югославии, а остальные посылали в Белград корреспонденцию из Праги, Парижа и других европейских городов.
Выделим некоторое число имен сотрудников журнала, писавших тексты более общего характера и потому сегодня, спустя семь-восемь десятилетий, читающиеся с не меньшим, хотя, возможно, и иным интересом. Таковы тексты И. Лапшина «О философском значении рус-ской науки» (I–II; журнал опубликовал и книгу профессора под тем же названием), о выдающихся композиторах русской классической музыки (V–VI), об эстетике Гоголя (XXX–XXXI), о феноменологии религиозного сознания в русской литературе (XXXI–XXXV, XXXVI– XXXVII). Журнал опубликовал также избранные тексты М. Слонима о русских писателях, вышла отдельная книга на сербском языке (книга «Портрети руских писаца» содержит «портреты» из первых девяти номеров журнала); тексты публиковались и на других языках, как до, так и после Второй мировой войны, или, переработанные, входили в состав последующих книг М. Слонима. Свои взгляды на «течения в современной русской литературе» Слоним впервые изложил в первых двух книжках журнала, а затем продолжил цикл в других номерах (об Ахматовой и Цветаевой, IV; Есенине, VIII; Маяковском и Пастернаке, IX); писал он и статьи, посвященные русским писателям-классикам (Л. Толстой, II, XXXIV–XXXV и XXXVI–XXXVII; Чехов, V–VI; Достоевский, III и XII; Блок, XII; Лермонтов, XI–XV; Волошин, XX–XXI), и о различных явлениях советской литературной жизни («Новые пути советской литературы», XX–XXI; «Что сегодня происходит в советской литературе», XXII–XXIII; «Европа в изображении советских писателей», XXI–XXV). Будучи традиционными по методологическому подходу, тексты Слонима значительны оценкой писателей-модернистов, которые и сегодня, за редким исключением, остаются в силе (на литературной обочине среди поэтов остались Мандельштам, «обэриуты», Хлебников, которого М. Слоним, судя по всему, больше ценил, чем Маяковского, произведениям и личности которого он посвятил очередной «портрет»), особенно если речь идет о нетрадиционных или менее традиционных прозаиках первых десятилетий XX века (А. Толстой, Пильняк, Бабель, Федин, Леонов, Эренбург, Зощенко).
Очень жаль, что «Русский архив» не собрал и не опубликовал отдельной книгой тексты Е. Сталинского о большевизме, и, прежде всего, о его варианте в 30-е годы, так как то были, а во многом и остались, материалы, сделанные на самом высоком уровне, и заметные среди работ, написанных об идеологии сталинизма, которая значительным и трагическим образом ознаменовала XX век (Сталинский постоянно сотрудничал с журналом, начиная с I и до XXVIII–XXIX номеров).
Исследования постоянной сотрудницы журнала д-ра Мельниковой-Папоушковой «Русский архив» тоже не собрал в книгу, хотя уже в первой своей статье «Из истории русского модернистского театра» (I) автор очертила основные направления исторического исследования такого плана. Ее статьи на различные темы публиковались из номера в номер, от первого до последнего («Старая и новая русская интеллигенция» (II), «Театр и революция» (IV), «О миросозерцании Блока» (VII), «Как на Западе представляют восточную действительность» (X–XI), «Советская критика и самокритика» (XII), «Еще один образ России» (XVI–XVII), «Загадки и отгадки» (XX–XXI), «Современность и русская сказка» (XXX–XXXI) и ряд других).
Также заслуживают внимания статьи Б. Сосинского, С. Постникова и д-ра А. Елачича, публиковавшиеся в уже упомянутой рубрике «Книги и журналы», как и статьи Е. Евгеньева в рубрике «Политический обзор». Эти авторы печатались и с более крупными материалами: небольшая монография д-ра Алексея Елачича «Великие мастера русской литературной критики и социальной мысли» (начало в номере XX–XXI и дальше, хотя и с перерывами, до номера XXX–XXXI), затем его исторический очерк «Протопоп Аввакум» (XVIII–XIX); исследование Б. Сосинского «Алексей Ремизов» (IX); статьи С. Постникова «Режим покаяния» (XX–XXI), о распаде «империи» – «Сепаратистские устремления эмиграции» (XXX–XXXI); на темы Кавказа, которые сегодня вновь становятся актуальными; «eвропейская» и «азиатская» история России (XXXIV–XXXV).
Отношения между Сербией, Европой и Россией, включая и военные, поощряют политические споры и дипломатические игры и в начале XXI века, поэтому, помимо всего прочего, заслуживает внимания исследование генерала Войина Максимовича «Военные связи и отношения Сербии с Россией в минувшем столетии (1806–1917)» (VIII). Важными также являются и другие статьи, принадлежащие перу югославских авторов: статьи д-ра Милана Прелога «Российско-югославские отношения в прошлом» (VII) и Йована Йовановича «Австрия и Россия на Балканах» (XIII, XVIII–XIX, XX–XXI).
В этом контексте важным является и некролог короля Александра I Карагеоргиевича. Рубрика некрологов, вообще говоря, характерна для периодики. В том, как отдается дань уважения мертвым, находит свое отражение политика журнала. Убийство 1 октября 1934 года сербского короля Александра I явилось трагическим поводом для редакции «Русского архива» изложить свои взгляды на сербскую и русскую внешнюю политику. Интересно, что в тексте «В память о короле Александре» не содержится ни единого слова благодарности монарху, который лично значительно способствовал тому, чтобы русская эмиграция в его государстве обрела свой новый дом. Красной нитью проходит в тексте некролога свидетельство о стремлении короля «помирить балканские народы по формуле ▒Балканы – балканским народам’». У русской эмиграции на Балканах было два влиятельных доброжелателя, что видно из некролога: «Все же сближение Югославии и Болгарии, представлявшее одну из главных задач, за осуществление которой принялся король Александр, для России является фактом большого значения, ибо это есть сближение родственных, связанных с ней многовековой историей братских народов» («Р. А.» XXX–XXXI, 3–4). Так русский немонархический эмигрантский журнал писал по поводу смерти монарха. А к истории отношения «Русского архива» к Сербии можно присовокупить тот факт, что в качестве первого приложения к номеру XXXI–XXXV была опубликована не вошедшая в Собрание сочинений статья Леонида Андреева «Слово о Сербии», написанная в 1914 году.
Редакторы «Русского архива» не принадлежали эсеровскому течению, тяготеющему к религии, но тема Русской Церкви была и осталась одной из важных и для России, и для диаспоры. Вот почему тексты на эту тему из времени, когда Церковь и религия оказались под жесточайшим ударом коммунистической идеологии и власти, нашли свое место на страницах журнала (В. Архангельский «Русская Церковь во время революции», III, «Пути Православной Церкви в нынешней России», XII). Этому блоку принадлежит и текст С. Орлова «Церковная музыка в России» (IX).
Четыре великих имени
В заключение, кратко, о четырех великих именах русской эмигрантской литературы и искусства, которые сотрудничеством оставили неизгладимый след в «Русском архиве». Марина Цветаева начала сотрудничать с журналом текстом о Наталии Гончаровой (IV), в ответ русская художница поместила в журнале описание своих декораций и костюмов к «Свадьбе» Стравинского (XX–XXI); музыке Стравинского была также посвящена заметка автора, подписавшегося инициалами А. Р. (XIV–XV), он же являлся автором «Музыки в России» (II). Наталии Гончаровой принадлежит в журнале и текст об истории создания балета (XXVI–XXVII). После текста о Гончаровой последовали эссе Цветаевой «Поэт и время» (XVI–XVII), «Искусство при свете совести» (XVIII–XIX), «Эпос и лирика современной России: Владимир Маяковский и Пастернак» (XXII–XXIII), «Поэты с историей и поэты без истории» (XXVI–XXVII), «Поэт-альпинист» (XXXII– XXXIII), «Слово о Бальмонте» (XXXVIII–XXXIX), «Мой Пушкин» (40–42).
Сотрудничеству Алексея Ремизова в «Русском архиве» стоило бы посвятить отдельную монографию. Ремизов, наряду с другими темами, писал в журнале о русском первопечатнике Иване Федорове (XXXII–XXXIII), о Пушкине (40–42), Гоголе (V–VI, XVIII–XXIX), Толстом (IV), Тургеневе (IX, XXIV–XXV), Достоевском (XII, XXIV–XXV), Блоке (XIV–XV), Чехове (XXXI–XXXII), Горьком (XXXVIII–XXXIX), Дягилеве (VII), Замятине (IL–ILII). В отдельных номерах «Русского архива» отмечались годовщины великих русских писателей: Тургенева (XIV–XV), Салтыкова-Щедрина (XXX–XXXI), Толстого (XXXVI– XXXVII), Пушкина (IL–ILII). Последний, «пушкинский», номер (40–42) вышел под знаком прощания с сотрудником журнала Евгением Замятиным. Замятин относительно поздно появился в «Русском архиве», в 1932 году, со своим рассказом «Ела» (XX–XXI). Сотрудничество продолжилось, и уже в следующем номере была опубликована заметка «Современный русский театр» (XXII–XXIII), затем последовали статья о Блоке (XXX) и снова рассказ, на этот раз под названием «Наводнение» (XXXII–XXXIII). Странным образом в 1937 году совпали смерть Замятина и закрытие «Русского архива». Тексты «Максим Горький» (известно, что Горький выступал посредником, прося Сталина разрешить Замятину временно покинуть Россию) и «О литературе, революции и энтропии» Замятин публикует в предпоследнем, XXXII–XXXIII, номере «Русского архива». Посмертно, после кончины писателя в Париже, выходит его краткая «Автобиография» (IL–ILII).
На последних страницах последнего номера журнала редакция прощалась с Евгением Замятиным и Семеном Верещаком. Рано ушедший из жизни Верещак (1889–1937), теоретик в области экономики, был постоянным сотрудником журнала с выхода его первого номера («Коммунистическая селькохозяйственная проблема и действительность»), сотрудничал в белградском Институте по изучению России и Югославии. В блоке некрологов с Замятиным простился и Ремизов, по словам редакции, – «его друг и учитель» («Р.А.» IL–ILII, 228). Ремизов текст в память о друге озаглавил «Стоять – негасимой свечой».
В свое время и «Русский архив» светил, как восковая свеча, русским беженцам в Сербии. При сегодняшнем чтении страниц журнала возникает ощущение негасимости и этой свечи.
ЛИТЕРАТУРА
«Русский архив», I – IL–ILII, 1928–1937, Белград.
1. Адамович, Марина. От Современных записок к Новому Журналу: традиция русского толстого журнала и первая волна русской эмиграции/ «FromtheContemporaryNotestotheNewReview: TraditionsoftheRussian ▒ThickJournal’ andtheFirstWaveofRussianEmigration.»
2. Будницкий, Олег. Журнал «Современные записки» и русская эмиграция /
Радио Свобода 21. 09. 2008, www.svobodanews.ru/content/trascript/465769.html
Перевод с сербского Марины Петкович