Опубликовано в журнале Новый Журнал, номер 258, 2010
над зияющей ямой оркестра цветами присыпан.
В позолоченных ложах, за бархатом красных портьер
непотребное что-то творится. Хихиканье, всхлипы…
Ассамблея-Конгресс Кандидатов в Болезни Г. Марка.
Многоярусный зал, возносящийся в тьму небосвода.
Фосфорическим светом увита железная арка
в центре сцены, и желтые буквы: “Доверься Природе!”.
Сбоку стол для начальства. Там, выгнув прозрачные ноги,
восседают недуги великие в мантиях алых.
Айсберг люстры, слезящейся тысячей ватт, понемногу
уплывает во тьму, и проносится ветер по залу.
Главный Канцлер Конгресса – скелет в позументах и лентах –
на трибуну идет. Под шуршание аплодисментов
объявляет начало учебного эксперимента
по вживленью микробов в тела пациентов-клиентов.
Рой летящих, летальных инфекций-страшилок кружится,
словно хищная стая, над сценой у самого края.
В зале холод собачий. Подернуты инеем лица,
и волнистая линия слипшихся взглядов мерцает.
Все внимание публики прочно приковано к месту,
где под аркой стоит хирургический стол, как магнит,
ощетинясь лучами сквозь воздух дымящийся с треском.
Там в скрещенье лучей мое голое тело висит.
Барабанною дробью дрожит оркестровая яма.
Я – страдающий, страждущий, жаждущий, ждущий – среди
всех инфекций жужжащих один, поднимаюсь упрямо
над столом, и тяжелая дробь отдается в груди.
* * *
Корявый, скрежещущий звук –
как будто под бой барабанный
сквозь уши, рывками мне тянут
колючую проволку букв.
Мутнеет кристаллик в зрачках.
Шипит пузырящийся воздух.
Накал уменьшается в звездах…
И вещи растут на глазах.
* * *
Еще не проснувшись, услышишь,
как гул нарастает в затылке:
свингующий голос бормочет
стихи – заклинанья сердито
картавым фальцетом, все выше…
Господнего страха копилка
в груди переполнилась ночью –
ты ищешь у мертвых защиты.
утром в муторной, мутной,
дрожащей утробе метро,
не проснувшись еще,
выходя на перрон и хитро
усмехаясь, поставил себя
посреди пустоты
в самом центре пыхтящей толпы.
Ты увидел, как ты
поклонился по пояс
и шмякнулся смачно плашмя.
Но вскочил и растроился –
вдруг обернулся тремя.
Трое-ты танцевал
в самом центре толпы животом…
танцевал всем нутром, сотрясаясь…
утроенным ртом
верещал, хохоча…
сгоряча хлопал всех по плечу…
лопоча чепуху,
хлопотал как-то уж чересчур.
Бес, запрыгнув в три тела твои,
суетился вокруг…
сотрясался от смеха…
вращая пропеллером рук,
над толпой поднимался,
себя поднимая на смех…
собирая опять трех в одно,
незаметно для всех.
* * *
Лист холодного воздуха, словно стекло, –
прикоснешься ногтем,
и останется шрам.
На обратной его стороне, где тепло
прилипает к листу
и расплющенный хлам –
амальгама из памяти тела и слов –
превращает стекло
в плоскость зеркала, там
остановленный свет собирает улов
в сеть сплетенных лучей.
И со дна, как мишень,
отраженье всплывает с лицом набекрень.