Беседа
Опубликовано в журнале Новый Журнал, номер 258, 2010
Русские книги в Италии
C итальянской переводчицей русской литературы Клаудией Дзонгетти беседовал бостонский прозаик Ирина Чайковская.
“Родилась в провинции Марке, на море. И моря мне часто не хватает. Маленькой хотела быть археологом. Потом прочла в биографии Шлимана, что он знал 17 языков. Решила заняться чем-то похожим. Но остановилась. Английский, французский, немецкий. В лицее, где один профессор греческого читал нам “Шинель” Гоголя, выучила также русский и чешский. В университете открыла русских писателей, тех, кто ▒▒вышел из гоголевской ▒Шинели’ ’’. Открыла не только их, но и их переводчиков. Играла в баскетбол. Но должна была прекратить – в Венеции. Ездила на велосипеде. Но предпочла прекратить – в Милане. Защитила диссертацию. Дело прошлое. Мне нравится читать, началось это в детстве. И верю, что это никогда не кончится.” Клаудия Дзонгетти. Июнь 2009
Ирина Чайковская. – Дорогая Клаудия, я слышала, что сделанный вами перевод книги Василия Гроссмана “Жизнь и судьба” пользуется в Италии большим успехом. Вы получили за него почетную итальянскую премию Vallombrosa. О вашем переводе совсем недавно писала The New York Review of Books. Фантастика – за полтора месяца было распродано четыре издания. Дело неслыханное! Почему вы взялись за перевод этой книги? Было ли для вас очевидно, что у нее будет успех?
Клаудия Дзонгетти. – Никогда не надеялась, что смогу перевести “Жизнь и судьбу”. Предыдущее, “старое”, издание было выпущено всего-навсего 25 лет тому назад, следовательно, была минимальная надежда на то, что издатель рискнет опубликовать новый перевод, к тому же, такой сложности, да еще и русского автора (у русской литературы есть в Италии поклонники, но нельзя сказать, что она хорошо продается). И однако – случилось!
Не скажу, что вначале не было страха: если бы моему переводу не удалось вернуть читателей к этому шедевру, чье первое издание имело у нас весьма скромный отклик, бедняге Гроссману точно бы пришлось ждать следующего перевода уже в новом столетии. Потрясающий коммерческий успех – очевидное свидетельство того, что задача была выполнена. Говорю “потрясающий”, потому что быстрая распродажа 30 тысяч экземпляров этого прекрасного, но весьма “тяжелого” романа – на 837 страницах (“Толщина 5 см., Клаудия!” – сказал мне один друг, который позже поблагодарил меня за книгу), была беспрецедентна.
ИЧ. – Гроссман в России – писатель недооцененный. В советские времена его книга была арестована; у писателя и тех, кто ее хранил, забирали даже копировальную бумагу, так был страшен властям антисталинский и антисоветский заряд “Жизни и судьбы”. Гроссману было сказано, что его произведение, возможно, опубликуют лет через двести. Опубликовали раньше, сначала за границей, а потом, в Перестройку, – в России. Помню, когда читала, поражалась интеллектуальной мощи, смелости и художественному совершенству романа, многие страницы которого были сравнимы разве что с “Войной и миром” Толстого. Однако, кажется, далеко не все читатели и критики в России так высоко оценили роман Гроссмана. А как в Италии?
КД. – Наши “идеологические” расхождения с Гроссманом были, без сомнения, менее сильны, чем советские, хотя в первый момент и у нас сходство между Сталиным и Гитлером, родство двух тоталитарных систем ХХ века (на которые наш “фашизм” тоже походил, но лишь отчасти), создало некоторые проблемы, некоторые дополнительные препятствия для распространения книги. Однако во всех без исключения рецензиях, появившихся в последние месяцы, подчеркиваются достоинства произведения и цитируется Георг Штейнер: “Такие книги, как ▒Жизнь и судьба’, затмевают почти все, что сегодня на Западе воспринимается всерьез”.
ИЧ. – В чем, как переводчик, вы видели основные трудности? Сколько времени потратили на эту работу? Какое чувство испытывали в процессе перевода и после его завершения?
КД. – Принципиальная проблема – воссоздать стиль и язык Гроссмана, не превратить в банальное и стертое – в особенности то, что звучит сухо и строго. Сам материал, его содержание настолько сильны, могучи, горячи, что при переводе не нуждаются в превосходных степенях, повторах, пафосе. Это – как остывшая лава, зато внутри – горячее, раскаленное сердце.
Над переводом я работала год; перепроверка, чтение и перечитывание и опять перечитывание текста… Проходили месяцы, во время которых я наяву видела Штрума, сестер Шапошниковых, Новикова, Крымова, Софью Левинтон, Давида и всех остальных. Были дни, когда я радовалась танковому прорыву, и другие, когда я “нападала” на Виктора Павловича за его сомненья, и те, в которые плакала с Софьей и Давидом, погибшими в газовой камере, или с матерью Штрума писала письмо сыну… Я была – как никогда не случалось прежде – в неком “симбиозе” с романом. Полностью отрешилась от “реальной” жизни…
ИЧ. – Произведение Гроссмана многопланово и поднимает разные жизненные пласты – здесь и родство фашистской и сталинской систем, глядящихся в романе прямо “идентичными близнецами”, и противостояние ученого-интеллигента и режима, и лирическая тема, и война, и лагерь, и судьбы еврейского племени… Что, на ваш взгляд, больше всего привлекло итальянских читателей? На какой романный пласт они сильнее отозвались?
КД. – Думаю (или, по крайней мере, надеюсь), что нельзя выделить какой-то один романный пласт, особенно заинтересовавший итальянскую публику. В “Жизни и судьбе” настолько удалась встреча Истории с большой буквы и маленьких историй персонажей, что верю (или, повторяю, надеюсь): невозможно пытаться отделить одно от другого. Конечно же, каждый читатель имеет своих “любимых” героев, увлекаясь батальными сценами или трогательной платонической любовью Штрума и Марьи Ивановны, но не думаю, что можно выделить какой-то особый “национальный” итальянский интерес к тому или иному плану повествования.
ИЧ. – Один из моих бывших итальянских студентов пожаловался, что переводить с русского невыгодно. Спрос есть только на переводы англоязычной литературы. Что вы на это скажете? Интерес к Гроссману – счастливое исключение?
КД. – Ваш студент исходит из “коммерческой” реальности. Литературный перевод – дело неприбыльное, и если, переводя с английского, есть надежда быстренько “сварганить” то, что вы, русские, называете “чтивом” – книги без больших претензий, то при переводе с русского такое невозможно. Итальянские читатели воспитаны на таких “трудных” русских писателях, как Достоевский и Толстой, и как следствие – издатели избегают публиковать “легких” русских авторов, останавливаясь или на классиках или на тех, кто чем-то отличается, – необычным языком, темой или конструкцией рассказа/романа. Для ясности: у нас переводится Довлатов, а не Робски…
ИЧ. – Мне кажется, что русистика в Италии далеко не мертва. Слышала про уникальное издание Серены Витале, построившей на основе дневников Цветаевой биографическую книгу о поэте. Та же Серена Витале сделала неоценимый вклад в пушкинистику, сумев получить у наследников переписку Дантеса и Екатерины Гончаровой. Вы следите за процессом изнутри. Что можете сказать о сегодняшнем состоянии итальянской русистики? Есть ли в Италии интерес к современным российским писателям?
КД. – К сожалению, я нахожусь не настолько “внутри”, как хотелось бы. Но действительно, Витторио Страда и Серена Витале сделали итальянскую русистику одной из лучших в Европе. Однако могу сказать, что в настоящее время не вижу их наследников в итальянских университетах. Но верно и то, что средний уровень преподавания и исследований значительно выше, чем десять лет назад. Не хватает большого, выдающегося ученого (возможно, он растет где-то в каком-то университете), а хороших и отличных – много. Их интересы становятся все более широкими, они больше, чем когда-то, открыты для современной литературы, для изучения российской реальности во всех ее аспектах: высокая и низкая литература, музыка, театр, изобразительное искусство, реклама… Любопытство находит себе применение, не останавливаясь всецело на символистах или великих классиках.
ИЧ. – Какие книги, связанные с русской культурой, а также переводы с русского обратили на себя внимание в последнее время?
КД. – Немногие, Ирина, очень немногие. За исключением невероятного и пока непревзойденного успеха “Жизни и судьбы” (вышло пятое издание!), можно говорить о значительных продажах книг разве что Владимира Набокова и Анны Политковской. Некоторый успех имеют Нина Берберова и Сергей Довлатов. Что касается произведений о русской культуре, то, в первую очередь, это книга Орландо Фиджеса “Танец Наташи”, имеющая своих читателей, и недавно изданное сочинение того же автора “Шепоты” (“Подозрение и молчание” на итальянском).
ИЧ. – Чем вы сейчас занимаетесь? Какие планы на будущее? Работа переводчика нелегка, отнимает массу времени и сил, а у вас двое маленьких детей. Уверена, что плата за ваш труд мизерная. Что удерживает в работе?
КД. – Я только что закончила перевод большой подборки статей Анны Политковской (это третий том из собрания, публикуемого издательством Adelphi, – после “России Путина” и “Русского дневника”, – состоящий, в основном, из ее публикаций в “Новой газете”). И вот пример того, как нелегко соединять семейные и рабочие интересы: моя старшая (ей семь лет), лучезарно мне улыбнувшись, вдруг спросила: “Ты ведь не возьмешься теперь за новый перевод?”. Трудновато, но отдаю себе отчет в том, что с этой трудностью сталкиваются многие женщины-матери. У меня есть преимущество: работаю дома и сама строю свой рабочий график. Бывает, правда, что работаю по ночам, но, к счастью, я страдаю бессонницей…
ИЧ. – Помогли ли вам в работе над переводом “уроки” Юлии Абрамовны Добровольской*?
КД. – Конечно! Вне всякого сомнения. Всегда говорю Юлии (теперь уже и мы с мужем вслед за детьми называем ее “Ю”), что это только ее вина (или заслуга?), что я делаю то, что делаю, и влюблена в работу переводчика. Ее школу: лекции в университете, годы, проведенные в работе над Словарем, совместное перечитывание переводов, поиск “точного” слова, которое должно найти свое место не только во фразе, но и на странице, освоение авторского “дыхания” – одним словом, ее “мастерскую” (что было в обычае у художников прошедших эпох) считаю лучшей из всех возможных. Дружба и уважение Ю – самая высокая награда, которую я когда-либо получала.
Бостон–Милан
*
Юлия Абрамовна Добровольская (род. в 1917). Переводчик с итальянского. Участница Гражданской войны в Испании. Сидела в ГУЛаге. После войны преподавала итальянский в МИИЯ и в МГИМО. Автор “Практического курса итальянского языка”, Итало-русского/Русско-итальянского словаря. Награждена премиями итальянского правительства за заслуги в области культуры. В 1982 эмигрировала в Италию, где продолжает переводить и преподавать. Воспитала плеяду известных итальянских переводчиков. Автор мемуаров “Постскриптум” (2006).