Миниатюры
Опубликовано в журнале Новый Журнал, номер 257, 2009
Ара Мусаян
Уроки языка
Кончается одна книга, начинается новое писание.
Кончаются Веды – начинается Библия: драконы, дэвы, боги сменяются простыми смертными – пастухами, царьками, наложницами…
Неминуемое, неотвратимое – необходимое – разрушение (старение, ветшание, износ…) форм. Подвиг, снисканный даже ценой нечеловеческих усилий, – подобно рывку штангиста, бьющего мировой рекорд, – мгновенно обволакивается пеленой забвения, красота, как блеск серебра, тускнеет и уже не способна потрясти нас вновь, как в самый момент ее зарождения, – вызывает реакцию брезгливости, как у матерей порой, – от собственных же чад.
Революция пожирает своих детей – поэзия транжирит свои формы.
ПОДСТРЕКАТЕЛЬСТВО ДУХА
Свежесть, живость, бдительность в нас духа – живящих дрожжей брожения теста нашей книги, все увеличивающейся в объеме и меняющейся в форме, подгоняемая этим стрекалом-жалом.
ДВЕ СОПЕРНИЦЫ
Как две любовницы-соперницы – мои французский и русский языки.
Пишу на одном, другой черствеет, деревенеет, худеет; перехожу к первому – оживает, входит в азарт, пуще прежнего рдеет, и – чахнет, тускнеет, затухает оставленный – временно ли, навсегда?
Неминуемая вражда двух чуждых наречий, их родство – далекое, как в Адаме и африканском предке.
И – чем дольше вы остаетесь в объятиях одной, тем труднее для вас и вашей второй наложницы снова исполнить арию любви.
Я-ВЛЕНИЕ В ЛИТЕРАТУРЕ
В чем самобытность – иные предпочтут “нестандартность” – сего моего “миниатюрного” писания, выросшего в потустороннем мире зарубежном, на голом месте, словно гриб?
– Нечто вроде прививки черенка древа инородного к древу языка российского.
Результат – мичуринский вполне: из тыквы выдавить ягодку.
НАХОДКА
На-йти… Почти – что на-ступить. Нечаянность находок.
Другое дело – охота: известно, на кого мы идем. Прежде чем подстрелить дичь, ее надо отыскать и вспугнуть.
Искусство – не охота.
– Прогулка?
КЛАССИКА
Бриллиант в витрине – доступный для глаз, далекий для рук.
ЗАПЯТАЯ
Знак препинания, стоящий, ставящийся за каждым пятым словом, членом предложения?
Конечно же, за пятой слов.
Подкова к каблукам – шаг отчеканивающая.
МАНИФЕСТ
Умиротворение – слово русского языка непартийное, с православной религией как будто бы не связанное, исконно народное – не ученое. Широко, нельзя сказать, употребляемое: когда-то, видимо, – неприметно – вышедшее из употребления.
Язык – зеркало души народа: что в нем заложено, на то он и способен наверняка.
Словом покаяния – одним – германский канцлер умилил евреев, армяне все еще ждут турецкого Брандта.
Россия. Найти в себе силы самой себе простить – невиновной, себя обвинить…
Родная речь… Уйти в глубинные пласты воды живительной – царевичем румяненьким выпрыснуть.
Вначале была литература, проникнутая пафосом насилия, – сменила ее литература самоуничижения.
Нужна теперь литература у-ми-ро-тво-рения.
О БИБЛИИ
Есть Пятикнижие в начале Библии – но отмечал ли Схолиаст, что, в общем, вещь – не что иное как “двукнижие”, имея в виду ее “двуглавую” структуру: глава первая – Ветхий Завет, и вторая – Завет Новый.
Известна роль триады в основной интуиции христианства, феноменологии которой посвятил себя и все свое учение Гегель. Гораздо меньшими материалами располагаем мы о диаде… Неустойчивая, на двух ногах, – как мы сами, земляне, в вечной погоне за собственным равновесием. Активность свою диада проявляет в безудержном стремлении к триединству: отец, сын и – скок – тут-то триада и оборачивается Троицей (в момент приобщения духа к естеству, их разъединяющему).
Диада сохранилась в библейском скелете двукнижия.
Есть ли, кроме Библии, другие такие двуглавые книжищи? Гомер, Дон Кихот, Гильгамеш…
ИЕРУСАЛИМ, ИЕРУСАЛИМ
Весь мир – на сотнях, правда, страниц Писания. Никаких, как в Сиракузах, теорем на песке.
ТРОИЦА
Мистерия Троицы – триединства: неполноценность Единого в своем уединении,
неустойчивость раздвоенного: единого и многого, одного и другого, словом:
непостижимость мира без мистерии.
ДНИ БОЖЬИ
“День божий” – речение, коим не пренебрегал и “отец народов” – так полунежно, полушутливо называли Сталина в далеких от Центра странах Коминтерна.
…Как если с каждым днем в корне бы возобновлялся мир.
Поистине, стоит прожить жизнь до последней минуты! – лишь бы не в подвалах ЧК!
Ничто не повторяется в мире, всякий день, что дар Божий, – доселе никем не виданное зрелище.
Жизнь, как невеста, бесконечно желанна – бесконечно нова.
МУКА –
о чем речь – о слове, допускающем множественное число, или том, что только в единственном?
Мука, как результат мученического толчения злака. В сравнении с этим что стоит распятие, четвертование!..
ПЕЧЬ –
глагол и существительное вместе. Мудрено ли, что когда ее хотят затопить, то вместо наводнения в ней разжигается пламя?
РУССКОЕ СЛОВО
Естество и – искусство. Первое – “квадрат” совершенной формы глагола быть – могло бы вылиться и в “естность”, по примеру искусности.
Естество: то, что дано, что есть; искусство, то, что вкусно, избрано после пробы и приятия (откуда и приятное)…
Русское слово отец. Поражает “отечественность” слова, ничем ни латынь, ни санскрит не напоминающего. В отличие от мать – с общей матрицей чуть ли не на всех языках мира; брат, сестра, да, собственно, и pater – за единственным исключением русского языка, где корень проглядывает лишь в уменьшительно-ласкательном “батюшка”.
Делится слово – мы его поделим – на: от-, указывающее на происхождение, и -ец, где мы усматриваем не что иное как инверсию “есть”. От-ец – тот, “от” кого мы “есть”.
Абсолютная относительность родственных связей: женщина на фотографии – не мать, не дочь, не сестра и не бабка; она – все это вместе по отношению к рядом стоящим сыну, дочери, матери, брату, внукам.
Бог же – Боже – есть то, дальше коего уже некуда: чистая куда-то туда устремленность.
De-us: от-куда?
Куд, куд, куд – кудахчет кура.
СВОБОДА И БЕСПРЕДЕЛ
Воля… Моя воля – произвол; свобода – от чужой воли.
На Руси воля – закрепощение, либо побег.
…И язык, как неутешная мать, хочет сыграть на словах и выдать одно за другое: нет у нас свободы, сынок, зато есть Сибирь – бескрайняя, раздольная, привольная.
“МНИТСЯ МНЕ…”
Мнить и – помнить.
Первое выражает неуверенность либо самодовольство – в воспоминании же теряется момент сомнения, и из области мнения мы переходим в область забытья – чего-то в прошлом поистине состоявшегося: события.
От слова мне – кажется.
Мое мнение.
Парадокс: “твое мнение” все еще остается “моим”: в центре – все то же Я (указание языка на трансцендентальную перспективу в философии).
Mein Kampf – донкихотский фарс, обернувшийся трагедией.
РАДИКАЛЬНОЕ ЗЛО
Долго не мог до конца постичь кантовское “радикальное зло”. – А ведь это всего-навсего фрейдовское бессознательное – то, что в нас работает на наше животное я, а не на благо в нас человечества.
Зло – коренное: до него долго докапываться. Не воля злая, а неволя: слабость (возврат к платоновскому пониманию).
Выстрадать: выдавить прочь из себя ком зла.
ПРИНЦИПИАЛЬНОЕ РАСХОЖДЕНИЕ
Педагогическая забота русских писателей о своих читателях: приведут цитату, тут же в сноске укажут источник; стишок на иностранном языке – предложат перевод; название географическое – где, в какой стране, на каком континенте (широта, долгота). И это – уже у Пушкина! Но уже не у Гоголя – “Вечерам” лишь предварившего перечень украинских слов (с вычеркнутым – цензурой? – поистине некрасивым словом “москаль”).
Творчество: отворение окон, ставень, створок, век – и только. Жест служанки, по утрам раздвигающей шторы.
Откуда эта страсть снисхождения у русских писателей – эта мания сносок!
Как случилось, что смешались столь чуждые моменты наслаждения и учености?
МОЙ С ПОНЖЕМ НЮАНС
Понж, как это явствует (яствует?) из его “Апельсина”, любил выдавливать все соки из попавшейся ему темы.
С первого же моего “подражания” я отказался от такого исчерпывающего освещения – осушения – предмета.
Соками фруктов-слов лексикона я лишь брызжу слегка – ловя кислосладкие струи фонтана.
ЕСЛИ БЫ
Взять бы, да и написать – роман! Навьючить на велосипед все мироздание и пуститься в путь…
Представляю, как должно быть трудно это – даже себе представить!
ПРУСТ
Есть истории, интересные своими деталями, и есть детали, не интересующие повествование.
Пруст пишет с микроскопом на рабочем столе – предвидя близорукого читателя.
СКАЗКА
Композитор Пьер Булез о творчестве – этом уникальном на фоне “прозы жизни” действе – чуть ли не таинстве. Часто вспоминаются – рассказывает он – когда, бывает, задаюсь вопросом о сущности этой материи, мистерии – эпизоды из сказок, где герою предстоит пройти дремучий, заколдованный лес. Помогают ему добрые лешие, ундины: лес перед ним раздвигается, однако тут же за ним зарастает – так, что герой не только не сможет по тому же пути возвратиться, но, главное, вновь по нему пройти – дабы чудо не низвести в рутину.
О СЕКТЕ КНИЖНИКОВ
В каждом поэте кроется книжник. Сколько б он ни воспевал природу – ветер, солнце, сколько б ни перенюхал “цветов зла” – в конечном счете, дело его сводится к работе с бумагой – как у аккуратного бухгалтера.
ПАРАДОКС АМИЕЛЯ
Легче написать тридцать тысяч страниц, чем их прочесть, – даже самому автору: в момент написания им двигал особый, непреложный стимул.
ГЛАВНОЕ И ЗАГЛАВНОЕ
Понятно первое, не совсем – второе.
А именно: почему заглавие, наименование книги, статьи – каким образом, через какую схему трансцендентальной (центральной у Канта) способности воображения родилось русское слово с корнем “глав” и приставкою “за”?
Как и почему название сочинения, труда, оказалось – в исходном представлении (автора ли, издателя книги?) – не над или перед головной, начальной частью сочинения, а вроде бы за ним?
Но приставка за- не обязательно указывает на нахождение сзади.
В слове “заместитель” она означает равенство – хотя на фотографиях замы всегда слегка отодвигаются-таки на задний план.
Итак, заглавие – то, что равнозначно вещи: главному в ней, сути.
Даже если вы не читали “Войну и мир”, понятно, о чем книга, и что она – не о преступлении и наказании.
Но бывают обманчивые заглавия: “Тихий Дон”… Тут уж не обойтись без более близкого ознакомления.
Или заголовки, ничего о “главном” не говорящие: “Мадам Бовари”, “Братья Карамазовы”…
МОНТЕНЬ
Чужой опыт не учит.
Опыт, в смысле – жизненный: не эксперимент, может живо, красочно быть изображен в искусстве – но не отвратит от нас испытания в роковую минуту. Единственное, чем он ценен, – утешением, что такое уже постигало других, и даже стольких, что послужило сюжетом романа.
ДОСАДА
Как обидно за Искусство – последнее из божеств! – что одно из его величайших творений, “Музыкальное приношение” Баха, навеяно было ему случайной ритурнелью государя, которого маэстро лобзал, возможно, даже пухленькую ручку, и как Луи Армстронг в кино разыгрывал бравого негра-слугу, чистосердечно пред ним благоговел.
Абсолютно подчиненная роль искусства в государственном плане.
ДНЕВНИКОВОЕ
Вот уже который раз, вечером, после захода солнца (лето, первые августовские дни), устраиваюсь, полулежа, – вместо кресла на диване – лицом к балкону, спиной к библиотеке. Бетонный сплошной парапет заслоняет от взора все, до последней крыши – башенку соседней мэрии, шпиль церкви (Св. Павла и Петра), – и остается в пространстве распахнутой створки лишь квадрат чистого неба с плывущими или застывшими на нем тучами, облаками – в этот час обычно в темно-серо-голубых тонах.
…И не нужны уже никакие дачи с видами в синеву или дальние провансальские долы. Никаких Лазурных берегов, полудиких островов на Средиземном море…
Чистое небо – зрелище на час-полтора до наступления темноты – с пересекающими-таки время от времени квадрат уже засвеченными лайнерами.
Выхожу на балкон: чуть ли не две трети горизонта запружены землей и невозможными на ней нагромождениями, и – забывается небо.
ПЛАТА ЗА ВХОД
Можно ли писать, не заботясь о том, что где-то в планетарном поселке кто-то не сможет-таки вас прочесть, – заведомо как бы исключая часть человечества от доброй весточки, которую вы ему засылаете: мне замечают, что если не сплошь и рядом, то почти все у меня – не-пе-ре-во-ди-мо.
Никаких, на самом деле, “весточек” – одни “невесточки”: под покрывалом незнакомки – линии, рисунки с занимательными, замысловатыми, воображением овладевающими формами в глыбе языка мраморной. – К примеру, первое пришедшее на ум: слово мера. Как и почему действие отмеривания не назвали берой, дерой, нерой, перой, рерой?.. Все буквы алфавита были, как будто, свободны в те незапамятные времена – кроме, разве, в, уже задействованной в вере: мера должна была быть верной, не ложной: каждый ведь полагает в свою пользу, а мера обоим – меровой судья.
Мера? – То, что противоположно безмерному – Морю, в те времена еще звучавшему маре, откуда и инверсия – мера.
Вот и вся моя нехитрая игра – для тех, кому – предварительно изучив язык – в ней вольно участвовать.
ВИНОГРАД
Игристость ягод солнечных: армянское хагох, предвосхищающее – предвкушающее шампанское изобретение.
Слово – двоякое, как “две” стороны Луны: понятна первая часть слова, ровно половина его – вино. И – ясно, что либо вино выделывают из винограда, либо виноград возделывают на вине…
А чтоб раскрыть секрет второй половинки, нужен чуть ли не космический туда полет.
Очевидно одно: град, – это не градусы, – слово недавнего происхождения, ученое. Очевидно также, что это не “город вина”…
Так что же это?
– Ягод жемчужный град.
ВОЗВРАТ К ПОНЖУ
Чем же так примечателен твой Понж? – Творчество перестает быть рупором субъективных переживаний (разрыв с аристотелевской традицией катарсиса и христианской – страсти), языку возвращается прежняя свобода творить из собственных недр, обогащаясь в процессе игры, а мы – лишь сторонние зрители, свидетели, участники – но никакие уже не авторы.
* * *
Одновременно:
Фейерверк в соседнем пригороде;
луна;
какой-то луч света прокатывается периодически по фасадам соседних зданий;
собачонок залаял на поводке у старенькой;
какая-то группа людей – служебный профиль – одиннадцать, пол-двенадцатого;
мальчик играет в мяч меж двух лестничных площадок перрона мэрии;
две подружки, легкие платьица, одновременно оглядываются на мальчика с мячом – на неожиданный в такой час шлеп мяча.
Радио выключено. Пора ложиться спать.
Париж