Возвращенные имена: Сергей Максимов
Опубликовано в журнале Новый Журнал, номер 254, 2009
«Скудность и неопределенность биографических сведений – обычное явление в русской литературе относительно крупных и мелких писателей», – это суждение, высказанное еще в 1900 году по поводу драматурга А. Н. Островского, применимо и к описаниям пути Сергея Сергеевича Максимова (1916–1967). Краткие биографические данные, которые помещались в предисловиях к его книгам, не давали даже малого представления о его судьбе. В юности будущий писатель был подвергнут тяжелым жизненным испытаниям: арест, заключение, война, лагерь, эмиграция. Он один из первых, кто рассказал в своих произведениях о суровой действительности ГУЛага. Кроме отдельно напечатанных очерков в русских эмигрантских изданиях в Германии, в 1944 г. Максимов издал сборник автобиографических рассказов «Алый снег» о его жизни в сталинских лагерях. Судьба сборника оказалась трагичной: весь тираж погиб при бомбежке там же, в типографии. Максимов восстанавливает часть текста и печатает в «Новом русском слове» под рубрикой «На советской каторге». Эти отдельные рассказы складываются в цельное автобиографическое произведение «Одиссея арестанта», которое по своему охвату, по насыщенности событиями и фактами могло предвосхитить «Архипелаг ГУЛаг». Но по каким-то, сегодня не объяснимым, причинам книга не увидела свет, «Одиссея» появилась в урезанном варианте, как сборник рассказов «Тайга», вышедший в Нью-Йорке в издательстве имени Чехова.
Вся жизнь Максимова в эмиграции была неразрывно связана с братом Николаем, который во время войны оказался в плену и попал в немецкий концлагерь в Кенигсберге. Они разыскали друг друга, вместе преодолевали тяготы эмигрантской жизни. Николай Сергеевич корректировал тексты многих произведений Сергея Максимова. Но самая большая его заслуга в том, что всю свою жизнь он хранил архив брата. После безвременной кончины Сергея Максимова Николай Сергеевич в письме редактору «Нового русского слова» М. Е. Вейнбауму писал: «Хотя состояние моего здоровья в последнее время очень ухудшилось… я все-таки намерен немедленно взяться за подробную биографию брата. Это просто мой долг: ведь я – единственный и последний человек, одинаково хорошо знающий его жизнь и в России, и за рубежом. Если я этого не сделаю, то не сделает, пожалуй, никто» (6 апреля 1967 г.). Николай Сергеевич не успел сделать начатое, он ушел за братом, оставив лишь два десятка страниц биографии прозаика.
После смерти Максимова в русских периодических изданиях еще появлялись статьи и очерки о нем, в 1974 г. усилиями брата в издательстве «Посев» был переиздан знаменитый в 1950-е годы роман Максимова «Денис Бушуев». И снова забвение.
О Сергее Максимове и его творчестве заговорили лишь в конце ХХ века, но не в диаспоре, а в России: исследователи русского литературного Зарубежья составили несколько обзоров произведений Максимова, в сборниках по истории эмиграции дали краткие сведения о биографии писателя, правда, зачастую не подкрепленные достоверными источниками, грешащие ошибками и неясностями. Тем не менее это стало началом подлинного возвращение Сергея Максимове и его произведений в русскую литературу ХХ столетия.
ЧЕРНОПЕНЬЕ – КОСТРОМА – МОСКВА
Я покинул родимый дом,
Голубую оставил Русь…
Сергей Есенин
Сергей Сергеевич Максимов родился 1/14 июня 1916 г. в сельце Чернопенье Костромской губернии в крестьянской семье. Отец будущего писателя Сергей Николаевич Пасхин был уроженцем села Ульянова Зубцовского уезда Тверской губернии, а мать Александра Ивановна, урож. Широкова, – родом из Чернопенья. Старообрядческое сельцо Чернопенье расположено на правом берегу Волги, ниже Костромы. До 1917 г. оно славилось династиями судовладельцев и лоцманов. Их потомки и сейчас живут в этих местах. Ближайшая православная Успенская церковь находилась в соседнем селе Качалове, к приходу которой и относилось Чернопенье.
Кроме Сергея, в семье Пасхиных росло еще трое детей – Николай, Борис и дочь Татьяна. Известно, что отец Сергея был сельским учителем, а дед со стороны матери, Иван Васильевич Широков, – лоцманом; жил он с размахом и имел на берегу Волги большой дом. Брат Ивана Широкова, Павел, находился на военной службе, он дослужился до унтер-офицера. Брат матери, Никанор, был из крестьян-собственников. В 1918 г. отец будущего писателя принял участие в левоэсеровском мятеже в Ярославле, которым руководил полковник А. П. Перхуров.1 После подавления мятежа большевиками Сергей Николаевич Пасхин, опасаясь преследований, в 1919 г. переезжает вместе с семьей в Кострому, где жила сестра его жены Татьяна Никаноровна Лебедева. Но и в Костроме оставаться было опасно, и в 1923 г. Пасхины переезжают в Москву, где селятся в доме в Кропоткинском переулке. Описание дома, в котором поселилась семья Пасхиных, есть в незаконченной рукописи Николая Пасхина – биографии С. Максимова: «От переулка дом был отдален густыми кустами сирени, а сзади двор ограничивался высокой слепой стеной Интендантских складов, одного из лучших образцов московского ампира ХVIII века. Фасадом они выходили на Крымскую площадь, а дальше, за площадью, в пяти минутах ходьбы близ Оболенского переулка стоял двухэтажный деревянный дом, крашеный в ‘старушечью краску’. При доме был сад с деревянными скамейками, похожий больше на парк».2
В том же году Сергей пошел учиться в первый класс одной из школ Хамовнического района, которая располагалась в здании бывшей женской гимназии: «В классе сидел я, конечно, на ‘камчатке’, т. е. на последней парте. Парты у нас были трехместные. Я сидел посреди. Слева от меня сидел тихий кареглазый Сережа Пакшвер, а справа – такой же, как и я, шалун – Юра Есенин, сын поэта Сергея Есенина».3 Именно дружба с Юрой Есениным спровоцировала интерес Сергея к литературному творчеству. В один из весенних дней 1924 г. Сергей, подходя к дому, где жил с матерью Юра, совершенно неожиданно столкнулся с его отцом: «В это время из подвала, где жил Юра, вышел какой-то человек в коротком полушубке с волчьим воротником. Вышел неторопливо и как-то весело. Если мне не изменяет память, он даже что-то насвистывал. Все, что мне запомнилось, это – беспечно распахнутый полушубок, волчий воротник и лихо заломленная на затылок серая кепка. В правой руке он держал трость. Лица я его не помню» (НРС, декабрь 1962). Так единственный раз в своей жизни Сергей встретился с великим русским поэтом С. Есениным. В тот день Юра читал Сергею свои стихи, которые он так хотел прочесть отцу, но не смог. Сергея, возвращавшегося домой, не оставляла мысль что-нибудь сочинить: «…Дня три я упорно писал. Писал рассказ. Сделав черновик, я сшил из тетрадных листов аккуратненькую книжечку и печатными буквами переписал мое первое литературное ‘произведение’. Акварельными красками сделал иллюстрации, а на первой страничке разноцветными буквами написал и название моего первого ‘произведения’: ‘Пираты Тихого океана’». Отец Сергея, ознакомившись вместе с членами семьи с содержанием рассказа, с улыбкой заметил: «Отлично написано… Это вам не Чехов и даже не Толстой… Сережа пишет куда лучше их» (НРС, декабрь, 1962).
Сергей продолжал писать. Однажды отец посоветовал сыну издать что-нибудь из написанного. И вот весной 1931 г. в детском журнале «Мурзилка» был впервые напечатан рассказ «Бакен» – летние впечатления Сергея от семейных поездок в родное Чернопенье. В последующие несколько лет юный автор печатается в журналах «Огонек» и «Еж».
Вскоре Сергей стал посещать литературный кружок при библиотеке им. Белинского. К этому кружку на протяжении двух-трех лет был прикреплен писатель Валентин Катаев, живший в том же доме, что и Пасхины. К моменту, когда Сергей первый раз пришел на заседание, ему сообщили, что их новым руководителем будет поэт Сергей Митрофанович Городецкий.4 В тот вечер Сергей читал недавно написанный рассказ «На реке». Кстати, следующим автором, прочитавшим свое произведение, была Наталья Кончаловская. После заседания Городецкий попросил Пасхина придти к нему и захватить с собой рукописи.
Через два дня Сергей пришел к С. М. Городецкому. Разговор, как и предполагал Сергей, был не из приятных. Ознакомившись с уже изданными произведениями, Городецкий подробно остановился на их недостатках. И в конце добавил: «А писать вам надо, мил-друг… Ну-ка попробуйте – напишите что-нибудь серьезное. Не для детей. И принесите мне».5 Рассказ «Зарницы», одобренный Городецким, Сергей отдал в журнал «Смена», где его и напечатали.
После окончания школы Сергей Пасхин в 1934 г. устроился фоторепортером и литсотрудником в крупную профсоюзную газету «Водный транспорт». Порой ему по заданию редактора удавалось съездить в Кострому. После одной из таких поездок он написал очерк о своем земляке из Чернопенья лоцмане Красильникове.
Семья Пасхиных каждый год на летние месяцы отправлялась в Чернопенье, останавливаясь в доме родственника. Для Сергея, его братьев и сестры то были счастливые дни жизни. Однажды летом 1931 г. в Чернопенье из Костромы приехала двоюродная сестра Сергея Ираида со своим женихом. «Он мне как-то с первого взгляда не особенно понравился, хотя потом, узнав его поближе, я изменил свое мнение. Был он невысокого роста… Одет он был в гимнастерку, синие галифе, на ногах – хромовые сапоги. Назвался он Николаем Евгеньевичем Северцевым. Из общих разговоров вскоре мы узнали, что родился он в Тамбовской губернии, в семье сельского священника, в селе Большая Лазовка в 1906 году. Что отец его – активный участник антоновского восстания, был расстрелян с другими антоновцами, не успевшими скрыться после разгрома восстания в 1921 году.»6 Северцев – это известный в будущем советский писатель Николай Вирта (наст. фамилия Карельский), четырежды лауреат Сталинской премии. Во время вечерних посиделок на веранде в разговоре с Пасхиными он поделился своей мечтой «написать ‘правдивый’ роман об антоновском восстании, так как материал он хорошо знает. Отец наш рассмеялся: ‘Все это мечты, молодые люди, вы все собираетесь, а ничего не делаете, – сказал он, – вот мои сыновья тоже давно собираются написать роман из жизни волгарей, а все только одни обещания…’ – ‘А я напишу роман… – уверенно сказал Северцев, – Напишу обязательно.’».
Вскоре Ираида и Николай Евгеньевич поженились. В 1934 г. они приехали в Москву с желанием остаться в столице и некоторое время жили в квартире Пасхиных. Николай Евгеньевич сообщил Н. С. Пасхину, что пишет роман «Одиночество» о восстании в Тамбовской губернии. Роман вышел в 1935 году, он убедительно «доказал» советскому читателю обреченность и контрреволюционность «антоновщины» и получил за «Одиночество» Сталинскую премию II степени за 1935-41 гг.
Сергей имел способность к рисованию, и в 1934 г. поступил в Текстильный институт на художественное отделение. Учеба продолжалась всего два года. В апреле 1936 г. в жизни молодого студента произошло событие, последствия которого скажутся на всей дальнейшей его судьбе не только в СССР, но и в эмиграции. «Весной 1936 года, вместе с группой студентов, я был арестован в Москве органами НКВД и обвинен в антисоветской деятельности.»7 События поначалу разворачивались совершенно невинным образом. «Третьего апреля 1936-го года четверо друзей-студентов возвращались темными и мокрыми московскими улочками из кино – с модного в то время английского фильма ‘Человек-невидимка’.
– А хорошо бы, – говорил мечтательно один из них – хорошо бы и нам превратиться в невидимок.
– Это зачем? – саркастически осведомился другой. – Что бы ты стал делать? В госбанк, что ли, полез?
– На что он мне нужен, твой госбанк, – обиделся первый. – Полезай сам, если хочешь. Не-ет, – перешел он снова на мечтательный тон, – нет, я бы кое-что другое сделал.
– А именно?
– Я бы обернулся этим невидимкой да и дунул бы куда-нибудь в Америку или в Европу. Только меня и видели.
Все засмеялись.
– Нет, это идея, – согласился старший из студентов. – Это бы и я не отказался. Только знаешь что… А зачем тебе, если ты невидимка, за границу убегать. Я бы на твоем месте по-другому поступил.
– А как?
– Я бы просто забрался в Кремль, да и того… Понятно? Тогда и бегать никуда не надо было бы.
– Да замолчите вы, ну вас к чертям, – возмутился третий. – Вы что, сдурели что ли? А то брошу вас и уйду. Я ведь еще не невидимка.»8
Трех студентов через несколько дней арестовали, четвертый остался на свободе, так как именно он сообщил о разговоре в НКВД. Студентом, предложившем идею проникнуть в Кремль, оказался Сергей Пасхин. В полночь с 9-го на 10-е апреля 1936 года в квартиру Пасхиных позвонили. Сергею предъявили ордер на обыск и арест. Квартиру обыскивали до пяти утра, после чего Сергея увезли на Лубянку. После допросов, пыток и скорого суда Сергей был приговорен к пяти годам лишения свободы и отправлен в один из лагерей на Печору. Из лагеря он сначала довольно регулярно писал домой, потом все реже и реже, пока весной 1938 года письма совсем перестали приходить. Вестей не было три месяца. Мать Сергея поседела за это время. «…В середине лета к нам явился незнакомый человек и рассказал страшную правду. Мы узнали, что весною брат с тремя другими заключенными пытался бежать из лагеря, но – неудачно. Один был убит охранниками, а трех остальных поймали, затравили собаками, избили и приговорили к шести месяцам штрафного изолятора, откуда, как мы знали, редко возвращались.»9
В мае 1939 г. Николай Вирта по просьбе Пасхиных устроил для матери Сергея встречу с Вышинским. «Вышинский принял мою мать в своем кабинете на Большой Дмитровке в здании Верховной Прокуратуры СССР. Любезно усадил в кресло, заявив, что ‘суть дела’ он знает от Николая Евгеньевича (так и сказал: не сказал от ‘товарища Вирты’) и что ему остается только познакомиться со следственным материалом, как судебным, так и материалом предварительного следствия. Наше ‘дело’ – т. е. мое и моих однодельцев – объемистая папка страниц в 300 была уже доставлена из архивов НКВД в кабинет Вышинского, видимо, еще до свидания, и Андрей Януарьевич углубился в перелистывание (не чтение, конечно) ‘дела’. С бьющимся сердцем мать следила за ним. ‘Ознакомление с делом’ длилось всего пять минут. Захлопнув папку, Вышинский коротко спросил у моей матери (этот диалог помнит наизусть каждый член нашей семьи):
– О чем же вы, собственно, хотите просить меня?
– О пересмотре дела моего сына.
– Сколько он получил?
– Пять лет.
– Мало, – кратко ответил Вышинский. – Я бы дал ему десять…
Дня через два Вышинский вызвал Вирту и предложил ему для его же, Вирты, спокойствия, как он выразился, прекратить хлопотать за ‘врагов народа’.»10
Но на этом трагическая цепочка событий не закончилась. Поочередно арестовывают обоих братьев Сергея и отца. Аресты происходят ночью и сопровождаются обысками. Арестованных держат некоторое время в Бутырской тюрьме и… освобождают. В декабре 1939 г. еще одно горе свалилось на семью Пасхиных – умер отец, Сергей Николаевич. На семейном совете решили не сообщать Сергею этой скорбной новости до его возвращения из лагеря.
СЕВЖЕЛДОРЛАГ
Так называлась объединенная система лагерей в республике Коми. Семь дней осужденных, в числе которых находился Сергей Пасхин, везли до г. Котлас. После чего 3000 заключенных были размещены на баржи и отправлены вверх по реке Вычегде. В трюме баржи Сергею посчастливилось встретиться со знакомым еще с Бутырской тюрьмы. В разговоре с ним Сергею вспомнились двое арестованных харбинцев, вернувшихся в СССР из эмиграции. Одного из них звали Виталий Александрович Дурунча. Он был полковником царской армии. После возвращения из Харбина поселился в Воронеже. Его арестовали в 1936 году. Сергей узнал, что Дурунча расстрелян. Это произошло 11 февраля 1937 г.11 Заключенных выгрузили в селе Усть-Вымь, от которого пришлось идти почти 200 км пешком до лагпункта «Тобысь». Начиная с 1938 г. лагпункт вошел в объединенную систему лагерей – Севжелдорлаг. Главное управление находилось в Усть-Вымском районе в пос. Княж-Погост. «Среди политзаключенных было немало видных, известных тогда или ставших позднее, людей. Это иммунобиолог Л. А. Зальцберг, профессор медицины Данишевский, детская писательница Гернст, дочь Марины Цветаевой Ариадна Эфрон, будущий премьер-министр Израиля М. Бегин, дочь расстрелянного маршала Советского Союза М. Н. Тухачевского Светлана, дочь другого расстрелянного советского военачальника И. П. Уборевича и многие другие.»12 Заключенные работали на строительстве железной дороги Котлас – Усть-Кожва; на механическом заводе в Княж-Погосте; на Котласском мостзаводе и др. объектах. После прибытия на лагпункт заключенные стали строить бараки и обносить территорию лагеря колючей проволокой. Сергей работает на строительстве телефонной линии. Затем его переводят в другой лагпункт, где он работает на строительстве моста. Мост был почти готов, когда у С. Пасхина возникла мысль о побеге, и он стал искать единомышленников.
После неудавшегося побега Сергея отправили на так называемый стошестидесятый пикет в изолятор. После возвращения в село Княж-Погост, Сергея вскоре включают в труппу лагерного театра, которым руководил известный советский режиссер Александр Осипович Гавронский, попавший некогда в немилость властей за снятый им в 1933 г. фильм «Любовь».13
А в мае 1940 г. в лагерь привезли военнопленных польских солдат: «– Паны, паны едут! – раздается со всех сторон. ‘Панам’ построили лагпункт возле нашего. С утра до вечера долбили они известняк на бутовый камень в забоях горы Ветлосян… Выяснилось, что офицеров среди поляков нет, были одни лишь солдаты. На наш вопрос – где же офицеры? – поляки отвечали, что часть офицеров отделили в Москве, часть – где-то возле Смоленска. Вскоре у горы Ветлосян, на высоком берегу холодной и быстрой реки Ухты выросло ‘польское кладбище’; хоронили поляков, как и нас, без гробов и крестов, только холмики…»14 Об этом С. Максимов написал много позже – уже в эмиграции. А вот в 1942 году, находясь в оккупированном немцами Смоленске, он участвовал в раскопках могил расстрелянных польских офицеров: «Все это я вспомнил, подъезжая к Катыньским могилам. Так вот где нашлись офицеры! Вот что значит ‘отделили где-то возле Смоленска!’».15
Позднее С. Пасхин назначен лаборантом в геотехническую лабораторию, а после непродолжительного обучения его в числе 12 человек направляют в геологическую экспедицию. Живя в трех маленьких палатках, переезжая с места на место, участники экспедиции занимались буровыми работами по поиску песка и гравия. После возвращения в лагерь Сергей работает в бетонной лаборатории, где у него возникают конфликты с руководством лагеря. В наказание его отправляют на два месяца работать матросом на глиссер.
Пять лет лагерной жизни с большим трудом приходилось переносить все тяготы заключения, видеть смерть товарищей, самому несколько раз находиться в шаге от смерти. В лагерном бараке в Княж-Погосте, где сидел С. Максимов, он подружился с бывшим инженером-путейцем Глебом Петровичем Смидовичем: «Глеб был сыном известного социал-демократа Петра Смидовича. После революции отец его был одно время в фаворе. Был членом Президиума ВЦИК и входил в состав ЦИК СССР и его Президиума. В то время он с семьей жил в Кремле. Потом – попал в опалу и был расстрелян. Глебу дали десять лет. Глеб был невысоким, но плотным и сильным человеком, с большими чистыми голубыми глазами. Мягкий, культурный, на редкость учтивый человек, он, несмотря на молодость, был прекрасным инженером.».16 А в январе 1941 г. в Княж-Погосте оказалась Ариадна Эфрон – дочь Марины Цветаевой. Сохранилось несколько писем М. Цветаевой, отправленных дочери в лагерь. «О твоем отъезде я узнала 27-го января, и в эти дни я выяснила твой точный адрес, надеюсь, что этот достаточно точный.»17 Ариадна Сергеевна, находясь несколько месяцев в Княж-Погосте, работала на строительстве железнодорожного моста через Печору. Письма, отправляемые матерью, часто терялись. Последние письма, отправленные Ариадне Эфрон, датированы началом марта 1941 г. Затем ее перевезли в один их мордовских лагерей.
В 1950 г. Севжелдорлаг был закрыт, будучи объединенным с Северо-Печорским лагерем. Название «Княж-Погост» сейчас носит железнодорожная станция на линии Микунь – Сосногорск. Рядом со станцией Княж-Погост, открытой в 1942 г., возник поселок, преобразованный в 1985 г. в город Емва.
КАЛУГА-СМОЛЕНСК
После освобождения С. Пасхину не разрешалось жить в Москве. Николай поехал встречать брата в Горький, где они решились на отчаянный шаг – приехать в Москву хотя бы на два дня, тем самым дать возможность Сергею увидеться со всей семьей и побывать на могиле отца. То был большой риск, но выручило одно обстоятельство: управдом был любителем выпить, и, чтобы он не смог случайно увидеть Сергея, Николай за три дня, пока брат жил в доме, «… не давал управдому… ни на минуту продрать глаз – споил ему литра четыре водки. А когда он проспался и спохватился, Сережа был уже в Калуге – ближайшем пункте от Москвы, где он мог поселиться».18 Провожал Сергея брат Борис. Сергей, стоя на подножке медленно отъезжающего поезда, махал рукой брату и вдруг крикнул: у него есть предчувствие, что они уже больше никогда не увидятся.
Сергей оказался прав. Судьба развела братьев. Борис Сергеевич Пасхин, арестованный первый раз вслед за Сергеем, был вскоре освобожден. Работал журналистом в московских газетах. Во время войны был фронтовым корреспондентом и, будучи под Сталинградом, встретился с родственником – писателем Николаем Виртой. После войны был вновь арестован. О том, что Борис жив, Сергей узнал только в начале 60-х, живя в США. Во время просмотра в библиотеке советской периодики Максимов обнаружил несколько журналистских репортажей Бориса Пасхина в газете «Вечерняя Москва».
В Калугу С. Максимов приехал перед самым началом войны. Свою жизнь в этом городе он подробно описал в рассказе «Прокаженный», вошедшем в нью-йоркский сборник «Тайга». Но некоторые события его мытарств остались за рамками повествования. С началом войны Сергей решил добраться до родного села – куда, по сообщению родных, была отправлена мать. Ему это не удалось – у него не было паспорта. Перед приходом в Калугу немцев Сергей заболел воспалением легких и 17 дней в тяжелом состоянии прятался в подвале. За ним ухаживала соседка. После выздоровления Пасхину ничего не оставалось, как уходить с уже оккупированной территории, иначе грозил арест. Но и пробиваться к Москве Пасхин не мог: надо отдавать себе отчет, что у бывшего зека, пришедшего с оккупированной территории, не было ни одного шанса остаться в живых, попади он к своим. Такие, как он, автоматически становились «врагами народа» и подлежали уничтожению. Да и не питал Пасхин иллюзий относительно сталинской власти. Поэтому путь его лежал от дома, от Москвы. «От Калуги до Рославля прошел пешком зимой с мешком за спиной. В Рославле работал возчиком, водоносом, чистил уборные. В Смоленск попал только в мае 1942 года, где начал писать…»19
Сергей устраивается корректором в газету «Новый путь» (первоначально «Смоленский вестник»), основанное немцами русское издание. Первый номер «Нового пути» вышел 15 октября 1941 года. Бессменным редактором газеты был К. А. Долгоненков. На страницах газеты публиковались сообщения из Ставки фюрера, о событиях на фронте и статьи о преимуществах «нового порядка», репортажи о жизни русских рабочих в Германии. Там же размещались распоряжения начальника города, а под рубрикой «Розыск» печатались объявления о розыске родных. В Смоленске располагалась немецкая группа пропаганды Центр. Помимо газеты «Новый путь», выходило около десятка различных изданий – «Колокол», «За Родину», «На переломе», «Бич», «Новая жизнь», «Школьник» и др. Самый большой тираж был у газеты для крестьян «Колокол» (два раза в месяц, 150 тысяч экземпляров). С 1942 года начинает выходить литературно-публицистический ежеквартальник «На переломе». В редакции Сергей знакомится с Владимиром Семеновичем Гацкевичем,20 с которым у него сложились хорошие отношения. Надо сказать, что Сергей за годы жизни в лагере научился быть осторожным в знакомствах и отношениях с людьми. Этим он руководствовался и в Смоленске. В прессе Сергей Пасхин, под псевдонимом Сергей Широков, печатал свои стихи и рассказы. В Смоленске же под тем же псевдонимом вышли отдельным изданием несколько книг писателя. Чудом сохранилась тетрадь, принадлежавшая ему, с вклеенными в нее поэтическими произведениями, написанными им в довоенные годы и во время жизни в Смоленске. На обложке написано его рукой – «Сергей Широков. Стихи. Смоленск. 1943». В тетрадке, в том числе, есть поэма о событиях Гражданской войны «Двадцать пять», написанная еще в лагере на Печоре в 1940 г.; шуточное стихотворение «Все наоборот, или Ваня-Дурачок», написанное после освобождения в Москве в мае 1941 г.; стихотворение «Лунная сказка» – Калуга, июль 1941 г., а также «смоленские» стихи – «Утрата», «Как я подстерегал Деда-Мороза», «Песня». Некоторых из стихов Сергея – о любви:
Песнь любви – без конца и края.
Вечер тих и по-дружески прост.
Глаз измученных не спускаю
С заплетенных втугую кос.
…………………………………………
Пусть стоит на дороге третий.
Я люблю все сильней и сильней…
И никто, никто на свете
Мне не может сказать – Не смей!..
С каждым часом надежды тают,
В клубах нервного дыма – ты…
Глаз измученных не спускаю
С русых кос моей милой Мечты.
Кроме книги стихов, в 1943 г. выходит отдельным изданием повесть «В сумерках». Судьба некоторых произведений, написанных в Смоленске, остается пока не известной. Это относится и к пьесе с предположительным названием «Волк», которая была поставлена театральной труппой Народного театра.
Работать в газете оказалось опасно. По чьему-то доносу все работники редакции были арестованы немцами, несколько из них – расстреляны. Сергея обвинили в шпионаже в пользу советской разведки, он отбывал 6 месяцев заключения в здании городской тюрьмы. Невеста Софья носила ему передачи. Здание тюрьмы находилось на окраине города, и в целях безопасности девушку сопровождал В. С. Гацкевич. Выбраться Пасхину на свободу также помогла Софья. После долгих выяснений, ходатайств, Сергея удалось освободить. А вскоре после этого события 14 января 1943 г. Софья и Сергей поженились. Перед войной жена Сергея Софья Спиридоновна Спицына закончила 4-й курс смоленского медицинского института. Свободно владея немецким, она спасла жизнь не только Сергею. При ее непосредственном участии из устроенного немцами концлагеря было освобождено несколько человек, в том числе и писатель Родион Березов.21
В 1941 г. брат Сергея, Николай Пасхин, в составе московского ополчения ушел на фронт. В 1942 г. в бою под Вязьмой попал в окружение. Оказавшись в плену у немцев, вместе с другими военнопленными был отправлен в немецкий концлагерь в Кенигсберге. О том, что брат жив, Николай узнал совершенно случайно, подобрав в бараке с пола обрывок газеты, чтобы сделать самокрутку. В углу обрывка он прочитал имя автора газетной публикации – Сергей Широков. Стал вчитываться в содержание и не мог поверить своим глазам – это был рассказ «Пианист».* Историю эту Сергей рассказал брату еще в
Москве после возвращения из лагеря.
Находясь в Смоленске, Сергей получил письмо из Германии от редактора русской эмигрантской газеты «Новое слово» Владимира Михайловича Диспотули22 с сообщением, что его разыскивает брат Николай, который находится в немецком концлагере в Кенигсберге. Сергей решил во что бы то ни стало вытащить брата из лагеря.
ГЕРМАНИЯ
Поезд шел в Берлин. Софья и Сергей ехали в полную неизвестность с одной только надеждой наладить связь с Николаем, приложить все усилия для его освобождения. В купе, кроме них, оказался еще один пассажир – немец. Начавшийся разговор закончился тем, что, подъезжая к Берлину, немец предложил молодым людям остановиться на одну ночь у него. На другой день Софья с Сергеем сняли квартиру и приступили к поиску Николая. Вскоре связь была установлена. «Милый мой Коля! Наконец-то я дождался от тебя весточки. Два месяца я (очевидно, в связи с тем, что я переезжал из города в город и из стороны в сторону) не получал от тебя писем. Я не находил себе места. Но слава Богу, теперь я спокоен.»23
17 января 1944 г. Николай был освобожден из лагеря. Два брата встретились после долгой разлуки, и оба понимали – назад пути нет, на родине их ждет смерть. Надо было продолжать жить, искать работу. Сергей Пасхин находился в стороне от всех политических интриг, царивших вокруг. Его интересовала только литературная деятельность, и он настаивал на этом. Он продолжает писать рассказы – главным образом, о тех лишениях, которые пришлось пережить в сталинском концлагере. В октябре 1944 г. он составляет сборник рассказов под названием «Алый снег»; отпечатанный в типографии Лейпцига, тираж книги полностью гибнет во время бомбежки. При поддержке друзей Сергею удается устраивать творческие вечера, ставить пьесы. Нередко он сам читает свои произведения. В октябре 1944 г. на одном из таких вечеров труппой «Дитя планеты» была показана комедия С. Максимова (название комедии установить мне не удалось). Вечер начал Родион Березов с рассказа о творческом пути Сергея. Затем Максимов прочел свою поэму «Двадцать пять».24
Война подходила к концу. Опасаясь насильственной репатриации, Сергей с братом перебираются в Гамбург, в английскую зону. Ему приходилось видеть, как бесчинствовали англичане, насильно выдавая бывших советских граждан, не желавших возвращаться в Советский Союз. Сергей знал, что за ним следят сотрудники СМЕРШа, и он с женой принимает решение перебраться в лагерь Менхегоф. К тому времени этот лагерь уже был переполнен беженцами, но благодаря тому, что Софья Спиридоновна была медсестрой, их согласились поселить в Менхегофе и дали комнату. Брат Николай из-за болезни остался с женой в Гамбурге.
В лагере Менхегоф в 1945 г. было основано издательство «Посев». С. Пасхин стал сотрудничать в выходившей ежемесячно газете с одноименным названием. В марте 1946 года после поездки Сергея к брату в Гамбург его ждала неожиданная новость, о которой он пишет так: «…Е. Островский назначил меня редактором ежемесячного нового журнала ‘литературы, искусства и науки’, который называется ‘Грани’. (Правда, в редакции он уже перекрещен в ‘Гаранин’. Название скверное, но с начальством ничего не поделаешь)».25
В первом номере «Граней» Сергей печатает поэму «Танюша», о работе над которой рассказывает в письме к брату, с радостью сообщая ему о долгожданном творческом подъеме: «Главное – пишу. И с удовольствием, с наслаждением, и с настоящим творческим волнением, прелесть которого давно не испытывал (со Смоленска). Пишу – поэму, кот[орую]год вынашивал.
Как будет называться – еще не знаю, а пока – ‘Таня’, или ‘Таня из Причал’. Таня – русская девушка со всеми естествами типично русской души. Жанр – лирический эпос. По стилю – что-то вроде полубылинного. Стараюсь писать просто, но образно, без формалистических законов, а как получается – Бог знает. Пока еще никому не показывал, хотя многие знают, что я упорно работаю и интересуются».26 Далее Сергей сообщает брату содержание первого номера журнала и добавляет, что он хочет опубликовать свою поэму под псевдонимом «Сергей Костров». Поэма вышла под псевдонимом «Сергей Максимов». Под этим именем он и станет известен как писатель.
Е. Р. Романов (Островский) очень ценил редакционную деятельность С. Максимова и полностью ему доверял, но всегда отстаивал свою точку зрения. Так, летом 1946 г. он отказал С. Максимову в издании юмористического журнала «Комар», который Сергей задумал со своим другом художником Н. Мишаткиным. Идея была такова: Мишаткин рисует карикатуры, а Максимов пишет тексты. За четыре вечера журнал был составлен. Сергей написал два юмористических рассказа и несколько стихов, он пошел к Романову, который сразу же отказал в издании, сославшись на отсутствие политических текстов и большое количество рисунков, что сделало бы издание слишком дорогим.27
При всей занятости редакторской работой, С. Максимов писал. Во 2-м номере «Граней» помещен его рассказ «Прохожая», в следующем – поэма «Царь Иоанн» об Иване Грозном. После выхода в январе 1947 г. 3-го номера журнал был закрыт. В конце марта 1947 г. С. Максимов с женой переезжают из Менхегофа в Лимбург и живут несколько дней в лагере Вильмар, где находились преимущественно украинцы. От частых переездов и постоянной неустроенности не было спасения: «Добрались, наконец, до бараков. Выспались. Находимся в 8 км. от Лимбурга на берегу Лайн в каменоломнях. Но это еще не окончательное местоположение. Через неделю обещают расселять в окрестностях города. Опять переезд. Мучают вещи. Я готов бросить их и остаться с одним рюкзаком. Начальство всюду немцы. Питание: утром – кофе и хлеб, днем – миска баланды (я не ел сегодня ее), вечером – кофе и хлеб. Оптимизм мой как дым исчезает. Самое гнусное: в бараке (в нашей комнате) 30 человек…».28
КАМБЕРГ
В Лимбурге С. Максимов оставаться не собирался. Уже в начале апреля 1947 г. он с женой перебирается в маленький городок Камберг, в котором прожил два года до отъезда в США. Камберг также находился в американской зоне, и С. Максимов чувствовал себя в относительной безопасности. Комиссар лагеря в Вильмаре как-то спросил С. Максимова о его дальнейших планах. Сергей ответил, что хочет работать во Франкфурте и хотел бы поселиться в окрестностях этого города. Комиссар и указал на Камберг, ближайший пункт к Франкфурту, где С. Максимову разрешалось селиться. При этом Максимову дали понять, что делают для него исключение, т. к. в Камберге расселяют только «интеллигентных беженцев». «Камберг – маленький городок или большое село, как хочешь называй. Раза в три больше деревни Менхегоф. Стоит в долине на ручье. Совершенно целый. Достопримечательностей никаких. Довольно красивая кирха, много садов и немцев. Мы – единственные русские во всем городке… Попали мы в этот городок по собственному желанию, или, как Соня говорит, «от твоего большого ума» (она, конечно, имеет меня ввиду). Приехали поздно вечером на грузовике. Я, Соня и еще один дядя, назовем его, скажем, Борисовым… В полиции нам заявили, что квартиры уже приготовлены. С радостным чувством поехали мы на эти самые ‘квартиры’. Двухэтажный домик на окраине. Квартирами оказались две крохотные чердачные комнаты… Обстановка – кровать и два стула.»29 Возникло желание уехать в Гамбург к брату. Но хозяйка дома оказалась доброй и отзывчивой женщиной и разрешила занимать комнаты на первом этаже, а чердачное помещение использовать под спальню. Устроившись, занялись поисками работы – в отдаленности от крупных индустриальных центров найти работу было сложно. При наплыве большого количества беженцев возникла еще одна проблема: «Я ожидаю в самом скором времени настоящую Варфоломеевскую ночь. Немцы нас вырежут. Возник страшный антагонизм между беженцами и ними. Весь край Лимбурга заселен уже беженцами из многочисленных лагерей. Ожидается еще 7 тысяч. При мне еще в Вильмар привезли из одной деревни назад в пересыльный пункт несколько человек. Оказывается, в первый же день приезда они заварили самогон, на третий день – напились по-нашенски по-русски, избили хозяев, выбили окна, сломали перила и двери, гоняли палками немцев по всей деревне… Аналогичные примеры поступают со всех концов. Определенно – Варфоломеевская ночь грядет!».
6-го апреля 1947 года, сразу же после переезда в Камберг, Сергей поехал во Франкфурт к сотруднику «Граней» Е. Р. Костровскому. Найдя его рано утром в квартире общего знакомого доктора Виссарионова, Сергей отчитал Костровского за то, что по его вине оказался в этом захолустье, потом зашел разговор о возобновлении издания «Граней», т. к. лицензия на издание журнала была действительной. Сошлись на том, что во Франкфурте помещение для типографии найти невозможно, надежда на Лимбург. Когда же Костровский узнал, что Сергей живет в Камберге, попросил его встретиться с местным бургомистром и поговорить об устройстве редакции журнала в Камберге и переселении туда 8-ми семей членов редакции. В тот же день С. Максимов читал свои произведения в одном из лагерей для беженцев.
Тревожные мысли охватывают Максимова в этот период. Иногда в письмах к брату он сравнивает свою жизнь в Камберге с лагерем на Печоре: «…сравниваю себя с собой десять лет назад. Идя с лопатой на лагпункт, я знал, что мне осталось еще четыре года, что как-нибудь перемучаюсь, а ведь здесь и конца-краю не видно. Да и помоложе, посильнее я был тогда. Одним словом – веселого мало. Ничего не пишу. Ни строчки не написал. Наметил несколько новых рассказов для ‘Алого снега’, но приступить к работе не могу. Как-то не хочется писать о страданиях и голоде».30 Желание переехать к брату в Гамбург усиливается, но нет воли сдвинуться с места. Держали в неведении и издательские дела. Дело в том, что после закрытия «Граней» редакция все-таки переехала в Лимбург, благодаря связям и стараниям жены Максимова Софьи удалось найти там квартиру под офис. Но положение было крайне неустойчивым. Максимов даже не знал о том, что уже вышел 3-й номер «Граней» с его поэмой «Иоанн Грозный». Объяснение такой отстраненности писателя от редакционных дел, очевидно, лежит в том, что С. Максимов не разделял взгляды солидаристов и не был их союзником. Е. Р. Романов стал откровенно отказывать Сергею в печатании рассказов и статей после того, как Максимовым была написана статья с критикой творчества «поэта солидаризма» А. Неймирока. В одном из писем брату он прямо пишет о своем положении в сложившейся ситуации: «…противники солидаризма считают меня солидаристом (поскольку я с ними сотрудничаю), солидаристы ж держат меня на почтительной дистанции (поскольку я не солидарист). Чорт возьми, разве нельзя быть просто писателем!».31
В Германии С. Максимов обратился к творчеству Сергея Есенина, к судьбам близких поэту людей. Слова, написанные о безвременной кончине Есенина, можно отнести и к судьбе самого Сергея Максимова: «Сергей Александрович Есенин – одна из самых драматических фигур в русской литературе. Вся его жизнь, вплоть до трагического конца (самоубийство) была непрерывной цепью страданий. Среди некоторой людской прослойки с поверхностным мещанским мышлением укоренилась за Есениным позорная кличка ‘пьяницы’. Но многие ли из этих людей задумывались над тем, каких душевных мук стоила ему его болезнь, этот алкоголизм? Беспрерывная, мучительная борьба с самим собой, длившаяся годами… Впечатлительный, тонкий, умный Есенин с ужасом сознавал, что он на скверном пути, что не так надо жить и – не мог жить по другому…».32 Словно сама жизнь объединяла Максимова с Есениным – и Сергей Городецкий, который поддержал творческие начинания юного Сергея, и сын поэта, с которым связывала детская дружба. «В маленькой комнатке Изрядновой без конца толпились по вечерам какие-то писатели и поэты. Чаще всех приходил поэт Иван Приблудный, человек хамоватый и развязный, считавший себя другом покойного Есенина. Изряднова же говорила, что Есенин терпеть его не мог, хотя и признавал в нем талант.»33 Позже И. Приблудный и Юрий Есенин подружились, невзирая на 16 лет разницы в возрасте. Ходили вместе по ресторанам, Юрий забросил учебу, стал озлобленным, неудовлетворенным жизнью человеком. Вскоре их арестовали. Юрий, получивший пять лет лагерей, через год совершил побег из Карагандинского лагеря и был застрелен.
С. Максимов, вспоминая о смерти Сергея Есенина, писал: «На Ваганьковском кладбище – там, где стоит простенький крест над могилой Есенина, растут березы. Они сплошь изрезаны всякими надписями, по большей части глупыми и грубыми. Но есть среди них одна, подкупающая своей искренностью и простотой, неизвестно кем начертанная: ‘Галя тебя любила больше всех’. Надпись эта появилась через несколько дней после самоубийства Бениславской. Я видел у Изрядновой ее фотографию. Снимок сделан на родине поэта. Крестьянский дом. У крыльца стоит Есенин с папиросой в зубах и улыбается. Обняв его за шею, стоит Бениславская и смотрит на него пристальным и немного грустным взглядом…».34
«ДЕНИС БУШУЕВ»
После окончания войны С. Максимов начинает писать свое первое большое произведение – роман «Денис Бушуев». Мысль о написании романа возникла у С. Максимова давно, еще в пору его летних поездок в родное Чернопенье. «Непрерывный трехмесячный контакт с исконными волгарями, знакомство с их своеобразным бытом и языком, дали мне позднее тот материал, который лег в основу ‘Дениса Бушуева’. Одно лето я даже плавал на буксирном пароходе ‘Златовратский’ в качестве штурвального, т. е. помощника лоцмана. Я думаю, что сюжет романа ‘Денис Бушуев’ зародился у меня уже тогда. Впрочем, только через 17 лет, уже после войны, я приступил к работе над ‘Денисом Бушуевым’.»35 Начало роману было положено в Менхегофе, основной же период работы пришелся на время жизни в Камберге. Уже находясь в конфронтации с Романовым, Сергей еще в 1947 г. просит того напечатать в «Посеве» хотя бы отрывок из романа, но Романов каждый раз отвечает отказом. И только в 1948 г., в работе над 4-м номером «Граней», появляется возможность поместить в журнале 1-ю часть романа. Отчасти такая возможность была определена тем, что еще в 3-м номере журнала редакцией было объявлено о публикации нового произведения писателя. Правда, упоминаемый роман имел совершенно иное название – «Непримиримость». Что это – редакционная ошибка или название другого, неизвестного произведения Максимова? Ответ на этот вопрос находится в одном из писем самого Сергея Максимова к брату: «…я пришел к убеждению, что название роману дал я очень неудачное. Но, кажется, теперь уже поздно менять: прошла вторая корректура первых 50-ти страниц. Все пошло к черту! А название, действительно, чудовищное. Если типография еще может помочь мне в этом (хотя шибко сомневаюсь), то назову или ‘На великой реке’, или просто ‘Денис Бушуев’».36
Решение изменить название романа долго не давало покоя писателю. В период набора текста он возвращался к этому вопросу неоднократно, меняя название – «Совесть», «Великое наследство», «Испытание», «О чем шумит Волга»…
Действие в романе происходит в 30-х годах прошлого века в окрестностях г. Костромы. Герои книги – сельские жители Татарской слободы и села Отважного. В центре повествования – юность будущего известного писателя Дениса Бушуева. Денис – из семьи потомственных волгарей. Его отец Ананий Северьянович – бакенщик, дед Северьян Михайлович – в прошлом бурлак. В Отважное он приехал с деньгами, купил пароход, стал богатеть, построил дом. Но позже запил и спустил все состояние. У Дениса есть старший брат Кирилл, плавающий на волжском пароходе матросом. Денис, мечтающий выучиться на лоцмана, увлекается литературой и посещает дом архитектора Белецкого, приезжающего в Отважное из Москвы на дачу. Вечерами в доме Белецкого идут разговоры о литературе, читаются произведения советских писателей и поэтов. Однажды Денис прочитал Белецкому свои стихи: «…что заставило его присмотреться к Денису внимательнее и даже изречь, что ‘в бурлачонке есть, есть искра Божия’. С этого дня он надавал Денису кучу книг и строго следил за тем, чтобы все они были прочитаны».37 В Татарской слободе живет со своей женой Манефой председатель колхоза Алим Ахтыров. Отношения между ними сложные: Манефа – из старообрядческой семьи села Отважного, вышла замуж за Алима по гордости, но влюблена она была в Сенечку Груздева, сына волжского капитана. Отец воспротивился выбору сына. Между Денисом и Манефой начинается роман, о котором по селу поползли слухи. Узнавший об этом муж Манефы Алим кончает жизнь самоубийством. Денис уезжает из Отважного. Манефа в тяжелом состоянии попадает в больницу. После выхода из больницы Манефа приходит к деду Дениса Северьяну; выясняется, что Манефа беременна от Дениса. По ошибке деда Северьяна обвиняют в убийстве и приговаривают к 10-ти годам заключения… Максимов создает свой удивительный «Тихий Дон» Поволжья. С первых строк повествования чувствуется любовь автора к родному краю: «За садом, круто спускавшимся к берегу, катилась Волга. Окрашенная мягким красновато-желтым закатом, она была тиха и спокойна. Противоположный ‘горный’ берег с березовой рощей, крутыми глинистыми обрывами, с красивым, утопающим в зелени и сверкающим красными железными крышами селом Отважным, точно повторился в воде, сливаясь со своим отображением в одну стройную, симметричную, узорчатую ленту…».38
Работа над романом проходила в тяжелых условиях – бытовая неустроенность, отсутствие средств к существованию. С. Максимов в письмах к брату постоянно рассказывает о работе над книгой. «Все равно видно, тебе и мне на литературную карьеру надо ставить крест. Здесь, в эмиграции, все как-то несерьезно, толпы завистников и интриганов, которым газеты предоставляют свои страницы для подсиживания своих ‘врагов’… Роман временно отложен. Запутался в конце 2-й части. Вчера от нечего делать перечитывал: есть хорошие места, но больше – плохих…»39 Но поддержка брата укрепляет веру писателя в успех начатого дела. «Дорогой Коля! Получил твое большое письмо. И понял я, что есть у меня, в сущности, один только человек, кто дышит одним со мной дыханием, для кого мои радости – его радости, мое горе – его горе. Человек этот – ты. Роман, собственно, наш, семейный: ты много уже мне помог в работе и еще поможешь в дальнейшем – это первое, почему – ‘семейный’; второе – ни ты, ни я не отделяем в таких случаях своих интересов, есть наш интерес, завещанный нам отцом, и есть наши семейные традиции крепкой дружбы, на которую в свое время только удивлялись посторонние. И если мы роман (года хоть через 2-3) все-таки допишем и он увидит свет (все 4 части), то пусть он будет живым памятником нашему изумительному отцу.»40
Это написано после письма Бориса Зайцева, полученного после прочтения знаменитым писателем 1-й части романа. Борис Константинович начал свое письмо с искреннего восхищения от прочитанного романа, желал автору «изо всех сил стараться», указал на сильные и слабые места в повествовании: «Вещь Ваша очень даровита, но местами сырая. Много яркости, жизненности, любовь к краю своему, Волге, людям, умение написать некоторых из них (деда, напр[имер], да и Денис хорошо у Вас выходит). Читателя Вы очень вовлекаете в свое писание – и это важно – располагаете как-то и к себе, и к роману. Это бесспорно природные данные, этому не научишься. Есть некоторый романтизм, б[ыть ]м[ожет], нек[оторый]отзвук Максима Горького (и это не из сильных Ваших сторон – Манефа напоминает мне ранних горьковских героинь). Что Вы писатель молодой и не прожженный, это я знаю, даже если б Вы мне не написали, что Вам 30 лет. (В таком возрасте, да еще в такой анафемской жизни художник не может быть зрелым). Во всяком случае, повторяю, Вы должны работать – да, конечно, и сами, без меня это знаете. Мог ли бы я быть чем-нибудь полезен? Напишите.»41 Максимов с нескрываемым восторгом рассказывает о Б. Зайцеве в письме к брату, и от растерянности спрашивает Николая, как ответить известному писателю.
Работа над романом чередовалась с редактированием «Граней» и началом нового цикла «Одиссея арестанта», состоящего из отдельных автобиографических рассказов о лагерной жизни, которые С. Максимов публиковал в нью-йоркском «Новом русском слове» в 1948 г. Среди них были напечатаны: «Княжна», «Судьба харбинцев», «Воспитатель», «Стошестидесятый пикет» и др. После публикации этих рассказов Родион Березов, уже живший в США, без разрешения С. Максимова помещает в «Новом русском слове» заметку «Умирает талантливый писатель».42 Сергея это приводит в ярость. Он пишет брату полное отчаяния письмо, в котором не стесняется в выражениях в адрес Березова, т. к. из Америки Максимову стали присылать посылки и письма с соболезнованиями. Сергей стыдится того, что об этом узнают Бунин и Зайцев, и хочет отослать все посылки обратно и написать опровержение в «Посев»… Страсти по поводу выходки Березова скоро улеглись, но этот случай навсегда испортил отношения между двумя писателями.
После публикации 1-й части романа в 4-м номере журнала «Грани» С. Максимов продолжает получать большое количество писем с отзывами на книгу: «…Достал я твой роман (к сожалению, только прочесть), и вот мое мнение: Это твоя победа! Это искусство вне всяких оговорок. Быт и характеры сбиты крепко и надолго», – восклицал друг Максимова поэт Иван Елагин.43 Редактор «Нового Журнала» М. Карпович предлагает Максимову 2-ю часть романа печатать в его журнале. Но этому не суждено было случиться. Полностью роман был опубликован в сдвоенном 6-7 номере «Граней» в 1949 г., чему предшествовала кропотливая работа по переделке 3-й части романа. По счастливой случайности эта рукопись сохранилась. На ее последней странице стоят даты «1946–1948».
Наряду с литературными и издательскими делами, С. Максимов в переписке с братом обсуждал планы покинуть Германию навсегда. Первоначально была идея уехать в Марокко, позднее выяснилось, что анкеты на выезд в эту страну больше не выдают. Тогда разговор зашел о возможности уехать в Аргентину, и Сергей уже согласился с братом, но в последний момент они оба передумали. Отговорил Максимов Николая и от Австралии. Наконец, остановились на США. С. Максимов уже известен в Америке своими произведениями, появились поклонники его таланта. Таковыми, в частности, были жившие в США с 1930 г. супруги Самусины. Самусины и выслали афидевит Сергею и его жене осенью 1948 г. Началась подготовка к отъезду. В начале июня на пароходе «Mersy» Сергей Максимов с женой покинули Германию. Сергею очень грустно было расставаться с братом. Уже с парохода он писал Николаю: «Вот мы и на корабле… мне очень тяжело. Все думаю о тебе, мой родной. Подумать только – меж нами ляжет океан. Долго стоял сейчас на деке, слушал крик чаек, слушал плеск волн и вспоминал Чернопенье, всех наших…». 44
ПРИМЕЧАНИЯ
1. Перхуров Александр Петрович (1876–1922). Из потомственных дворян Тверской губернии, генерал, воевал в армии Колчака. Руководитель антибольшевистского восстания в Ярославле. В 1921 г. арестован и расстрелян в 1922 г. во дворе здания ярославского ЧК.
2. Отрывок текста взят из незаконченной биографии С. Максимова, начатой его братом Николаем Пашиным.
3. С. Максимов. Мои первые литературные шаги. «Новое русское слово» (далее НРС), 9 декабря 1962 г. Есенин Юрий Александрович (1914–1937). – сын С. Есенина от гражданского брака с Анной Романовной Изрядновой (1891–1946). Арестован в 1937 г. Убит при попытке побега.
4. Городецкий Сергей Митрофанович (1884–1967), поэт, драматург, переводчик. Кончаловская Наталья Петровна (1903–1988), детская писательница.
5. С. Максимов. Мои первые литературные шаги.
6. Печатается по рукописи книги С. Максимова «Как делаются карьеры», о жизни и творчестве известного советского писателя Николая Вирты (1906–1976, наст. фам. Карельский), автора романа о Тамбовском восстании «Одиночество».
7. С. Максимов. Цена одной прогулки Сталина. «Народная правда», Париж, 1949 г., № 3, с. 18.
8. Печатается по рукописи – Н. Витов. «Пять минут наедине с Вышинским». Н. Витов – псевдоним Николая Пашина. Очерк, вероятно, был прочитан на радио «Голос Америки». О его публикации точных сведений пока нет.
9. Там же.
10. «Как делаются карьеры».
11. http://lists.memo.ru//
12. Канев В. Л. Фрагмент урока на тему «ГУЛаг в Коми»
http:// memorysakharjv-center/ru/tburt/0Main2asp?BookPartid=20/
13. Гавронский Александр Осипович, род. в Москве в 1888 г. Советский кинорежиссер и театральный деятель.
14. С. Максимов. Я был в Катыни. «На рубеже», Париж. №3-4, сс. 9, 10.
15. Там же, с. 10.
16. С. Максимов. Княж-Погост. Рассказ. НРС, 3 сентября 1961 г.
17. Письмо М. Цветаевой дочери А. Эфрон в лагерь в Княж-Погосте 5 февраля 1941 г. (http://www/tsvetaeva/com/letters/ot_efron_a_s2.php) Эфрон Ариадна Сергеевна (1912–1975), поэтесса, переводчица, художница, искусствовед. С 1921 по 1937 гг. в эмиграции. Вернулась в СССР. В 1939 и 1949 гг. была арестована.
18. Письмо Н. Пашина писателю Владимиру Самарину, 23 марта 1967 г.
19. Письмо С. Максимова брату Николаю, 1943 г.
20. Гацкевич Владимир Семенович (1917–1985). Журналист, библиограф. В 1936 г. подвергся репрессиям. Во время войны работал в редакции смоленской газеты «Новый путь». В 1945 г. попал в Германию. Член НТС. С 1950 по 1958 гг. жил в США – работал на «Голосе Америки». Вернулся в СССР. В 1963 г. осужден на 7 лет за антисоветскую агитацию.
21. Березов Родион Михайлович, (наст. фам. Акульшин, 1894–1988), поэт, прозаик. Во время войны оказался в Германии, затем в США.
22. Диспотули Владимир Михайлович (1895–1977). Редактор русской газеты в Германии «Новое слово». При взятии Берлина советской армией был арестован. Провел 11 лет в заключении в СССР. В 1955 г вернулся в Германию.
23. Письмо С. Максимова брату Николаю, 1943 г.
24. Письмо Е. А. Пашиной мужу Н. С. Пашину, октябрь 1944 г.
25. Письмо С. Максимова брату Николаю 22 марта 1946 г. Евгений Романович Романов (наст. фам. Островский, 1914–2001). Основатель и редактор журнала «Грани» (1946–1952).
26. Там же.
27. Н. Мишаткин. Сережа. (К первой годовщине смерти Сергея Максимова). НРС, 28 февраля 1968 г. Мишаткин Николай Федорович (1911–1973), художник, писатель. С 1951 г. жил в Бразилии.
28. Письмо С. Максимова брату Николаю, 28 февраля 1947 г.
29. Письмо С. Максимова брату Николаю, 7 апреля 1947 г.
30. Там же.
31. Письмо С. Максимова брату Николаю 18 ноября 1947 г. Неймирок Александр Николаевич (1911–1973), поэт. Член НТС. Печатался в «Гранях».
32. С. Максимов. Последний из рода Есениных. «Посев», 1949 г.
33. Там же. Иван Приблудный, наст. фам. Овчаренко Яков Петрович (1905– 1937), поэт. Был беспризорником. Во время Гражданской войны воевал в дивизии Котовского.
34. Там же.
35. «Мои первые литературные шаги».
36. Письмо С. Максимова брату Николаю, 1 февраля 1948 г.
37. Письмо С. Максимова брату Николаю, 15 февраля 1948 г.
38. С. Максимов. Денис Бушуев. Лимбург. Германия, Из-во «Посев», 1950. с. 7.
39. Там же, сс. 44, 45.
40. Письмо С. Максимова брату Николаю, 18 апреля 1948 г.
41. Письмо Б. К. Зайцева С. Максимову, 6 апреля 1948 г.
42. Р. Березов. Умирает талантливый писатель. НРС, 14 июля 1948 г.
43. Письмо И. Елагина С. Максимову, 25 апреля 1948 г.
44. Почтовая открытка. С. Максимов – брату Николаю, 7 июня 1949 г.
ПИСЬМА С. МАКСИМОВА БРАТУ НИКОЛАЮ ПАШИНУ*
Камберг, 20.1.48
Дорогой Коля!
Вчера послал тебе маленькое информационно-вздорненькое письмецо. Сегодня пишу еще раз и совсем по другим мотивам. Мотивы эти – результат бессоной ночи и некоторые мыслишки, которые она родила.
Хочу посоветоваться с тобой (с кем же еще?) по поводу одного дела: я меняю название романа.
Вызвано это следующими соображениями. Впрочем, сначала я тебе сообщу новое название, чтобы ты легче понял меня в дальнейшем. Роман будет называться «Совесть». Почему – «Совесть»?
1. Теперь, когда я заканчиваю 2-ю часть и ясно вижу 3-ю, когда персонажи все встали по своим местам, обросли «мясом» не только снаружи, но и изнутри, а выкристаллизовывались сами, они поднесли мне, как на тарелке, и то главное, зачем все они существуют и зачем вообще городили огород, – теперь, благодаря всему этому, я не вижу, а прямо-таки ощущаю необходимость изменить заглавие романа.
2. Тебе, конечно, трудно будет ориентироваться во всем этом, т. к. ты не знаешь 2-й части, но я кое-что тебе расскажу, а ты все это проанализируй внимательно – ведь иногда мы понимаем друг друга с полслова. Итак: я долго думал над тем, что, ограждая себя «непримиримостью», я залезаю в очень узкий ящик «политики». А ведь дело-то в романе не только в одной политике, а и еще кое в чем, что является посущественней «политики», а именно – в «человеке». Значит, давая название роману «Совесть», я все содержание (и идею), сохраняя общую антибольшевистскую канву, перевожу из плана политического в план общечеловеческий. А не задача ли литературы отображать общечеловеческое? Это – главное.
3. Теперь: разве борьба с большевизмом не есть дело совести? Важно пробудить в людях не «непримиримость» – антихристианское явление, а – «совесть», явление глубоко христианское.
4. Я долго думал: за что большинство моих главных героев борются? (Денис, Манефа, Белецкий, Алим и даже – дед Северьян). За что? Страшно просто: за «совесть», за выход из уродливого компромисса с «совестью», если хочешь – за чистоту. И одни из них выходят победителями из этой борьбы (Денис, Алим, дед Северьян), другие – побежденными (Манефа и, вероятно, – Белецкий). Разве тот факт (в 3-й части), что Денис не желает переделывать «Царя Иоанна» по приказанию Сталина – есть акт «непримиримости»? Нет, это акт чистой «совести». Дед Северьян совершает в молодости какие-то преступления, оставаясь не наказанным. К старости он берет на себя преступление, содеянное другим, и несет за него наказание (конец второй части). Как же ты это назовешь? Не есть ли это своеобразное стремление к «очищению совести»?
5. Работая над главой, в которой Манефа предлагает Денису бежать с ней, оставив Алима, я дошел до момента, который открыл мне все. Возражая ей, Денис восклицает: «Да ведь есть на свете вещи пострашнее смерти! Есть вещи, от которых не умрешь, но всю жизнь трупом позорным ходить будешь. Есть, Маня, суд совести…». А написав это, я не спал всю ночь и думал, а к утру решил назвать роман «Совесть».
6. Я покажу в темной жизни светлых людей. Словом, я за – «Совесть»!
С нетерпением буду ждать от тебя ответа и твоих соображений на этот счет.
Твой Сергей
____________________________________
*Николай Сергеевич Пашин (1908–1976). Старший брат С. Максимова. Фамилия Пасхин была заменена на «Пашин» во время оформлении документов на выезд из Германии в США. У Николая Сергеевича было два известных на сегодняшний момент литературных псевдонима – «Лунев» и «Витов».
26.7.48 [открытка]
Дорогой Коля!
Что ж ты замолк? Думаю, что все у тебя уладилось, наконец, благополучно. Слава Богу! Зато у меня! Ужас!..
Мое литературное имя погибло навсегда и безвозвратно. Идиот Родька Березов опубликовал в «Нов. русс. слове», без моего спросу, дурацкое письмо под названием «Умирает талантливый писатель» о том, что я (С. М.) умираю от голода, что мне пишут письма Бунин и Зайцев, и т. д. и т. д. Ужас! Целую неделю ни я, ни Соня не находим себе места от отчаяния. Каждое утро почта приносит вороха писем от «русских американцев» с соболезнованиями и извещениями о высланных мне посылках. Сумасшедшая miss какая-то прислала по воздушной почте посылку весом в 4 кило, другая miss – доллар в письме, армяне грозятся гигантскими посылками… Ужас и позор! Что теперь делать? Главное – стыд! Жуткий стыд перед Буниным и Зайцевым. А Зайцев только что прислал мне милейшее теплое письмо (он еще не знает о проделке Березова).
И полная беспомощность. Березов – без сомнения – сумасшедший. Что делать? Менять имя? Топиться? Отправить назад посылки и письма? Дать опровержение? Но в «Посеве» я не был уже 3 недели. Что делать?
28.6.48
Дорогой Коля!
Срочно (в тот же день, как получишь открытку) вышли мне откорректированный тобою роман. Если не можешь (не готовы) все 75 стр., то вышли хотя бы 50. Но срочно! Пожалуйста, срочно. Ибо это, наверное, наш хлеб.
Положение такое. С понедельника (5-го июля) мой роман (2-ю часть) начинают набирать. В этот же день я заключаю договор (возможно, с авансом). Если же в понедельник не будет романа, то линотип пойдет под книгу рассказов какого-то дяди. Пойми, как это важно для меня в моем ужасающем матер[иальном] положении. 1-ю главу я написал новую так, как и собирался. Пришлю тебе в корректуре. Еще – шли молитву (можно на 1 нед[елю] позже). Но – правь хорошо. Впрочем ты это и без меня знаешь. Черкай и добавляй. Как Бог на душу положит! Все равно твои поправки я буду переносить на 1-й экземпляр. Есть письмо от Бунина. Начинается так: «Мой дорогой молодой собрат, я прочел первую часть Вашего романа ‘Денис Бушуев’. Вы, несомненно, талантливы, в романе Вашем много страниц интересных, своеобразных…»* и т. д. Нет больше места.
Твой С.
Жду рукопись. Пересылку оплачу из «аванса».
____________________________________
*Письмо И. Бунина С. Максимову – апрель 1948 г.
ИЗ ДНЕВНИКА Н. С. ПАШИНА
8-ое апреля 1945. Это было, если я не ошибаюсь, 3-го октября 1941 г., на вторые сутки после того, как мы оказались в окружении. Утром меня послали с каким-то поручением, и я отбился от своей дивизии. Часов до четырех дня я шел один, потом встретился с какой-то группой и вместе с ней пошел небольшим еловым лесом. Тут нас обнаружили немецкие самолеты и – четвертый или пятый раз за день – принялись обстреливать на бреющем полете из пулеметов. Мы рассеялись и залегли кто как мог. Когда самолеты улетели, я увидел себя снова в совершенном одиночестве.
Наступали сумерки. На старой, заброшенной лесной дороге, по которой я шел, лежали сочные густые тени. Я уже совершенно потерял ориентировку и шел наугад, рассчитывая на какую-нибудь встречу. Однако я знал маршрут своей части и помнил названия деревень, через которые должна идти, отступая, наша дивизия. Хотя бомбежки прекратились, в небе то и дело появлялись вражеские самолеты, и мне время от времени приходилось сходить с дороги и пережидать в кустах, потому что я уже по опыту знал, что немецкие летчики не брезговали в то время и отдельным человеком.
Неожиданно дорога изчезла, прямо «растворилась» у меня под ногами, и я оказался на опушке. Примерно в полукилометре была видна деревня, по улицам которой сновали люди, но кто они – я разглядеть не мог. И вот в тот самый момент, когда я стоял так на опушке, рассматривая эту деревню, ярко освещенную лучами заходящего солнца, до меня донеслись тихие звуки, похожие на стон. Я оглянулся и только тут заметил рядом от себя других людей: на груде домашнего скарба, каких-то узелков и одеял сидели две женщины, старая и молодая, и – плакали. Возле них в кустах паслась корова:
– Кто вы? – спросил я, подходя. – Откуда?
– Да вот из деревни, – ответила старуха, отирая слезы рукавом.
– Что там – немцы?
– Немцы, батюшка, немцы. И у нас, в Ямном, и в Дедове-Петровичах. А Северку намеднись сожгли, синь-пороха не осталось…
– Ямное? – переспросил я. – Разве оно здесь, недалеко? А какая же это деревня?
– Это? Это Суброво.
Я онемел от изумления. Скитаться целый день по лесу и выйти почти к тому самому месту, откуда начал, прямо в руки немцев, – от этого можно было растеряться. Минуты две я молча оглядывал то деревню, то женщин, все еще не веря собственным глазам и чувствуя, как страшное отчаяние заливает сердце. Наконец я вспомнил о маршруте дивизии и спросил старуху:
– А Жарки отсюда далеко?
– Жарки далеко. Верст, почитай, десять, а то поболе.
– Где десять, – вмешалась молодая. – Он, чай, на дорогу не пойдет. Ступай вот здесь, – махнула она в направлении, почти противоположном тому, по которому я шел. – Версты четыре по лесу пройдешь, там поле будет, а за полем и Жарки. Верст шесть до Жарков.
– Там тоже немцы или еще нет?
– Да кто их знает. Они теперь везде.
И вот, поблагодарив женщин, я снова тронулся в путь. Позднее передо мною прошло многое такое, что не могло присниться в самом жутком сне, но эта картина – две одиноких, беззащитных женщины, беспомощно рыдающих в хаосе войны над родным пепелищем, – почему-то навсегда запомнилась мне.
День померк. Полная луна набросила на лес причудливую ткань света и тени. Постепенно почва понижалась у меня под ногами, деревья становились все выше и выше, трава все гуще. В течение последних полутора суток я спал всего каких-то два часа, остальное время провел на ногах почти без пищи и без отдыха и чувствовал теперь смертельную усталость. Однако сознавая, что все мое спасение состоит в соединении с моей частью, я продолжал идти. Вскоре последний ориентир – луна и звезды – исчезли у меня из глаз: лес стал таким густым, что совершенно заслонил то и другое. Приходилось раздвигать ветви руками, чтобы пробраться вперед. В то же время почва стала колыхаться под ногами. Я понял, что идти дальше нельзя, надрывая последние силы и рискуя забраться в болото или совсем заблудиться – бесполезно, и стал присматривать место для ночлега…
…Я проспал всего три часа, а под утро соединился со своей частью и вместе с нею разделил всю страшную трагическую судьбу «окруженцев», завершившуюся утром 7-го октября пленом.
9-ое апреля. Трагическая проблема, стоящая сейчас перед тысячами русских людей, которые, подобно мне, дали себе слово ни под каким условием не возвращаться в СССР, практически в настоящую минуту формулируется так: как далеко зашел противоестественный союз англо-американцев с коммунистами и пойдут ли первые на безаговорочную выдачу нас своим восточным союзникам против нашего желания?
Сведения, которые мы получаем в последнее время из разных источников, говорят о том, что нам больше некуда деваться и что союзники не остановятся перед насильственной выдачей русских антикоммунистов в руки коммунистов.
– Попасть к союзникам, – сказал мне сегодня один очень информированный человек, – это совершенно то же, что попасть к большевикам. Они выдают всех поголовно, нисколько не интересуясь политическими убеждениями людей.
Публикатор А. Любимов