Интервью взяла Ирина Чайковская
Опубликовано в журнале Новый Журнал, номер 254, 2009
Гость НЖ – Андрей Арьев, соредактор российского литературного журнала “Звезда” (Санкт-Петербург). Интервью взяла Ирина Чайковская.
Ирина Чайковская. – Андрей Юрьевич, в январе этого года журналу “Звезда”, соредактором которого вместе с Яковом Гординым вы являетесь, исполнилось 85 лет. Довольно солидный для журнала возраст. Получается, что вы представляете самый старый “толстый” журнал на постсоветском пространстве, родившийся в том самом 1924 году, когда умер основатель советского государства. В этом смысле вы можете побрататься с “Новым Журналом”, он также самый старый в Зарубежье, основан в 1942 году. Какой груз накоплен вами за это время? Есть ощущение некой “миссии”, которую вы выполняли и будете выполнять?
Андрей Арьев. – “Новый Журнал” и “Звезду” можно рассматривать в зеркальной проекции друг к другу: один возник в 42-м году прошлого века, другой – в 24-м. Впрочем, к мистике чисел у меня особого влечения нет, и это отражение я привел просто так, шутя. А вот о чем можно говорить всерьез, так это о месте обоих изданий в литературной жизни. “Новый Журнал” с момента возникновения взял на себя роль продолжателя дела ведущего “толстого” журнала Русского Зарубежья, парижских “Современных записок”, прекративших существование вместе с началом военных действий в Европе. “Звезда” возникла тогда, когда после Гражданской войны даже для большевиков стала очевидной та простая истина, что никакой новой “пролетарской” культуры создать невозможно, что нужно обращаться к великому наследию той культуры, литературы, в первую очередь, которая прославила Россию в XIX веке и роль которой в ХХ веке в глазах мирового культурного сообщества даже возросла. В России литература репродуцировала себя главным образом в “толстых” журналах, даже такие огромные произведения, как романы Толстого или Достоевского, – появлялись вначале на журнальных страницах. Сейчас любят говорить о всяческих “национальных самоидентификациях”. Так вот, национальной чертой русской культурной жизни была (и оставалась в ХХ веке), несравнимо с другими культурами, высокая роль журналов в развитии литературы. Связано это было еще и с тем, что, при отсутствии политических партий, журналы играли роль своего рода политических клубов, у каждого была своя аудитория и свое направление. “Звезда” была создана в 1924 году для определенной группы писателей, “попутчиков”, то есть для тех авторов, кто считал возможным продолжать в России культурное строительство, быть “просветителями” даже в условиях несвободы. Если говорить о современной позиции “Звезды”, то она не является рупором какой бы то ни было политической партии; для нас главное – диалог, в котором сама себя проявляет свобода. Можно сказать, что мы берем на себя функции одновременно и “Отечественных записок”, и “Вестника Европы”, если сравнивать себя с журналами XIX века. То есть нас притягивает диалог между Востоком и Западом. Что касается меня лично, то я с “Новым Журналом” нахожусь в тайном диалоге очень давнем. Вообще “Новый Журнал” я знаю лучше любого другого периодического издания, издающегося на русском языке (кроме “Звезды”, конечно). Дело в том, что в советское время это был очень соблазнительный запретный плод, а последние годы, когда я занялся изучением и изданием поэзии Георгия Иванова, я волей-неволей просмотрел его заново практически полностью: “Новый Журнал” был главным изданием, где печатался этот поэт. Многие из его текстов и текстов о нем продолжали появляться в этом журнале и после его смерти. Нужно сказать, что и в этом отношении (то есть в стремлении выявить и опубликовать материалы, связанные с нашим культурным наследием) оба издания – “Новый Журнал” и “Звезда” – занимают сходные позиции.
И. Ч. – “Звезда” – один из двух “толстых” петербургских журналов (второй, если кто не знает, – “Нева”) и, естественно, представляет на своих страницах петербургскую прозу и поэзию. Есть у них какое-то отличие от общероссийской или, скажем, от московской литературной продукции? Соломон Волков в своей книге о культуре Петербурга говорил об особой “петербургской школе”, о “петербургском стиле”… Если таковые есть, то каковы, на ваш взгляд, их основные черты? Писания кого из питерцев вы могли бы привести в пример?
А. А. – “Петербургский стиль”, “петербургское веяние”, как ни называй, в общем-то несомненная, хотя и не слишком осязаемая, реальность. Для интересующихся лучше всего обратиться к известной работе москвича Владимира Николаевича Топорова “Петербургский текст русской литературы”. Это вообще характерно для петербургской культуры: “петербургский миф” создали и во многом сформулировали авторы, родившиеся вне пределов северной столицы: Пушкин, Достоевский, Анненский, Андрей Белый, Ахматова, Мандельштам, Георгий Иванов и т. д. Суть этого мифа в двух словах заключается в идее создания “парадиза над бездной”. Мечта о райской жизни сопрягается с непрестанной мыслью о недалекой смерти. Если говорить о современной литературе, точнее говоря, о той литературе, что родилась в шестидесятые годы прошлого века и представители которой, увы, далеко не все, еще здравствуют, то я, в первую очередь, выделил бы корректность самоидентификации этих авторов. Никто из них не встает на котурны и не ставит в подобное положение своих героев. Ни Иосиф Бродский, ни Рид Грачев, ни Андрей Битов, ни Сергей Довлатов, ни Александр Кушнер, ни Валерий Попов, ни Виктор Кривулин – никто из них и многих других – не стал бы говорить, например, о своем “творчестве”. О “работе” еще куда ни шло. “Стихи” здесь называют “стишками”, романы – “вещицами”, ну и все в таком роде. “Гениями” тут себя тоже любят провозгласить, но только в боевых целях, сражаясь с “противником”, с “начальством” или “чужаками”. Соответственно, героем этой литературы стал “маленький человек”, понятый как перл творения, как субъект, а не объект художественной рефлексии. Этот “совершенный никто, человек в плаще” становится “антигероем”, во многом Достоевского, “подпольного” образца, как, например, в прозе Битова, Генриха Шефа и других… Сейчас, впрочем, отчетливой “петербургской школы” я ни в стихах, ни в прозе не вижу. Можно было бы поговорить о филологии, здесь какие-то признаки сохраняются, но это специальный разговор.
И. Ч. – После недоброй памяти партийного постановления 1946 года “О журналах ▒Звезда’ и ▒Ленинград’”, обличавших Ахматову и Зощенко, вы, как мне кажется, сделали Анну Ахматову своим талисманом, уделяете ей в журнале очень много внимания и места. Так ли?
А. А. – Ну, сейчас наши “талисманы”, скорее, Бродский и Довлатов, этих авторов и об этих авторах в последние годы у нас напечатано больше всего. Конечно, Ахматова по-прежнему остается своего рода символом целой культурной эпохи, пережившей втаптывавшую ее в грязь тоталитарную систему, и “Звезда” к столетию Ахматовой выпустила специальный номер, ей полностью посвященный, а в этом году мы продолжим публикацию ее переписки с сыном Львом Гумилевым… Но все же именно в “Звезде” появилась в 1996 году статья Александра Жолковского “Анна Ахматова – пятьдесят лет спустя”, где модель ее поведения подверглась “деконструкции”. Максима “не сотвори себе кумира” – как раз для нас писана.
И. Ч. – Да, ваш журнал, по-моему, всегда отличался некоторой “экстравагантностью”, нежеланием быть в плену у стереотипов. В этом вы как штурман журнала – достойный представитель своего поколения. Вашими сверстниками и друзьями были Бродский, Рейн, Бобышев, Найман, – словом, те “ленинградские мальчики”, которые группировались вокруг Ахматовой и прокладывали свои пути в литературе. Как, на ваш взгляд, сложилась судьба этого необыкновенно талантливого поколения?
А. А. – Четверо “ахматовских сирот” – это еще не поколение. Но это была замечательная группа. Близость к Ахматовой позволяла ей держаться особенно независимо: плевали они в ту пору на всю прочую “официальную” литературу, когда ежедневно могли слышать стихи, по всем статьям превосходящие стихотворную продукцию тогдашней “современности”. В дальнейшем они отчасти “наплевали” и друг на друга: каждый стал абсолютно самостоятельной, себе довлеющей творческой личностью.
И. Ч. – Добавьте к “сиротам” других своих ровесников, подвизающихся на литературной ниве. Как сложились их судьбы? Реализовались они как творческие личности?
А. А. – Соблазнительно тут перечислить сплошь авторов “андеграунда”, действительно в Ленинграде шестидесятых-семидесятых заявивших о себе сильнее, чем в Москве и других городах. Связано это было отчасти с тем, что идеологическая политика властей в Ленинграде была жестче, чем в столице. Помнится, один деятель из Смольного на вопрос, почему в Ленинграде запрещают фильмы, спектакли и проч., разрешенные в Москве, ответил буквально так: “Потому что здесь все воспринимают острее в три раза!”. Так что “реализация”, в смысле вступления на профессиональное литературное поприще, у нас была изрядно затруднена. Многие замечательные авторы, дабы не травить себе душу общением черт знает с кем, навсегда ушли в “самиздат”, необычайно пышно в ту пору расцветший. Честно говоря, принципиально не желали сотрудничать с властями единицы. Печататься, в общем, хотели все. И многое теперь из этого самиздата напечатано. Но тогда ни группе “Горожане”, возглавлявшейся прозаиком Борисом Вахтиным, своих сборников выпустить в свет не удалось, ни поэтам так называемой “филологической школы” (Леонид Виноградов, Михаил Еремин, Сергей Кулле, Лев Лосев, Юрий Михайлов, Владимир Уфлянд), ни даже тем, кто, вроде бы, был допущен к литературной кормушке (принят в Союз писателей), ничего из главных своих вещей напечатать в ту пору не удавалось. “Пушкинский дом” Битова напечатан не был, из романа Игоря Ефимова “Зрелища” печатались какие-то “фрагменты”, из стихов Виктора Сосноры – два-три тоненьких сборничка с древнерусскими мотивами… Поэты Виктор Кривулин, Сергей Стратановский, Елена Шварц не печатались вовсе. На всех вместе из помянутой “четверки” пришлось тогда едва ли больше десятка стихотворений, увидевших печатный свет… В такой ситуации можно было и не выдержать: Рид Грачев, Генрих Шеф, Федор Чирсков, – прозаики с исключительными задатками, – повредились в рассудке, поэт Александр Морев покончил с собой… И так далее. Не говорю уж о гомерическом пьянстве и перманентных психушках…
И. Ч. – Очень важный для всех нас и для нашего журнала вопрос – о связи двух потоков русской литературы – российского и эмигрантского, зарубежного. Многие из ваших друзей-литераторов по разным причинам оказались за границей. Долгое время, как мне известно не понаслышке, российские литературные издания отказывались публиковать то, что написано за рубежами России. Какой политики придерживался в те годы ваш журнал?
Знаю, что сегодня у вас колоссальное количество зарубежных, в частности, американских авторов. Встречала у вас публикации Льва Лосева, Игоря Ефимова, Дмитрия Бобышева и многих-многих других. Чем вас привлекает сотрудничество? Собираетесь ли вы его продолжать и развивать?
А. А. – Я думаю, для связи литературной метрополии и литературного зарубежья, для сближения двух сторон “Звезда” сделала больше, чем любой другой журнал постсоветского времени. Все перечисленные Вами авторы продолжают печататься на наших страницах. Можно к этому списку присоединить и многие другие имена. Что касается советских времен, то тут никакой “политики” по отношению к нашим писателям “в рассеянии” быть не могло, кроме одной: и подумать что-либо печатать из русской зарубежной литературы было невозможно. Это был какой-то несуществующий объект. Даже и ругани особой не было, чтоб не заинтересовались. Вообще говорить о “литературной политике” “Звезды” советского периода более или менее бессмысленно – идеологический диктат был сильнее любой самостоятельной политики. Иногда что-то стоящее проскальзывало: то проза Юрия Казакова, то роман Каверина, то путевые очерки Виктора Конецкого… Опять же, под маркой “молодых” удавалось немного печатать тех же Битова, Горбовского, Кушнера… Впрочем, “Звезда” всегда считалась журналом “интеллигентным”. Хотя, если считать “политикой” журнала то, что прямо выражается в ее критических рубриках, то с критикой как “совестью литературы” дело обстояло хуже всего.
И. Ч. – Вы дружили с Довлатовым, в свое время привлекли его к работе в Пушкинском заповеднике, после его смерти взялись за публикацию его произведений. Одно время проза Довлатова казалась “новым словом”, вызывала большой интерес. А что сейчас? Есть ли в России интерес к Довлатову? И вообще, кого из зарубежных русскоязычных авторов читают в сегодняшней России?
А. А. – Силою вещей Довлатов стал уже “классиком”, его изучают в школе. Он перерос рамки писателя одного поколения. Как раз в его поколении к нему претензий больше, чем у поколений следующих, испытывающих при его чтении просто “эстетическое удовольствие”. Кого еще сейчас читают из живущих вне России? Очень многих и… никого. Феномен “заграницы” в литературе, по-моему, исчез.
И. Ч. – Вы считаете, что “два потока” слились в один “журчащий ручей”? Однако современным зарубежным авторам довольно трудно прийти к российскому читателю. Как правило, если книги издаются в Америке или других странах Зарубежья, до России они не доходят или не могут в ней продаваться из-за несоответствия цен. Есть ли выход из этого положения?
А. А. – Столь же плохо распространяются отечественные издания: книгу, вышедшую в Москве, не сразу найдешь в Питере. А что издают в Ростове, вообще никому не ведомо. Так что дело тут не в Зарубежье, а в отсутствии глобальных систем распространения серьезной печатной продукции.
И. Ч. – Какой у вас прогноз на будущее: при огромной конкуренции интернета, телевидения, “глянцевой” литературы сохранятся ли “толстые” журналы? Будет ли существовать журнал “Звезда”, скажем, лет через 15? Отметит ли он свое столетие?
А. А. – Столетие “Звезды” будет отмечено в любом случае: все-таки ни один отечественный “толстый” журнал не выходил столько лет подряд без перерыва – к сегодняшнему дню уже 85 лет. Не уверен, впрочем, что столетие настигнет меня в редакции. Для отечественной культуры “толстые” журналы несомненно нужны. Неясно только, нужна ли будет сама литературная культура. Мало кому приходит в голову, что всемирный “глянец”, заполонивший типографии, прилавки, кабинеты, через неделю отправляется в мусорные корзины, а то, что публикуется в той же “Звезде” или в “Новом Журнале”, составит в будущем наше культурное наследие. Предназначенное для “журнального столика” в офисах банков и дамских салонах никогда не станет достоянием книжного шкафа.
И. Ч. – Это очень напоминает недавно высказанную вами нетривиальную максиму: “Победит элитарная культура”. Не хотите ли, как Катон Старший, повторить ее и в нашей сегодняшней беседе?
А. А. – Карфаген “массовой культуры” в лучшем случае – фантом. Его не нужно даже и разрушать: он сам лопнет, как мыльная опера. В исторической перспективе совершенно ясно видно, что остается, а что нет. Рушатся политические и социальные системы, но не рушится третируемая ими “элитарная культура”. Где теперь какие-нибудь тысячестраничные “Поджигатели” какого-нибудь Шпанова, без устали тиражировавшиеся в сталинское время? Где лирический страдалец Асадов? И вот сравните с ними затравленных и не изданных в ту же эпоху Андрея Платонова и Осипа Мандельштама. Конечно, во все времена публика валом валит на бои гладиаторов, но выживают-то Катулл и Овидий.
И. Ч. – Браво. Хочется верить, что так и будет. Мой последний вопрос: что бы вы пожелали себе как редактору, а также вашим авторам, читателям и, наконец, “Новому Журналу”?
А. А. – Пожелание – дело слишком прекраснодушное. Нужно просто “играть в свой мяч”, как сказал один святой. То есть он был еще ребенком, когда его спросили: “Что ты будешь делать, если узнаешь, что завтра конец света?”. С ответом он не затруднился: “Буду играть в свой мяч”.
Бостон–С.-Петербург