Разговоры с Виктором Кульбаком
Опубликовано в журнале Новый Журнал, номер 253, 2008
Золотая осень и серебряная игла[*]
Разговоры с Виктором Кульбаком
7
НБ. Балтус (†2001) в своей книжке вспоминает о знаменитостях.
ВК. И меня это раздражало. Мне не нужно, чтобы он знал Джакометти (†1966) или других, он и так хороший художник. Если б мне предложили выбрать несколько его работ, то осталось бы мало. Мне близки два-три пейзажа и, может быть, несколько рисунков. Рисунок у него бывал очень трогательный. Как я ни пытался его раскритиковать (для себя), он оставался.
НБ. Раскритиковать, чтобы отбросить? И остаться свободным?
ВК. Первое и главное – могу ли я чему-нибудь у них научиться. На выставку я иду с этим вопросом. Профессиональная деформация, мешающая наслаждению. Я завидую людям, которые просто слушают музыку с удовольствием. А мне хочется понять, как она сделана. Постоянный анализ. И когда мой внук мне играет свои вещи, я вижу, что можно было бы изменить, переставить. В кино то же самое: как сделан этот кусок, как сделан другой. Вокруг меня люди рыдают или подпрыгивают от страха, а я нет. У меня ностальгия по простой реакции.
НБ. Признаться, я анализом защищаюсь. Когда я чувствую, что навеянный автором ужас хочет поселиться во мне, в кино, например, я сразу включаю этот механизм. Мне даже приятно объявить вслух: «Не будем забывать, что это актеры». Соседи шипят, негодуют.
ВК (смеясь). Может быть, вы правы. Я тоже защищаюсь, когда анализирую работы коллег. Среди них есть блестящие. Ранний Балтус для меня слишком угловат, в нем нет того, что я люблю в его поздних пейзажах. А его композиции с кошками на улицах надуманные, слишком литературные. Я ищу человека, который готовил ему холсты. Как вы думаете, Вера Михальски может мне помочь?
НБ. Изданием книги занимался Ян, ее муж. Он ездил к Балтусам, вел переговоры. Написал предисловие.
ВК. Поставщик холстов появляется в документальном фильме о Балтусе. Его снимали в ренессансном замке, который они с женой купили в Италии, фантастической красоты. Полупустые комнаты, два-три предмета. Он нашел там старые фрески. Если б он был второстепенный художник, то нужно было бы добавить знаменитостей.
НБ. Все-таки некоторые наши знакомые интересны. Вейсберг, например. Амальрик, у него был момент славы.
ВК. Ростропович.
НБ. (удовлетворенно). Вот, вот!
ВК. Я влюбился в звучание его виолончели и старался попасть на его концерты. Он пришел на мою выставку. Это человек, которого можно удивить, он реагирует, как ребенок. Он стоял перед моими работами с открытым ртом и широко открытыми глазами. Мы свои чувства обычно скрываем, даже когда взволнованы, мы хотим показать, насколько мы сильны, насколько нам уже все известно. У него этого нет. Он мог подпрыгивать от удовольствия, хлопать в ладоши. И это человек с мировой славой. Непререкаемая международная ценность. В него все влюбляются с первого взгляда. Одной встречи достаточно, чтобы в него влюбиться. Есть маленький фильм о клоуне Попове…
НБ. Видел. Там он дружески говорит: «Я тебе, Олег, советую ресторан рыбный». А тот говорит: «Да, Слава, это очень хороший ресторан. Мы не знали, где нам пообедать. А теперь знаем. Да и рыбки давно не кушали».
ВК. Меня всегда это смешило… Ужасно хочется встретиться с каким-нибудь великим человеком; путем разных перипетий ты до него добираешься и застаешь его за разговором со своей женой: «Ну что ж ты носки перестирала, никак не могу надеть!».
НБ. Да, не тот уже образ… Может быть, он делается более человечным. Гений, а носки носит, надо же, как все люди. Суп любит.
ВК. Сейчас это понимаешь, но в ту пору… Сейчас эти детали для меня были бы в тысячу раз важнее, чем услышать: «Кстати, в третьей части ре-минорной сонаты мелодия слабее…».
НБ. Он что-нибудь сказал?
ВК. Он пригласил меня на свой день рождения в Париже. В конце вечера, прощаясь, он поцеловал (со смехом) человека, мне неприятного, и после него пошел целоваться со мной, а я его оттолкнул. Мне было очень неприятно, что он целует меня после этого человека. (Смеясь, иронизируя над собой.) Как это так, того целовать – а потом меня? Теперь я понимаю. Он по-настоящему любит людей, ему ничего от них не нужно. Мы расстались, и он обиделся на меня.
НБ. Его намерения были чисты.
ВК. Абсолютно! Он ничего не понял.
НБ. Принято трижды по-русски целоваться. Признаться, я не люблю эту русскую манеру.
ВК. В уста, дорогой, в уста!
НБ (удивленно). Даже так?
ВК. Конечно! По-русски – в уста!
НБ (с надеждой). Нет, это только пасхальный поцелуй – в уста.
ВК. А нет, всегда, я помню. Как меня один русский поэт поцеловал! Он меня ка-а-ак засосал!
НБ (упорно). На Пасху?
ВК. Нет. Моя жена пригласила в гости всю московскую поэтическую банду. Они наелись, напились. Поэт ко мне подошел и как гений гения должен был поцеловать. Губы у него были совершенно необыкновенные. Никогда не забуду его горячего поцелуя. Он как-то выскочил передо мной – бум! – и присосался! (Смеясь.) Я не успел защититься! Только они вышли за дверь, я бросился в ванную рот мыть с мылом.
НБ. Он умер потом от пьянства.
ВК. От разрыва сердца. Московская богема жила в какой-то жиже… Один рассказывал, что они привязывали пьяного к дверям квартир, расположенным друг против друга, и звонили в обе. Может быть, он эту историю придумал, но то, что над этим смеялись и рассказывали, как шутку…
НБ. Они черпали свои идеи в русских летописях: княгиня Ольга привязывала за ноги человека к верхушкам двух нагнутых друг к другу деревьев… (Сокрушенно.) Ну и знакомства у нас! (Радостно.) Но есть одна знаменитость, которая вам симпатична. И вы догадываетесь, что речь идет о принце Чарльзе! (Тоном репортера.) С большим интересом я просмотрел ваш альбом фотографий, посвященный поездке принца в Италию. (ВК смущенно улыбается.) Привлекло изящество лести, с какой вдова композитора Уолтена заметила: «Принц, Вы, подобно Наполеону, путешествуете в сопровождении художника». Художник были вы. Но вы не рисовали, а фотографировали! Как объяснить сию несуразность?
ВК. Я его спросил в самолете, чего он от меня ждет…
НБ. Но как вы встретились?
ВК. Он увидел у своих родственников мой каталог. Его секретарь написал мне, приглашая участвовать в путешествии принца в Индию, но из-за событий на границе с Пакистаном его заменили поездкой в Италию. В самолете мы оказались соседями и о многом поговорили. Он сказал, что я волен делать, что хочу. Читать, спать, рисовать. Я сказал, что в таких условиях рисовать не могу, что мне нужно быть дома, в покое и тишине. Он сказал: «Делайте, что хотите». Я решил фотографировать. Может быть, я сумею использовать снимки? Человек он неожиданный. Он одержим идеями, которые мы называем христианскими, пытается по-настоящему помогать людям. Он организовал десятки благотворительных ассоциаций. Ему говорят, что его внимание рассеивается, что двух-трех более чем достаточно. Но это его видение мира. Когда он встречается с какой-либо проблемой, он хочет ее разрешить. Это человек с миссией: вот самая точная характеристика. (НБ наливает воды, пьет.) Я видел, как он говорит: у него загораются глаза, он весь в этих идеях. Меня всегда трогают люди, которые могли бы жить, купаясь в шампанском и кушая устриц, а они живут и для других, чего ни происхождение, ни профессия от них не требуют. Эту необходимость он в себе вырастил. Наверняка он родился очень чувствительным. Он постоянно встречается с министрами, беспокоится, не обеднят ли новые законы население.
НБ. Не потому ли Англия не вводит евро… В общем, добрый король?
ВК. Добрый принц. Его присутствие создает этическую точку отсчета. Его нельзя подкупить. Точка отсчета для честности и порядочности, которой мы, перебив наших королей, не имеем.
НБ. Вы говорили о забавной встрече с архитекторами.
ВК. Его пригласили на конгресс архитекторов, он побеседовал с ними лично. А потом вышел на трибуну и сказал: «Из разговоров с вами я узнал, что никто из вас не живет в домах, которые вы построили, в этих ‘фурункулах’. Все вы живете в викторианских домах и кварталах, откуда ваши произведения даже не видны. Почему вы не спросите у людей, что им нужно?» – Тут в зале поднялся гул. И так он нажил себе немало врагов. Его начали обвинять в том, что он лезет не в свое дело, ничего не понимая в архитектуре. Он вызов принял, нашел архитектора-единомышленника и выстроил дома, чьи будущие обитатели высказали свои пожелания. Он сам бывал на этих стройках, проверял краны в ваннах, он занимался всем, от ручки двери до крыши. Проект имел успех, приносит большие деньги, которые поступают в фонды его ассоциаций. Потом он организовал ферму, на которой производится биологически чистая продукция, и доход от нее опять впрыскивается в благотворительность. Он талантливый акварелист; литографии с его акварелей продаются. В прошлом году они принесли миллион фунтов, эти деньги опять пошли на счет ассоциаций. Вот человек, который работает с утра до ночи и пытается реализовать свои идеи о красоте.
НБ. Всегда приятно думать, что есть человек просвещенный, с новыми идеями, приближенный к власти.
ВК. Это не «думать», я его нашел, он существует. Некоторые ассоциации взяты под покровительство государства, поскольку сделалась очевидной их польза. Он их основал и потом передал государству.
НБ (рассеянно). М-да.
ВК. Он заботится о красоте каждодневно. Она присутствует во всех его начинаниях. Он попросил меня найти архитектора, который занялся бы реставрацией Марфо-Мариинской обители в Москве. Его возмутил проект местного архитектора, который обезобразил бы памятник. (Пауза.)
НБ (осторожно). А другие знаменитости?
ВК. Ну, еще вы. (Хохочут.) Я носил на руках Рубинштейна.
НБ (недоумевая). Концептуалиста?
ВК. Нет, пианиста. Он выехал на кресле после концерта. Его телохранитель где-то застрял, и я донес его до машины. Это было в Париже… он играл в театре Шанз Елизе. Большой пианист. Не выносил Горовца. (Длительный клаксон автомобиля.) Я должен выйти на пятнадцать минут за нашим обедом.
Кульбака привлекает онтология: прикоснуться к бытию мира. А современность психологична. Современный художник увлекает искусство в свою катастрофу жизни. Ему нужно видеть себя повсюду. Исторический взгляд невозможен. Лесть и ложь искусства – современный человек – видит себя в прошлом и в любом месте земли. Современность сделала себе зеркало из всего. И наказание известно какое: узнать нового больше нельзя. Век-нарцисс, судьба его известна: лесть потребителю, чтобы он увидел себя, узнал и купил. Потребитель оплачивает свои полупортреты, карикатуры, и чем аляповатее, тем лучше. Ходят на концерты, чтобы послушать собственные аплодисменты.
ВК. Вы любите поджаренный хлеб?
НБ. Да. В моей пещере я поджаривал его на костре.
ВК (философски). Жил в пещере, но с поджаренным хлебом.
НБ. На угольях. Когда дерево прогорало и оставались только угли. (Звон тарелок и ложек.) В сравнении Люка Ферри удивляет, что место реальности занял виртуальный эксперимент, а он к этому не чувствителен. Пусть бы он думал, что поет соловей, а потом вышел актер, – это тоже была бы реальность. Он отправляется от придуманного, но не поставленного эксперимента, что само по себе уже некоторое искусство. И на основании этого он делает заключение. Странно, что после Витгенштейна еще возможна такая неряшливость мысли. (Звонок микроволновой печи.) Вот случай с писателем Зайцевым. Он путешествовал на Афон. Там монахи раз в году совершают восхождение на самую высокую гору полуострова. Он хотел принять в нем участие, но проспал, монахи уже ушли. Он пишет: «Сидя внизу, я так долго смотрел на эту высокую гору, что мне стало казаться, будто я тоже совершил восхождение и подниматься туда уже не нужно. Я представил себе пейзаж и морские дали, открывающиеся с этой горы».
ВК. Невозможно. Он не то же самое пережил, что поднявшиеся.
НБ. Энтузиазм и порыв начала, потом первая усталость и упорный труд, изнеможение и пораженческие мысли («Зачем мне все это? Сидел бы дома или на пляже!»), усилие, пот, наконец, ты поднялся. Ты восхищен пейзажем, но еще ты испытываешь удовольствие от достигнутой цели. Воля одержала победу.
ВК. Его переживания другие, но может быть, не менее сильные.
НБ. Мой опыт реальный, а его виртуальный.
ВК. Я понимаю, что вы хотите сказать. Если копия или подделка мне покажется интересной, я от нее получу такое же наслаждение, как и от оригинала. Я нахожу куски старых рисунков на Блошином рынке, может быть, подделки, но меня это не беспокоит. Я ими наслаждаюсь.
НБ. Все, что стареет, делается интересным. Даже типовые церкви XIX века ныне приобрели какой-то шарм.
ВК. Японцы и китайцы считают, что патина времени – один из элементов красоты. Многие художники Ренессанса, открыв это достоинство, пытались создать ее искусственным образом. Они закапывали свои вещи в землю, чтобы получить патину. Или просто ее рисовали! (Пауза.) Что возможно. Однажды ты открыл, что это составляющая красоты, и ты стремишься ее воспроизвести. Есть технические приемы. Конечно, это не та же самая патина, она искусственная, в ней нет реально прошедшего времени, она всегда уступает подлинной.
НБ. Но и фальшивая патина делается натуральной со временем… Подделка XVIII века ценнее подделки XX?
ВК. Она зависит не от эпохи, а от таланта ее автора. Подделка Микеланджело останется Микеланджело. С этого началась его карьера: он закапывал в землю свои скульптуры, а потом откапывал и выдавал за римские!
НБ. Как жаль, что нельзя заглянуть в будущее и посмотреть, во что превратится современное искусство.
ВК. Я знаю, во что оно превратится. Достаточно посмотреть на то, что было сделано в начале ХХ века и как все это плохо стареет.
НБ. «Плохо стареет»?
ВК. Ужасно. Цвета грязные…
НБ. Кино очень постарело.
ВК. Необыкновенно!
НБ. Таков жанр. Останутся медные звезды в тротуаре Лос-Анджелеса.
ВК. Старение интересно. Где его прочитывают глаз и душа? Что отвергается? Дело не только в одежде, например, – сколько сегодня делается костюмированных фильмов, которые нас трогают.
НБ. Если приблизиться к актеру в его уборной после спектакля, то поразишься аляповатости его костюма и грима, под стать аляповатости театральных декораций. Глядя из зала, ты в плену иллюзии, но достаточно подойти поближе…
ВК. Любопытная теМА. Для меня работа художника должна читаться на двух расстояниях. На расстоянии она должна уже говорить о своей тайне; но и вблизи глаз не должен разочароваться поверхностью. Как ни странно, я обнаружил это у Генри Мура. Его скульптуры интересны на расстоянии, а потом подходишь совсем близко и видишь, с какой любовью он прошелся по всей поверхности, нет и двух одинаковых кусков, они необыкновенно богаты. Я с ним встретился, он рассказывал о начале своей карьеры. В школе он уронил карандаш, полез за ним и увидел коленку девочки, которая рядом с ним сидела.
НБ. О, о!.. Я ронял карандаши нарочно! Да, наверно, и он, только пуританину в Англии неудобно сознаться.
ВК. Он был потрясен великолепием этого колена! И вы найдете это колено во всех его скульптурах! Они все сплошные колена.
НБ. Портрет колена! Он сделался одержимым коленом. Я его понимаю. Мне учителя стали делать замечания: что это он сидит все время под столом? Первые эротические впечатления – основополагающие, не так ли?
ВК (тихо). Да.
НБ. Во всяком случае, для скульптора.
ВК. Рука тоскует. (Смеются. Меняя тон, иронизируя.) «По лицу Кульбака скользнула плотоядная усмешка.»
НБ. А с Кульбаком что было в детстве?
ВК. Сколько себя помню, все было пропитано этим. Мы жили в коммунальной квартире, и там была очаровательная девочка. Нам было по пять-шесть лет. Я заманивал ее в ванну, раздевал и рисовал, а нам стучали в дверь, – на семью полагалось по пятнадцать минут, – и все пытались понять, чем мы там занимаемся. (Стук вилок.)
НБ. Наверно, мысли у них были нехорошие?
ВК. Естественно, я был в нее не то чтобы влюблен, но… в моей жизни появилась загадка: вот совершенно по другому сделанное существо.
НБ. Между вами и любимой женщиной всегда рисунок… (Смеется.) Всегда карандаш! А теперь еще и серебряная игла.
ВК. Надо же, как вы соединили! (Улыбается своим мыслям.) Первый телевизор в квартире появился у нас. Золотой век советского телевидения: показывали все фильмы итальянского неореализма. «Похитители велосипедов», «Ночи Кабирии»… Счастье. Еще в нежном возрасте я все посмотрел и помню до сих пор. Конечно, я приглашал девочку посмотреть фильмы. Она реагировала на них странно: когда на экране начинали целоваться, она делала пипи. Из-под стула на пол текла тоненькая струйка.
НБ. Ах, это чисто невротическая реакция.
ВК. Не знаю, не знаю.
НБ. Семья жила в одной комнате, и родители занимались любовью при ней. Она не знала, как себя повести.
ВК. Моя мать опасалась, что испортится паркет, и запретила ее приглашать. Я почти стоял на коленях, упрашивая ее, сказал, что буду за ней следить. У меня была приготовлена тряпка, и как только начинались поцелуи, я задвигал тряпку под стул, спасал паркет, и она могла оставаться в моей компании.
НБ. Очень деликатный и нежный эпизод. Вот как рождается художник! Ах, если б я мог этим похвалиться, как писатель! (ВК хохочет.) Мне стыдно сейчас вспомнить…
ВК (придвигая тарелку). Вы будете есть палочками?
НБ. Вилочкой. В коммунальной квартире, где я жил и воспитывался, была девушка постарше меня. Мне было лет двенадцать, а она уже стала «выходить», как говорят французы, а по-русски – «встречаться». У нашей комнатки одна стена была общей с ванной, представляете?
ВК. Везет же людям иногда! (Хохочут.)
НБ. Ну и… просто неловко мне говорить.
ВК. Чего уж там! Откройтесь!
НБ. Между двумя комнатами когда-то было окно, его закрыли фанерой и закрасили. На стене комнаты висели гравюры картин, привезенные отцом из побежденной Германии. Папа к тому времени нас покинул. Однажды «Мадам Рекамье» – репродукция попала в Германию, быть может, из оккупированной Франции – упала вместе с гвоздиком. Я обнаружил дырочку и превратил ее в смотровое отверстие. Гвоздик вбил рядом и гравюрой с мадам Рекамье я завешивал отверстие, чтобы мама не увидела.
ВК. Ага, ага.
НБ. Я опасался взрыва с ее стороны, и морального, и всякого другого.
ВК. Ну, естественно.
НБ. Как же ее звали…
ВК. Сколько ей было лет?
НБ. Семнадцать, она уже кончала школу.
ВК. Да, гм. Вот мука, вот она.
НБ. Было сложно подкараулить, когда она была в ванне.
ВК (деловито). У вас не было расписания банных дней? Коммуналка была небольшая?
НБ. Шесть семей.
ВК. А, это большая.
НБ. Регламентация была, но ее я не помню. Дни недели для мытья, для стирки.
ВК. У меня тоже с ванной комнатой многое связано. В художественной школе у нас были уроки обнаженной натуры, и я их пропустил по болезни. Мой приятель, тоже их пропустивший, нашел на черной лестнице выход из ванной, и мы по очереди подглядывали в дырку и рисовали.
НБ (шутливо). Нелегка судьба художника в тоталитарной стране.
ВК. Когда начинаешь рисовать, весь эротический заряд уходит. Он переливается…
НБ. Ну вот, сублимация в чистом виде. В то время я созерцал довольно романтически. Мне не нужно было рисовать, Виктор, я мог отдаться созерцанию целиком. Нет ли немного соли?
ВК. Да, пожалуйста. Однажды ко мне пришла натурщица, очень хорошенькая. И вдруг во время сеанса она начала падать со стула! Я… (пауза) перепугался, стал стучать по мольберту – многие натурщицы засыпают, и очень быстро, через десять-пятнадцать минут…
НБ. И продолжают сидеть? Похоже на гипнотический сон.
ВК. …Я стучу кистью по мольберту, а она не реагирует. Я как был – руки, вымазанные красной краской – кинулся к ней в панике, и вместо того, чтобы обрызгать ее водой или дать ей попить, я понес ее в ванну. Когда я был перед входной дверью, раздался звонок, и я, не понимая, что делаю, открыл. Там стоял сосед-стукач, который увидел меня, известного ему антисоветчика, с обнаженной женщиной, с кровавыми пятнами на плечах… Я захлопнул дверь, он вызвал милицию. К счастью, она приехала через полчаса, и я успел привести натурщицу в чувство и выпустить из квартиры. Они потребовали выдать ее труп, я дал ее адрес, и они отправились проверять… (Стук вилок и ножей.)
НБ. О Висконти вы вспоминали.
ВК. В Италии в отеле я увидел девочку лет… восьми-десяти – я не умею определять возраст. Она произвела на меня необычайно сильное впечатление. Не могу понять, что случилось. Бегу к хозяйке гостиницы, спрашиваю, где ее родители, – я хотел девочку сфотографировать. Дожидаюсь маму, прошу у нее разрешения, она говорит, что не может дать разрешения, не поговорив с отцом. Оставляю ей свои координаты, и она уходит. А я заболеваю. Две ночи не сплю: у меня ее лицо перед глазами. Иду ужинать со своими приятелями и рассказываю им эту историю. Наконец, встречаю ее маму и говорю: «Я бы хотел сфотографировать вашу дочь». – «Это мой сын», – отвечает она. Оказался племянником Висконти.
НБ. Стало быть, она сестра или жена брата.
ВК. Жена брата… да, что-то в этом роде. Мой приятель говорит, что это его родственница, что он ей позвонит и все устроит. Он звонит в соседней комнате, и я слышу, как он кричит: Non e pedofilo! Artisto! Так они попадают ко мне, я его фотографирую. Каково стечение обстоятельств: я пережил «Смерть в Венеции»! Да еще с родственником Висконти! Какое совпадение! Правда, в фильме (1971) другая влюбленность.
НБ. За всем этим бисексуальность Томаса Манна (†1955). Он женился благополучно, потом ушел от жены и жил лет десять с юношей из литературно-спортивных кругов. Потом бросил юношу и вернулся к жене.
ВК. Вы помните фильм?
НБ. Скорее новеллу.
ВК. Надо вам посмотреть. У меня есть кассета. Любопытный фильм. Холера, подкрашенные глаза, на пляже – мальчик в матроске и канотье, он большой, этот подросток, ему, конечно, не десять лет. Очень красивое лицо у него и очень странное. Как на моих рисунках: абсолютно асексуальное. Вот это тоже любопытно: когда я пытаюсь придумать лицо, найти внутреннюю гармонию и красоту, в конце концов, когда я удовлетворяюсь тем, что получилось, – никто не может отгадать, мужчина это или женщина.
НБ. Есть, есть эта неопределенность. Платоновский первочеловек, еще до разделения на полы.
ВК. Говорят: ах, какая красивая девушка! А я рисовал юношу.
НБ. В Лувре находится знаменитая скульптура гермафродита.
ВК. Гермафродит – двуполый человек, а у меня асексуальный. Как бы ангел. Я рисую, наверно, ангелов, вот что… Так, Коля, дорогой, есть еще рыба и рис!
НБ. Нет, Виктор, ох, я наелся!
ВК. Что вы будете, кофе или чай?
НБ. Лучше чай.
ВК. Чай, чай, чай.
НБ. И вы нарисовали этот портрет?
ВК. Я этого мальчика рисовал, я сделал портретов пятнадцать, и ни один из них не принес мне облегчения.
НБ. Самого дядю вы не встречали?
ВК. Нет. Он умер (†1976). Это режиссер был с необыкновенно развитой эстетикой. (Моет посуду.) Коля, дорогой, вы уверены, что не хотите еще рыбы?
НБ. Вот лучше чайку. Я прочитал статью Фарига. Симпатичная. И человек незаурядный.
ВК. Мне понравилось, что этот человек взялся ни с того ни с сего за критику, и он чувствует и видит, что мы с вами чувствуем и видим.
НБ. У него есть некоторая горечь старения.
ВК. Человек понял, что ему нужна красота, а никто ему ее не дает.
НБ. Отрыв от мира, исчезновение любви к нему. Вы пережили его как катастрофу. В конце концов, это образ смерти: нашего ухода из мира. Он совершается постепенно. Мне вспоминается высказывание французского писателя: «Единственная защита от смерти – это старение».
ВК. Любопытно. Готовит тебя, да, да.
НБ. И долго, десяток-два лет.
ВК. До того тебя доводят, что ты в конце концов ее желаешь! (Хохочут.)
НБ. Он говорит о Фра Анжелико, которого я очень люблю. Впрочем, какие-то детали у Анжелико не выдержали бы близкого рассматривания. Например, руки иногда нарисованы неумело.
ВК. Он плохой ремесленник. Они еще не накопили…
НБ (перебивает). Все-таки XV век, и его ученик Филиппо Липпи…
ВК. Это духовная живопись, там даже материя как таковая не важна. Мне нужно ее превратить, так сказать, из твердой в газообразную. А ему и этого не нужно, он газом рисует.
НБ. Но странно, что у него возникала проблема пропорций.
ВК (вздыхая). Как только ты «просыпаешься», возникают эти проблемы. Ему не надо было просыпаться, ему пропорция не нужна. Есть художники, которым она не нужна.
НБ. Было ли это связано со светом? Быть может, он рисовал в недостаточно освещенном месте?..
ВК. И, может быть, кто-то сказал ему вечером в кафе: ну что ж ты рисовать не умеешь, у тебя вон, смотри, какие пропорции никудышные!.. Чай вы любите крепкий – или не очень?
НБ. Уф… не очень.
ВК. Не очень? (Шум льющейся воды.) Вы знаете, что китайская знать отдавала первую заварку слугам и пила вторую и третью?
НБ. Из вежливости?
ВК. Нет. Считалось вульгарным пить крепкий чай.
НБ. Берегли, вероятно, цвет лица. Еще – слишком силен аромат.
ВК. Да. Утонченность начиналась потом.
НБ. Кстати, Виктор, спитым чаем хорошо глаза промывать от ячменей и от всего прочего.
ВК. Всё хорошо промывать! Всё! (Смеются.) Тогда вот этот будет мой… а вам некрепкий. Утонченный. Я сегодня плохо подготовился к встрече с вами. Вы не хотите съесть это замечательное яблоко?
НБ. Нет, Виктор, нет. Вы его выдерживаете для натюрморта.
ВК. Гранат, который вы принесли, исчез во мне. Это другой.
НБ. С каким-то малахитовым отливом.
ВК. Акварелью его не передать, следует писать маслом. Мы говорили о совершенстве работы? Что нужно вовремя остановиться?
НБ. О да.
ВК. Мы говорили о Караваджо (1573–1610)? Он тот художник, который эту линию перешел и оказался в материальном мире. Он из духовного мира ушел.
НБ. Согласен. Очень материальный художник. Он написал «Успение Девы Марии» на церковный заказ, которое ныне в Лувре. Заказчики отказались взять картину.
ВК. Удивительно! Они почувствовали в нем мирское!
НБ. Картина с умершей женщиной и мужчинами вокруг нее. Хотя есть искусствовед, Доминик Понно, бывший директор школы Лувра, очень интересно защищающий Караваджо.
ВК. Насколько же реалистична «Пьета» Микеланджело! Там мертвые мышцы! Я не знаю, как он это делал. Они вытянутые все, это мышцы умершего человека!
НБ. Вероятно, он видел мертвых?
ВК. Такое ваять можно лишь с трупа. Не живое тело ему позировало. Совершенство этого произведения выбрасывает тебя совсем в другой мир. А совершенство Караваджо привязывает к тебе гири, чтобы ты никуда из этого мира не убежал.
НБ. У Микеланджело меня смущает, признаться, подростковость Марии. Она девочка-подросток.
ВК. У нее безумно красивое лицо. Она моложе Христа.
НБ. Такая испуганная девочка, которая попала в историю.
ВК (тихо, почти про себя). Нет, лицо у нее красоты необыкновенной. Цель – не реальность, а красота.
НБ. Согласен, но…
ВК. У меня есть очень хорошая репродукция. Хотите посмотреть?
НБ. У меня вызывала сильное возражение святая Тереза Бернини, «Трансверберация»: ангел со стрелой в руке наклоняется над ней, улыбаясь, а она в экстазе якобы потерявшей сознание красивой дамочки. Меня возмущала эта скульптура… впрочем, не скульптура, а название: святая Тереза Авильская. Видели ли вы портрет этой испанской святой XVI века? Немного мужеподобная, лицо суровое и округлое. И вдруг личико нежной девушки из буржуазной семьи, испуганной приближением кавалера с маскарадными крыльями.
ВК. Коля, понимаете…
НБ (горячась). И это не простая скульптура. Она была выбрана официальным изображением св. Терезы во время празднования 400-летия святой в 82-ом году. C’est aberrant. Скульптура абсолютно не соответствует назначенной ей социальной роли. Впрочем, никто ничего не заметил.
ВК (примиряющим тоном). У произведения своя правда и свои законы. И если для него нужно было красивое юное лицо… Когда я рисую яблоко, оно никакого отношения к картине не имеет, и она сама, как образец, тоже не играет никакой роли. Это совершенно другой мир и другие законы. Главное у этой работы – открыть тебе дверь в другой мир. Если это случилось – тогда все оправдано.
НБ. Согласен. Нужно взглянуть по-другому: если для зрителей она трамплин в духовное, то меня, напротив, это отталкивает в материальное. Отчего же мы в разных мирах? Между прочим, я смотрел на эту скульптуру не сейчас, когда я ушел от практики аскетизма, а в 90-е годы, когда я жил асексуальной жизнью. Секс исчез в моей жизни в 82-ом году на 13 лет…
ВК. Из вашей жизни исчезло тело. Интересно.
8
НБ. Есть знаменитые книги интервью. С Беккетом, например. (Меняя тон.) «Беккет. А! Ваш вопрос причиняет мне неприятность! Пирс. Что поделаешь! Наша встреча – это как жизнь. То объятия, то пощечина. Беккет (нервно). Вы дойдете до этого? (Плачет.)»
ВК. Здорово! (Хохочет.) У него красивейшая была морда.
НБ. О, да.
ВК. Ах, нет, по-моему, я путаю его со Стейнбеком.
НБ. Гоголя от Гегеля, Гегеля от Бебеля…
ВК. Подожди, подожди. Волосы ежиком, светлейшие глаза. Стейнбек.
НБ. Беккет. Нобелевский лауреат (1969), жил в Париже и писал по-французски.
ВК (с надеждой). Стейнбеку тоже, по-моему, дали (1962).
НБ. И он жил все время в Америке. Там же он и умер.
ВК. Я найду его фотографию! По-моему, это Стейнбек.
НБ. Они все так стриглись в то время.
ВК. Вы его нашли красивым? У него вот такой вот нос (показывает).
НБ. Сухое лицо. В профиль его часто снимали.
ВК. С морщинами, с морщинами. Нос тонкий немножко…
НБ. Беккет. Я помню хорошо его фотографию: мою прозу печатали рядом с ним в английском альманахе. И фотографировал нас один и тот же Джерри Бауэр.
ВК. Красивейшее лицо. Большая редкость – видеть среди писателей такие лица. Правда.
НБ (смущенно). И не говорите. Посмотришь на писателей – ну и рожи! (Деланно смеется.) Сидят и едят руками! Кости бросают в окно!
ВК. Помните замечательную историю про Чехова, который собирается к Толстому и выбирает, какие брюки надеть. «Надеть эти узкие – подумает: щелкопер. Надеть широкие – хам, скажет.»
НБ. Мне приходило в голову написать о юности Толстого и включить туда отрывки из неизвестных произведений классика. Представляете панику в университетах? Толстой пишет целую страницу, а потом говорит: «Нет, нет, это плохо написано», и уничтожает. «Вот почему она не попала в полное собрание сочинений. Мы нашли эти драгоценные строки в доме гражданки Мопассанян.»
ВК. У него был знаменитый секретарь. Лебедев?
НБ. Постойте… Чертков.
ВК. Который переделывал фразы Толстого.
НБ. Булгаков.
ВК. Нет, Лебедев.
НБ (уверенно). Гусев!
ВК. Гусев беседовал с Чеховым. Чехов высказал множество комплиментов по адресу Толстого, а Гусев говорит: «Да что вы, столько ошибок! И все на мне, на мне!». И рассказал, как он улучшал фразы Толстого. Чехов был в ужасе: как можно!
НБ (подхватывает). А потом поразмыслил и говорит: «А у меня, господин Гусев, вам все нравится?» – «Да знаете ли, Антон Палыч, и у вас есть над чем я поработал бы!»
ВК. Действительно, я помню, в «Войне и мире» многие фразы казались мне замученными… Он пользовался русским языком как хотел. Потом Солженицын присвоил этот обычай.
НБ. У него есть шедевр – «Раковый корпус». Позднее он начал эксплуатировать, как это часто бывает в литературе, приемы и приемчики.
ВК. Помню, прибежал запыхавшийся Анатолий Якобсон, крича, что родился новый гений, – был опубликован «Один день Ивана Денисовича».
НБ. 1962 год.
ВК. Я начал читать, и повесть не произвела на меня никакого впечатления.
НБ. Из-за ревности, может быть? Вы возревновали к Анатолию Якобсону.
ВК (смущенно усмехается). Как вы смотрите в корень! Они все носились вокруг выражения «маслице-фуяслице».
НБ. Еще бы. Впервые ненормативная лексика в официальной печати. Какая победа!
ВК. Московскую интеллигенцию взволновало это выражение, советский язык был безнадежно серым. А меня напитали русской классикой, я читал повесть как воспоминания о лагере. И потом мое отношение не изменили ни «Матренин двор», ни… Писатель нуждался в литературе для выражения своих моральных и политических идей. Искусство его не интересовало.
НБ. Он воскресил волтерьянский стиль. Если персонаж отрицательный, то он пишет о нем с иронией, а если хороший и честный, то и пишется о нем благородным языком.
ВК. Это диккенсовские штучки. Плохой будет плохим от начала до конца, так же и хороший. Эта заданность меня раздражает.
НБ. Солженицын не скрывает своего отношения к персонажам. В литературе это считается не очень приличным. Письмо должно выглядеть, так сказать, объективным, а читатель – «сам» приходить к тем выводам, которые нужны автору. Флоберовское требование. Манипулировать восприятием читателя нужно на самом высоком уровне.
ВК. «Не плачьте, актеры, заставьте плакать публику.»
НБ. Солженицын путь закорачивает, отсюда ощущение несвободы. Неприятное для поживших в России ХХ века.
ВК. У него времени не хватает, он борется за время. Его неологизмы выводили меня из себя.
НБ. Поэт Глазков придумал слово самсебяиздат, а народ укоротил до самиздата. А тамиздат уже неизвестно кто. Отказник. Десятки слов.
ВК. Коля, вы попробовали варенье из имбиря?
НБ (ест). Да, это вкусно. Но у него возбуждающие (aphrodisiaque) свойства.
ВК. Легенда, я думаю. (Убежденно.) Всюду одни легенды.
НБ. Я читал статью специалиста. Ставились эксперименты, безрезультатно.
ВК. Столько написано всего. Мы с вами на сытый желудок расслабились.
НБ. Представьте себе, что вдруг многие прониклись вашим призывом и устремились в XV–XVI век, изучают все досконально, и воскресает не только стиль, но и вся эпоха. Приходят и говорят: мы хотим, как Кульбак, делать…
ВК. Главное, чтобы люди шли к центру, который я называю красотой или Богом. Путей бесконечное множество, но главное, чтобы они шли к нему! Современная эстетика видит особую ценность в самовыражении. Какая за этим философия? «Я индивидуальность неповторимая, мне надо оставить след, и это обогатит мир.» (Горячо.) Я говорю: не сужайте себя до себя, а откройтесь, посмотрите на эту бесконечность, попытайтесь ее прожить, и вы увидите: если в вас войдет тысячная доля этой красоты, вы уже без нее жить не сможете! Почему XV век? (Сирена полицейской машины.) Потому что тогда открылось множество путей, ведущих к центру, – вот почему это столетие для меня отправное! Они сказали: я должен быть достоин этой миссии, я должен все уметь. А мы даже способность говорить на эти темы постепенно утрачиваем. Вы видели философскую книжку, которая чем больше пытается объяснить, тем дальше удаляется от цели.
НБ. Она, впрочем, учебная, для студентов.
ВК. Да и не так много книжек, которые говорят о красоте. Честь ему и слава. Но философ – человек гордый. Если б он обратился к Балтусу, то узнал бы о красоте больше, чем из Канта и Гегеля. Художник живет внутри всего этого и пытается воссоздать руками. Он знает о красоте больше, чем министр, пытающийся понять ее через свист соловья или актера.
НБ. Художник идет к ней интуитивно, он не мыслит в категориях. У него есть свое чувство.
ВК. Конечно, это особое чувство, в нем мало слов. Но в разговоре с ним может обнаружиться «одиннадцатое измерение», и он его почувствовал бы и попытался понять.
НБ. И здесь был бы кстати ваш комментарий вашего рисунка.
ВК. Я против того, чтобы объяснять зрителю работы.
НБ. Хотя бы просто поговорить о них?
ВК. Если вещь удалась, то она открывает ему доступ в мистерию. Я так же нищ рядом с ней, как и зритель.
НБ. Ну вот, вы тоже отказываетесь.
ВК. Я могу сказать, что было в начале, что в конце, какие трудности я испытывал. Но в какие отношения она вступает с человеком, который на нее смотрит, – я не знаю. Мои отношения с ней совершенно другие. Это отношения – опять этот глупый слащавый пример! – матери и ребенка. Мать про своего ребенка ничего не знает, она не может его судить объективно. Одна из моих коллекционерш попросила, чтобы я нарисовал ее дочку со всей ее детскостью, а передо мной стояла сформировавшаяся женщина с огромной грудью. Поэтому так трудно с матерями разговаривать. У нее образ дочери от рождения до сегодняшнего дня, сжатый в нечто цельное, а я ее вижу в ее двадцать лет. У меня отношение к ней совершенно другое. Помните, банкир начал говорить со мной о моих работах и открыл мне столько нового? Я их не рисовал, они нарисовались сами. Что я могу об этой тайне сказать?
НБ. Может быть, вы бережете профессиональные секреты?
ВК. Никаких особенных секретов нет. Рисунок я начинаю с глаза, он требует определенного носа, рта, уха и прочее. (Размышляет.) Чем примитивнее чувство, которое мною владеет, тем рисунок примитивнее. Нельзя сказать, ненависть ли это, ярость, любовь, потерянность, страх… при таких примитивных чувствах рисунок будет примитивным. Сила моих лучших рисунков в том, что их трудно описать, они на какой-то границе, не там и не здесь. И если я сам не узнаю, чту происходит, тогда рисунок обычно оказывается хорошим.
НБ. Если вернуться к многообразию и скоротечности современного искусства… Может быть, тут та польза, что эти пути быстро исследуются и отбрасываются, как никуда не ведущие? Важен не только путь, по которому есть куда идти, важно и заблуждаться. Метод проб и ошибок. Ошибка тоже полезна, она обнаруживает, что такой-то путь никуда не ведет.
ВК. Этот метод хорош в науке. У нас другое. Мы работаем не анализом, а синтезом. Если этого синтеза в тебе не случилось, ты ничего не откроешь. Никакого анализа нет, нет поиска. Тут нужно учиться, учиться, учиться со-трепетать с этим миром, понять дрожание листика на дереве, камня, воздуха. Если ты все эти вибрации примешь в себя, начнешь различать, чувствовать… нужно обязательно это сделать, чтобы попасть в резонанс. Другое сравнение – это язык, ты ему учишься. Если ты его усвоил, мир начинает с тобой разговаривать, ты – понимать. Тайна приоткрывается. Красота рисунка будет частью красоты мира. Согласен, современное искусство в своей массе занято пробами и ошибками. Но они не ищут истину, они ищут отличие от других. Оригинальность, которая, в конечном счете, начнет приносить деньги. Художники пробуют и бросают, потому что никто на это не смотрит, и галереи от них отказываются. Они приносят другую идею. Третью, четвертую. Вдруг галерейщик говорит: «А, вот это я могу продать». Через 10–20 лет, поскольку они делают одно и то же, они пробивают стену неизвестности.
НБ. Известный Джозеф Бойс…
ВК (выразительно). Гм.
НБ. Рогинский, которого вы цените (†5.7.04), вдохновлялся Бойсом. Может быть, его заслуга в том, что он вдохновил Рогинского, а тот произвел ценные произведения. Мир искусства – это как лес, огромный организм, где все не бесполезно, где без лишайника не вырастет дерево.
ВК. Я думаю, Рогинский взял из него то, что… Есть художники, которые общаются со зрителем на уровне рисунка, другие на уровне цвета. Рогинский – типичный колорист, который общался с этим миром с помощью цвета. Его мироощущение – цветовое. Это линия Сезанна, Ван Гога. А что он делает внутри этого – совершенно неважно. Будь это свитер, напяленный на грязную кастрюлю, – это неважно. Иллюзия новизны смехотворна. Что в этом нового? (Убежденно.) Что мы придумали нового? Банки Уорхола (†1987) нарисованы в XII–XIII веке! (Возбужденно.) Ну, что он придумал? Квадратик натюрморта увеличил до метровой высоты! Что за этим, что? Ничего нового не придумано. Все эти представления, где холст красится бычьей кровью или кровью самого художника, – ну, что это? Красный цвет.
НБ (уважительно). Ну, все-таки кровь… что-нибудь прибавляет…
ВК (запальчиво). Ну да, ужас, отвращение! Все, что в сегодняшнем искусстве создается, все – я не боюсь показаться экстремистом, – все выросло на отрицании. Это отрицание, никогда не утверждение. А я ничего не отрицаю. Я говорю: посмотрите, какая красота вокруг! Никакого философского послания в моих работах нет. Я им просто говорю: не можете эту красоту понять, так попробуйте понять, что вы ничего не понимаете! Красота была единственной целью тех художников, они находятся для меня на самой вершине. Им я абсолютно не подражаю, я не могу сегодня стать художником XIII–XIV века! Я художник сегодняшнего дня, но который видит в этом мире красоту! Эта красота не меняется – поскольку она в центре, – она всегда будет одной и той же. Я рисую красоту, которую увидели в XIV–XV веке. И люди узнают эту красоту, она одна, к ней можно приближаться с разных сторон, но в центре все один и тот же огонь. Хороший пример – огонь! Я зажгу его в Париже, в Нью-Йорке, на Луне – он будет тот же самый!
НБ (спокойно). На Луне вы пока не зажжете.
ВК. Ну, выкиньте Луну. (Молчание.) Не было такого, чтобы я сел на стул и решил: буду писать вот так! Сегодня, к сожалению, так и делаются картины. Во мне произошло все естественно. Может быть, завтра все исчезнет: я никогда себя не насиловал, это путь естественный. Естественнейший. Я нашел несколько рисунков, которые сделал юношей в Москве, и я вижу, насколько сейчас я к ним близок. Я прошел через страшные зигзаги, но ясно, что я шел в эту точку. Никакой идеи за этим не было. Теперь я придумываю себе философию, чтобы защищать мое чувствование мира и истины.
НБ. Ну что ж, Виктор…
ВК. Я ничего не отрицаю у современных художников только потому, что они «современные». Каждый раз, когда я распознаю в художнике стремление к красоте, будь он абстрактный, концептуалист, – он из моего мира.
НБ. У вас сакральное отношение к искусству. Художник для вас – священник, жрец.
ВК. Вот, вот, как сказано: приноситель божественных вещей. Reporteur des choses divines. Это – звание.
НБ. Он говорит: «…ту же огорчающую тенденцию можно констатировать в музыке, от Палестрины через Оффенбаха до Мессиана!». В этом контексте Мессиан для него звучит отрицательно.
ВК. И для меня.
НБ. А для меня нет. Вот как тут быть?..
ВК. К ребе приходят два еврея с просьбой рассудить, кто из них прав. Ребе выслушивает одного и говорит: ты прав. Рассказывает свою версию второй. Ребе говорит и ему: ты прав. Удивленный ученик ребе говорит: не могут же они оба быть правы? И ты прав, – отвечает ребе.
НБ. Может быть, вы не подошли к Мессиану достаточно близко?..
ВК (сурово). А не надо приближаться к Мессиану! Я не к Мессиану должен приближаться, а к Богу!
НБ (уважительно). Конечно.
ВК. И к красоте. Если я достаточно близок к красоте, то я узнбю ее повсюду. И если я не узнаю ее в Мессиане, значит…
НБ. Попробуйте покритиковать Мессиана содержательно.
ВК. Я хочу его покритиковать в общем. Есть художники-музыканты, у которых две-три ноты – и в них все. Поскольку музыкальное произведение развертывается во времени, эти две-три ноты могут утонуть в каком-то море… не имеющем отношения к красоте. Но эти две-три ноты существуют. В «Реквиеме» Моцарта разные уровни заряженности. Есть вещи проходящие: вдруг открывается окно, ты вылетаешь куда-то, вдруг закрываются все двери, и ты находишься в черном подземелье, на тебя набрасываются летучие мыши. У самых маленьких композиторов найдутся две-три ноты божественные: просто потому, что они накопили много материала. А есть композиторы, у которых промах – редкость. Все попало, а две-три ноты промазали. Математическая между ними разница. Как в монастыре… у отшельника гораздо больше возможностей говорить и чувствовать Бога, чем у человека в миру. Каплям с неба легче попасть на огромную площадь, чем на острие иголки. Есть у Шостаковича две-три ноты… адские, от которых бегут мурашки по телу, но природа, генезис у них другие.
НБ (робко). У меня от Мессиана никогда не возникало впечатление ада… Может быть, дело в сложности звуковой ткани? Непривычности для уха? Мне пришлось слушать в Лизьё концерт духовной музыки, с которого уходили люди церкви, когда начали играть Мессиана. И в том же городе я слушал незабываемый концерт Мессиана, на котором присутствовало четверо: органистка, певица на пенсии и я – на трибуне органа, и еще один слушатель в нефе собора. Мы провели час на небе…
ВК. Людям важно, чтобы духовное выражалось на их языке. Современное значит для них достоверное. Вот пример со Шнитке: он открыл для себя барокко… Он открыл богатство мелодии, но ему неловко быть барочным композитором. Он вставляет эти мелодии в свои вещи и потом их разрушает, чтобы быть современным. И я увидел, какую он платит за это цену, на концерте, где его играли вместе с Шостаковичем. Шостакович ни к чему не привязывался, он разрушал, и все. Суждения критиков известны: наш мир разорван, он утратил центральную идею, и его музыка выражает и отражает современный мир. Он был искренен в том смысле, что не принимал на себя моральных условностей, он работал на «чистом месте». И поэтому в концерте его музыка прозвучала в тысячу раз сильнее музыки Шнитке. Впрочем, у Шнитке есть желание найти идеал. Шостакович все полностью разрушает, его музыкальные эмоции негативны. Это страх, неуверенность даже в текущей секунде, ни в завтрашнем дне, ни в послезавтрашнем. Все разрушено! Нет друзей, все точки отсчета уничтожены, всё – ложь. Это деструктурированный мир, который произвел свою музыку, свою живопись, свое искусство. Вот литература еще немножко сопротивляется.
НБ. Да вот и вы сопротивляетесь.
ВК. Мне просто повезло, коммерческий успех пришел ко мне сразу, – впрочем, что значит успех? Возможность выжить на деньги, которые я зарабатываю своим искусством. Мне это дало независимость от всех – и от критиков. Впрочем, мне никто из них не сказал бранного слова.
НБ. Если еще вспомнить о Мессиане… Он пользовался старыми средствами: орган, фортепьяно. Догматического модернизма он избежал.
ВК. Музыка для меня держится на мелодии… Разрушение мелодии – большой грех…
НБ. Мелодичность, напевность?
ВК. Когда нет гармонии, когда ноты не связаны друг с другом, они рвутся, они рвут в тебе что-то! Современной музыке нужно тебя зацепить, задеть, поцарапать, провести по душе ножом.
НБ. Мессиан меня очень интересовал особенностью своего дара. Он видел свою музыку. В рабочем творческом состоянии, сочиняя музыку, он имел параллельный цветовой эквивалент во внутреннем зрении. Как опыты Скрябина, который искал механически цветовое выражение звучанию. У Мессиана это происходило естественно!
ВК. Это его дело, его мастерская, которая ко мне, слушателю, никакого отношения не имеет. Как я сделал – не должно никого интересовать, главное, получилась моя работа или нет. Если я писал работу золотом, то еще не значит, что вещь гениальна.
НБ. Золотом очень трудно что-нибудь написать: золотая поверхность «слепая», останавливающая взгляд.
ВК. Старые мастера создавали рельеф из золота специальными инструментами, ломали свет, это чудо! Нет, еще несколько слов по поводу музыки, церковной и светской. Сколько играется в церкви церковной музыки, которая на меня никакого впечатления не производит, и сколько так называемой светской, увлекающей душу куда-то… Случайно состоялся один эксперимент. В церкви девушку попросили прочесть Апостол, а она оказалась актрисой. И начала читать с выражением! Я был возмущен ее манерой и сам себе удивился. Что произошло? Она употребила приемы искусства там, где его не должно быть в таком виде! (Осуждающе.) Она себя ввела, себя показала. Когда ты слушаешь современную музыку, ты думаешь о композиторе, а не о Боге.
НБ. Может быть, она была плохая актриса? Недавно актер Депардье… Вы знаете такого?
ВК. Да.
НБ. Один богослов выступал с лекцией в Нотр-Дам о блаженном Августине и говорил с триумфальной торжественностью. А Депардье читал отрывки и цитаты из самого Августина. И выглядел очень выгодно рядом с богословом: он был сама мудрая простота рядом с помпезностью.
ВК. Нужен обычный человек из прихода, какая-нибудь старушка, которой я верю с самого начала, в естественности которой не нужно убеждать, она выходит и читает просто. Церковь – это место, где молятся, ты должен находиться в контакте с Богом, и ничто тебя не должно отвлекать. Кстати, лицо его сына принадлежит к «моим» лицам. Я хотел бы его порисовать. Чудное лицо! Эти глаза, всегда печальные, даже когда он был маленький.
НБ. Не подавлял ли его отец? Он большой, грузный. Говорят, он все время вытаскивал сына из разных историй, что тот без папы давно бы уже был «на три стопы под землей».
ВК. Такое лицо, как у сына, я называю лицо-послание: на них смотришь, и они тебе говорят, что существует другой мир… Я часто вижу такие лица на улице. Одну девочку я встретил в этом году. Я увидел ее лицо, и как будто свет ворвался в мою жизнь! Потом, узнав, что у нее большие проблемы с пищеварением, я сказал ее отцу: это не удивительно, у ангелов его нет… Глотает, а переваривать нечем. Я пытался ее фотографировать, но ничего не вышло. Видно, что красивая девочка, но нет этого магнетизМА… Я так боюсь, что она изменится. Мальчика, которого я рисовал, я увидел через два года, и это было абсолютно другое создание!
НБ. Что ж, прошло два года и его, и ваших.
ВК. Мир, тишина, покой… И в девочке тоже… абсолютный покой… тишина… (Молчание.)
НБ (неожиданно). Практический вопрос, Виктор: может, вы знаете, как послать деньги в Москву. Я хочу сделать подарок сыну на день рождения.
ВК (вздыхая). Ох, только со знакомым…
НБ. Нет ли каких-нибудь официальных путей?
9
ВК. Однажды я присутствовал на собрании диссидентов в Москве. Самым лучшим подарком считались планшетки для письма, помните? Пишешь, читаешь, вытягиваешь серединку – и написанное исчезает.
НБ. Конечно! Все боялись микрофонов.
ВК. Они соответствовали весу личности в обществе: у кого огромная, у кого поскромнее. У меня была самая маленькая. «Когда, ты пишешь, демонстрация? Что тут за число? 5 марта? Тут я совсем ничего не могу разобрать! У кого? На Кутузовском проспекте?» Микрофоны всё записывали, а они удивлялись: почему их арестовывают, когда они выходят из квартиры? Демонстрация отменяется, все сидят.
НБ. Со мной в библиотеке Академии наук работала диссидентка. Она отмечала с друзьями Новый год и говорили о том, что, в конце концов, диссидентская жизнь неплохая. Вот и праздник отмечаем, и шампанское пьем. А эти бедные топтуны-гебешники на холоде в темноте. Спустя несколько минут зазвонил телефон. Она снимает трубку: «Алле?» И слышит: пум! Звук взлетевшей пробки, льющегося шипучего напитка. И затем там положили трубку.
ВК. Ах, какая чудная история!
НБ. Впоследствии той же женщине они доставили крупную неприятность. У ее мужа была любовница, и чекисты записали их разговоры. Однажды, когда она была дома, зазвонил телефон, и ей дали прослушать пленку.
ВК. Мне рассказывал Вейсберг. Четверо близких друзей за столом. Говорили обо всем. А Сталин был еще жив. На следующее утро арестовали двоих… (Пауза, вспоминая.) Секундочку, это важно… Да. Арестовали двоих. Один из двух оставшихся на свободе позвонил друзьям и сказал: «С тем, вторым, не общайтесь, он стукач», – зная, что сам-то он не доносил. То же сделал и второй, – зная, что сам-то он не доносил! Двадцать пять лет спустя они узнали, что ни тот, ни другой не был доносчиком, а донес один из арестованных. Его переселили в другой город. Это он сам рассказал им всю историю, когда они впоследствии встретились. А двое оставшихся на свободе оказались в такой изоляции, что просто начали помирать с голоду. От них отвернулись все друзья. Вот уж действительно империя зла! Тайная полиция никогда дважды одним приемом не пользовалась! Каждый раз изобреталось что-нибудь новенькое! Помните историю с самолетом, который приземлился в Киеве вместо Вены? Всем пассажирам объявили: самолет приземлился в Вене, температура такая-то… В самолете летела чета, участвовавшая в издании «Хроники текущих событий». Они спускаются по трапу, и это… Киев! Их развозят по разным отелям, допрашивают, говорят, что другой самолет будет через час…
НБ. Другой самолет куда?
ВК. На свободу, в Вену! Она не сломалась, он сломался, получил 15 лет, и она тоже получила срок. Мне это рассказал Якобсон. И я улетал с этой историей в ушах. Я проверял, откуда светит солнце, куда летит самолет!
НБ. Я улетал после опасной истории в аэропорту: у меня был вызов на допрос на это утро. Они вернули самолет со взлетной полосы и обыскивали вторично. Потом держали в автобусе для пущего психологического давления. Наконец, полетели, и вдруг началась паника: господа, летим не в ту сторону! Это было в апреле 75-го.
ВК. Я тоже улетал в апреле. Я летел с дочкой одного крупного еврейского диссидента. Самолет был полупустой. На передних сидениях сидели итальянцы и подсчитывали, сколько денег они спустили на проституток в Москве. Вошел тип с газетой – знаешь, этот знак у К.Г.Б., – газета «Правда», скрученная в трубку, – и сел сзади нас. А моя подружка верещала, рассказывала всякие истории, называя фамилии, я ей сказал: – Замолчи! – Ну, у тебя мания преследования! – отвечает. – Повернись быстро, – говорю. Она повернулась – и уткнулась в огромное грязное ухо между нашими креслами. Я выглядывал в окно и вычислял, куда летит самолет. Ни в чем я не был уверен.
НБ. В нашем самолете видавший виды еврей вдруг объявляет: «А вы знаете, что солнце совсем не там, где надо? Мы летим не туда!»
ВК. Естественно!
НБ. Все ужаснулись и, конечно, обнаружили, что солнце находится не там, где нужно!
ВК. Я приехал 15-го, раньше вас. Когда вы приехали, у меня уже была своя комната в квартире для беженцев.
НБ. Сначала нас поселили в какой-то грязной гостинице, где я познакомился с поэтом Чертковым, бывшим заключенным, и поэтессой Мнацакановой.
ВК. Вы знаете, что я считался живущим в отдельной квартире в центре Вены?
НБ. Я слышал эту легенду…
ВК. Это не легенда. Хозяйка гостиницы давала нам подписывать пустые бланки. В Толстовском фонде я увидел мой бланк заполненным. И я спросил: что это за бумага с моей подписью? Чиновник сказал: это расписка, что вы живете по такому-то адресу, у вас четыре комнаты, душ и все прочее.
НБ. Он, наверно, получал с этого что-нибудь?
ВК. Нет.
НБ (недоверчиво). Нет?
ВК. Я сказал ему, что это ложь. Я не живу в этом районе, и деньги, которые они на меня тратят, они могли бы потратить на тысячи эмигрантов, чтобы принять их подостойнее. Он сдвинул с носа очки и сказал: «Господин Кульбак, если вы мне найдете кого-нибудь, кто согласится заниматься русской эмиграцией, я ему передам этот источник обогащения тут же!» Никто не хотел заниматься русской эмиграцией.
НБ. Странное что-то для капиталистической страны…
ВК. Люди, приезжавшие оттуда, о!
НБ. Бывало, и в сердце хозяйки гостиницы стучалась жалость. Потом какой-то диссидент художник увел у нее дочь…
ВК. Я продолжения не знаю. У нее был муж, помните, он сидел в очках, такой круглый? Он убежал из страшного лагеря… из Дахау? Уникальный случай. Все балконы в отеле были забиты, на них нельзя было выйти: жостовские подносы, палехские матрешки, банки с черной икрой. Она вела свою коммерцию. Войдя в отель, я надеялся, что откроется дверь, выйдут диссиденты, проговорим всю ночь. А вышли тихие евреи и спрашивали меня, где я купил такие очки и нельзя ли мне продать фотоаппарат ФЭД-2. Незабываемые первые дни на свободе. (Пауза.) Соседнюю кровать занимал бывший уголовник, в Союзе он сидел за убийство. Он охотно рассказывал свою историю. Он был русский, его жена – еврейка. Пока он сидел, жена подала заявление на отъезд. У них был сын. К моему уголовнику пришли двое в штатском и предложили подать на лишение его жены материнских прав. Он подписал бумагу, и в благодарность за это был выпущен из тюрьмы. Больше того, получил выездную визу… в Израиль! Собравшиеся вокруг его кровати евреи помогали ему придумать красивую легенду его заточения. Он хотел ехать в США, но американцы бывших уголовников не принимали. Он почему-то открывал дверь не рукой, а ударом головы. Он мучился вопросом: купить джинсы в Вене или уже в Америке. (Пауза.) Жалко, что мы не смогли насладиться этим красивейшим местом. Вена! Я прожил там шесть месяцев.
НБ. Мы прожили три.
ВК. Вы уехали, а я остался совсем один. Занавес снова закрылся, никого из России не выпускали. И так прошло около месяца. Вдруг опять поехали. Я тоже пошел продавать свой фотоаппарат. Потом мне рассказали, что магазин, который их скупал, принадлежал К.Г.Б.
НБ. Я получил первый гонорар во Франции в виде фотоаппарата.
ВК. Ну вот, повсюду он.
НБ. Славист Ален Прешак выписал нас во Францию. Потом он пригласил меня участвовать в написании книги Lalittératuresoviétiqueв серии Que sais-je?, университетское издание. Я писал главу о Самиздате. Книгу напечатали. Лет пять тому назад Прешак мне рассказал ее судьбу, которую имеют, как известно, и книги. Оказывается, ее изъяли из обращения после коллективного протеста преподавателей русского языка и литературы! Они написали, что никто в Советском Союзе не знает таких писателей, как Лимонов, Губанов, Пригов, что значение Солженицына преувеличено. Книгу успели перевести на японский. Наш труд спасся бегством в Японию!
ВК. Ах негодяи!
НБ. И они, как и прежде, у дел: объясняют Западу новую Россию по телевизору и в газетах. Подрабатывают на «тайнах Кремля». А в то время и советское влияние, и коммунисты были очень сильны.
ВК. 25% французов голосовали за компартию. 25%! Я запомнил эту цифру на всю жизнь. И я пошел купил себе ружье. Я подумал, что придется защищаться на баррикадах.
НБ. Что-нибудь тогда напечатать во Франции против советской власти было трудно. Материал проходил через какие-то таинственные инстанции, которые решали, можно или нельзя.
ВК. Я попал в музей Пушкина на Кропоткинской улице. Там есть факсимильные копии рукописей. Его стихи казались чистым беззаботным ручьем, а за ними – титанический труд! В рукописях и запятой не осталось нетронутой! Стихотворение из него выливалось, и потом начиналась работа над каждым словом! Зачеркивалось – перечеркивалось – вписывалось, два, три, пять, шесть вариантов одного слова. А я был уверен, что он, как птичка, спел – и готово.
НБ. Он сам хвалится легкостью письМА. «Осень»: «И рифмы легкие навстречу им бегут, И пальцы просятся к перу, перо к бумаге, Минута – и стихи свободно потекут!»… Плывет корабль – «Куда ж нам плыть?..».
ВК (со смехом). Коля, это совсем некстати… я встретился с одним… по-моему, сын… Черкасова.
НБ. Актер?
ВК. Его отец играл Ивана Грозного, – помните, длинный, с бородой? Потом, в «Детях капитана Гранта»…
НБ. Ныне только грант и капитан!
ВК. …сын жил в Прибалтике и говорил по-русски с акцентом. Я его встретил в Москве, и он вдруг – в секунду тишины, которая бывает за столом (изображает): «Какую странную надпись сегодня видел на стене. Нарисован корабль, белый парус, и написано: Куда плывешь, м-дак?». (Хохочет.) Все затихли.
НБ. Видите, как всем полюбилась ненормативная лексика? Она и есть свобода.
ВК. Философский вопрос был задан обо всех нас! Я вдруг вспомнил этот корабль. Нет, стихи не потекли, как ручей, это была долгая работа. Ценнейший урок.
НБ. Это часто (вздыхая), это часто. А Гюго, а Бальзак? Я сходил в музей Бальзака, он со мной по соседству. Все перемарано, вымарано, замарано и переписано. Виктор, да я вам свои страницы покажу!
ВК (озабоченно). Ну, хорошо, хорошо! Это добрый знак! Вы соотносите себя с совершенством. Если у тебя нет этого въдения, ты удовлетворяешься тем, что получилось. Совершенство дает точку отсчета.
НБ. Скульптор так работать не может. Ударил неверно – и все пропало.
ВК. Скульптура – материя тяжелая, и скульпторы – люди совершенно другие. Удивительно, как материал формирует личность. Рисовальщики другие по сравнению с художниками. Это как поэты и писатели. Чем материя тоньше, тем они сами тоньше. У ваятелей вы не увидите длинных тонких пальцев, белой кожи, костей, которые просматриваются. Скульпторы – здоровые ребята…
НБ. Крепкие, волосатые!
ВК. …Мышцы стальные… Смотрите на всех этих Роденов: как крепко они стоят на земле!
НБ. Леонардо сравнивал скульптора – потного, обсыпанного мраморной пылью – с пекарем. Впрочем, Микеланджело тоже скульптор.
ВК (встревоженно). Мы не знаем, какой он. Он был небольшого роста.
НБ. И поэт.
ВК. Вы думаете?
НБ. Кстати, вы сами писали? Что-нибудь сохранилось?
ВК. Вот стих, который я написал в 14 лет: «Зачем мы любим тех, кто нас не любит? / Зачем нас любят те, кого не любим мы?»
НБ. И это всё?
ВК (сокрушенно). Всё. (Хохочут.)
НБ. Перед нашей встречей мне приснилось стихотворение. 7 декабря в 7 часов утра. «Но как достигли вы, тогда его спросили, / сей легкости в движении начал? / Служенье красоте не требует усилий, / он отвечал.»
ВК. Знакомы ли вы с японской поэзией?
НБ. Хокку, танка. Коан. В Москве есть теперь общество танкистов, они издают журнал под названием «Тритон».
ВК (разочарованно). Ах, тритон… (Тихо.) «Зеленая лягушка / сидит на траве. Как печально / уходит лето.»
НБ (подхватывая). «Красный карп рот открывает. / Молчание. / Еще подожду.»
ВК. Словно увеличительное стекло наставляется на каплю! Но мне в японском искусстве не хватает массы, веса, тяжести. Помните «Легкое дыхание» Бунина? Шедевр. Я не хочу перечитывать: боюсь, что исчезнет это чудесное ощущение. У японцев мне не хватает каких-то знаков узнавания. Красота почти музыкальная: нет ни массы, ни веса. Никакой материи. Я все-таки европеец, мне нужен вес.
НБ. Они теперь, насмотревшись всего…
ВК (перебивает). Насколько безвкусны их подражания! К счастью, сейчас они стали возвращаться к себе: они увидели, какая силища в прошлом. Многие вводят традиционный элемент либо совсем отказываются от модернизма. Начинают изучать материалы. Китайцы возрождают свою классическую школу. Многие краски, которыми я пользуюсь, приходят из Китая.
НБ. Я недавно случайно видел сюжетную картину китайского художника «Карл Маркс со своей невестой». Он красивый, черноволосый, она в бело-розовом платье, оба с чуточку раскосыми глазами. И они смотрят на туман, плывущий над пашней.
ВК. Нет, я говорю о старой китайской живописи. Новая же – катастрофа. Я думал, что они чувствуют материал, – нет, они не чувствуют материала, они чувствуют вещь, принадлежащую к традиции. Но мы говорили об этом.
НБ. В свое время японская фирма предложила финансировать реставрацию собора Нотр-Дам при условии, что она устроит внутри собора недельную выставку автомобилей. Французы не согласились.
ВК. Это очень приятно: еще не все можно купить! В Англии я попал в один собор, где они устраивают рок-концерты для привлечения молодежи. Словно огромный караван-сарай, там сидят люди, разговаривают, едят свои сэндвичи, кто-то в углу на барабане играет…
НБ (притворно). А-а-ах!
ВК. В готическом храме, под каменными кружевами…
НБ (отрешенно). Во всем есть какой-то смысл, пока непонятный.
ВК. Наверняка. Теория маятника: чем выше в одну сторону, тем выше потом в другую.
НБ. Теория братьев-близнецов, волосатого Исава и гладкого Иакова. Гладкий Иаков рождается, держась рукой за ногу Исава. История состоит из этих чередований. Время войн и ужасов (Исав) сменяется временем мира и прогресса (Иаков). Так и живем: Исав – Иаков, Исав – Иаков. Мы живем между двумя братьями: Исав уже прошел, а Иаков еще не наступил. Наше время – Иаков уже проходит, а Исав еще не показался.
ВК. Это очень важно. (Сирена скорой помощи.)
НБ. Образ маятника тоже неплох. Он легко превращается в качели. А качели – это колыбель психоанализа. Любимый образ страшноватого Соллогуба.
ВК. Один из зачинателей нашей «черной богемы». Господи, кто к ней ни принадлежал!
НБ. Просветов множество. Даже такой богемный, как Бальмонт. Белый – целая эпоха, не изучая его, нельзя писать на русском языке. Замятин, Ремизов, Тынянов, Шкловский, Якобсон, Пропп, Булгаков. Богатство, чистой воды алмазы.
ВК. Кстати, как правильно произносить имя Бальмонт? Друзья его называют Бальмонт, а враги – Бальмонт? Пена русской литературы вдруг вся вышла наверх в начале ХХ века.
НБ. Такие личности, как Соловьев. Замечательные стилисты и философы – Бердяев, Шестов. Мне кажется, после войн и ужасов наступило время утонченности восприятия.
ВК. Я думаю, что оно всегда было.
НБ. Например, картина Герасимова «Похороны Сталина». Бездарный тиран лежит в гробу, а рядом с ним букет сирени – изумительно выписанный.
ВК. Удивительно. Забыли Моцарта, – на целый век он вдруг выпал из культуры. Так бывало и с художниками. На сегодняшний день, я думаю, мы знаем всё обо всех. Может быть, кто-то оттерт немного на задний план, и есть еще место для открытий. Я уверен, что если бы мне сегодня сделали выставку в Гран Пале, она пользовалась бы большим успехом. Но ее никто не сделает. В одном музее мне сказали: «То, что вы делаете сегодня, совсем не то… – как это они сказали? – что…»
НБ. Котируется?
ВК. Смысл был тот, что – совершенно в стороне от того, что ныне делается в живописи.
НБ. А собственно, что сегодня происходит в живописи?
ВК. У меня нет разрушения, нет поиска… Пикассо как-то сказал: «Они ищут, а я нахожу». Вот кто был… (затрудняется)
НБ (со смехом). Но какой рисовальщик!
ВК. Сильный. Последние его вещи я совершенно не… но легкость в них, энергия, совершенно животная. (Тихо.) Жалко, что он…
НБ. Я пошел в Салон: работы висят. А в живописи ничего не происходит.
ВК. В России я показывал мои работы, и потом устроитель мне сказал: «Ну вот, Виктор, есть и название для этого течения: постмодернизм». Вот как все просто: я просто постмодернист.
5 декабря 2003. Музыка.
НБ. Вы чуть не стали музыкантом… чуть-чуть не стали писателем.
ВК. Мы с вами слишком серьезны. Я вам расскажу анекдот, хотя он лучше звучит по-французски: «Жанетта, мы не виделись сто лет! Ты по-прежнему с Пьером-художником? – Нет, с ним все кончено год назад. – И с кем ты теперь? – С банкиром Ремо. – Как, ты поменяла художника на банкира? Какая должна быть скука! – Вовсе нет! С моим художником мы целые дни говорили о деньгах. А теперь мы говорим только об искусстве». Эту историю я рассказываю банкирам, и они счастливы! Может быть, потому, что часто банкиры – несостоявшиеся художники?
НБ (подхватывает). А художники – неудавшиеся банкиры. Впрочем, всегда находится банкир, который реабилитирует свою профессию. Я встретил лет двадцать тому назад – когда я общался с банкирами – одного такого: мне шепнули, что он читает Платона в подлиннике. Вы тоже похвалили банкира.
ВК. Он мне многое открыл… (Звон упавшего ножа.) Насколько многие вещи, которые я делаю, мне самому непонятны. Он истолковал мне мою собственную вещь. Мы говорили о том, насколько публика запугана сегодня, она боится сказать, что она думает о том, что видит в галереях, на выставках. Этот страх появился из-за того – особенно у французов, – что они пропустили импрессионизм. Теперь они видят гениев повсюду. Им можно показать палец – и они побоятся сказать, что это всего лишь палец.
НБ. Теперь «Палец» Сезара поставлен на площади.
ВК. Над импрессионистами смеялись, американцы же начали их покупать. Дюран Грюэль, французский Маршан, начал вывозить их в Америку и продавать. И первые книжки об импрессионистах там появились. Джон Револт, помните? Его книжка пользовалась успехом в России. Кстати, замечательная. Вот как надо писать о художниках: сплошные анекдоты, и ты видишь за ними живых людей.
НБ. Не только, он дает и…
ВК. Ну, конечно, он историк, искусствовед настоящий.
НБ. Вы отзывались не очень высоко о литературных способностях художников. А трактаты Кандинского «Ступени», «О духовном в искусстве»?
ВК. Я думаю, что это какая-то компенсация, потому что он не мог сказать все через свои точечки и пятнышки. Абстракционистам обязательно нужна какая-то литература. На его холстах между точечками, пятнышками, линиями все время какие-то отношения. Это то, что я пробовал сделать в натюрмортах: так расставить фигуры, чтобы между ними завязались отношения: чтобы кто-то кого-то ненавидел, у кого-то с кем-то была бы любовь. Знаменитые «нервные» точки на холсте.
НБ. Нельзя ли, для наглядности, создать такую страницу в книге?
ВК. Эмоциональность образа предмета не разрушает заряда точек. Этим пользовались импрессионисты и постимпрессионисты. Ноги танцовщицы в канкане образуют диагонали. Диагональ из правого нижнего угла в верхний левый вызывает у зрителя чувство комфорта и радости. А если она композиционно прослеживается из нижнего левого в верхний правый угол, то эмоции зрителя будут скорее негативны. После культурного потрясения, вызванного импрессионизмом, появилось снобистское течение, которое тщится угадать гения там, где другие ничего не видят. И чем неожиданнее открытие, тем лучше. Так появляются премии. В Англии первая премия была недавно присуждена за комнату, в которой зажигался и гасился свет. (Сирена полицейской машины.) В сущности, члены жюри назначают премию себе – за свою проницательность.
НБ. Тут кроются и сложные социальные отношения: кому дать, кому нет. Создаются группы влияния, и они распределяют подарки деньгами и известностью.
ВК. Как правило, премию дают неизвестному художнику.
НБ. В пику сложившимся группировкам в культурной области. Чтобы присвоить себе роль судьи, она весьма заметна. Когда ресторатор Доминик основал театральную премию в Париже, он сразу же выделился.
ВК. Это правда, но к Доминику культурный снобизм не имел отношения. Я знал его лично: никаких претензий на славу! Он обожал театр. У него была золотая книга с записью Бунина. Когда тот получил Нобелевскую премию, вокруг него появилась масса пиявок. Однажды, как обычно без приглашения, они пришли пообедать с ним за его счет. Заказывали, что хотели, икру, воблу, самовары, водочку, пирожки… После кофе лауреат выпрыгнул в окно и ушел, оставив их расплачиваться. (Хохот.) В его книге расписались Маяковский, Солженицын. (Пауза.) Индивидуальность художника заключается в его недостатках. Если мой стиль будет узнаваться, то скорее благодаря тому, чего я не смог сделать, как должно!
НБ. Остроумно, но сложно.
ВК. Чем ближе к центру совершенства, тем более мы похожи. Хорошо бы поспорить о том, что происходит сегодня. Банки с экскрементами…
НБ. Главная цель банок достигнута – о них говорим и мы.
ВК. Что останется от нашего времени – в живописи, в литературе? В архитектуре? Арка Дефанса в Париже? Она уже начала разваливаться. Чем обернется сегодняшнее воспитание вкусов? Посмотрите: дети играют изделиями из пластмассы, прямого контакта с живой материей у них нет. Нет осязательного счастья. Глаз, слишком часто видящий яркие краски – чистый зеленый, желтый, красный, – перестает чувствовать нюансы. Между прочим, вся японская культура основана на нюансах. Нет ярких красок, все на пастельных тонах. Как полутона в музыке. Обертона ты не слышишь, как не слышит несчастная молодежь в дискотеках. Ухо заболевает, слух атрофируется. Это все начинается очень рано, и потом, когда ребенок вырастает в потребителя, память у него уже порабощена примитивными вещами, глаз не воспитан.
НБ. Этих тем мы касались.
ВК. Правда, интеллигенция сопротивляется. Французские интеллектуалы написали петицию против установки колонн во дворе Пале Руаяль. Министр культуры ответил: je les emmerde (я их раздражаю). (Пауза.) Впрочем, навязывать ничего нельзя. Ни вкусы, ни мораль. Человеческую доброту не могут предписать ни правительство, ни партия, ни группа давления. Если у людей отнимают и потом отдают другим, то это иное, чем добровольное пожертвование.
НБ. Дождемся ли, пока люди подобреют настолько, что сами начнут делиться? Капитализм усвоил уроки социализма: часть доходов он изымает и перераспределяет. Этот гибрид охраняет общество от дикостей капитализма и коммунизма.
ВК. Америка дает позитивный пример. Их система оставляет людям огромное количество денег. Посмотри, какое количество музеев там, все частные. Какое количество частных клиник, школ, университетов!
НБ. Налог собирает деньги и строит больницы анонимно, а больницы на пожертвования носят имена жертвователей.
ВК. Выигрывает и та, и другая сторона!
НБ. Больница Ротшильда, институт Рокфеллера, грант Сороса.
ВК. Замечательно!
НБ. Когда есть деньги, то уже хочется остаться в памяти потомства.
ВК. Ну и пусть, на здоровье! На здоровье! Наш Ренессанс весь на этом вырос! Проекты, которые они осуществляли, были дорогостоящими, без меценатов мы бы не имели сегодня ни одной картины, ни одной скульптуры! (Пауза.) В России элиту уничтожили физически. Есть много способов избавиться от нее: изолировать, оклеветать, раздавить налогами. Что и происходит в европейских странах. Почему жизнь сделалась такая серенькая, почему у нас нет сегодня ни одного большого политического лидера? Уничтожили элиту свою.
НБ. Произошла еще одна важная вещь. Динамизм экономической и культурной жизни питался существованием коммунизма. Нужно было изобретать оружие – и, в частности, исследовать космос. Отношение к советскому коммунизму было двойственным: с одной стороны, там зло и бомба, с другой стороны, там идет эксперимент. Вдруг у них получится? И что тогда с нами здесь будет? Это та борьба зла и добра, о которой вы говорили. Борьба прекратилась, и что же осталось? Потребление. Мозги, промытые рекламой всякого рода.
ВК (возмущенно). Нет!
НБ. Возникает иной социальный динамизм: поднимается ислам, он идет на смену коммунизму в качестве противника демократии.
ВК. Без врага ни одно современное государство существовать не может. Как объяснить людям расходование миллиардов на создание оружия? Если врага нет, его надо создать. Они начали искать врага после развала России.
НБ (поправляет). Советского Союза. Враг должен быть солидных размеров. Балканская история кончилась слишком быстро. Ислам покрупнее. Но ведь и с той стороны шел поиск врага!
ВК. У меня есть очень простое решение, как избавиться от войн на долгие годы. Решение об участии в войне должно приниматься голосованием в национальных ассамблеях или путем референдума. Все, кто проголосовал за войну, должны в ней участвовать непосредственно, физически. Государства, не согласившиеся принять эту систему, исключаются из международного сотрудничества и бойкотируются на всех уровнях.
НБ (добродушно). Вам осталось найти способ оповестить о вашем открытии мир.
Поднимаются в мастерскую. Много света. Высокий потолок. Туманный Париж за окном с видом на церковь Сакре Кёр де Батиньоль 30-х годов, сразу за окружной автомобильной дорогой, Перифериком.
НБ. Вы иногда смотрите на этот пейзаж?
ВК. Я на небо смотрю.
13 декабря 2003
ВК. Серебряная игла – это старая-старая техника. Я вставляю ее в держатель и рисую, как карандашом. Все, что вы видите на рисунке, это серебро, а не графит. Оно окисляется. Начал изучать, как они рисовали, относительно недавно, лет пятнадцать тому назад. А потом заканчиваю акварелью. (Показывает.) Это придуманное лицо.
НБ. Это вы, Виктор. Что-то неуловимое, но ваше. (Кульбак смотрится в зеркало.) А тут есть что-то приятное лягушачье.
ВК. Старые мастера все делали сами, и у них не было неприятных неожиданностей с материалом. Краски, холсты. Доски.
НБ (думая о своем). Немного снобизма в эстетизме.
ВК. Это малахит, который можно купить здесь, а этот мне прислали из России. (Показывает.) Неправда ли, есть разница? И потом такая же разница будет на холсте. Они красили им заборы своих коммунистических дач. Взрывали карьеры динамитом, крошили, мололи и красили заборы. Поэтому там уже ничего не осталось.
НБ. Вы его так тщательно заворачиваете. Он портится от света?
ВК. Нет, но это такая редкость… А вот королевский желтый, которым пользовался Вермеер. Сильный яд, кстати. Китайские монахи принимали его понемногу каждый день, чтобы привыкнуть к ядам. Индийская желтая. Краску делали из мочи коров, которые питались особой травой. Мочу собирали и выпаривали. Теперь защитники природы добились запрещения этого способа. Один мой коллега, югослав, нашел старый рецепт приготовления белил. В земле вырывались лунки и обкладывались конским навозом. Он дает постоянную температуру в 37╟С. На них ставились медные чаны с уксусом, и над уксусом подвешивались плитки из свинца, на которых собирались белые кристаллы.
НБ. Как прийти к такому рецепту? С чего начать? Уму непостижимо.
ВК. Опыт за опытом. Если цель – прекрасное, люди ни перед чем не останавливаются. И вот чего они добились. Они писали на всем. На стекле, на мраморе.
НБ. Сколько цветов знало Средневековье?
ВК. Около полусотни, но использовали дюжину. Натуральные цвета, масло ныне исчезают. Когда я вижу редкость, покупаю как можно больше, через год-два она исчезнет. Казалось бы, обычная вещь – черный мрамор из Швеции. (Мрачно.) Сегодня его надо заказывать у гробовщиков.
НБ (смеясь). А иначе где его брали?
ВК. С мрамором работало огромное количество людей! Ванны из мрамора, статуи. Теперь только у гробовщиков. Ножи для грунтовки: сделаны по рисункам эпохи Ренессанса, на заказ. Ножи сложной формы, которыми скоблят холст; их больше нет нигде. Когда вы пишете картину и на другой день собираетесь продолжать, вы должны ее обязательно прочистить, чтобы удалить кусочки краски, волоски от кисти. И начинаете следующий сеанс. Нож имеет особую форму, чтобы прочистить всю поверхность. (Показывает.) Тоже все на заказ. Один нож – пятьсот евро. Я долго искал. Все у меня было: и старание, и опыт многих лет. И не получалось! Все мои проблемы были в материале. Краски из тюбиков не сохнут на холсте, а раз так, то нельзя наложить второй слой, через который будет виден нижний: краски смешаются механически. А у старых мастеров – оптические смеси: вы смотрите насквозь через несколько слоев. Чтобы получить зеленый, они накладывали желтый, давали ему высохнуть, и потом прокладывали синим. Или цвета надстраивались постепенно, например, три-четыре слоя красного, все более усиливающегося по тональности. При механическом смешивании исчезает богатство цвета, его прозрачность (показывая), вот эту картину я могу вешать рядом с Роже ван дер Вейде не краснея. (Пауза.) Я попробовал новую грунтовку. Краска не высыхала на ней практически год! У меня есть икона, ее отреставрировали в Москве и покрыли олифой. (Возбужденно.) Она не высохла у меня за пятнадцать лет!
НБ. Многие художники в XIX веке пользовались гудроном, чтобы получить сочный черный цвет. Он до сих пор не высох и медленно поедает цвета.
ВК. Грунт был плохой, невысохший, и все это разрушает краски.
НБ. В Амьене есть копия «Плота Медузы» Жерико, который не меняется. А оригинал в Лувре должен исчезнуть, чернея. Художники, увлеченные сочным черным цветом, не знали, что гудрон не высыхает никогда.
ВК. Черные краски – их около десятка – очень плохо сохнут. У меня есть несколько. Этот, например, на базе сажи от сгоревшей виноградной лозы. Нужно знать, в каких смесях они сохнут, а в каких нет. Теперь я знаю, как они работали. Мне прислали из Америки рецепт… (колеблется) рисования на… пергаменте. В нем много жира, и краска скатывается. По кусочкам собираю рецепты.
НБ. И потом напишете маленький учебник… Ваша жизнь художника сложилась и течет безмятежно.
ВК. Если бы так! Этим летом потерялась… вся моя будущая выставка в Нью-Йорке! Пять лет работы. Она была в пакете, привязанном к мотоциклу. И пакет исчез. (Нервно смеется.) Не могу передать, что я пережил.
НБ. Опустошение?
ВК. Вырвали внутренности! В этот момент я понял всю важность моей работы! Для меня, ни для кого другого! Без всякой надежды я поехал обратно, по улицам с односторонним движением. От площади Сен-Сюльпис до пересечения бульваров Сен-Мишель и Сен-Жермен, где проходил «технопарад». И вижу: среди этой толчеи на мостовой лежит моя картонная папка. И по ней едут машины, проходят участники парада, наряженные дьяволами с рогами.
НБ. Парад гомосексуалистов?
ВК. В технопараде есть все. Динамикиревут: I want you do it, do it, I want you do it, do it!Один и тот же ритм в течение часа. Я поднял мой картон. Серый, заклеенный скотчем. Кругом грязь, мусор, поэтому никто на него не обратил внимания. Шок находки был еще страшнее, чем шок потери. Я надеялся, но не представлял себе, что так может быть! Либо первое неправда, либо второе. Но как можно потерять – и найти? Я отошел в сторону и встал на колени. И молился. (В волнении.) Благодарил… У меня было несколько предположений. Рисунки подписаны, и они попробуют меня найти, в самом честном случае. Во втором случае они меня найдут на Интернете и увидят цены на них; тогда этот пакет они будут мне продавать. Это еще хорошо. И третий вариант – они начнут спускать их через торговцев на Блошином рынке, и я больше их никогда не увижу.
НБ. Вы – зрелый сложившийся мастер, и вам посылается такое испытание.
ВК (нервно смеясь, со стоном). Ой-ой!..
НБ. Оно хорошо для молодого и дерзкого, чтобы он почувствовал удар судьбы…
ВК. Я звонил бы в галерею – а там уже все приготовлено, напечатано – и говорил бы: извините, вот так и так, постараюсь через два года…
НБ. Вы не застрахованы на такие случаи?
ВК. Нет.
НБ. Судьбоносное событие, как говорится.
ВК (издалека). Ох, не знаю.
НБ. Потери всякого рода нас убивают, опустошают. И в то же время освобождают для нового. Был ли у меня случай, подобный вашему? У меня украли рюкзак со всеми моими заметками и чтениями о Библии. Я болел этим несколько месяцев. А сегодня утром, совершенно случайно… Не катастрофа, нет, да и потеря ли? Я хожу в фотомастерскую, и там есть продавщица, ловкая и гибкая, как пантера. Мы обмениваемся шутками, почти флиртуем. Сегодня я проезжал мимо и увидел: она расставалась с парнем. Долго обнимались, ясно, что недавно из постели. Я смотрел на нее из своего далека почти шестидесяти лет и думал: почему мне печально, какое мне до этого дело? Тут все полный порядок, и моральный, и природный.
ВК (сочувственно). Но душа ваша ждет…
НБ. Я постепенно пришел к тому, что все, как происходит, так и хорошо.
ВК. Одна моя знакомая поразила меня, сказав: «Ну конечно, когда мы видим молодого человека, мы его примериваем к себе». Примериваем. И я потом подумал, что это слово честное. Когда ты встречаешь симпатичного тебе человека, ты проживаешь с ним некоторые ситуации в воображении и видишь, подходит он тебе или нет.
НБ. По-моему, это слишком бедно.
ВК. Да, но это лишь начало. Осложнения наступают потом.
НБ. Кстати, связано ли женолюбие Пушкина с его гениальностью? Во всех культурах…
ВК. Связанность энергий эротической и писательской несомненна. Розанов говорил, что он пишет, «держась рукою за источник вдохновения».
НБ. По радио я слушал дирижера… ах, имени не запомнил: теперь это все чаще, такая неприятность! Он говорил: о, женские голоса! Слушаешь пение некоторых, и тебя охватывает сенсуальность, такое удовольствие! А потом думаешь: это все либидо! Ах, мое либидо! Благословляю тебя! Как ты все-таки украшаешь мою жизнь, мое либидо!
ВК. Вы слышали о телереальности? По всей квартире, в ванной, в туалете поставлены телекамеры. Запирают в этой квартире молодых людей, и все снимается. Люди просиживают ночами перед экраном, чтобы застать героиню в туалете.
НБ. Мой сосед наверняка этим занимается: всю ночь у него работает телевизор. На рассвете я стучу в пол молотком.
ВК. Я вам сказал, Коля, что нужно купить…
НБ. Затычки для ушей?
ВК. Затычки.
НБ. Вы рекомендуете сжаться, закрыться от мира. Но есть еще метод… Вуди Алена: не подчиниться, воспротивиться миру!
ВК. Гораздо интереснее отрезать себя от шума ничтожного.
Я начал работать по-настоящему, когда вокруг почти не стало современников. Дружбы брали у меня много времени и сил. Интересно, что среди моих друзей почти никто не интересовался моим искусством. Или никто его не понимал. Впрочем, это одно и то же.
ВК. Основатели тоталитаризма сделали роковую глупость, не уничтожив классическую литературу.
НБ. Они следовали примеру Ленина, а тот читал Чехова, Толстого. Ленин любил Пушкина. И вот, пожалуйста: Сталин устроил грандиозное празднование столетия смерти поэта в 1937-ом году. Год тотального террора. Чехов слишком пессимистичен, но все-таки написал обличительную «Палату № 6». О Толстом Ленин сказал: «Экая глыбища, экий матерый человечище». А Достоевского не любил, и того просто не печатали. На смену литературе пришло новое искусство. Рябой черт сказал, раскуривая трубку, что в наше время самым главным искусством является кино. И стали делать кино. А Маяковского как подняли? «Это лучший, талантливейший поэт советской эпохи». (Стук кувертов.) Они действовали по заданным образцам и в конце концов в них затвердели. И стала система хрупкой.
ВК. У них был настоящий партийный инстинкт: они различали молниеносно, что их, а что нет! Один раз за всю мою жизнь – за год до отъезда – я прошел три комиссии, чтобы попасть на выставку на Кузнецком мосту. Меня всегда срезали на первой отборочной комиссии, а тут я принес маленький рисунок девочки с огромными глазами. Я, когда увидел ее, просто открыл рот: поразительно красивый изгиб шеи! Потом выяснилось, что у нее был лишний позвонок, который делал посадку головы восхитительной. Я нарисовал ее в фас. Портрет проходит первую комиссию, вторую – (восторженно) и третью комиссию проходит! Что-то невероятное! Нужно было два или три раза участвовать в официальных выставках, чтобы приняли в МОСХ. Это членство давало право не представлять в милицию справку о постоянной работе каждые три месяца, а во-вторых, ты мог покупать хорошую бумагу и краски: для себя они все выписывали из Франции. У них были краски! Я попал однажды в их магазин: я и не представлял, что такие материалы есть на свете!! Нужно было три выставки… (Иронически.) Но оказалось, что есть четвертая комиссия, которая приезжает перед самым открытием, когда работы уже висят на стенах.
НБ. Цензура?
ВК. Чиновница из ЦК партии. Она приезжает со своими ножницами. И если не нравится работа – она просто обрезает шнурки и ставит ее на пол у стены. И она отрезала мою. (Пауза.) Инстинкт, представляешь? Идеологический инстинкт. Есть у них этот собачий инстинкт… самосохранения. Что-то не то: глаза были немножко грустные… Как только возникает вопрос в работе и не дается ответ, который они могут проверить, – все кончено: «Это не наше». Зритель может додуматься до каких-нибудь «не наших» ответов у себя дома, поэтому не надо вопросов! Нужны ответы: их можно проверить. Улыбается человек – все в порядке. Утирает пот, улыбается, – значит, поработал хорошо и счастлив. В прессе были запрещены фотографии людей в метро, когда они ехали с работы и не улыбались. Если б не «звездная война», Советский Союз еще существовал бы.
НБ. Приятно, что величайшая тюрьма развалилась. Правда, всё потом покатилось не в ту сторону… Не везет России. Впрочем, может быть, россияне живут по-своему хорошо? Соответственно своему психогенетическому типу? Не зря они так несчастливы в эмиграции, среди «всех остальных».
ВК. Да, да. Я видел фильм о детях в Африке, играющих среди мусора. Палка для них и самолет, и танк, и ракета. Смеются. Так и в России.
НБ. Русские несчастны в сравнении. Помните эпизод в воспоминаниях вдовы Мандельштама? Советские люди были убеждены, что во всем мире люди живут одинаково. Она рассказывает знакомой москвичке, что в Париже нет прописки. Та не верит: «Ну, вот еще! В Москве есть прописка, а уж в Париже-то!»
ВК. Советские журналисты фотографировали очередь за мороженым на острове Сен-Луи – публиковали в газете с подписью «Очереди за хлебом в Париже». Ресторатор Доминик узнал себя на снимке в «Правде».
НБ. Газетам никто не верил. Я прочитал однажды, что французские школьники страдают от вшей.
ВК. И не поверили?
НБ. С презрением подумал: даже придумать ничего толком не могут! Приезжаю в Париж – и вижу рекламу антившивого средства в парижском метро! А крысы в Москве, даже редкие черные! Никогда не поверил бы, что и здесь крыс хватает. Я их фотографировал в Сите Дез’ар в 1999-ом. В старом квартале окна выходили во двор, где вечером гуляли крысы. Западные, сытые, с лоснящейся шкуркой. Они сидели за дверью в подъезде. И однажды вечером наша соседка открывает дверь, а там крысы! О, как закричала японская пианистка! Все бросились к окнам, думая, что убивают. Молодая женщина, визжа, бежала через двор. На следующий день приехали мрачные люди в комбинезонах, ратадоры.
ВК. Один психолог мне говорил: «Если людям, отрезанным от окружающего мира, повторять постоянно, что неизвестный им мир уродлив, бесчеловечен, опасен, то через некоторое время наш интеллект создает совершенно противоположное о нем представление. Другой мир превращается в рай». С таким представлением о Западе мы уезжали из Союза. А здесь, оказывается, тоже есть вши и тараканы. (Пауза.)
ВК (шурша бумагой). Хочу сделать вам подарок. Не пугайтесь! (Вынимает книгу «Еженедельник».)
НБ. Такая большая! Что вы! У меня есть уже маленькая.
ВК. У вас мало рандеву? Я пользуюсь таким. (Показывает огромную адженду.)
НБ. Настоящий полиглот, на шести языках! А я на Рождество подарил знакомому кюре полотенце. Он спрашивает: «Это что, намек, что я не моюсь?» – Нет, говорю, что не вытираетесь. В вас есть патернализм, Виктор. Я, увы, не подумал сделать вам подарок.
ВК. Два патерналиста не могут сосуществовать.
НБ. А это что? (Разворачивает.) О! Просто мечта! Вы заметили, что мой шарф износился!
ВК. Куртку дудун вы не носите?
НБ. Тут не бывает таких холодов.
ВК. Отвратительная, неэстетичная одежда, но зато ничего не весит.
НБ. Спасибо, дорогой Виктор. Не знаю, чем вас порадовать.
ВК. Вы мне принесли свою повесть?
НБ. Да. Прочтите ее нелицеприятно. Делая пометки, если хотите.
ВК. Вы будете публиковать?
НБ. Дал пока нескольким человекам, читающим по-русски, мнением которых дорожу. Я расстаюсь со старым, начинаю уходить от фактического события в сторону фантазии. Но еще не ушел окончательно. Удерживает правда жизни.
ВК. Чисто технически и физически – был ли момент, когда что-то произошло?
НБ. Ну да, он описан в «Обращении».
ВК. Я перечитал несколько раз – и не смог его схватить. Для меня все остальное было важнее, чем этот момент. Я во всем почувствовал больше, чем…
НБ. Я думал, что мне удастся его передать, если я подготовлю читателя – да и меня самого. И потом – выстрел и тишина. Но вы говорите, что не состоялся.
ВК. Нет, это мое восприятие. Я попробую еще раз перечитать.
НБ. Ваша реакция – общечеловеческая. Может быть, нельзя это описывать. Или когда-нибудь потом. Момент сумасшествия. Своего рода, впрочем, положительного сумасшествия. Но какой сумасшедший описал бы по-настоящему свое сумасшествие?
ВК. По-моему, все вещи гоголевские сумасшедшие.
НБ. В переносном смысле?
ВК. Во всем, что он описывает, есть сумасшествие.
НБ. Князь Мышкин неплохо рассказывает об эпилептическом припадке. То есть рассказывает Достоевский.
ВК. Это не сумасшествие.
НБ. Он говорит о необъяснимом свете и блаженстве, о полном освобождении.
ВК. Коля, ты хочешь чаю?
НБ. Я не знаю… Как ты?
ВК. Я сделаю чай? Подожди, не пей воду.
Конец и Богу слава.