Опубликовано в журнале Новый Журнал, номер 253, 2008
Судьба литературного наследия Бориса Поплавского связана с «Новым Журналом». Первым пытался опубликовать в журнале материал, полученный им от Николая Татищева, Семен Карлинский, но это ему не удалось. Мотивируя свой отказ, главный редактор «Нового Журнала» Роман Гуль припомнил скандал с Татидой, случившийся в 1922 г. в берлинском кафе.1
Вторая попытка, на сей раз удачная, была предпринята Александром Николаевичем Богословским. Московский архивист, случайно обнаружив стихи Бориса Поплавского в эмигрантской периодике, которую разбирал в спецхране Ленинской библиотеки, стал по крупицам собирать сведения о личности и творчестве любимого поэта. За свою любовь к эмигрантской литературе и к Поплавскому, в частности, А. Богословский заплатил дорогую цену: в 1984 году он был приговорен Мосгорсудом (по статье 190-1 УК РСФСР: распространение клеветнических измышлений, порочащих советский строй) к трем годам лагерей строгого режиМА. Составленная им библиографическая картотека, изъятая при обыске, по приговору суда была уничтожена «как не имеющая ценности». Но ксерокопию романа «Аполлон Безобразов», полученную им от Натальи Столяровой, А. Богословский все же успел до ареста передать друзьям. После освобождения из лагеря А. Богословский подготовил к печати полный текст романа Поплавского, который и был опубликован в 1992 году в «Новом Журнале».2
Мое знакомство с Александром Николаевичем относится к 1975 году. Запомнились наши ночные прогулки по Москве, беседы об эмигрантской литературе и, конечно, о Поплавском. Потом, до его ареста, письменно обменивались информацией. Встретились мы снова лишь в 1994 году, уже во Франции, и тогда началось наше многолетнее сотрудничество по подготовке к изданию литературного наследия «монпарнасского царевича».3 11 августа нынешнего года Александра Богословского не стало. В его лице мы потеряли тонкого эрудита, прекрасного знатока русской зарубежной литературы и человека исключительной душевной цельности и чистоты. Меня не покидает чувство горькой обиды за него, так и не дождавшегося выхода в свет готового к печати полного собрания сочинений Поплавского, и все не верится, что мы уже не встретимся в Париже и не походим по местам, где жил любимый им поэт.
Эта публикация посвящается светлой памяти Александра Николаевича Богословского.
Литературные собрания играли значительную роль в культурной жизни русского Парижа. В кафе Ла Болле, расположенном в Латинском квартале, по субботам собирался «Цех поэтов».4 Борис Поплавский, Виктор Мамченко и некоторые другие поэты, умевшие хорошо и талантливо говорить на любую литературную тему, чувствовали себя во время этих собраний «как рыба в воде».5 До этого юный поэт читал доклады для узкой аудитории, собиравшейся в «Хамелеоне», тесном «бистро» на углу Бульвара Монпарнас и улицы Кампань-Премьер, где возник кружок «Гатарапак», явившийся, по словам Довида Кнута, «первым коллективным начинанием русской творческой молодежи в Париже». 22 июля 1921 года Поплавский записывает в дневнике: «Гатарапак. Я читал доклад… Потом были прения».
В то время, по признанию поэта в письме Ю. П. Иваску от 19 ноября 1930 г., он «был резким футуристом и нигде не печатался». В 1927 году юный авангардист решил выйти из заколдованного круга и завоевать себе место в «официальной» литературе. Стремительная «общественная карьера» Поплавского начинается 10 апреля 1928 года с его участия в прениях на тему «▒Апокалипсис нашего времени’ В. В. Розанова – о Ветхом Завете и христианстве», организованных «Зеленой лампой». Этот эпизод запечатлен в воспоминаниях Иды Карской: «Вдруг прибегает Поплавский, сестра [Дина Шрайбман] вместе с ним. ▒Пойдeм на заседание «Зеленой лампы». Я хочу там выступить: сегодня я решил стать знаменитым’. Из присутствующих помню Оцупа, Раевского, Ходасевича. И вот слово попросил Поплавский. Он выступал с запалом, с азартом. Речь его была о проблеме Христа в современном мире. Когда он произнес фразу: ▒Если бы Христос жил в наши дни, он танцевал бы шимми или чечетку’, это произвело эффект разорвавшейся бомбы – тогда ведь все танцевали эти танцы, но связать это с Христом!.. Его хотели прервать, нам с сестрой было неловко за его выходку… Мережковский был крайне раздражен. Но рыжеволосая Гиппиус была в восторге: ▒Оставьте его, оставьте! Пусть он продолжает говорить. Очень интересно! Очень!’ Когда Поплавский закончил, половина зала разразилась смехом, а половина была действительно в восторге. Сказал ли он про шимми нарочно, продуманно, или это было счастливое чувство вседозволенности от равнодушия к тем философским проблемам, которыми занимались Мережковский и его единомышленники? Как бы там ни было, речь эта действительно сделала его знаменитым».6
Последние слова не были преувеличением. Ольга Демидова, автор ценного исследования о литературном быте эмиграции,7 напоминает, что «приглашение на ▒воскресенье’ к Мережковским или на собрание ▒Зеленой лампы’ символизировало избранность и определенный статус в эмигрантской иерархии, соотносимой со значимостью каждого из приглашенных в пространстве русской истории и культуры, прошлой или настоящей». Исключительное значение «Зеленой лампы»8 сознавалось современниками. Так, в заметке «По литературным собраниям» («Числа», № 6, 1932, с. 251) сообщается: «Несмотря на различие докладов и тем, всегда одна и та же группа писателей участвует на вечерах ▒Зеленой лампы’, вне которой находятся или ▒литературные зубры’ или ▒воинствующий молодняк’ евразийской формации, охотнее выступающий в ▒Кочевье’».
Поплавский, не принадлежащий ко второй категории, все же выступал с чтением докладов в «Кочевье». Как и другие собратья по перу, поэт состоял также в «Союзе молодых поэтов и писателей» и в «Перекрестке». Принимая самое активное участие в судьбе «Чисел»9, он развивал основные темы журнала – темы смерти, трагизма жизни, тяготения к «самому главному» (т. е. те «похоронные настроения», в которых Георгий Федотов упрекал «числовцев»). Этому вопросу также были посвящены диспуты, отразившиеся на страницах журнала.
Многие выступления «Орфея русского Монпарнаса», «острые, блестящие по форме и часто тоже парадоксальные» (Отчет беседы в «Зеленой лампе», «Возрождение», № 1455, 27 мая 1929 г., с. 2) вызывали бурные дискуссии, нашедшие отражение в рецензиях и отчетах, которые печатались в русских ежедневных газетах в Париже. Поплавский был прекрасным оратором, речь его, по свидетельству Ирины Одоевцевой, «лилась неудержимо, удивляя блеском, остротой мыслей и, главное, – парадоксами, а иногда и просто ошарашивая слушателя».10 Аудитория присутствовала при рождении парадоксальных умозаключений, удивительных прозрений, как, например, в том случае, когда Поплавский, рассказывая о Прусте, сумел не только проникнуть во внутренний мир писателя, но и передать его с такой точностью, будто он сам на мгновение превратился в автора «Поисков утраченного времени»: «Пруст жил в пробковой камере, в которую не доносился ни один звук из внешнего мира, запер в нее восстанавливаемое им прошлое, воскрешая его для бессмертной жизни». Каждое выступление Поплавского было не просто чтением доклада, реферата, а по существу настоящим словесным творением, возникавшим при контакте с публикой.
Поплавский участвовал в знаменитых дискуссиях об эмигрантской литературе, о младшем поколении, о взаимоотношениях между личностью и обществом, призывал к борьбе с большевиками «стоически настроенного» молодого эмигранта… Эммануил Райс жалел о том, что Поплавский отказывался сберечь для потомства свои блестящие импровизации,11 зато Н. Д. Татищев бережно записывал словесный поток – монолог Бориса Поплавского, рождающийся во время их «прогулок по фортификациям». Н. Татищев, сознавая поэтический уровень Поплавского, считал своей обязанностью по возможности сохранить все им сказанное. В этих записях запечатлены оригинальные мысли поэта, в них звучит живой его голос.
Поплавский прочитал не менее одиннадцати докладов, в том числе «Блок и Рембо», «Джойс или Пруст», «Молодой эмигрантский человек против отцов и за разрыв культурной традиции». Некоторые из них дали повод к написанию статей, другие были известны лишь по отчетам в прессе и считалось, что они пропали. Однако Александр Богословский обнаружил в архиве поэта текст доклада о книге Георгия Иванова «Петербургские зимы». Среди дневниковых записей хранились еще наброски нашумевших в свое время выступлений поэта, также опубликованные в «Неизданном». Наконец, мною были разобраны тексты следующих докладов: «О согласии погибающего с духом музыки»; «Об осуждении и антисоциальности»; план выступления «В поисках эмигрантского молодого человека»; «О деньгах». Почерк Б. Поплавского довольно сложный, многие слова сливаются с соседними, некоторые разобрать не удалось.
Эти тексты, дополняющие объявления и заметки, помеченные на страницах эмигрантской прессы, позволяют лучше воссоздать напряженную культурную жизнь русского Монпарнаса в 30-е годы, которые пришлись на пик расцвета русской зарубежной литературы.
ПРИМЕЧАНИЯ
1. Karlinsky Simon. «In Search of Boris Poplavsky: a Collage» Triquarterly, № 27.Northwestern University, Chicago, 1973, p. 364. [Карлинский Симон. В поисках Бориса Поплавского: коллаж. «Триквартерли»). Р. Гуль видел, как Поплавский, ударивший поэтессу Татиду по лицу, был со скандалом выведен из кафе. Этот случай недавно разъяснился как частный эпизод личных взаимоотношений двух молодых людей: Татида опоздала на свидание с Поплавским.
2. «Новый Журнал», Нью-Йорк, 1992, № 187, публикация и всупительная статья А. Богословского, с. 3-84; № 188, с. 5-70; № 189, с. 5-60.
3. О совместном труде свидетельствует выход в свет следующих книг: Борис Поплавский. Неизданное. Дневники, статьи, стихи, письМА. Москва, «Христианское издательство», 1996; Борис Поплавский. Автоматические стихи. Москва, «Согласие», 1999; Борис Поплавский. Проза. Москва, «Согласие», 2000. Следующие публикации, к сожалению, мне уже пришлось готовить одной.
4. «Цех поэтов» – поэтический кружок, существовавший в Берлине (1922–1923) и в Париже (1923–1926). Продолжал традиции гумилевского Цеха. Ядро составляли петербуржцы: Георгий Адамович, Георгий Иванов, Ирина Одоевцева и Николай Оцуп. Посещался молодыми поэтами любых эстетических направлений.
5. Терапиано Юрий. Встречи. Нью-Йорк, Изд. им. Чехова, 1953, с. 102.
6. Карская Ида. Из бесед с В. П. Чинаевым. Studies in Modern Russian and Polish Culture and Bibliography, Essays in Honor of Wojciech Zalewski, ed. by Lazar Fleishman, Stanford, 1999, с. 216.
7. Демидова Ольга. Метаморфозы в изгнании – литературный быт Русского Зарубежья. Санкт-Петербург, «Гиперион», 2003, с. 71.
8. «Зеленая лампа» – по воскресеньям писатели собирались в квартире Мережковских в Пасси, на улице Колонель Бонне № 11-бис. Эти собрания имели такой успех, что Мережковские решили расширить их аудиторию. Так начались в 1927 году вечера «Зеленой лампы» (1927–1939).
9. «Числа» (Париж, 1930–1934, 10 номеров) – журнал, созданный по инициативе Н. Оцупа, трибуна «младшего поколения». «[Числа] – авангард русского западничества» (Поплавский).
10. Одоевцева И. На берегах Сены // Одоевцева И. Избранное. Москва, «Согласие», 1998, с. 804.
11. Райс Эммануил. О Борисе Поплавском (1903–1935), «Грани», № 114, с. 160.