Опубликовано в журнале Новый Журнал, номер 250, 2008
Из цикла “Учебное пособие”
Промолчи, если нечего больше сказать,
если незачем узел на память вязать.
За тебя мне деревья ответят грядущей весной,
был бы ветер, а ветер едва поспевает за мной.
Это прежде, когда все казалось чужим и большим
в этом мире, не думали мы, что грешим.
А теперь ты не знаешь, как надо со мной поступить.
Ты ведь тянешь на дно. А меня еще рано топить.
Я еще пригожусь, не тебе, так ему или ей,
если выплыву где-нибудь. Точно – не в жизни твоей.
Для меня не останется места – по всей широте
будут новые люди на лодочках, эти и те,
бороздить океан, что зовешь ты пространством своим.
Поднимаю стакан я за тех, кто пресытится им.
Для меня океан твой, любимый, когда я одна, –
капля влаги в стакане, что я осушила до дна.
В этом малом остатке нет жизни и гибели нет,
хоть на добрую треть из воды состоит белый свет.
Я воды не боюсь….
Так сказала когда-то Муму,
перед тем как исчезнуть, глухому дружку своему.
УЧИТЕЛЬ
Ты мне говорил: – Не пугайся потери,
не требуй подарка с чужого плеча.
Учись, уходя, не захлопывать двери,
пока не отыщешь в кармане ключа.
Твердил: – Если надо, шагай темным лесом,
но помни, с какой ты идешь стороны,
и груз в соответствии с собственным весом
неси, чтобы он не калечил спины…
Не ждал, что усвоим предмет и ответим,
когда объяснял ты таким же, как я,
гонимым судьбой, непоседливым детям
основы любви и закон бытия.
Мы встали и вышли – из дома, из плена –
в свободу распахнутых настежь дверей,
уже понимая, что память нетленна
и груз неподъемен своих якорей.
Мы встали и вышли, и некая сила,
сродни сквозняку или ветру в трубе,
щемящею нотой вослед голосила –
по дому, по времени и по тебе…
СИБИРЬ
Чьи узы стали мне петлей…
Чья степь раздольем подкупает,
роднясь с российскою землей,
ей в красоте не уступает…
Чьи реки балует размах…
чьих сорняков, соцветий, злаков
не счесть…
чей подпирает пах
условность пограничных знаков…
Чьи города легко узнать
по стилю, по угрюмым лицам…
чья черно-белая тетрадь
открыта на пустой странице…
Чьи обживались пустыри,
болота и холмы окраин
Бог знает как…
в чьи словари
входила брань, как в дом – хозяин…
Чья историческая быль
совпала с волею народной,
чья в небо поднятая пыль
осталась более свободной,
чем те, кто этой пылью стал…
чья волчья работоспособность
переплавляла на металл
из рода в род тоску и злобность
людской породы кочевой –
кержачей, каторжной, чалдонской…
чей ключ среды языковой –
что ключ от башни вавилонской…
чья удивляет крепость лбов,
чье имя дыбится на карте,
в чьих недрах не было рабов,
пожалуй, лишь при Бонапарте…
чей зверь пушной ушел давно
путем неведомым на запад…
в чьих реках плещется вино,
и у дождей его же запах…
Ту, в чьих объятьях вековать,
ее – тюрьму мою и келью –
могу, задумавшись, назвать
своею детской колыбелью.
Новосибирск, 92 г.
МОЛИТВА
Кто из Твоих подопечных,
призванных на небе жить,
может служить Тебе вечно,
верой и правдой служить?
Кто, онемев от усердья
и от любви поумнев,
ждет от Тебя милосердья
и усмиряет Твой гнев?
Птицы небесные… Звери…
Буйвол, и лев, и орел
входят сквозь узкие двери,
чтобы стеречь Твой Престол.
Все повинуются знаку
щедрой десницы Твоей.
Боже, оставь мне собаку!
Я позабочусь о ней.
Я пред Твоей белизною
в большем долгу, чем она.
Пусть она будет со мною,
если Тебе не нужна.
11 августа 2005
* * *
Такая непогода над западной рекою,
что даже пароходы лишаются покоя,
качаются, хмелея, от бури, как от браги,
и паруса на реях полощутся, как флаги.
В карманах у прохожих промокли папиросы,
прохожие похожи на списанных матросов.
Бредут они по лужам нетвердою походкой,
как будто и на суше не расставались с лодкой.
Один из них, причалив у погребка пивного,
в немыслимой печали бормочет вслух: “Не ново!”
И, став на якорь прочно, раскуривает трубку.
Он в этом баре, точно радист – в радиорубке.
Он с корабля “Надежда”
бежал, надежда крепла…
Хранит его одежда
следы земного пепла,
следы речного ила…
Присев за круглый столик,
он заказал текилу,
она не много стоит…
…и саксофон, протяжно зевая, слух морочит.
…достав бумажник влажный, он расплатиться хочет.
Кабак времен упадка, где мысли о грядущем
пронизаны догадкой печальной, флаг приспущен.
Такая непогода над западной рекою,
что даже пароходы лишаются покоя.
…и плавают бумаги в одной реке с фокстротом,
и ветер треплет флаги над эмигрантским флотом.
Дюссельдорф, 2002
ПЬЕСА С ОДНИМ ДЕЙСТВУЮЩИМ ЛИЦОМ
Вот место действия: под небом.
Пеленки сохнут во дворе.
Старик во двор выходит с хлебом
и кормит жадных сизарей.
Он смотрит как на попущенье
властей – на птичий бой вразнос.
О мировом коловращенье
его преследует вопрос.
И озаренный тихим светом
весны, еще какой-то той,
он едет к морю за советом,
он к рыбке едет золотой.
Не разворачивает бредня,
не кличет рыбку из пучин…
Он что-то знает о последней
и о причине всех причин.
Об одиночестве не спорят.
И он о нем не говорит.
Он просто едет, едет к морю
и там у берега стоит
с нелепой тяжестью в затылке,
осилив старости ярмо,
сжимает горлышко бутылки,
забыв вложить в нее письмо.
Он едет к морю троекратно,
зачем – не скажет, хоть убей.
И возвращается обратно,
и снова кормит голубей.
За простоту такой свободы
немало надобно отдать.
Позволь, Господь, в его же годы,
и мне такую роль сыграть.
Блажен союз воды и хлеба,
за кои больше не борюсь.
И эти голуби, и небо,
и этот дворик а ля рюс…
Штраусберг, 1999