Опубликовано в журнале Новый Журнал, номер 249, 2007
Музей Мерсера в Дойлстауне
Черепаховый гребень,
Музей пенсильванского быта.
С бренной думой о хлебе
Везли сундуки да корыта
Беглецы-европейцы,
Потомки норманнов и галлов.
Привозным полотенцем
Свой красный сапог вытирала
Мать-чужая земля.
Под ногами – все глина да глина.
Выживания для
И лепили горшки и кувшины,
В моравийский узор
Замесив кукурузы и тыквы,
Пряча праведный взор
Под набатом сектантской молитвы.
Банки, вазочки, склянки,
Щипцы кузнецов, стеклодувов.
Мясорубки, рубанки,
Винтовок двуглазые дула.
Изможденный корсет,
Вековая атласная лента,
Запыленный кисет
И браслет с золотым прозументом.
Дрогнет плисовый чепчик
И скрипнут тугие ботфорты,
Под дрожание свечек
Пойдут иммигрантов когорты
На воскресный молебен –
Весь город, от Дейков до Смитов.
Черепаховый гребень,
Музей пенсильванского быта.
* * *
Расстояние – десять часов при удачной погоде.
Расставание с прошлым, прощание с детством – пора!
Выпуская шасси, распуская два мощных крыла,
серебристый цветок расцветает в высоком полете,
оставляя глубокие корни в недавнем вчера.
Лепестками года облетают на автопилоте
и в обивке души троекратно зияет дыра.
И меняют цвета паспорта, чередуются страны,
пояса, полюса. Ты в тумане летишь по кривой
на знакомство с чужбинной судьбой, и срывает стоп-краны
подсознанье на всех облаках, но рукой до нирваны
как до неба достать… Ты достанешь, тебе не впервой.
Чужеземное солнце роняет лучи в океаны
и турбинная музыка глушит рифмованный вой.
Но любые дороги приводят к началу в итоге,
замыкая пространство на время. И стрелки часов
отмеряют декады… Посадка: ты в новой эпохе,
вновь ребенком вприпрыжку бежишь по родимой голгофе,
откликаясь, как прежде, на вечный родительский зов.
* * *
двухцветный подмалевок ноября
прибит на покосившийся подрамник:
на кубики разбитые поля,
на ленточки разобранный кустарник.
кисть пробует на ощупь – озерцо,
овраг, скелет отчаявшейся ивы,
небес прямоугольное лицо
отечно, ненакрашено, дождливо.
в жилой картине выключили цвет,
снег вьется приживалкою в передней,
зимы продолговатый силуэт
отбрасывает траурные тени.
утиный клин царапает стекло,
столбы склонили головы в молитве.
холодное знамение легло
по высохшей от времени палитре.
На Лаврентия*
Ядреная антоновка – к веселому году.
Время антоновских яблок, кленовых аллей.
Снова сквозь август ступает с блокнотиком Бунин.
Девки галдят у криницы пoд шутки парней,
Птицы листaют страницы нecжaтых полей,
Осень крепчает, и лето теряется втуне.
Tрeзвoe утрo вдыхает разлившийся мед,
Ночь выдыхает хмельную, ядреную брагу.
Кажется, счастье продлится и месяц, и год…
Вeтeр рeзвится, пшeницa встает в хоровод.
Чу, не барчук ли стреляет, шельмец, по оврагу?
Теплая, ранняя осень – вторая весна.
Красит Лаврентий густеющей краской аллеи.
Bишня ceгодня в ударe, наливка красна,
Зычно зовет самовар, – и ему не до сна:
Просим, пожалуйте к чаю, Иван Алексеич!
___________________________________
* 1-/23 августа
Флик-фляк*
Москва на ходулях: то в минус, то в плюс
качаются сутки в свободном паденье.
Минорный гипноз – построждественский блюз,
как эхо мелодии праздничной лени.
Партерный полет, новизна конфетти –
снежинки за шиворот… нежно и влажно
целует Зима… Кружева паутин
ложатся поверх декораций бумажных.
Антре – буффонадная сценка – апач!
(пощечина щедрым крещенским морозом).
Реприза – наигранный клоунский плач,
взрыв смеха в партере… И метаморфозы
дождей прошлогодних: из лужи – в каток.
Полет на коньках над подсвеченным залом…
Флик-фляк и шлеп-хлоп! Театральный бинокль
нацелен на Лето… Шампанское залпом
под аплодисменты… Але! Па-де-де!
Арапник в руках дрессировщика вьется…
И цирк городской, как сосулька в воде,
искрится в прожекторе зимнего солнца.
* Флик-фляк – “flic-flac”, шлеп-хлоп (фр.).– прыжок через спину, прогнувшись, с промежуточной опорой на прямые руки, далее на обе ноги, с обязательной фазой полета в обоих промежутках.