Опубликовано в журнале Новый Журнал, номер 249, 2007
Ну а я-то, а я-то при чем?
Будто рядом стоял, сокрушался…
“Голубиную книгу” прочел, –
нет, наслушался, нет, надышался
чистым воздухом русских былин,
без которых так мало мы значим.
Кто я – пасынок им или сын
со своим песнопением-плачем?
Здесь в рассветах закаты горят
и сказителей род наш не вымер.
Здесь еще меж собой говорят
царь Давид и креститель Владимир.
Ах как радостно вымолвить всласть
то, что вечным векам не развеять:
“Ой ты, гой еси, Володимир-князь,
ой, премудрый царь Давыд Евсеич!..”
* * *
Господи, иду, а не идется,
Господи, живу, а не живется, –
и чужим я делаю свое…
Все в пределах жизни остается,
все в пределах памяти ее.
Отчего ж так трудно я ступаю
и еще никак не понимаю:
отдаю дорогу иль беру?
И на что наивно уповаю –
сам себе самим собою вру.
Никому не выйти за пределы.
День от снега весь морозно-белый.
Кажется, что можно жить и жить,
но один удел на все уделы:
дальше жизни – шага не ступить.
* * *
Калики перехожие
да нищие слепцы
смотрели, как прохожие
несут святить хлебцы.
И пели понимание –
крещеной веры суть,
просили подаяние, –
Господь, не обессудь.
Кормитель нищей братии –
Микола-свет Христов,
мы – истины искатели,
певцы священных слов.
Спустись на землю грешную
и вразуми ты тех,
кто в души тьму кромешную
впускает без помех.
Ворота монастырские
распахнуты давно
и свечи брызжут искрами,
но все-таки темно.
А я стою и слушаю,
как пять веков тому,
сближаю душу с душами
и отвергаю тьму.