Опубликовано в журнале Новый Журнал, номер 247, 2007
Болгария – до советской оккупации 1944 года – была для меня страной, где я чувствовал себя как дома. Жил я нормальной детской жизнью, в окружении родителей, бабушки и дедушки; няня Елена Ивановна Иванюк меня страшно баловала. В силу обстоятельств я сначала учился в русской школе, у Варвары Павловны Кузминой, потом – в немецкой (во время войны), затем – во французской, до закрытия ее в 1948 году. Последние годы я провел в болгарской гимназии, которую окончил с отличием.
Болгария – страна, где я понял, что значит оккупация: сначала – немецкая, потом – советская. Годы войны – ежедневные бомбежки: днем – американцы на “летающих крепостях” типа Б-14, а ночью – англичане. Здесь я узнал, что значит дружба между людьми, которая может быть выше преданности идее, выше политических убеждений. Я почувствовал “власть тьмы”, когда тупое меньшинство, по указке СССР, чинило террор и насаждало диктатуру во имя “светлого будущего”. Я узнал голод и страх, а сидя за решеткой – тяжесть неволи; я научился ненавидеть власть палачей и правителей. Воспоминания о Болгарии для меня полны контрастов: здесь не было дискриминации русских, армян или евреев и царь Борис, а не диктатор Тодор Живков, спасал евреев от гитлеровцев. Но эта же страна истребила моего отца и многих порядочных людей в концлагерях (например, на острове Белене, где в концлагере сидел мой дядя Николай) за то, что они не были пролетарского происхождения и не принимали догму сталинизма.
В Болгарии у меня по-прежнему много верных друзей: болгар – как Данчо Иванов и Любомир Левчев, и русских – как Леня Ратиев, Свет Петрусенко и Платон Чумаченко, которые не только не “стучали”, а оберегали и помогали мне, “неблагонадежному элементу”. Огромное им спасибо за то, что спасли маму и меня. Без этих друзей в Болгарии нам было бы еще тяжелее.
ВОЙНА
Когда мне было 6 лет, началась война. Почему-то война живет во мне осколками вполне мирных “сценок”. И хотя я прекрасно помню ужасы бомбежек и неприятнейшую муштру в немецкой школе (куда я ходил во время оккупации), главным для меня стало другое. Например, очень четко помню, как в августе 1943 года по радио объявили о смерти царя Бориса. Колокола софийских соборов скорбно звонили о его кончине. А мой дед встал и перекрестился… Для моего детского сознания это было очень напряженным эмоциональным потрясением.
Царя Бориса III Гитлер вызвал в Берлин – уговорить, чтобы царь официально разрешил немецким войскам пройти через Болгарию и таким образом дать им возможность ударить с тыла по нефтяным районам Баку. Однако, несмотря на то, что царь Борис был по происхождению немцем (Кобург-Гота), а Болгария входила в состав Оси, он отказался выполнить “пожелание” рейха – Болгария традиционно слишком сильно привязана к России. И тогда в кислородную маску (в то время еще летали на военных самолетах в масках) положили яд… Приземлившись, царь Борис умер.
Другое мое воспоминание связано с переездом из центра города в предместье. С началом войны наша жизнь резко изменилась. Десятого марта 1944 года, ночью, Софию сильно бомбили. Город горел… Вещи, которые еще можно было собрать в нашей квартире, мы сложили на кровать, и отец километров пять тянул нагруженную вещами кровать за веревки в предместье Софии, Павлово, где у наших знакомых армян был склад. Глава семейства Мурадян был торговцем табаком, и мы поселились в одной из складских комнат. Так мы и прожили до конца войны – на складе…
БЕГСТВО
До коммунистического переворота девятого сентября 1944 года отец работал бухгалтером на софийской фабрике “Фортуна”, принадлежавшей итальянцам. Но в 1946 году ее передали Советскому Союзу (в числе репараций). Отцу предложили принять советское гражданство и получить советский паспорт. Он отказался. Вслед за этим начались постоянные стычки с властями. В Болгарии становилось страшно жить, начинался красный террор.
Нам помогал из Парижа дедушка. Иначе, конечно, мы не могли бы даже и думать о таком мероприятии, как нелегальный переход границы (легально нас не отпускали). Дед Вырубов с помощью денег и знакомых на Западе нашел проводника – Данчо (Иордан) Пеева, бывшего офицера-пограничника болгарской царской армии. Он взялся провести нас в Грецию через Родопы. Мы вышли к границе. Там нас должен был встретить проводник с греческой стороны. Но его не оказалось. Было это в ноябре, стояли морозы. Скрываясь в сугробах, мы прождали целые сутки. Потом решили спускаться к греческой деревне без проводника. Болгарские пограничники обнаружили следы Данчо, когда он пересекал границу по дороге обратно. Он начал отстреливаться, ему удалось бежать. Отец же в поисках дороги к деревне наткнулся на болгарских пограничников. По его следам на снегу пограничники нашли и нас с мамой. Поскольку греки охраняли свою границу довольно халатно, болгарские стражи беспрепятственно вошли на греческую территорию и арестовали нас.
ТЮРЬМА
Нас посадили в военную тюрьму. В камерах не было окон, но мне повезло – моя камера была последней в коридоре, который заканчивался окном. Поэтому я кое-что мог слышать из того, что происходит во дворе. Это было жутко: до меня доносились крики избиваемых и звуки расстрелов по ночам (болгары заводили моторы грузовиков, но выстрелы все равно были слышны). Однако именно окно помогло мне узнать, что моего отца держат в этой же тюрьме.
Раз в месяц в тюрьму приходил парикмахер и стриг заключенных как раз возле окна в коридоре. В один из таких визитов я услышал, что кто-то насвистывает старый английский военный марш – любимую мелодию отца, “It’s a Long Way to Tipperary”! Я тут же подхватил марш из своей камеры… Так мы узнали, что сидим рядом.
В день нам давали, кажется, 120 граммов хлеба. И это все. Я разболелся, и меня перевели в нормальную тюрьму для уголовников – Софийскую Центральную. Она показалась мне раем, потому что там кормили два раза в день. А утром давали теплый чай из липы. И к тому же меня подлечили в тюремной больнице.
Уже в перестроечные годы мне удалось заполучить стенограмму допроса мамы.
ПРОТОКОЛ ДОПРОСА*
София, 29 ноября 1946 года
– Зовут меня Ирина Васильевна Лобанова-Ростовская, родилась в Петрограде 18 августа 1911 года. По национальности – русская, православная, замужем, один сын, грамотная, несудимая, с нансеновским паспортом. Живу в Софии, улица Мадара, № 11, в районе Павлово.
– Как вы сюда попали? [т. е. в военную тюрьму. – Н. Л.-Р.]
– Хотели с мужем и сыном покинуть нелегально Болгарию, что и попытались сделать.
– Почему вы хотели бежать?
– Потому что хотела уехать в Париж, к своей семье и отцу.
– Не было ли нормальной возможности уехать к семье?
– Не было.
– Делали ли вы попытки получить визы для поездки за границу?
– Нет, не делала.
– Делали ли вы попытки получить советское гражданство?
– Нет.
– Почему?
– Потому что хотела уехать во Францию.
– Участвовали ли в каких-либо русских белоэмигрантских организациях в стране?
– Ни в Болгарии, ни во Франции я не участвовала в таких организациях.
– Вас не интересуют организации ваших соотечественников?
– Нет.
– В каком возрасте вы покинули Россию и что делали после этого?
– Уехала я из России весной 1923 года, с братьями Василием и Николаем Вырубовыми, дедом Николаем Галаховым, бабушкой Ольгой Галаховой и с тетей Кирой Галаховой. До отъезда мы все жили в Петрограде. Россию покинули легально, с паспортами. Ехали поездом через Ригу и Берлин до Парижа. Там мы поселились у моего отца, которого зовут Василий Васильевич Вырубов. Во Франции он – управляющий имениями аргентинской семьи Бенберг. Мои братья живы. Василий живет в Аргентине, Николай – в Париже. В 1934 году я познакомилась в Париже с Дмитрием Ивановичем Лобановым-Ростовским, за которого вышла замуж против воли моего отца. Через несколько месяцев после свадьбы я последовала за мужем в Болгарию.
– Чем занимается ваш муж, какая у него месячная зарплата?
– Он работал на фабрике “Фортуна”, где дослужился до поста административного директора. Его месячный заработок, насколько я помню, 30–40 тысяч. [Отец получал 50 тысяч левов. – Н. Л.-Р.]
– С тех пор, как вы поселились в Болгарии, имели ли вы какие-нибудь неприятности с властями?
– Нет.
– Как вы организовали ваш побег?
– Лично я не принимала никакого участия в организации побега. Идея и организация бегства принадлежат морскому офицеру, командору Английского флота Джефри Мареско.
– С каких пор вы знакомы с командором Мареско?
– Я познакомилась с Джефри Мареско в марте 1945 года, на ужине у господина Морриса в Английской миссии.
– Как развивались ваши отношения с командором Мареско?
– Он проявил большой интерес к нашей семье.
– Какова роль полковника Уольбаха в вашем побеге?
– В одну из поездок в Швейцарию он отвез мое письмо к отцу и привез оттуда необходимую сумму денег, которую мы должны были заплатить в качестве гонорара за нелегальный переход через границу.
– Кто еще знал о вашем бегстве?
– Генерал Оксли, майор Ноуль, майор Струмило.
– С кем вы лично попрощались накануне побега?
– Только с командором Мареско.
– Знаете ли вы, прощался ли с кем-либо ваш муж?
– Знаю, что он виделся с генералом Оксли.
– Как происходило ваше бегство?
– 18 октября 1946 года, упакованные и готовые для путешествия, согласно инструкциям командора Мареско, мы покинули Софию поездом в направлении на Пловдив. Туда мы приехали на следующий день, 19-го утром. По указанию командора Мареско мой муж нашел проводника, который должен был перевести нас через границу. Проводник велел сесть в поезд на Авсеновград. В Авсеновграде мы сели на автобус до деревни Чепеларе. Из Чепеларе мы ехали на телеге до города Смолян, откуда дорога шла к деревне Пампорово. До Пампорово проводник ехал отдельно. По его указанию мы делали вид, что не знакомы с ним. В Пампорово мы сошли с телеги и пошли пешком за проводником. Три ночи мы спали под открытым небом. На четвертый день, утром, наш проводник (которого мы знали как жителя Софии Иордана Пеева, мы встречали его на приемах) нам сообщил, что его напарник был вынужден уехать по делам, не дожидаясь нас. В доказательство он показал записку от своего товарища. После этого он сам перевел нас через границу и прошел с нами около 3-х км по греческой территории. Там он сказал, что должен возвращаться. Тогда, по предварительному уговору между мужем и командором Мареско, муж передал Пееву половинку банкноты, в левах. Другая половинка, с тем же номером, была у Мареско: это означало, что проводник перевел нас через границу благополучно и имеет право получить от командора Мареско условленное вознаграждение. Около получаса после того, как Пеев ушел, мой муж оставил меня и сына отдыхать там, где мы остановились, и пошел искать греческих солдат. Вскоре мы услышали выстрелы. Минут через 15-20 появился болгарский поручик с двумя солдатами. Он подошел и сказал, что они “нелегалы” и что мы должны за ними следовать. По дороге поручик спросил меня, где английская радиостанция. Я его попросила отвести нас к англичанам, которые знают о нашем прибытии в Грецию. Когда мы дошли до болгарского пограничного поста, я поняла, что поручик и солдаты – не “нелегалы”, и что мы в руках болгарских властей.
– Что вы знаете об организации, которая взялась вас перевести через границу?
– Командор Мареско мне только сказал, что наш переход через границу в руках “одной организации”, не дав иных подробностей.
– У кого впервые родилась идея вашего бегства?
– Командор Мареско знал о моем большом желании уехать к отцу. Однажды в разговоре он мне сказал, что есть возможность уехать во Францию нелегально, через Грецию.
– Как вы отнеслись к идее незаконного перехода через границу?
– Откровенно говоря, с отвращением. Ибо даже из России я уехала с нормальными документами. Но командор Мареско начал меня уговаривать и говорил, что пока он в Болгарии, он может устроить нам нелегальный выезд. И что после его отъезда из Болгарии я вообще не смогу увидеть своих родителей.
– Кто вел переговоры с организацией?
– Командор Мареско вел переговоры с организацией о нашем незаконном переходе через границу.
– Кто вам дал гарантии успешного бегства?
– Командор Мареско мне сказал, что побег будет успешным. Он даже добавил, что уверен в этом на 99 процентов.
– Как вы собирались получить свой багаж? Через кого? Где?
– Первую часть, которую мы передали командору Мареско перед отъездом, должны были перевезти в Тесалоники (Солунь) на английском самолете. Мы же должны были представиться коменданту британского военного аэродрома в Солуне и получить багаж там. Ключи от чемоданов были у нас. Коменданта аэродрома я не знаю. Не знаю его имени. Но мы должны были к нему обратиться.
– Сколько вам надо было уплатить за перевоз багажа?
– Ничего. По крайней мере, командор Мареско мне ничего не говорил о плате за перевоз багажа.
– Считаете ли вы, что сумму, которую ваш отец/муж заплатил за нелегальный переход границы, включала стоимость перевозки багажа?
– Я знала, что нам не надо платить за перевоз багажа.
– Почему командор Мареско взял на себя эти обязательства?
– Потому что хотел нам содействовать и помочь.
– С кем вы говорили о вашем побеге?
– Относительно нашего побега я ни с кем не разговаривала, кроме командора Мареско и полковника Уольбаха.
– Поддерживает ли ваш муж отношения с людьми и семьями отдельно от вас? С кем именно?
– Насколько я знаю, нет.
– Какие суждения высказывал командор Мареско по поводу болгарского народа, правительства, отдельных лиц и партии?
– Он любил болгарский народ, очень любил говорить с болгарскими крестьянами. Он не одобряет состав правительства и его политику, ибо он консерватор по убеждениям. Он говорил, что тысячи болгар, которые не поддерживают нынешнее правительство, находятся в концлагерях.
– На какие темы вы говорили с командором Мареско?
– На семейные и светские темы.
– Что рассказывал командор Мареско о своей службе в Болгарии?
– Он мне говорил, что является представителем Британского военного флота в Болгарии. Больше ничего не говорил.
– Как вы были намерены поддерживать отношения с командором Мареско после вашего отъезда?
– Я не беседовала с ним по этому поводу. Он знал адрес моего отца в Париже: 6, rue de Seze, Paris 9. Предполагаю, что в его поездках в Париж он бы нас там навестил.
– С кем вас познакомил и кому вас рекомендовал командор Мареско за границей?
– Никаких адресов за границей командор Мареско мне не давал и ни с кем не связывал.
– Считал ли командор Мареско, что в Болгарии диктатура, и кем эта диктатура навязана?
– Командор Мареско говорил, что в Болгарии диктатура коммунистической партии.
Все вышеупомянутые вопросы мне были продиктованы во время допроса. И смысл, и содержание их мне вполне ясны и понятны. Все вышеуказанные ответы мною продиктованы. Они соответствуют истинной правде. Письменно удостоверяю их правильность:
Ирина Лобанова. София, 29.XI.1946 г.
В тюрьме я провел год. Потом меня выпустили. Выпустили нас только после того как мой дядя, Николай Васильевич Вырубов, служивший после войны в Секретариате ООН, уговорил французского посла на одном из заседаний ООН заявить: “Как же Болгария хочет стать членом ООН, когда она держит в тюрьме людей, которые были схвачены на территории другого государства?”
ПОСЛЕ ТЮРЬМЫ
Свобода оказалась жестокой – нашу квартиру конфисковали, и никто из знакомых не хотел взять меня жить к себе. А без прописки тогда было нельзя. Мне было всего 12 лет… Что делать? Единственным человеком, который меня не оттолкнул, была моя няня – Елена Ивановна Иванюк. Она сама к тому времени оказалась на самом дне общества: работала посудомойкой в Русском клубе. Больше притеснить ее уже было нельзя, поэтому она ничего не боялась. А ее супруг Николай Миронович был ночным сторожем. Ему, бывшему белому офицеру, тоже больше нечего было терять. Вот так мы и жили… Я собирал окурки на улице, потом раздирал их и продавал табак цыганам по кило; подрабатывал на улице, чистил ботинки “товарищам”.
У няни я обитал месяцев шесть, пока не вышла из тюрьмы мама. В это время у наших знакомых Егоровых появилась лишняя комната, куда по тогдашним законам надо было кого-то вселить. Им было удобнее “вселить” нас. Потом мой отец тоже вышел из тюрьмы, и мы жили у Егоровых уже втроем.
В 1948 году отец бесследно исчез, как тогда многие исчезали: без официальных арестов, постановлений прокурора, суда… Больше мы его не видели. Жить по-человечески нам уже не дали. Мать не принимали на работу. Мы обменивали на продукты вещи, которые получали в посылках из Парижа, от тети Киры Николаевны Галаховой и деда. Я воровал на железнодорожной станции уголь, “чистил” ближайшие сады и огороды.
Спустя сорок пять лет, в 1992 году, так называемые “компетентные органы” в Софии выдали мне официальную справку о том, что мой отец был расстрелян 13 октября 1948 года в Пазарджикском лагере смертников. Оттуда живыми не выходили. Рассказывают, что выдержать там можно было не больше полугода… Когда лагерь уничтожили, всю охрану расстреляли, а здания снесли. Это подтверждает и бывший начальник лагеря, который спокойно доживает сейчас свой век в городе Стара-Загора.
Лондон – Москва – София
*
перевод с болгарского