Опубликовано в журнале Новый Журнал, номер 245, 2006
ЖИЗНЕОПИСАНИЕ
Вот-вот начнется штурм.
Кленовых листьев взвод
вдоль тротуарных урн
и фонарей ползет.
Вчера захвачен парк,
теперь вдоль мостовой
шарк гимнастерок, шарк,
ползущий шарк живой.
На выкрик ветра все
взметнутся, и – внахлест –
за взорванным шоссе
взлетит на воздух мост.
Миг битвы золотой, –
и, медлящий упасть,
за третьей высотой
взвод ляжет в жаркий пласт.
И если по ветвям
свет солнца пробежит, –
какой светоний там
средь цезарей стоит!
ДВА ПТИЧЬИХ ФОКУСА
1. Зимой
Незримые, но к зренью по пути,
под солнцем накренившись в небе зимнем,
рассеребрятся голуби, – почти
как из кармана фокусника в синем
пересверкнет в подбросе конфетти.
2. Летом
Внезапный дрозд стиха на ветку прыгнул
и ветку выгнул.
И так зазеленело со двора,
что стало пять утра.
Потом второй туда слетел, пружиня,
и засвиcтел, разиня.
Мгновенье – и прижился он,
прижимистый до жизни, веткин сон.
У третьего смеялся в клюве листик.
Кто, Велимир,
их траектории рассчитывал? Баллистик?
Сорвавшись с цепких лапок-растопыр, –
(мир так безосновательно был вынут
и вырезан внутрь яркости своей,
как ящик фокусника: выдвинут и вдвинут) –
о дрозд, перепорхнувший средь ветвей!
* * *
Женщина смотрит на беглые очертанья
облака, на летящее его таянье,
щурится, говорит: он там.
– Где? – Вон там.
Это утро на финском
взморье, сосновом, близком.
Мальчик, завернутый в махровое полотенце,
и полусолнце из полудетства.
Он балансирует на одной ноге
невдалеке.
Это первые затеванья
возраста: переодеванье.
Девочка на прибрежной
полосе тут как тут, –
от одного песчаного замка нежный
танец к другому, бабочки необязательный труд.
Это тельца ее свеченье,
это первый укол влеченья.
День измеряется тиканьем
на мелководье мальков,
с их прозрачным и тихоньким
замираньем и позвоночной извертливостью рывков.
Это первые выпаденья
в Его владенья.
День измеряется перебираньем
ягод вечером ранним,
отрыванием звездчатой зелени
от клубники и обнажением ее белокруглой лени.
Это первые утоленья
взгляда на облако в отдаленье.
* * *
Мы остались на поверхности земли
колыбельной песней для того,
кто ушел, кто дальше, чем вдали,
кто утратил жизни вещество.
Как дитя укладывает спать,
наклонясь над колыбелью, мать,
так и мы с тобою жить должны,
над землей склоняясь, навсегда нежны.
Видишь, спящего и сон не разделить, –
слухом стань и поступись собой,
чтобы сетованьем не будить
тайного безволия покой.
Мать отводит истощенный взгляд
на окно, на заоконный сад, –
ни живой ни мертвый, он притих,
словно там отсутствие сошлось двоих.
Нью-Йорк