Опубликовано в журнале Новый Журнал, номер 242, 2006
1
На повороте от лета к безумию
остановить машину и выйти в сухой ковыль,
(или как его там…)
– в горячий запах надсадного солнца,
– по колено в стрекот кузнечиков,
выйти
и стоять, в желтой ломкой траве,
покуда в памяти
не останется ничего:
ни голосов, ни лиц,
ничего,
кроме
этой
звенящей ноты.
2
Горное озеро, где любят купаться змеи.
Лицо кузнечика смотрит на тебя из травы,
когда тянешься отломить теплой от солнца брынзы,
тянешься за флягой с вином…
Закрыв глаза, чувствуешь,
как на веках
тысячью шорохов
пляшет
марево полдня,
как щекочет ресницы
запах клевера и чабреца…
С последним глотком вина
знаешь,
что возвращенья не будет.
3
Вытираешь руки тряпкой:
– На сегодня все.
Твои ладони:
по ним можно читать,
что ты сегодня рисовала.
Скипидар –
работа закончена, день удался.
Сладковатая пыль – это кобальт,
твой излюбленный фон:
не небо, не море, не воздух,
но то, в чем мы движемся.
Память об аптеке и школе: белила,–
особенно много, чтобы разбавить
это февральское солнце, фальшивый циан.
Простой и надежный запах влажной глины:
охра – возможность стоять на земле.
И вот это… Краплак…? Досада? Каприз?
Вон тот чуть изломанный контур?
4
Кто вернет
этот влажный, чуть сладковатый
запах снега в московских двориках,
оставшийся лишь
на одной картине Зверева,
которую всегда хотелось украсть…
февраль 2004
Москва