Опубликовано в журнале Новый Журнал, номер 242, 2006
КОЛО НА ПАЛУБЕ ПОКИНУТОГО КОРАБЛЯ
Безумцы, дети, странники, уроды
и чужаки в почти любой земле
и времени – кто свет искал, кто звук,
кто в озареньи, кто наощупь, спьяну,
одни среди подобных, в кабале
пустой и мутной, как туман, свободы,
мы в бытия квадрат вписали круг –
следами, засвидетельствовав рану
души распятой в хаосе мирском.
К верхушкам мачт привязывали мы
веревки от небесных колоколен,
и там, где тайно руны очертили
наш круг в тумане, становился болен
любой его коснувшийся, влеком
напевами, чуть слышными с кормы
далеких кораблей при полном штиле.
Распространялся медленно недуг,
но был заразен – каждый двадцать пятый
сходил с ума, а если выживал,
его уже свои не признавали,
и новый брат, с трудом вплетая в круг
стигматы ран, на дереве распятый,
при полном штиле сдерживал штурвал,
и веткою, как жезлом, от печали
и славы отмахнувшись, в тишине
за край веревки дергал ненароком,
чтоб колокол скорбящим возвестил
нечаянную радость избавленья
от вечных мук в бессмысленном огне…
Запрут его иль назовут пророком,
он руны наши из последних сил
начертит кровью, а когда поленья
под ним зажгут, взойдем туда и мы,
всечасно ту же боль претерпевая,
и поклянемся, кровники, в любви,
не омраченной даже местью кровной,
на грани света и на грани тьмы –
к тем, кто “Распни!” хрипит, визжа и лая, –
в такой любви, что, стоя на крови,
сквозь плач и скрежет вырвется зубовный.
1993
ДОРОГА ДО ЖИЗНИ
Дорога до жизни ведет напрямки через смерть.
Найди перекресток, на запад лицо поверни
и в ржавую дырку протиснись – ужо душеверть
с тобой разберется не хуже бухой солдатни.
Анютины глазки не строй и живот заголи!
За быль не цепляйся. Не думай, куда зашвырнет.
Исход совершился, и нет под ногами земли.
Не первый исход, не конечный, а вечный исход.
Насажено сердце на ось мировую, и ты
не бабочка больше, не флюгер, но лживый комок
затравленной твари. Тебе не простят глухоты,
и змей тебя жалит в пяту, и в ребро, и в пупок.
Рванешься, заплачешь, застынешь на голом крючке.
В пространстве бессветном, куда не дотянется крик,
слова осознаешь, каких – ни в одном языке.
И лучше забыть их. И лучше отрезать язык.
Как с оцетом губка – следы занесенные, пыль,
последняя роль, укативший навеки трамвай…
Прими этот дар. Не отталкивай Божий костыль,
протянутый в гневе. Молись. Прозревай. Оживай.
Кидайся на пламя, и если семижды семи
не хватит прощений, иди от шкалы до шкалы.
Не место смоковнице проклятой между людьми,
но сердце твое, наконечник любовной стрелы,
вонзившейся в Бога, – должно наконец зацвести!
Вращается небо, вращаются угли во рту.
Куда ты летишь и кому ты кричишь “Отпусти”?
Он здесь, на горе, Он горящему верен кусту,
Он – жизнь, и лобзанье Его – виноград и лоза.
Ты – ветвь его чистая, вербная. Стой за ценой,
люби себя в Нем. Да не застит отныне глаза
в обители мертвых шагающий столп соляной.
Не бойся себя, поцелуй неподкупную боль,
что в жилах трассирует. Дерзкие крылья оплечь,
Грааль, алкоголь, бытия непристойная соль,
во тьме намоленая, ось или огненный меч
тебя рассекают – возьми, если было дано,
и больше не спрашивай пифию, нет или да.
Всегда – только да. Рассыхается веретено,
все трепетней ниточка в пальцах, все ближе страда.
А что там у нас в котелочке? Кусочек блесны,
иззябшее семя, рожок с переметной сумой…
Се, Сын Человеческий в наши преступные сны
врывается, блудных Своих созывая домой.
2001
Москва