Опубликовано в журнале Новый Журнал, номер 240, 2005
Стив, я разве мешаю тебе? Зайчик мой! А я скоро уйду. Будет свадьба как свадьба. Ты верь мне.
Вот сегодня, к примеру, был наш с тобой день. Наша свадьба с тобой. Все, как прежде. Что сегодня? Январь? Или – как его? Май? Ну, когда все цветет? Ах, неважно
…наша свадьба была, Стив, точь-в-точь, как тогда. Ты, наверное, думаешь: “как же?” Дед ведь умер! И Сэлли, и Боб, и Николь.
Стив, родной мой. Да что это: “умер”? Это – если придти к нему в дом – деда нет. Я согласна. Но только – зачем так? Что сейчас-то идти? Ты иди, но – тогда. Там и дед, там и Боб, там и Сэлли. Стив, родной мой, – ведь времени нет!
Кто-то прожил лет двадцать, к примеру. Утром встал и пошел. И его замело. Снег какой! А он жил и не видел. Где дорога-то, Стив?
Зайчик! Времени нет. А ты знаешь, что – есть?
То, что было.
То, что было и будет. Ничто не ушло.
Все хранится, как масло в бутылках.
Наша свадьба началась с того, что я долго мучилась с прической. Пошла в парикмахерскую. Провела в ней четыре часа. Что мне там накрутили! Ужасно! Побежала под душ, заперлась и реву. Анаис мне кричит: “опоздаем!”
Я заплела косу и спрятала ее под фатой. Ну, и ладно. И было неплохо. Помнишь: сели – за стол, и старуха пришла? Со стеклянным бутоном на шее? Обьявилась старуха в дверях и стоит? Нам сказали: Еленина бабка. Ах, кого только не было! Стивен!
Помнишь свадебный торт? Наклонись! Да не смейся же, Стив! Стив, ты, что? Ты, что? Пьян? Ты напился на собственной свадьбе! Перестань целоваться, пусти! Весь в помаде! С ума ты… Слышишь, Стив… Ну, пусти!
Как мы пляшем! Орлисса (с который ты спал!) пляшет с Мэфью. А Сэлли с Антоном. Жаль мне Сэлли. Она ведь потом умерла. И Мария нашла ее мертвой.
* * *
…если ты убьешь меня, я вернусь сюда, в эту комнату, и тебе придется еще раз убить меня. И еще, и еще. Вот ведь ужас-то, правда?
Ты один внутри черного. Зайчик!
* * *
Пришли мама с отцом.
Говорят: “Ах, она приоткрыла глаза!”
Все неправда.
…когда они открыты, я вижу птенца. А когда закрыты, внутри меня снег и какие-то крики. Птенец – это, кажется, дерево. А снег – это то, что мешает смотреть. Крики тоже ужасно мешают.
Не смогла их открыть. А потом ты вошел.
Стив, мой зайчик!
Кого ты привел? Скользкий кто-то, холодный, безглазый, весь сгнил. Он, что, мертвый? Ну, что ему нужно?
* * *
Брат сделал все для своей жены Дорес. Сегодня ровно двенадцать лет, как сердце ее остановилось. Через несколько минут, когда врачи что-то там сделали, сердце-то пошло, а мозг перестал работать. От отсутствия доступа кислорода. Он уже не мог восстановиться. И она перешла в вегетативную стадию. Брат долго не хотел в это поверить. Я знаю, я с ним тогда был. Мы с ним вместе сидели в клинике, и к нам вышли врачи, и сказали, что она в принципе выживет, но – какая это жизнь? А брат сказал, что он собирается бороться. И он боролся, сколько мог. Вы спросите у медсестер! Он каждый день приходил к ней в хоспис. Он добился, чтобы у нее было все, что возможно. Даже отдельная комната. Потому что сначала ее положили с женщиной, которая… ну, в общем… Ну, ничего не соображала и, в общем, не контролировала себя в смысле гигиены. А Дорес – хотя она тоже ничего не соображает – она лежит чистенькая, ее и подмывают, и протирают, и все. Вы думаете, ему легко на это смотреть?Вегетативное состояние! Ее уже нет! Ее уже двенадцать лет как не существует! И с каждым днем она все хуже и хуже! Раньше хоть глаза открывала! Хоть мычала что-то! А сейчас? Пусть придут журналисты, пожалуйста! Сами убедятся! Брат хочет одного: чтобы прекратились ее страдания. Потому что – если бы она видела себя – да она бы первая сказала: я этого не хочу, отключайте.
* * *
Стив, ну, вот, ты со мной. Я смотрю на тебя. Зайчик мой, ты сегодня не брился. Я вчера – ты ушел – я пошла за тобой. Я могу, ведь меня здесь не держат. Я пошла прямо в дом, Стив, и видела все. Этот сын твой, – какой он хороший.
…пока я здесь, ты не можешь на ней жениться. Хотя вы все равно что женаты! Стив, ты же получил деньги от страховки. Ты же доказал, что это по вине врачей у меня остановилось сердце. Ведь ты им доказал! Сколько дали? Четыреста тысяч? Ого-го! Стив мой, ты молодец.
Как ты плакал, когда я уснула! Конечно, они напугали тебя. Они сказали: “Больше мы ничего не можем сделать”.
Ты потрогал мою ногу и весь затрясся.
Стив! Ты боялся, что я проснусь и брошу тебя? А я вот не бросила.
Они дали мне кусок бритвы. Она была какая-то грязная, вся в крови.
И сказали: “Глотай! Ну, глотай же!”
А я, зайчик, подумала: “Чья это кровь?”
Проглотила, конечно. Раз просят.
Вот она, эта бритва. Пощупай.
* * *
Ты совсем перестал приходить ночевать. Анаис говорит, что – если я не похудею – ты и вовсе сбежишь. Ох, уж мне Анаис! Как будто она не знает, отчего я вдруг так растолстела! Ведь они мне сказали: не делать аборта! Стив, а ты мне сказал: “Делать. Делать”.
Как меня разнесло! Ужас, да? Ты шутил: “Не могу спать с коровой”. Ах, шутки.
…я начала принимать эти желтые таблетки. И сразу же похудела на шесть килограммов – за день. И на шесть – за второй. А потом мне захотелось пить, и я выдула целый чайник. А потом – еще шесть. Но я не могла спать, потому что ты перестал приходить ночевать. Через неделю я купила еще одну упаковку и начала принимать двойные дозы, и все время пила очень много воды. Как хотелось мне пить!
Отец позвонил, что ты в баре и ты не один. Я подьехала к бару и увидела тебя сквозь стекло. Ты обхватил ее одной рукой, а другую просунул ей в вырез.
Что я сделала, муж? Что я сделала, Стив? Я разбила стекло. Ха-ха-ха! Я увидела, как… Все вскочили, да, Стив? А потом…Что потом? Стивен, Стивен.
* * *
Моя жена Дорес Шумни двенадцать лет находится в коме. Я считаю утверждения ее родителей – Мери Гленн и Саймона Гленна – глубоко бессмысленными и провокационными. Они уверяют, что моя жена, двенадцать лет находящаяся в коме, продолжает узнавать тех, кто навещает ее, и пытается разговаривать. Врачи очень внимательно обследовали состояние моей жены, и они пришли к выводу, что там ничего, кроме мышечных сокращений, не происходит. А они не зависят от сознания. Сокращения эти – сами по себе. Мозг моей жены Дорес Шумни поражен на девяносто девять и девять десятых процента, и, хотя ее родители продолжают повторять, что ее умственное развитие все равно, что у трехлетнего ребенка, медицинские факты это не подтверждают.
* * *
Бритва – вон, в рукаве! Уведи их быстрей. Для чего вы пришли? Что вам нужно?
Стив, как много народу! Я помню одну. Высокую, в голубом колпаке. Я видела, как она выдергивала волосы у себя из подбородка.
* * *
Зайчик, ты не волнуйся! Мама обижала меня, когда я была малышкой. Потому что она хотела уйти от отца, а из-за меня не могла. Я много болела, и она осталась дома. Потом попривыкла. Она меня ни за что не убьет.
Ведь – если бы она хотела этого – ей разве мешают?
А как ты их выталкивал, Стив!
Как кричал!
Ты меня защищал. Понимаю.
Маму все же мне жалко. Ей не повезло. Ни секунды отца не любила!
* * *
Попытки президента Соединенных Штатов и губернатора штата Охайо удовлетворить просьбу родителей Дорес Шумни, которые обратились в Верховный Суд Соединенных Штатов с тем, чтобы добиться постановления, запрещающего Стивену Шумни прервать искусственное питание его жены, поддерживающего ее жизнь в течение двенадцати лет, не увенчались успехом. Верховный Суд соединенных Штатов не посчитал себя вправе вмешиваться в частные дела граждан, и многолетнее разбирательство, имеющее место между родителями Дорес Шумни Саймоном и Мери Гленн и ее мужем Стивеном Шумни по поводу того, имеет ли Стивен Шумни юридическое право перестать искусственно поддерживать жизнь своей находящейся в коме жены, завершилось в пользу Стивена Шумни. Утром двенадцатого апреля Дорес Шумни была отключена от системы питания. Ее родителей Саймона и Мери Гленн в этот момент в здании хосписа не было.
День первый, 12 апреля.
Пить, пить, пить. Вижу Стивена. У Стивена дети. Они любят меня, потому что я люблю Стивена. Он любит детей. Дети любят меня оттого, что я люблю Стивена. Он любит их оттого, что они его дети. Он любит меня и оттого не дает мне воды. Вдруг я заболею. Дети любят меня. Стивен не верит, что меня можно напоить. Я люблю Стивена. Он прогнал маму и Энн. Дети любят меня. Слава Богу! У Стивена дети!
* * *
В первый же день у здания хосписа Святой Елизаветы (штат Охайо, Мелвил) собралось больше ста человек, требующих, чтобы Дорес Шумни была вновь подключена к аппарату искусственного питания.
* * *
Что скандал? Ну, был, конечно. Скандал был. Да. Но не по вине моего жениха. Что это вы удивляетесь, что я называю Стива Шумни своим женихом? А кто же он мне? Мы вместе уже восемь лет. У нас двое детей. Мальчику – два года, девочке – семь месяцев.
Стив мне рассказал, что там было, в хосписе. Он получил, наконец, добро, чтобы ее отключить. Я так считаю, что это нужно было сделать сразу, не мучить ее, бедную, двенадцать лет. Конечно, я ее видела. Не сейчас, а года три назад. Потом я уже не ходила туда. Я была беременной и кормила. Беременной женщине не нужно смотреть на это. Это просто труп, и все. Не живой человек. А именно труп. Мертвая. Я не знаю, на что мой Стив надеялся. Как вы догадываетесь, я его к ней не ревновала. Мне просто ее саму было жалко. Дорес. Ведь если бы она видела себя! Она бы этих врачей и всех этих доброхотов своими бы руками убила, я точно знаю. Издевательство какое-то над человеком! А к скандалу Стив не имеет никакого отношения. Это все начала ее мать. Она вообще, насколько я знаю, – истеричка. Он вошел с другими людьми, с врачами и сестрами. Чтобы отсоединить ее от аппарата. А мать с отцом были там. И сестра двоюродная с ними. И мать набросилась на него с кулаками. Стив мне сказал, что у нее изо рта аж пена шла. Она тоже ненормальная, так мне кажется.
День второй, 13 апреля
Пить, пить. Пить. Вся в песке. Он ушел. Кто? Неважно.Ушел.
Только Стивен – вот он. Только зайчик со мной. А другие нам только мешают.
Другие не любят Стивена. Ну их всех! Пусть кричат. Я люблю. Я скажу им:“Эй, вы! Отпустите!”
Сколько рядом воды, а мне все не дают.
Если набрать в руку снега, то он растает и будет вода. Ее можно пить. Пить.
* * *
Состояние Дорес Шумни, отключенной от аппарата искусственного питания, крайне тяжелое. Журналистам запрещен вход в помещение хосписа. Не разрешается делать снимки. Днем и ночью у помещения хосписа Святой Елизаветы стоят люди. Большинство из них молятся. В руках у молящихся зажженные свечи. Собравшиеся требуют, что Стивен Шумни восстановил искусственное питание Дорес Шумни. Главный врач хосписа Доктор Альфред Нюи в своем интервью, данном газете “Охайо Таймс” по телефону, уверяет, что Дорес Шумни не испытывает никаких страданий.
День третий, 14 апреля.
Этот птенец – был. Открываю глаза – и он тут. А теперь – никого. Пустое дерево. Зачем в нем дупло? Если птенца нет, то и дупла не нужно. Не нужно и дерева. Птенец испугался. И грохнулся в самый огонь.
Кому это пришло в голову – развести огонь тут, под деревом? Без воды вы его не потушите. Спросите у моего мужа. Он скажет вам то же самое.
Испекли птенца вместе с перьями.
Зачем он им? Они разве голодные?
Вы слышите запах?
* * *
У хосписа Святой Елизаветы, кроме взрослых, находится тридцать детей возрастом от восьми до шестнадцати лет. В руках у них пластмассовые стаканчики с водой и зажженные свечи. Собравшиеся намереваются еще раз обратиться к Верховному Судье Соединенных Штатов для очередного пересмотра решения Суда, предоставившего Стивену Шумни возможность отключить Дорес Шумни от аппарата искусственного питания.
День четвертый. 15 апреля.
Ребенок, которого нельзя, был сегодня со мной.
Стив, ну, что значит: как? Очень просто: он был. Он был здесь, и его убивали.
Стивен, времени нет. Он не плакал тогда. И ножа не почувствовал.
Ладно!
Все прекрасно почувствовал!
Я вот спала. Сны глядела.
Мне было небольно.
Подхватили его и скорей – прямо в таз. И скорей – хоронить.
Видишь? Видишь?
…а, кстати, зайчик, ты догадался, почему он не плакал? Я тоже не плачу. Мы, Стив, не умеем.
* * *
Собравшиеся у хосписа Святой Елизаветы выражают свои требования и предьявляют претензии Стивену Шумни, который пятый день проводит у постели своей умирающей жены Дорес Шумни, отключенной от аппарата искусственного питания. Крики и требования собравшихся привели к тому, что полиция вынуждена была принять меры. Те, кто отказались покинуть двор хосписа, были арестованы и в наручниках отвезены в отделение. Среди арестованных оказалось несколько детей в возрасте от одиннадцати до четырнадцати лет.
День пятый, 16 апреля.
Он опять приходил. Я подумала: ты. Но ты рядом, я знаю твой голос. Значит, он. Ах, как мне хорошо! Как легко. Я пила из реки, ты не видел. Ты проспал, мой хороший, мой зайчик, проспал! Ну, и ладно. Я, Стив, не в обиде.
Он мне реку оставил, когда уходил. Я все пью. Меня очень все любят. Потому и стоят. Все стоят, погляди! И он тоже стоит. Видишь, Стивен?
Ну, зачем ты сказал: “нужно сделать аборт”? Ведь раздуло меня, как корову!
Унесли. Весь в крови. Всего десять недель. Я спала. Стив, я не разглядела.
А теперь вот пришел. Не в крови, а как все. И глаза есть, и пальчики. Милый!
Я ему говорю: “Милый, видишь: река?”
Он смеется. Он так меня любит!
* * *
По прогнозам врачей Дорес Шумни не сможет прожить дольше недели. Родители Дорес Шумни в третий раз обратились в Верховный Сенат с просьбой восстановить искусственное питание их дочери. Сенат в просьбе отказал.
* * *
– Я не понимаю, чего от меня хотят! Чтобы ее опять подключить к аппарату? И все по новой? Только идиоты могут этого требовать! Там нечего подключать! Нечего! Моя жена умерла двенадцать лет назад! Хорошо, я готов ответить на любые вопросы. Спрашивайте.
– Почему вашей жене продолжают вводить морфий? Если она все равно ничего не чувствует?
– Я не врач. На этот вопрос я не могу ответить. Наверное, чтобы процесс шел легче.
– Какой процесс? Процесс умирания от голода и жажды?
– Она не чувствует голода и жажды. Ее мозг умер, чувствительность нарушена.
– Вы уверены, что она нарушена полностью?
– Да, я уверен. Я поступаю по совести.
– Вам известно, что, когда человека лишают воды, его внутренние органы иссушиваются до такой степени, что лопаются от обезвоживания, и это невыносимая боль?
– А вам известно, что когда человеку делают хирургическую операцию, он тоже должен бы загибаться от боли, а этого почему-то не происходит? Вы знаете, почему?
– Вы имеете в виду наркоз?
– Да, я имею в виду наркоз. Чувствительность теряется. И все это в мозгу. Я не специалист, но мне обьяснили.
– Чем вы можете обьяснить то, что множество людей не доверяют вашей уверенности и боятся, что в данный момент ваша жена медленно погибает в мучениях?
– Люди любят всякие сенсации. Это же не их жена лежит перед ними без движения двенадцать лет подряд! Им – что! Шумиху устроить. Им бы, знаете, в мою шкуру.
– Родители вашей жены утверждают, что вы хотите освободиться от нее, потому что у вас давно другая семья и двое детей от другой женщины.
– Это что, преступление, что у меня двое детей? И другая женщина? Это что, запрещено, что я всегда хотел иметь детей и всегда хотел иметь нормальную семью? Да, я не скрываю, что собираюсь жениться во второй раз. И Дорес, между прочим, если бы можно было ее спросить – я имею в вид, не то, что спросить, а если бы она понимала, что происходит, ну, короче, если бы Дорес могла, – она бы первая сказала: да, мол, женись, и чтобы у тебя дети были, и семья, и все. Я, между прочим, человек верующий, и у нас так не принято: жить, не обвенчавшись. Это не жизнь, а грех. Между прочим. Это я к тому говорю, что на меня очень наседают с точки зрения церкви, ну, и вообще, с религиозной точки зрения.
– Но вы все же отрицаете, что хотели прервать существование вашей жены и обречь ее на смерть от голода и жажды для того, чтобы жениться на другой женщине?
– Вы меня все хотите подловить. Все свои вопросы вы так строите, чтобы я согласился, что в данную вот минуту Дорес умирает от голода. И от жажды. И что я это ей устроил. А все вокруг такие добрые – начиная от президента и кончая Римским Папой – все хотят ее спасти от меня, самого ей близкого человека. Так, что ли? А я последний раз обьясняю свою позицию, подтвержденную, между прочим, компетентными научными и медицинскими мнениями: моя жена умерла двенадцать лет назад. Точка.
– Вы ведь получили компенсацию за потерю “спутницы жизни” от страховой компании? Десять лет назад, кажется?
– Получил. Это что, тоже преступление?
День шестой. 17 апреля.
Стив, мне лучше. Хватает воды. Здесь озера. И речка под боком. А боюсь за тебя. Мне-то – что! Я жива. Стив, мой зайчик, мне все помогают!
…сегодня вот встала и пошла. Ты спал. Я тебя оставила. Пусть, думаю, он поспит. Ночь же. А светло, Стив, как летом. Как днем. Иду по улице. Как ее… Ну, неважно. И вдруг впереди – маленький такой котенок, махонький! Черный совсем, как уголек. Спит себе посреди дороги. Там вроде ямка в асфальте. А спит он так крепко! Свернулся и спит. Я думаю: возьму, а то ведь раздавят. И тут же из-за угла, Стив, машина. И на него! На эту вот самую ямку. Я побежала. Раздавили, конечно. Страшно даже глядеть. Раздавили! Бегу! А он тут. Спит, как спал. Я его хотела, Стив, на руки взять, и вдруг – что ты думаешь? – кошка. Ну, я думаю, все! Если выну его, так меня загрызет. И не знаю, что делать.
Стою на дороге. Жаль котенка. А кошка меня сторожит. Ни туда, ни сюда. Ведь раздавят!
Ты проснешься, Стив, милый, и быстренько – к нам.
Хоть успеть бы до Пасхи!
* * *
…моя дочка Дорес Шумни умирает не потому, что настал час ее смерти, а потому, что ее убивают. Завтра Пасха. Мы обратились к ее мужу Стивену Шумни с просьбой, чтобы он допустил нас к ней, и Дорес приняла Святое Причастие. Чтобы мы с ее матерью могли зайти к ней вместе с отцом Домианом, настоятелем, который знал Дорес ребенком. Чтобы ей каплю вина и крошку святого хлеба. Шумни нам отказал. Жена не может подняться. Она лежит. Он чудовище. Зверь. Я еще докопаюсь, почему у моей дочери в двадцать два года остановилось сердце! У нее ничего с сердцем не было! Маленькие неполадки. Ничего такого, чтобы оно останавливалось.
День седьмой. 18 апреля.
Как я рада, Стив, все расцвело! Вот вчера, например: я гуляла. Одни голые ветки. А утром – цветет! Уж когда и успели, не знаю. У меня ничего не болит, Стив, совсем. Я сегодня ходила на танцы. До утра танцевала. Все пили вино. Я не стала: ведь Пасха, да, Стивен? Надо пост соблюдать, а то сколько грехов! Так в грехах и помрем, а что делать? Вот, к примеру, твоя, Стив, семейная жизнь: ты мой муж, а ласкаешь другую.
Ему даже об этом нельзя и сказать. Он опять приходил. Завтра утром. Он мне дал эту реку… не помню… ведь я… Говорила тебе? Пить хотелось. А ты, милый, сказал, что нельзя, что сперва… нужно что-то другое…не помню.
Он пришел, напоил. И сказал: “Вот река. Будешь пить, и она не засохнет”.
* * *
Так и пью. Так и пью, так и пью, Стив! Река!
Уж реки-то мне хватит!
Да, Стивен?
Бостон