Опубликовано в журнале Новый Журнал, номер 235, 2004
Русские в Латвии – история, судьба, будущее
I
Когда мой шестнадцатилетний сын получил новенький паспорт гражданина Латвии (он достался ему “по праву наследования”, потому что все наши предки испокон веков жили в Латвии) и с гордостью показал страницу с графой “Национальность”, я не мог сдержать улыбки.
Полукровка, он имел право выбора и решил записаться евреем. Моя реакция его удивила и даже, похоже, несколько обидела.
– Мой дорогой, – сказал я, – мне это, конечно, очень приятно, тем более, что я тебя к этому не побуждал. Но это был бы смелый шаг, пойди ты на него лет десять назад, при советской власти. Сейчас смелость – записаться русским.
Было это восемь лет назад, и сейчас такой разговор потерял бы актуальность. В самых новых латвийских паспортах вообще нет “национальной” графы. Есть чистый листик, куда по твоему желанию могут вписать ту национальность, к которой ты себя причисляешь.
Графы нет, но проблема пока еще есть. Проблема русских в Латвии. Точнее, русскоязычных. Еще точнее – всех, кто не принадлежит к титульной нации и в массе своей не имеет латвийского гражданства. Когда после бурных лет Атмоды (Возрождения), заставивших архипелаг Балтии отплыть от тонущего материка Советского Союза, ситуация как-то упорядочилась, огромное количество людей стали обладателями “фиолетовых” паспортов со странной и пугающей надписью alien (если помните, так назывался страшноватый космический боевик – “Чужие”, Aliens). В переложении на русский этот статус звучал не лучше – “негр”. То есть, не гражданин. И таких в маленькой Латвии не менее полумиллиона, а кто-то считает, что “негров” в стране аж до семисот тысяч.
Европа сдержанно, но достаточно серьезно и настойчиво требует покончить с этой странной ситуацией. В мае Латвия окончательно вступает в Евросоюз, и объединенной Европе совершенно не нужна такая “болевая точка” на своей и без того достаточно проблемной восточной границе. Россия же, которая все годы независимости Латвии как-то без особого пыла занималась “русскими в Латвии”, в последнее время встрепенулась и бросила когорту шумных политических деятелей на защиту “наших соотечественников”, которые, если поверить словам таких политиков федерального масштаба как Рогозин и, не к ночи будь помянут Жириновский, просто стонут под игом “латышских националистов”. И этому многие верят. Как ни смешно, даже такой умный политик как Юрий Михайлович Лужков как-то в запале назвал Латвию “второй Кампучией”. Правда, этой глупости он никогда больше не повторял и вообще старался о ней не вспоминать…
Конечно, националисты в Латвии есть, как и в каждой нормальной плюралистической стране – куда от них деться. Например, такая ультрапатриотическая партия как “Родинa и свободa”, один из лидеров которой – бывший парторг Латвийского радио Петерис Табунс, громовые первомайские призывы которого еще звучат в ушах многих рижан: “Да здравствует Советская Латвия! Да здравствует Коммунистическая партия Латвии и ее руководитель Альфред Петрович Рубикс!”
Есть и такая неприглядная фигура, как совершенно отмороженный националист Айвар Гарда, который, возглавляя хор из трех своих сподвижниц, девиц из Академии культуры, требует “деколонизации” Латвии, освобождения ее от “оккупантов” — и одновременно старается каленым железом выжечь язву… гомосексуализма и лесбиянства. Неоднократные призывы русской прессы привлечь его к ответственности за “разжигание этнической и национальной розни” так ничем и не кончились. Может, потому, что Гарда, считая себя интеллигентным человеком (он возглавляет издательство “Виеда”, выпускающее религиозную литературу и труды семьи Рерихов) и сторонником “учения живой этики”, избегает откровенных призывов к насилию и готов даже спонсировать отъезжающих “колонистов”. Но и само латышское общество – во всяком случае, та его часть, которая “делает погоду”, – относится к нему с брезгливым равнодушием и всерьез не воспринимает.
А ведь какие страсти кипели еще несколько лет назад! Какие жаркие споры разгорались в рядах пикетчиков и демонстрантов, среди которых немалую долю составляли профессиональные “старушки-стоялочки” с уже обтрепавшимися плакатами, упрекавшими “мигрантов-оккупантов” за то, что “съели нашу колбасу”!
Теперь страсти поутихли. Старушки удалились нянчить внуков и раскладывать по конвертикам грошовые пенсии. Патриоты, сняв все пенки с пахучего блюда “борьбы за национальную идентичность”, с трудом делегировав всего лишь несколько человек, протиснулись в Сейм. На бытовом, уличном уровне национализм практически сошел на нет, и русскоязычные жители Латвии лишь потешаются над страшилками Рогозина, сообщившего, что в Риге “на улицах нельзя говорить по-русски”.
Но тем не менее, проблема “русские в Латвии” продолжает существовать. Проблема непростая и болезненная. И от того, что ее пытаются решать цивилизованным образом, так сказать, “в парламентских рамках”, проблема не становится проще.
И пусть даже “русские в Латвии” с раздражением воспринимают неуклюжие топорные попытки российских думцев, выступающих в их защиту, наварить себе политический капитал, еще есть фронты, на которых продолжается борьба нетитульной нации.
II
Но прежде чем перейти к “сводкам с передовой линии” и понять их смысл, стоило бы вспомнить, как вообще сложилась эта ситуация. Когда на международных встречах латвийские дипломаты робко пытаются объяснить, что в Латвии уникальная демографическая ситуация, от них отмахиваются, и по-своему это справедливо. Вот в Уганде (или в Танзании) племя хуту вырезало племя тутси (или наоборот), оставив по себе несколько сот тысяч трупов, шииты сотнями расстреливают суннитов (или вторые первых) – вот этими горячими точками и должно заниматься мировое сообщество. А в Латвии, если смотреть с высоких ооновских трибун, все спокойно… Но мы-то, живущие здесь, видим, что ситуацию трудно назвать нормальной. И чтобы понять ее, стоит обратиться к совсем недавней истории.
Если внимательно почитать латышские дайны и сказки (кстати, президент Латвии Вайра Вике-Фрейберга – крупнейший специалист по фольклору), нетрудно убедиться, что латыши крепко не любили немцев в лице балтийских баронов. Чего только латышский батрак не делал со своим хозяином-бароном! Он его и в сани запрягал и верхом на нем ездил, а уж его жен и дочек ублажал всеми мыслимыми способами.
К русским относились куда лучше – что и понятно. Хотя Латвия как часть Лифляндской губернии двести лет была в составе России, русских хозяев мыз, поместий и угодий в Латвии практически не было. “Русские не лезли в наш огород, не учили, что сажать и что читать”, — сказал старый латышский историк. К латышам хорошо относились в России, ценили их надежность и исполнительность; в корпусе военного атташата было немало латышей, для которых немецкий был вторым родным языком. Движение “младолатышей”, призывавшее соотечественников осознать себя нацией, родилось в среде той латышской интеллигенции, которая получала образование, главным образом, в Москве и Петербурге. Да и народный эпос “Лачплесис” написал офицер русской армии Андрей Пумпурс.
Стоит вспомнить и историю латышских стрелков, которую иначе, как трагической, не назовешь. Пусть даже Демьян Бедный восклицал “Любые фланги обеспечены, когда на флангах латыши!”, они отнюдь не были теми беззаветными борцами за советскую власть, которыми их было принято изображать. Когда Россия, в армии которой они дрались с немцами, встала на дыбы гражданской войны, им пришлось выбирать, за кем идти, за красными или за белыми. Последние стояли за “единую и неделимую Россию”, Ленин же обещал “самоопределение наций”. И хотя, когда грузины, армяне, украинцы и белорусы попробовали “самоопределиться”, он быстро показал им кузькину мать, сил удержать Лифляндию, в том числе и Латвию у него не хватило, и можно сказать, Ленин сдержал слово, дав Латвии независимость. Поэтому латышские стрелки отдали ему свои штыки, став кем-то вроде преторианской гвардии в стране, языка которой они не знали и беды которой были им не очень близки. Но воевали они честно и мужественно: не только охраняли Ленина, но и спасали советскую власть во время мятежа левых эсеров и наступления белых под Орлом и Кромами. Они же подавляли и крестьянские восстания в Сибири, где оставили по себе страшные воспоминания.
По окончании гражданской войны половина стрелков вернулась на родину, а половина осталась строить Советскую Россию. Вернувшихся встретили в Латвии не особенно радостно (краткое существование советской власти в Латвии оставило по себе кровавый след), наделили их кличкой “красные быки” – и оставили в покое на их хуторах и наделах, где они благополучно пережили все исторические катаклизмы, включая и немецкую оккупацию. А когда вернулась советская власть, они выкопали тряпицы с схороненными орденами Красного Знамени и остаток жизни провели в президиумах и на пионерских съездах. Правда, не все. Кое у кого остаток жизни был довольно убогим. Оставшихся в СССР латышей наделили самыми высокими постами в армии, разведке, в промышленности – и в 30-е годы благополучно перестреляли почти всех…
Латвия же, которую великие державы пока оставили в покое, тихонечко вставала на ноги. Через эту землю с пологими холмами и синими озерами шесть лет катились мировая и гражданская войны, оставив по себе прах и разруху, в 1915 году в Россию была вывезена почти вся промышленность и квалифицированные рабочие кадры, но латыши вгрызлись в работу, и через десять лет Латвия стала преуспевающей, маленькой, ухоженной и сытой страной северо-западной Европы, которую кормила молоком и беконом. Она никогда не была мононациональной страной, и в ней достаточно мирно уживались все общины – и русская, и немецкая, и еврейская, хотя антисемитизма тут тоже хватало. Была и парламентская демократия со своими левыми и правыми и дикая толкотня у дверей Сейма – в середине тридцатых годов в него рвались более ста (!) партий. Была и коммунистическая партия, которая, как рассказали недавно опубликованные документы, практически сплошь работала на советскую разведку – Советский Союз не оставлял идеи вернуться на незамерзающие берега Балтии.
Реализовалась она с помощью “пакта Молотова-Риббентропа”, оригинал которого советское руководство все же оказалось вынуждено вытащить из самых потаенных сейфов. Аннексия и оккупация Балтии прошли в несколько этапов, быстро и эффективно. Сначала в Латвии стали на постой советские гарнизоны. Потом их число увеличилось. Потом пошли возмущенные ноты, что “фашистские круги Латвии похищают советских солдат”. И хотя через пару дней какой-нибудь Ваня Пупкин, упившийся в гостях у симпатичных латышских девушек, возвращался в часть из самоволки, это уже никого не интересовало. И наконец был выдвинут ультиматум – мол, страны Балтии заключили “военно-фашистский союз”, направленный против своего мирного соседа, и посему сей мирный сосед требует незамедлительно переформировать правительство, отдав ведущие посты левым и коммунистам (и министром внутренних дел Латвии стал знаменитый писатель, “сын рыбака” Вилис Лацис). На раздумье – двенадцать часов. Но поскольку танки и броневики на границах Латвии не могли так долго стоять “под парами”, они снялись с места через восемь часов.
Стояла вторая половина июня 40-го года, и Латвия в ужасе замерла, наблюдая за четкой и эффективной работой чекистов. Они знали, кого брать и что с каждым делать. В Сибирь пошли первые эшелоны депортированных, офицерский корпус латвийской армии (она стала территориальным корпусом Красной армии) был почти поголовно расстрелян в Литене, пыточные камеры работали в три смены – а тем временем безоговорочную победу на выборах в новый Сейм одержал Блок трудового народа, коммунистов Вышинский наконец выпустил на улицы с требованиями присоединения к Советскому Союзу, и просьбу эту охотно удовлетворил Верховный Совет СССР.
В июне 1941 года Красная армия так торопливо оставила Латвию, что это было похоже на бегство. Три дня Рига оставалась “бесхозной”, и вот тогда по ее улицам потекли реки еврейской крови – латыши сводили счеты с еврейской общиной, которая искренне радовалась приходу советских войск. Ведь альтернативой для них был только Гитлер.
Чекисты так спешно покинули город, что не успели “прибрать” за собой – остались и расстрельные списки, и изуродованные трупы. Немцы организовали свободный доступ к ним, и маленькая Латвия, где все знали друг друга, испытала жуткий шок и потрясение.
Так Советский Союз смог всего лишь за год на 180 градусов изменить отношение латышей и к русским и к России – страх и недоверие к восточному соседу у многих латышей укоренились чуть ли не на генетическом уровне. Этим и объясняется широкий приток добровольцев в латышский легион “Ваффен-СС”, хотя, особенно на последнем периоде войны, там хватало и 16-летних мальчишек, которых брали прямо на улицах – все они, оставшиеся в живых, оттянули свою десятку в Сибири.
Но был и героический латышский корпус, дивизия которого еще в 41-м году за бои под Москвой получила гвардейское знамя.
После победы и возвращения советской власти началась та политика, которая и привела к нынешнему непростому положению. Советская власть прекрасно понимала, что страны Балтии, несмотря на форпосты в виде местных коммунистических партий, относятся к ней без обожания. Так, об Эстонии ходили легенды – и не без основания – что там не ответят на вопрос, заданный по-русски. Запад же вообще никогда не признавал легитимности этого “добровольного вхождения”.
III
С этой несоразмерной ситуацией надо было кончать. Началась “советизация” Балтии. С тем же успехом ее можно было назвать и индустриализацией. Но следствие было одно – мощная и стремительная русификация.
В городах и городках Латвии вырастали промышленные гиганты. Говорят, что первый секретарь ЦК компартии Литвы Снечкус, старый партизан, буквально костьми ложился на пути заводов, которые должны были вырасти в Литве. Латвия же брала под козырек: “Слушаемся! Сейчас будет исполнено!” Кстати, стоит обратить внимание, что в составе высшего партийного ареопага КПСС никогда не было представителей Литвы или Эстонии. И всегда был кто-то из Латвии: Арвид Пельше, Борис Пуго…
Латвии вообще не свойственно диссидентство. В книге Л. Алексеевой “История инакомыслия в России” диссидентов из Латвии можно по пальцам пересчитать: Зиемелис, Цалитис, Астра, Скуиниекс, Ласма Доронина… Трудно сказать, в чем тут дело – то ли семьсот лет жизни под иностранным игом сформировали такой генотип, то ли врожденное спокойствие латышей – но когда с началом перестройки я, будучи завотделом публицистики в журнале “Даугава”, побежал искать еще вчера запретные тексты, то не нашел ни одного. И мудрый поэт Кнут Скуиниекс грустно сказал мне: “И не ищи. Не найдешь. Мы, латыши, такие. В стол не пишем…”
Словом, на просторах Латвии стали один за другим возникать мощные промышленные гиганты: огромный галантерейный комбинат в Лиепае, полупроводниковое производство “Альфа” в Риге, завод стекловолокна в Валмиере, химзавод в Даугавпилсе, “Олайнфарм” под Ригой; в маленьком городке Огре, где всех жителей было тысячи три, поставили трикотажный комбинат с пятью тысячами работниц.
В Латвию сотнями и сотнями двинулись специалисты, прибывающие “по распределению”, тысячами и тысячами из городков Белоруссии, Украины, России стали завозить рабочую силу. Молодежь, прибывающая в Латвию, менее всего думала о трудовых подвигах. Им было важно “зацепиться” в относительно благополучной Латвии – выйти замуж, нарожать детей, перетащить родню. Что они с успехом и делали. В некоторых “спальных” районах Риги до сих пор не услышишь латышской речи.
Вне всякого сомнения, среди приехавших было немало прекрасных людей, которые искренне полюбили эту советскую республику, немало сделали для ее процветания и пустили тут глубокие корни – хоронили родителей, брали в жены латышских девушек, растили двуязычных детей. Но общей картины это не меняло. Даже те, кто всеми корнями врос в латышскую почву, никогда не воспринимали Латвию иначе, как часть советской империи, и представление сохранили до седых волос, до сегодняшних дней.
Ригу вообще трудно назвать чисто латышским городом, скорее, это был город немецкий, русский… словом, интернациональный. В лучшие времена латыши составляли лишь треть его населения. В Латгалии же, на самом востоке Латвии, латышей было процентов 12-13. И мощный наплыв приезжих неуклонно менял это соотношение к худшему. К началу Атмоды латышей в Латвии было лишь чуть больше 51 процента. Столь же катастрофическое положение было и с латышским языком. Он умирал на глазах. На Форуме творческой интеллигенции Латвии в 1988 году, который фактически и положил начало Атмоде, было констатировано, что из четырнадцати сфер употребления языка латышский сохраняет свои позиции лишь в двух: литература и фольклор. Да и то заведующая Книжной лавкой писателей, где отоваривалась вся столичная интеллигенция, презрительно сказала мне, что писатели своих коллег на родном языке даже не читают: ждут, когда переведут на русский.
По мощи латышский язык, конечно же, крепко уступает русскому. Как-то я посоветовал сыну для лучшего овладения языком познакомиться с латышской девушкой. “Да пробовал, – грустно ответил он. – Через два дня они все по-русски начинают говорить…
IV
Все меньше ветеранов с умилением вспоминают времена Народного фронта, а многие даже стыдятся своих “баррикадных дней”, когда Рига, ожидая повторения кровавых вильнюсских событий, ощетинилась завалами из строительных конструкций и бетонных блоков.
Да, Народный фронт выводил на улицы десятки и сотни тысяч людей всех национальностей, которые единой грудью дышали пьянящим воздухом свободы. Именно такие многотысячные демонстрации заставили мэра города Алфреда Рубикса (вскоре его ждал пост первого секретаря компартии Латвии и члена Политбюро ЦК КПСС) отказаться от планов строительства метро. Оно позарез было необходимо Риге, но это означало появление в городе пяти тысяч “привозных” метростроевцев (а вместе с семьями тысяч двадцати), которых придется обеспечивать дефицитными квартирами.
Довольно быстро по достижении независимости Латвии влияние НФЛ стало сходить на нет, он скукожился до 1200 человек – и благополучно почил в бозе, оставив по себе лишь романтические воспоминания и скромный музей.
Но предварительно он обманул поверивших ему людей – из тех, кто не относился к титульной нации. И есть все основания считать, что обманул цинично и сознательно. Став кандидатом в депутаты Сейма от Народного фронта, я “обрабатывал” едва ли не самый трудный участок. Мои избиратели в массе своей принадлежали к русским офицерским семьям и, работая по принципу “от двери к двери”, я убеждался, что, пусть ярых откровенных противников независимости Латвии встречалось немного, подавляющее большинство было растеряно, плохо представляя себе свое будущее. Успокаивая их, я, не кривя душой, излагал официальные установки Народного фронта – у всех будет возможность стать полноправными гражданами Латвии и строить правовое демократическое государство, которое и вернется в Европу. Люди веселели.
Но когда была принята Декларация о независимости Латвии, сотни тысяч людей были тут же лишены этой возможности. Так появилась проблема “негров”. “Мигрантов”, которые совершенно неожиданно очутились в этом статусе, сортировали спешно и безжалостно – квадратные штампы в паспорта, круглые, с которыми жить в стране было просто невозможно… это время оставило по себе массу человеческих трагедий.
Объективности ради надо сказать, что найти оптимальное решение было трудно – тут понадобился бы мощный ум типа Черчилля или де Голля, а таких личностей в среде латвийских политиков, вчерашних кандидатов химических наук и преподавателей марксизма-ленинизма, не наблюдалось. Понятно, чего они опасались. Всего в Латвии 2,5 миллиона жителей, и если более полумиллиона станут гражданами, то, получив право голоса и столкнувшись с не самыми приятными мероприятиями нового правительства, они проголосуют так, что мало не покажется. Например, выберут Сейм, который проголосует за присоединение к России… Эта опасность была реальной, но справляться с ней стали грубыми и неуклюжими методами, последствия которых сказываются и сейчас.
А вот наши северные соседи эстонцы не обманули доверившихся им союзников. О чем рассказал мой давний приятель Миша Веллер, ныне известный писатель. Тогда по квартирами ходили представители радикального Комитета граждан и спрашивали у жильцов, хотят ли они стать гражданами Эстонии. Миша, коренной ленинградец, по соображениям творчества перебравшийся в Таллинн, подумал: “А почему бы и нет, приятная страна и ко мне тут хорошо относятся”. Ему выдали этакую зеленую карточку, которую он тут же благополучно посеял среди книжных завалов. Нашлась она спустя много лет, и “не корысти ради, а смеху для” Миша зашел в соответствующее учреждение… откуда вышел с новеньким паспортом гражданина Эстонии.
По договору с новой Россией из Латвии была выведена Советская армия, и через восточную границу потянулись тысячи и тысячи офицерских семей. История не сохранила случаев грубого поведения властей, из квартир никого не выкидывали, но в любом случае для очень многих это была настоящая жизненная трагедия. Они десятилетиями жили на этой земле, честно работали и категорически отказывались понять, почему за ошибки и прегрешения советской власти приходится отвечать им, ни в чем не повинным людям. Новая Латвия не смогла найти приемлемый и благородный способ, как развязать этот узел.
Я лишь коротко обрисовал контуры этой ситуации, но нельзя не признать, что со временем положение стало смягчаться, к чему приложили старания и Россия, и Европа (немцы, видя паспорта с надписью aliens, изумленно таращили глаза и тут же предоставляли гражданство). Крепко укоротили свирепое охранительное рвение Департамента гражданства и миграции, и ныне он превратился в рядовое ведомство, которое вежливо делает свою работу. Приструнили свирепую языковую инспекцию, инспектора которой могли явиться на любую, даже частную фирму и начать перепроверять подлинность “удостоверений о знании языка”. По настоянию именно этого ведомства была исключена из избирательных списков Ингрида Подколзина, поскольку инспектриссы посчитали, что она слишком плохо знает латышский язык, дабы представлять своих избирателей в Сейме. Она обратилась в международный суд, и Латвия позорно проиграла его: высокие судьи сочли, что оценивать достоинства кандидата должны избиратели, а не ревнители языка. Смягчился закон о гражданстве. Да, соискатели гражданства не хлынули бурным потоком, но их ручей не иссякает, хотя многие молодые ребята не торопятся обрести “синий” паспорт, чтобы не идти в армию – неграждане в ней не служат. Одна из причин тому: у неграждан нет права владеть оружием, что относится к числу тех ограничений и “запретов на профессии”, которые еще недавно вызывали бурные протесты. Но список “запретных” профессий сократился, хотя до сих пор кажется глупостью запрет негражданам быть, скажем… фармацевтами.
В Латвии обилие русской прессы, есть несколько крепко стоящих на ногах издательских домов – “Петит”, “Фенстер”. Практически вся русскоязычная пресса носит оппозиционный характер – кто резкий и непримиримый, кто более сдержанный. Но не помнится, чтобы за все эти годы за публикации – а среди них встречаются весьма и весьма ядовитые – было закрыто хоть одно русскоязычное издание.
Существует запрет негражданам избирать и быть избранными в высшие органы государственной власти, но опять-таки все признают, что это общемировая практика, и есть все основания надеяться, что скоро неграждане получат право избирать себе местные самоуправления.
Словом, проблема “негражданства”, на первый взгляд, такая болезненная и неразрешимая, решается достаточно просто: иди, сдай экзамен – и через четыре месяца становишься полноправным гражданином. Как еврей в царской России, принявший православие, становился полноправным русским. Несмотря на то, что латвийское Управление натурализации постоянно подвергается тычкам и щипкам со стороны ярых националистов (они опасаются увеличения числа “некачественных” граждан), снижена плата за получение гражданства, экзаменаторы доброжелательны и помогают “абитуриентам” справляться с языковыми сложностями. Тем не менее, есть немало “негров”, которые принципиально не хотят получать гражданство Латвии. Во-первых, они себя и так неплохо чувствуют: если у человека нет каких-то политических и других амбиций, его статус негражданина никак не дает о себе знать. Второе – живучие имперские амбиции. Это что же получается: я тут полвека прожил, а теперь мне еще гражданство у них просить? Не дождутся! И бедным старикам этим никак не внушить, что свои полвека он прожил в Советском Союзе, а теперь тут другая страна.
Как ни парадоксально, “разруливанию” этой непростой ситуации поспособствовала неуклюжая политика российских властей. Несмотря на шумные возгласы, что иммиграция может спасти российскую демографию, что Россия неуклонно борется за права своих сограждан, оставшихся в ближнем и дальнем зарубежье, ее запретительная политика получения российского гражданства, сложности с визами, регистрациями и миграционными картами, которые усугубляются неистребимым хамством и махровой бюрократией, привели к тому, что все меньше людей, по крайней мере из Балтии, стремятся припасть к земле Отчизны.
V
Общественно-политическая активность чисто русских организаций долгое время оставляла желать лучшего. Возникали какие-то группы и группки, союзы, общины и объединения, но чаще всего о них становилось известно в связи с каким-нибудь шумным скандалом, когда одно объединение вступало в схватку с другим из-за недвижимости или “доступа к телу” финансовой подпитки из России. Цельной, мощной и авторитетной русской общины, которая могла бы на всех уровнях, вплоть до Сейма, выступать в защиту своих соотечественников, в Латвии практически не существует. Попытки создать Русскую партию (с упором на первое слово) провалились, едва дав о себе знать. Латыши с иронической насмешливостью наблюдали за этим бултыханием, что для них было еще одним свидетельством несобранности и неорганизованности русских. Действия всех этих “этнических образований” напоминали поведение случайных путников, застигнутых грозой. Та загнала их под крону дерева, где, прячась от струй дождя, они и ощутили себя неким единством. Но стоило дождю утихнуть, как все вернулось на круги своя.
Теперь внимание общества переместилось на другое поле, борьба двух языков на котором никогда не утихала, а сейчас особенно обострилась, потому что передовая линия противостояния проходит через русские школы.
Сразу же после восстановления Латвии началась борьба за “выживание латышского языка”. О смысле ее красиво, верно и трогательно сказал поэт Янис Петерс, первый посол независимой Латвии в России: “Вы, русские, можете жить в любом месте своей огромной страны – от Калининграда до Владивостока. И всюду говорить на своем языке. У нас, латышей, – лишь маленький клочок этой песчаной земли, где мы можем жить, где может звучать наш язык”. Но поскольку борьбой этой руководил не тонкий лирик Петерс, защита латышского языка часто приобретала анекдотические формы. Спешно закрасили все русские названия улиц. Изгнали все русские названия с вывесок, но, сжав зубы, разрешили им опуститься пониже – капитализм, блин, коммерция, понимаешь – и мелким шрифтом. Чуть не были сорваны гастроли Мариинского театра, потому что латышская афиша оповещала, что приезжает Marijas teatris. Директор Мариинки возмутился: мы не театр Марийской республики, наше название всемирно признано. Центр языка потребовал от русских газет, чтобы название парламента Saeima так и писалось, но русская пресса ответила правительственным языковедам, что русские газеты руководствуются правилами русского правописания и не хотят выглядеть идиотами, сообщая, что “Саэйма приняла новый закон”. Языковые инспектора наехали на русский книжный магазин с претензиями, что они вывешивают информацию о новых поступлениях на русском (!) языке. Выход был найден тут же: сообщалось, что поступил новый роман “Boris Akunin. Pelageja i krasnij petuh”. Инспектора довольно проходили мимо.
Борьба эта принесла ожидаемые плоды. С одной стороны, все больше латышских ребят не знают и двух слов по-русски и с другой – много их русских сверстников, которые, худо-бедно, объясняются по-латышски.
Но когда язык насаждают, как Петр Первый картошку, ничего хорошего получиться не может. Да, требования жизни заставляли сдавать экзамены и получать “аплиецибы” – удостоверения о знании языка на одну из трех степеней, но даже те русские, которые отлично знали латышский язык, решительно изгоняли его из своего быта, пользовались им только по необходимости.
Конечно, проблема была создана искусственно, и повлияли на нее два взаимоисключающих фактора. Во-первых, остатки “имперских амбиций”: мы живем в Советском Союзе, и у нас совершенно нет необходимости учить латышский язык. Справедливость требует сказать, что такому отношению в немалой мере способствовали и сами латыши, которые все поголовно владели русским языком, и когда с ними начинали говорить по-латышски, сами охотно переходили на русский. А ведь латышский язык по лексике и грамматике несложен, для многих русских, никогда специально не изучавших его, он с легкостью становился вторым языком общения. Так что не сомневаюсь: не будь столь назойливого насильственного навязывания его, заработай в полную силу экономические и житейские доводы в пользу знания латышского, проблема рассосалась бы сама собой. Если бы вообще возникла… Недавно, когда возвращался на автобусе из Москвы, моим соседом по креслу оказалось типичное “лицо кавказской национальности”. Но когда он предъявил пограничникам странный паспорт с затейливой арабской вязью на обложке, выяснилось, что он пакистанец. Когда-то был журналистом в “Нью-Йорк таймс”, но вот уже одиннадцать лет живет в Латвии, в маленьком городке Добеле. Преподает в старших классах английский язык. Недавно купил домик, куда перебрался с женой и сыном. По-латышски говорит с жутким пакистано-английским акцентом, но вполне прилично…
О втором факторе говорилось выше: насильственное вдалбливание языка, что привело к реакции молчаливого отторжения его. Хотя сейчас уже многие специалисты признают, что не стоит требовать досконального знания языка от людей старше 60 лет – освободите их от этих мук, не справятся они.
Но теперь языковая волна накрыла русские школы, и это уже серьезно – такой силы сопротивления русской общины Латвия еще не знала. Закон о реформе образования был принят в конце 90-х, но на это русскоязычные жители вообще не обратили внимания. А вот когда Министерство науки и образования начало действовать, против Реформы (в Латвии ее сейчас так и пишут – с большой буквы), сгрудившись, встала вся русская община.
Правительство приняло закон: к 2004 году все русские школы (кроме частных, но их государство не субсидирует) переходят на латышский язык обучения. К счастью, не полностью: 40 процентов предметов будут преподаваться на родном языке. А вот к 2007 году в русских школах должен будет звучать только латышский язык. ЛАШОР, Латвийская ассоциация школ с русским языком обучения, возглавляемая интеллигентным и энергичным инженером Игорем Пименовым, стала выводить на улицы и ставить в пикеты тысячи и тысячи людей. Нет, все они, папы и мамы, дедушки и бабушки, да и сами школьники целиком и полностью были согласны, что латышский язык надо знать, а многие ребята уже владели им. Но все были едины во мнении, которое неоднократно озвучивал депутат Сейма, депутат педагогических наук Яков Плинер: реформа, созданная в горячке административного патриотического зуда, не продуманна, масса школ к ней не готова, по пальцам можно пересчитать учителей, которые способны по-латышски преподавать русским детям биологию и растолковывать постулаты тригонометрии. Все эти разговоры, что реформа школ по идее должна послужить “увеличению конкурентоспособности” выпускников русских школ на рынке труда – демагогия чистой воды. Не помог даже пример вдумчивых эстонцев, которые оттянули школьную реформу на три, а то и четыре года. Латвийское Министерство науки и образования стоит на своем, как вкопанное – реформе быть, и все тут!
Пока ни одна из сторон не в силах перетянуть канат на свою сторону, русские школьники часами переводят школьные учебники и лишь потом учат предмет.
Скорее всего, эта непродуманная реформа осуществится. Но вот какие она принесет последствия, какими ухищрениями будут обходить ее требования – это можно только предполагать…
VI
Русскоязычная община Латвии относится к стараниям российских политиков “защищать ее интересы” двойственно.
Часть людей пожилого возраста, среди которых много военных пенсионеров, искренне благодарна своим московским защитникам. Они не хотят слышать, что это большей частью предвыборная демагогия, они закрывают глаза на то, что когда в среднеазиатских и кавказских республиках русских откровенно и безжалостно выдавливали с работы, с насиженных мест, а порой и из жизни, страстных протестов этих политиков как-то не было слышно. А когда отец всех туркмен Туркменбаши Сапурмурад Ниязов затеял сомнительную эпопею, насильственно заставляя всех туркменских граждан России определяться с одним гражданством, никто из думцев не бил себя в грудь на трибуне, требуя применить к Туркмении экономические санкции – как же, там ведь многомиллиардные запасы природного газа.
Но становится все больше других, которые относятся к тирадам защитников то ли равнодушно, то ли с откровенным раздражением. Они устали объяснять по телефону перепуганным родственникам из Тулы или из Орла, что “тут на улицах никого не убивают”, что трудности у них – обыкновенные житейские, такие же, как у соседей латышей, евреев, армян и татар.
А те, кто разбираются в экономике, все отчетливее понимают, что экономические санкции бьют по русскоязычному населению, потому что от разных ограничений страдают, в первую очередь, фирмы, работающие с Россией, – а это в основном “русские” предприятия.
Да и самый ярый ненавистник латышей и этой страны ежится, слушая истерические выкрики Жириновского, что, мол, “на границе Латвии надо поставить ветряки, и пусть они гонят туда радиоактивный воздух”. Или пожимает плечами, узнавая требование одного из лидеров свежеиспеченного блока “Родина” Дмитрия Рогозина, “чтобы русский язык на всем постсоветском пространстве, включая Латвию, был признан вторым государственным языком” – Латвия никогда не пойдет на самостоятельное удушение своего языка.
Но есть и другое. Русскоязычным жителям Латвии часто приходится бывать в России: каждый день в Москву уходят три огромных автобуса “Неоплан”, один скорый поезд.
Приезжая, они уже чувствуют себя другими. Они чем-то неуловимо отличаются от шумных, суетливых и грубоватых москвичей. Уловить эти отличия очень непросто – дело то ли в сдержанности и вежливости, то ли в неприятии российской хамоватости, разухабистости и необязательности, которые стали настолько привычными для российского менталитета, что московские друзья искренне удивляются этой реакции. То ли в правильном и чистом русском языке.
Дело в том, что они, сами того не подозревая, действительно стали другими. Латвийцами, как они называют себя. И хотя к сегодняшней Латвии у них немало вполне обоснованных претензий (о них говорилось выше), подавляющее большинство не собирается отказываться от этого статуса.
Хроника событий
Закон о реформе школьного образования принят в 1994 году.
В 1998 году Сейм принимает Закон о реформе школьного образования в школах национальных меньшинств, по которому 60 процентов учебных предметов должны преподаваться на латышском языке, 40 – на русском. Закон вступает в силу с 1 сентября 2004 года.
Сентябрь 2003 года. В Сейм поступает письмо от школьников русских школ и их родителей. Его подписали 107 тысяч человек. Подписавшиеся требуют свободы выбора языка образования. В этом же месяце делегация русских школьников встречается с руководством Совета Европы.
Декабрь 2003 года – январь 2004 года. Проходит несколько демонстраций учеников русских школ. В каждой из них участвуют 10-15 тысяч человек. Основные лозунги: “Руки прочь от русских школ!” и “Русские школы – наш Сталинград”.
Январь 2004 года. Национально-радикальная партия “Отечество и свобода” вносит в Сейм поправку к закону: в русских школах 90 процентов предметов должны преподаваться на латышском языке. Поправка отвергнута.
Март-апрель 2004 года. Новое правительство изучает подготовленность школ к Реформе, но мораторий на нее не объявлен.
15-16 апреля. В Риге проходят многолюдные демонстрации русскоязычных жителей Латвии. По подсчетам Штаба защиты русских школ, в них принимают участие 40-50 тысяч человек.
* * *
Русских в Латвии около 30%. 36% населения страны считают русский своим родным языком. Русское “меньшинство” практически не представлено в руководстве страны. В нынешнем кабинете министров нет ни одного этнически русского, небольшой процент есть среди сотрудников министерств и ведомств. Русских и русскоязычных немало в бизнесе и банковском деле, в науке и образовании, среди адвокатов и врачей. Сегодня примерно половина русских, проживающих в Латвии, остается в статусе мигрантов.
1 мая 2004 года Латвия вошла в Евросоюз. Изменит ли это положение русскоговорящей диаспоры?..
Рига