Опубликовано в журнале Новый Журнал, номер 235, 2004
Марина Эскина. Колючий свет. Изд-во “Пушкинского фонда”, 2002, 63 с.
В ситуации избыточности поэтических публикаций рецензируемая книга привлекает необычной внешней скромностью (объем, оформление) при внутренней сдержанной серьезности самих текстов. В этом видится определенное соответствие. Перед читателем отнюдь не привычное собрание ранее напечатанного и легко переместившегося из периодики под одну обложку. Это продуманно составленная “книга стихотворений” (всего вторая, хотя автор публикуется годы). Как и полагается “книге”, в ней есть своя композиция, движение сквозных мотивов, из которых, по-моему, самый влиятельный – экзистенциальный мотив времени. И в метафоре, ставшей названием книги, я прочитываю тот же мотив. “Колючий ветер” бьет в лицо всем, кого несет беспощадная “река времен”. Во всех шести названиях разделов тоже таятся метафоры, иногда проступающие четко, иногда требующие дополнительных усилий для разгадки (“Водяные знаки”).
Открывает книгу раздел, названный “Соломенные звезды” (образ метафизического наполнения):
В чужом – дрожание соломенной звезды,
В своем глазу и Землю не заметишь,
Большую, как слеза. Скатилась и – в кусты.
Как с горки по щеке.
Пока ты ересь мелешь –
Что так, мол, по вселенной странствуют миры,
В обугленных зрачках рождаются и тают
Бильярдные шары божественной игры.
Или Путями Млечными плутают.
Пока ты говоришь, пока прядется нить,
Пока веретено воздушное вертится,
Так плачется легко и всласть, что, может быть,
Унынья грех моей душе простится.
“Соломенные звезды”… Этот образ воспринимается как оксюморон лишь вне контекста. Мне кажется, логика стихотворения такова: поэт способен творить (чувствовать), только находясь рядом с “другим”, подобно тому, как сама вечная Природа пребывает в нескончаемом диалоге небесного и земного. Так что “Соломенные звезды” – это удачно найденная метафора соединения двух сфер в мироздании и двух неравных “половин” среди людей (рядовых и неких “избранных” на творчество или служение). Противопоставление (вместо связи) неуместно и неплодотворно.
Раздел “Времена года” органично продолжает заявленный мотив непрерываемого сообщения человека с природой. Тема времен года столь богата блистательными строчками, знакомыми всем любящим стихи. Нелегкое “соревнование”… Но Марина Эскина находит свой ключевой образ, навеянный собственным опытом, к примеру, в живописании осени:
Гражданства осени никто мне не давал
И впопыхах не заберет обратно.
В погожий день – высокий идеал,
Дождливым днем приближен многократно.
Ему – присяга, и ему – салют,
Пока сменяют рыжим стяг зеленый.
И гимны, и молитвы здесь поют,
Обнявши древко полкового клена.
Казалось бы, Хронос потеснен Топосом в разделе “В дождь города похожи”. Но сами эти города глубоко погружены во Время: приснившийся город (из прошлого?) и сумеречный Тель-Авив, и Иерусалим под дождем… Переосмысленные впечатления от современного Израиля соседствуют со страницами, вспоенными мифологией библейской и античной (раздел “Вариант”). Здесь сама структура стихов подчас как бы имитирует ритмику древних времен:
Не нас ли сегодня слепили из глины,
Налив молодой несгустившейся кровью,
Кипящей, как новорожденные вина,
Нет, сок виноградный, наивным здоровьем.
И слух, как ракетку, держа наготове,
Мы ловим названий прямые подачи.
А слово, дразня, ударяет над бровью –
Как только что созданный мир, однозначно.
Еще не рассыпана манна глаголов,
И дождь прилагательных льется без цели
Сквозь точность наречий, колючих и голых,
Пока мы друг друга назвать не успели.
Время необратимо, но и неизживаемо. Поэтому ситуация разрыва в первой части стихотворения, во второй сменяется “вечным возвращением” к истокам, и рядом со словами, восходящими еще к Библии (глина, вино), возникает лексика наших дней (ракетка, подача).
Естественное завершение книги Марины Эскиной – раздел “Быть собой” с признанием поэта в неизбежной обреченности на пребывание ее в непокое творчества: То – смирение, то – отчаянье. / То – прощение, то – вина. / Оправдание, обещание. / Свет, стремнина, глубина…
Елена Краснощекова, Джорджия