Опубликовано в журнале Новый Журнал, номер 233, 2003
Заметки русского правоведа
В последние годы термин «гражданское общество» стал новой мантрой правительства РФ и российской элиты, своего рода заклинанием в новоязе российских политиков. Заявления о необходимости «создания гражданского общества» или о его «дальнейшем развитии» почти неизбежно присутствуют в типичном наборе политических программ и партийных манифестов в преддверии декабрьских 2003 г. выборов в Государственную Думу. Даже такое событие как образование коалиции двух политических партий – пропутинского «Единства» и партии Примакова-Лужкова «Отечество – вся Россия» было формально поддержано президентом РФ, поскольку такое слияние должно было стать «важным шагом, направленным на укрепление и развитие политической системы и создание гражданского общества» (Полит.ru 12.07.2001).
Есть все основания ожидать, что термину «гражданское общество» грозит повторение судьбы другого слогана, широко звучавшего в конце 1980-х – начале 1990-х гг.: «правовое государство». Как отмечалось уже в июне 1991 года (в докладе, подготовленном для Исследовательской службы Конгресса США), «отсутствие консенсуса в отношении того, что понимать под «правовым государством», широкая интерпретация термина, использование его как популистского лозунга в политической демагогии ведет к откровенному нарушению самой концепции правового государства».1 Подобно тому, как термин «перестройка» трансформировался в общественном сознании в «катастройку» (Александр Зиновьев), а поддержка М. С. Горбачева среди населения заслуженно сократилась до полупроцента (проголосовавшего за «архитектора перестройки» в ходе президентских выборов 1996 года), и подобно тому, как безумная попытка осуществить построение «правового государства» и «рыночной экономики» за один прыжок привела к разрушению и государства, и экономики, точно так же спешная, непродуманная и оторванная от национальной специфики разворачивающаяся кампания по построению «гражданского общества» в России грозит иметь скорбные последствия.
Сразу оговоримся, что данное наблюдение справедливо по отношению не только России и бывших советских республик. В некоторых других регионах мира использование термина «гражданское общество» также часто лишено какого-либо юридического смысла, и он служит исключительно в качестве элемента псевдоправовой аргументации. Например, албанские террористы и сепаратисты в Македонии требуют признания албанского языка в качестве второго «официального» языка республики под тем предлогом, что это будет «способствовать адекватному развитию гражданского общества» и «полной интеграции всех граждан Македонии в «гражданское общество».2 К чему привела «интеграция» косовских албанцев в «гражданское общество» Югославии мы уже видели.
На первый взгляд, термин «гражданское общество» достаточно часто встречается в нормативных актах РФ и ее субъектов. Он содержится более чем в сотне правовых актов и в официальных документах, принятых в 1991–2003 гг. Среди них – не менее десяти президентских указов. Любопытно, что половина этих указов была издана в марте-июне 1996 г. в ходе кампании по переизбранию Ельцина на второй срок. Уже по этой детали видно, насколько тема построения «гражданского общества» в России располагает для использования ее в лукавых целях, не имеющих ничего общего ни с «гражданским», ни с «обществом».
О необходимости дальнейшего развития «гражданского общества» в России (или о его усилении) говорилось в каждом ежегодном послании Президента РФ Федеральному Собранию последних лет и в таких документах, как Концепция внешней политики Российской Федерации, Доктрина информационной безопасности Российской Федерации (утверждена президентом 9 сентября 2000 г.) и пр.
Однако первое впечатление обманчиво. Похоже, что только один федеральный закон («Об образовании», No. 3266-1 от 22 июля 1992 г.) содержит термин «гражданское общество». Примерно четверть всех официальных документов, упоминающих «гражданское общество», – это международные соглашения, участником которых является Россия, коммюнике и меморандумы (в том числе принятые ООН, ЮНЕСКО, ОБСЕ, Советом Европы и его Парламентской Ассамблеей). Эта цифра становится еще внушительнее, если к ней добавить документы, не имеющие важного юридического значения (скажем, информационное сообщение Центрального банка РФ от 3 октября 1995 г., несколько приказов Министерства образования РФ, постановления Генерального совета Федерации независимых профсоюзов России и т. п.)
«Словарь-справочник по российскому законодательству: термины, понятия, определения» (М., Юстицинформ, 1998) содержит определения около 25 тысяч терминов, встречающихся в нормативных правовых актах законодательства РФ, но «гражданского общества» среди них нет. Не упоминается «гражданское общество» и в индексах основных комментариев Конституции России.
В строго юридическом смысле термин «гражданское общество» не имеет четкого определения не только в российском праве, но и в праве многих западных государств. Концепция «гражданского общества», корни которой восходят к работам Платона, Аристотеля, Цицерона, Гоббса, Спинозы, Локка, Гегеля, классиков французского и германского просвещения, продолжает оставаться в большей степени в сфере философии, социологии, политологии, чем науки права.
Термин «гражданское общество» фактически отсутствует в законодательстве США. Ни этого понятия, ни его эквивалентов нет в крупнейших юридических энциклопедиях и справочниках, включая «Merriam-Webster’sDictionaryofLaw», «Ballentine’sLawDictionary, withPronunciations», «Mellinkoff’sDictionaryofAmericanLegalUsage», «BrianA. Garner’sDictionaryofModernLegalUsage». Справочник «Burton’sLegalThesaurus», например, дает определения 27 близким терминам – от «гражданского права» до «гражданской войны» и от «гражданской службы» до «гражданского неповиновения», но «гражданского общества» среди них нет. Фундаментальное 100-томное юридическое справочное издание «Words & Phrases. PermanentEdition. 1658 toDate» (1964–2001) содержит «все судебные формулировки и определения слов и фраз, используемых федеральными судами и судами штатов с ранних времен», кроме… «гражданского общества».
Естественно, факт отсутствия этого термина в законодательстве США еще не означает отсутствия в Америке гражданского общества как такового, но, несомненно, является весомым аргументом в пользу того, что гражданское общество не может быть институировано парламентскими законами или декретами исполнительной власти и может быть создано лишь десятилетиями благоприятного социального развития.
Различные авторы предлагают противоречивые определения доктрины «гражданского общества». М. Стивен Фиш, например, формулируя свою «умеренно ограничительную» (как он ее называет) интерпретацию этого термина, относит к институтам гражданского общества в РФ движение «Демократическая Россия», роль которой он высоко оценивает. При этом Фиш отказывает в признании элементами гражданского общества «фанатические организации и группировки, стремящиеся к захвату власти в государстве и единоличному управлению им (ruleexclusively)»3 (курсив мой. – А. Д.). С другой стороны, нельзя не согласиться с наблюдением Александра Лукина, согласно которому «ДемРоссия» и прочие радикальные «демократические активисты» в России рассматривают демократию «не как систему компромиссов между различными группами и интересами, …но как неограниченную власть «демократов», заменяющую неограниченную власть коммунистов»4 (курсив мой. – А. Д.). Таким образом, движение «Демократическая Россия» (и его поскребыши в лице Союза правых сил, «Либеральной России» и пр.) полностью подпадают под вводимое М. Стивеном Фишем понятие «фанатические организации» и могут быть чем угодно, но только не «институтами» гражданского общества.
Прежде чем продолжить разговор об особенностях российского восприятия «гражданского общества», необходимо признать, что несмотря на широкое использование этого термина в политической демагогии, реабилитация этой доктрины в российском обществе и науке сама по себе является положительным явлением. Нет необходимости напоминать о том, что в течение нескольких десятилетий в отечественной науке не было места для таких понятий, как «гражданское общество» или «правовое государство». Так, «Философский словарь» 1975 года определял гражданское общество исключительно как «доктрину домарксистской философии» (с. 93). А будущий председатель Комитета конституционного надзора СССР С. С. Алексеев в своей книге «Социальная ценность права в советском обществе» (М., 1971) настаивал на том, что право «по самой своей природе не может быть выше государства», и называл правовое государство «лживой, фальшивой, научно несостоятельной буржуазной теорией» (с. 193).
Несмотря на все разногласия в понимании и интерпретации термина «гражданское общество» и его институтов среди российских ученых, политиков и законодателей, можно вычленить и сформулировать некоторые общие аспекты этого понятия, в большей или меньшей степени разделяемые почти всеми исследователями. В отличие от американских ученых, рассматривающих гражданское общество как «промежуточный феномен, находящийся между частной сферой и государством» (Ларри Даймонд) и как «автономное, саморегулирующееся явление, независимое от Государства» (Адам Б. Селигман)5 (курсив мой. – А. Д.), таким образом, однозначно проводящих разделительную линию между гражданским обществом и государством, российские аналитики склонны интерпретировать «правовое государство» как политическую ипостась «гражданского общества». Правовое государство рассматривается как ключевой элемент, обеспечивающий сохранение и развитие гражданского общества. Государство при этом воспринимается не как нечто отсеченное от гражданского общества, но как основывающееся и строящееся на последнем. Соотношение между (правовым) государством и (гражданским) обществом рассматривается как соотношение между формой и содержанием, или как сбалансированное сотрудничество. Гражданское общество не ограничивает правовое государство, но дополняет его. В целом отечественные исследователи в отличие от их западных коллег редко квалифицируют гражданское общество как «бесконтрольную сферу индивидуумов».
Напротив, вслед за Гегелем российские ученые склонны прийти к выводу о том, что гражданское общество не существует до или вне государства. Словно споря с одним из процитированных выше западных аналитиков (Адамом Селигманом), ответственный секретарь парламентской (1990–1993 гг.) Конституционной комиссии (а ныне ответственный сотрудник компании «Марс») Олег Румянцев утверждает: «Гражданское общество не абсолютно автономно, поскольку испытывает определенное воздействие со стороны государства, не существует до или вне его, а сосуществуя с этой очевидной реальностью, которая по-своему объемлет его»6 (курсив мой. – А. Д.). Государство обеспечивает защиту гражданского общества, включая защиту жизни и здоровья граждан, обеспечение безопасности и правопорядка. В традиционной российской интерпретации государство ответственно за обеспечение социальной справедливости в стране и за выравнивание уровня материального благополучия граждан. Реализуя свою внешнеполитическую и оборонную функции, государство выполняет роль высшего гаранта существования гражданского общества и нации в целом.
Не только российские, но и западные ученые далеки от утверждения об абсолютной самоценности гражданского общества. Тот же М. Стивен Фиш однозначно положительно воспринимает отсутствие «сильного (vigorous) гражданского общества» в постсоветской России и считает, что данный факт создавал «преимущество» для гайдаровско-чубайсовской «шоковой терапии», так как отсутствие гражданского общества ослабляло «народное сопротивление… «экономической либерализации».7 Действительно, российские радикал-реформаторы и их западные менторы, энергично пропагандирующие прелести развитого гражданского общества в России, не могут быть последовательны, искренни и логичны, поскольку слабость гражданского общества в начале 1990-х была одним из важных факторов, способствовавших разрушению страны и разграблению ее национального богатства этими же самыми «реформаторами».
Для того, чтобы стать успешным, развитие гражданского общества в России должно сопровождаться укреплением российской государственности. По словам В. Путина (из его выступления на встрече с представителями неправительственных организаций 12 июня 2001 года), «великая Россия – это великое общество». Граждане России устали от ослабляющей (а подчас и подрывающей) институты государства деятельности радикальных группировок и организаций, появившихся на мутной волне социальных катаклизмов конца 1980-х – начала 1990-х годов. Организаций, кредо которых можно было бы выразить словами Осипа Мандельштама: «Мы живем, под собою не чуя страны». Наблюдение Ричарда Роуза 10-летней давности, согласно которому «при необходимости выбора большинство жителей Восточной Европы предпочли бы слабое и неэффективное правительство сильному правительству»8 имеет мало общего с господствующими в настоящее время настроениями в России. Одна из основных причин стабильного и гарантированного успеха КПРФ заключается в том, что 42,1% ее сторонников (не только коммунистов!) голосуют за эту партию по причине ее «державнической» программы и деятельности, тогда как только 21,6 и 20 процентов избирателей «Яблока» и СПС (соответственно) считают важным, чтобы их партии работали на укрепление российской государственности.
Определение гражданского общества, данное Вацлавом Гавелом, как «социального пространства, благоприятствующего чувству солидарности между людьми и любви к своему сообществу»9, близко русскому традиционалистскому пониманию данной концепции. Современный ученый из Сибири приходит к схожему выводу: «Гражданское общество – это общество граждан, обладающих не только определенным уровнем правосознания, но и чувством национальной гордости… любовью к своему отечеству».10
Обратимся к статистике. Вновь, на первый взгляд, ситуация с развитием институтов гражданского общества в России может показаться благополучной. Число зарегистрированных общественных организаций в РФ достигло примерно 350 тысяч, включая более 70 тысяч некоммерческих организаций, напрямую или косвенно вовлеченных в благотворительную деятельность. Благотворительные организации объединяют более двух с половиной миллионов граждан РФ, оказывающих поддержку 30 миллионам человек (Интерфакс, 04.09.2001). Сообщается, что число регионов России, правительства которых заключили официальные соглашения о сотрудничестве с благотворительными организациями, работающими с беспризорными или инвалидами, выросло с двенадцати в 1998 г. до сорока в 2001 г. (TheEconomist, 24.03.2001).
Однако, говоря о развитии гражданского общества в России, нельзя обойти вниманием весьма тревожный симптом. Согласно опросу, проведенному фондом «Общественное мнение» среди 1500 городских и сельских жителей в июне 2001 года, лишь 5 процентов граждан вовлечены в работу общественных организаций. 73% опрошенных заявили о своем полном нежелании участвовать в их работе (Интерфакс, 2.07.2001). Недавний доклад ЮНИСЕФ «Дети и молодежь в переходном обществе» свидетельствует о еще одной характерной тенденции: в настоящее время молодые люди и подростки в странах бывшего СССР и Восточной и Центральной Европы в меньшей степени вовлечены в работу общественных организаций (и даже спортивных обществ), чем в конце 1980-х годов, в позднесоциалистический период.
Средний россиянин заявляет о недоверии семи из десяти основных институтов современного общества. На противоположных полюсах находятся политические партии (7 процентов доверия) и суды и вооруженные силы (40% и 62% доверия). Только 14 процентов населения считают Россию «демократическим» государством по сравнению с 54 процентами, «в целом» несогласными с такой характеристикой. 60 процентов из нас не верят в то, что наши голоса на выборах способны что-либо изменить (Новое время, No. 34, 2001). Хотя только 2,8% из 1500 россиян, принявших участие в опросе РОМИР, согласны с тем, что в России должен быть установлен военный режим, всего 9,1% россиян (меньше, чем каждый десятый!) находят демократию «лучшей формой правления» (Интерфакс, 19.04.2000).
Авторы подготовленной в Институте законодательства и сравнительного правоведения при Правительстве РФ аналитической записки «Отношение населения к федеральным законам и органам государственной власти» пришли к выводу о том, что от 70 до 80 процентов населения считают, что «законы в целом не работают». 28,2% государственных служащих признаются, что в своей работе они вынуждены игнорировать или нарушать федеральное законодательство. 70% россиян заявляют о том, что они более часто вынуждены прибегать к внеправовым методам обеспечения своих прав и свобод, чем до начала правовой реформы в стране 15 лет назад. 56% населения (и 58,9% госслужащих) считают правительство и другие органы федеральной исполнительной власти наиболее коррумпированными. С конца 1989 года доверие населения к федеральной законодательной власти не просто сократилось, но рухнуло с 88 процентов (в отношении Съезда народных депутатов и Верховного Совета СССР) до 4,3 процента (в отношении Государственной Думы).11 Лишь 3,7-3,9 процента наших соотечественников (включая 4,8-5,1% госслужащих) рассматривают ельцинское десятилетие как «необходимый этап в развитии» российского общества. Еще один опрос общественного мнения, проведенный в середине 2001 года ВЦИОМом, выявил схожие настроения: 75 процентов россиян считают, что ельцинская эпоха принесла России больше зла и вреда, по сравнению с 15 процентами не согласных с таким утверждением (Страна.ru, 1.02.2001).
95,1% населения (в том числе 94,4% госслужащих) выступают за «решительное восстановление порядка в стране». Доля наших соотечественников, согласных с утверждением о том, что «восстановление порядка является наиболее важной потребностью в стране, даже если для этого потребуется нарушить некоторые демократические принципы и ограничить личные свободы» в последние годы неуклонно возрастает. К февралю 1998 г. она достигла 71 процента, а к апрелю 2000-го уже 81 процента (Полит.ru. 21.04.2000).
Приведенные выше статистические данные представляются особенно символичными в год десятой годовщины принятия ельцинской конституции, поскольку они камня на камне не оставляют от целого ряда ее статей, начиная с самой первой, декларирующей РФ «демократическим… правовым государством».
Недавняя реорганизация Комиссии по вопросам помилования под руководством Анатолия Приставкина вызвала волну критики в западной печати и обвинений в «нецивилизованности» России. («Цивилизованность» и «гражданское общество» – понятия однокоренные). Комиссия Приставкина именовалась не иначе как «одна из немногих структур гражданского общества» в России, как «средство гуманизации» «распадающейся» «пресловуто коррумпированной, неэффективной и высоко зависимой» судебной системы страны. Слезы умиления у читателей «Вашингтон пост», «Нью-Йорк таймс», «Балтимор сан», печатного вестника радио «Свобода / Свободная Европа» и прочих изданий должны были вызвать святочные истории о членах комиссии – «либеральных писателях и ученых, работавших день и ночь для того, чтобы спасти как можно больше жертв неправедных судилищ» в России. Сам Приставкин скромно называл свою комиссию «островом милосердия посреди океана жестокости».
Оставим сентименты сотрудникам ангажированных СМИ.12 Из всех приведенных выше определений можно согласиться лишь с одним: Комиссия по вопросам помилования действительно являлась «структурой гражданского общества» в России. Все остальное мало имеет общего с реальностью. Идея, заложенная в основу Комиссии при ее образовании в 1992 году, заключалась в том, чтобы ее члены из числа либеральной интеллигенции (писатели, бывшие диссиденты, священник-реформатор) как носители некоей прогрессивной гуманитарной идеологии станут оказывать просвещенное воздействие на государство и общество. Эксперимент не удался, но не по вине государства.
Вместо сотрудничества с государством и его институтами, комиссия Приставкина попыталась возложить на себя их властные полномочия. Рано или поздно подобного рода узурпация должна была получить отпор. Комиссия была задумана как совещательный орган при администрации президента РФ. Она могла обращаться к президенту с рекомендациями, а последний мог согласиться с ними, но вовсе не был обязан делать это. Послушно соглашаясь с мнением Комиссии по вопросам помилования, Ельцин создал прецедент и ввел порочную практику год за годом следовать рекомендациям комиссии, создавая у Приставкина и его коллег впечатление, что они находятся над государством. Однако комиссия с совещательными функциями не может и не должна заменять решения судебных органов или высшей исполнительной власти, равно как ни один другой элемент гражданского общества не может подменять собой институты государства.
Но в чем же суть конфликта? Согласно официальной статистике (составленной в начале 2001 года Министерством юстиции РФ), число помилований в России выросло с 2726 в 1992 г. (т. е. в год образования комиссии) до 4988 – в 1995 г. и 7418 – в 1999 г. В 2000 году комиссия рассмотрела представления на 13300 осужденных и приняла решение рекомендовать к помилованию 12834 из них, т. е. более 96 процентов! Каждый вторник, когда Комиссия по помилованиям проводила свое еженедельное заседание, 17 членов Комиссии рассматривали от двухсот до семисот (!) дел. Нехитрая арифметика показывает, что рассмотрение одного дела в Комиссии Приставкина занимало в среднем от двух минут до 17 с половиной секунд. Вскидывание рук членов комиссии при голосовании «за» должно было напоминать колебание крыльев колибри. Как и его предшественник, В. Путин поначалу соглашался с мнением Комиссии и издавал соответствующие указы. В целом, Ельцин помиловал более 50 тысяч уголовников и Путин – около 10 тысяч (до марта 2001 г.).13
Однако наибольшее удивление вызывают даже не сами темпы роста помилований в России в 1992–2001 гг., а состав помилованных. Лично меня сразу насторожила одна деталь: на протяжении нескольких лет почти во всех своих интервью Анатолий Приставкин неизменно рассказывал о деле Елены Козловой, укравшей козу и приговоренной судом к тюремному заключению на пять с половиной лет, словно она была единственной из помилованных в России. (Эту же самую историю, кстати, он заученно поведал и американской журналистке Кэти Лэлли, начавшей свою статью в «Балтимор сан» с описания этого действительно вопиющего и возмутительного по своей несправедливости дела.)14 Но за что же были осуждены остальные 12 тысяч, помилованных В. Путиным в 2000 году? Оказывается, среди них доля осужденных за мелкие и незначительные правонарушения составляла менее четверти, тогда как 76% помилований приходились на осужденных за убийства (2689 человек), причинение тяжких телесных повреждений (2188), бандитизм (1848), разбой (709), похищение людей (18) и т. п.
Осужденные за совершение серьезных и особо серьезных преступлений составляли непропорционально высокую долю среди помилованных по представлению Комиссии Приставкина. В 1996–2000 она составляла от 40 до 58,6 процента от общего числа помилованных, тогда как среди заключенных доля лиц, осужденных за особо опасные преступления, не превышала 23,9 процента, то есть как минимум вдвое меньше доли помилованных среди данной группы заключенных.15
Один из последних из 17 проектов указов о помиловании, направленных Комиссией Приставкина президенту Путину (с рекомендацией о его подписании) включал в себя 2565 имен. 2449 из них (95 процентов) составляли уголовники, осужденные за «тяжкие и особо тяжкие преступления». 60 процентов из них были рецидивистами, причем 1070 человек были осуждены дважды, 318 – трижды, 81 – четырежды и 37 – пять и более раз.
По крайней мере 308 раз администрация колоний и тюрем возражала против рекомендаций Комиссии о помиловании определенных преступников, но такие возражения оставались без внимания. Невольно задаешься вопросом, насколько бескорыстно, милуя убийц и насильников, члены Комиссии Приставкина демонстрировали свое столь странное понимание «гуманизма и человеколюбия». В печать уже просачивалась информация о столичных адвокатах, не скрывавших, что они вхожи в Комиссию о помиловании, но что их услуги «дорого стоят». Сообщалось также о том, что снятие одного года судимости может стоить клиенту таких адвокатов до 5 тысяч долларов.16
Правовой институт помилования существует в большинстве зарубежных стран мира, но применяется он редко. Полный список помилованных за совершение федеральных преступлений в США (что может включать в себя снятие судимости, снятие штрафа, замену смертной казни пожизненным заключением и т. д.) за 206 лет американской истории от Джорджа Вашингтона до Билла Клинтона (за исключением скандального указа о помиловании 140 преступников и мошенников, подписанного Клинтоном в последний день его президентства), включает около 27 тысяч имен. Рональд Рейган, например, за 8 лет своего президентства помиловал 406 человек. Президент Джордж Буш-старший в 1989–1993 гг. принял решение о помиловании 70 человек и ответил отказом на 1554 других представлений.17 За последние 8 лет в США были помилованы лишь 0,3 процента осужденных за совершение федеральных преступлений. В Германии в 1994–1999 гг. были помилованы 111 человек. Никто не был помилован в Японии за последние 30 лет. Президент Франции ежегодно получает от 25 тысяч до 35 тысяч петиций, но удовлетворяет не более 1,5-2,0 процентов из них.18
Поражает еще одна деталь. Основная критика решения Путина о реорганизации Комиссии по вопросам помилования раздалась со стороны США, страны с самым большим числом заключенных в мире (свыше двух миллионов), в среднем раз в пять дней приводящей смертный приговор в исполнение. Напомним, что согласно многочисленным докладам «Международной амнистии» и ряда других правозащитных организаций (организаций все того же «гражданского общества») в США и за рубежом, американское правительство продолжает «нарушать международные стандарты, применяя смертную казнь в отношении умственно отсталых, лиц моложе 18 лет и лиц, не имевших адекватной юридической защиты». С 1977 по 1999 гг. власти штатов по «гуманитарным соображениям» заменили смертную казнь на более мягкое наказание лишь в отношении 40 человек.
Несмотря на то, что практически все участники встречи В. Путина с представителями неправительственных организаций страны 12 июня 2001 года говорили о необходимости «конструктивного сотрудничества» между институтами гражданского общества и государством, полномасштабное сотрудничество такого рода пока остается в сфере мечтаний. Если «недоверие» действительно было «всепроникающим элементом коммунистического правления», как утверждает Ричард Роуз в статье «Переосмысливая гражданское общество: посткоммунизм и проблема доверия», то такого рода наблюдение в еще большей степени соответствует положению дел в «демократической» России.19 И если что и представляет угрозу действительному развитию гражданского общества в нашей стране, то это никак не особенности российского этатистского, традиционалистского, консервативного понимания данной концепции, но современное состояние самого российского общества.
Владимир Путин наследовал разгромленную, разграбленную и униженную страну, из последних сил пытающуюся преодолеть последствия ликвидационного режима «реформаторов». Беспрецедентная социальная катастрофа в России, «человеческий кризис монументальных пропорций», наконец-то признанный таковым в ооновском докладе «Transition 1999»,20 делают дискуссии о гражданском обществе в России в настоящее время еще более вымученными и искусственными, чем десять лет назад. Понятие «гражданского общества» предполагает достаточно высокий уровень благосостояния населения.
Борис Немцов, сопредседатель Союза правых сил, прав в своем утверждении, что «в вымирающей стране невозможно удвоить ВВП» (МК, 1.08.2003). Но ведь то же самое можно сказать и о перспективах скорого построения в России «гражданского общества». Тем более по американскому образцу, к чему нас призывает партия СПС, справедливо охарактеризованная Виталием Третьяковым как «единственная политическая структура владельцев крупной собственности в России» (Комсомольская правда, 15.05.2003).
Гражданское общество не может быть образовано униженным и оскорбленным населением страны. Вместо того, чтобы быть ввергнутыми в новый виток радикальных экономических «реформ» или бесплодных социальных экспериментов, нация и государство должны сосредоточиться на преодолении чудовищных последствий ельцинского «демократического» режима и остановить депопуляцию и деградацию России. В противном случае через несколько десятилетий нам грозит утрата и России и ее общества, о котором уже некому будет задумываться, насколько оно стало «гражданским».
ПРИМЕЧАНИЯ
1. Впоследствии доклад был опубликован: Alexander Domrin, «Issues and Options in the Soviet Transition to the Rule of Law» // Coexistence. A Review of East-West and Development Issues (Martinus Nijhoff Publishers: Dordrecht, Boston, London), Vol. 30, No. 1 (March 1993).
2. Vecer, 12.07.2001; цит. в: Ulrich Buechsenschuetz, «Macedonia: Speaking a Different Language» // RFE/RL Newsline [26.07.2001].
3. M. Steven Fish, «Rethinking Civil Society: Russia’s Fourth Transition» // Journal of Democracy, Vol. 5, No. 3 (July 1994), p. 41.
4. Alexander Lukin, «Forcing the Pace of Democratization» // Journal of Democracy, Vol. 10, No. 2 (April 1999), p. 39. A. B. Лукин знает, о чем говорит; в 1990-93 гг. он сам входил в одну из таких «фанатических» фракций Моссовета.
5. Цит. по: Susan Shell, «Conceptions of Civil Society. Review of The Idea of Civil Society, by Adam B. Seligman and of Civil Society and Political Theory, by Jean L. Cohen and Andrew Arato» //Journal of Democracy, Vol. 5, No. 3 (July 1994), p. 124.
6. Румянцев О. Г. Основы конституционного строя России. – М.: Юрист, 1994, с. 76.
7. М. Steven Fish, p. 34.
8. Richard Rose, «Rethinking Civil Society: Postcommunism and the Problem of Trust» // Journal of Democracy, Vol. 5, No. 3 (July 1994), p. 19.
9. «Civil Society After Communism: Rival Visions. Vаclav Havel and Vаclav Klaus with Commentary by Petr Pithart» // Journal of Democracy, Vol. 7, No. 1 (January 1996), p. 18.
10. Могильницкий Б. Г. Гражданское общество и историческое сознание // Гражданское общество и региональное развитие (научно-практическая конференция, 22.04.1994, Томск). Томская Областная Дума и Томский государственный университет, 1995, с. 6.
11. История все расставила по своим местам. По прошествии 14 лет афанасьевская характеристика федеральной легислатуры СССР («агрессивно-послушное большинство»), воспринимается российским населением всего лишь как грязная клевета.
12. К западной (в первую очередь – американской) печати и телевидению в полной мере применимо самокритичное признание Олега Попцова о том, что вторая древнейшая профессия стремительно утрачивает свою основную функцию как средство выражения общественного мнения и «еще никогда не была так близка к самой древней [профессии] как сейчас». См. интервью с О. Попцовым в: Общая газета, No. 31, 26.07.2001.
13. Н. Демиденко. Конституционно-правовое регулирование вопросов помилования в Российской Федерации // Право и жизнь, No. 38, 2001; С. Пыхтин. Приватизаторы милосердия // Российская Федерация сегодня, № 18, 2001.
14. Kathy Lally, «Pardons Turn Rare in Putin’s Russia» // The Baltimore Sun, 14.06.2001.
15. H. B. Елисеева, А. С. Михлин. Помилование в Российской Федерации (Москва, 2001), с. 50. См. также: А. С. Михлин, В. И. Селиверстов, Л. В. Яковлева. Помилование в России // Закон, No. 2, 2002, с. 137.
16. Марина Гриднева. $5000 за каждый год свободы. Отчего президент перестал прощать убийц и бандитов? // МК, 26.12.2001. См. также: Л. Казик. Милуют тут всяких // Коммерсантъ-власть, No. 28, 2001.
17. P. S. Ruckman, Jr. «Executive Clemency in the United States: Origins, Develop-ment, and Analysis (1900–1993)» // Presidential Studies Quarterly, Vol. 27, Spring 1997; «Keys to Clemency Reform: Knowledge, Transparency» // Jurist, 7.03.2001.
18. Марина Гриднева. Насильник мил не будет // МК, 9.07.2001.
19. Согласно опросу общественного мнения, проведенного службой РОМИР-GallupInternational, 45,3 процента россиян не доверяют правительству страны (Интерфакс, 30.04.2001). За последние два года данный показатель сохранял устойчивую тенденцию к увеличению.
20. Transition 1999: Human Development Report for Central and Eastern Europe and the CIS: www.undp.org/rbec/pubs/hdr99/pr.htm.
Москва