Опубликовано в журнале Новый Журнал, номер 232, 2003
Валерий Есипов. Провинциальные споры в конце ХХ века. Вологда, “Грифон”, 1999
Книжка Валерия Есипова названа на редкость неудачно – по отношению к ее главному тексту. Провинциальные споры (впрочем, не такие уж провинциальные) в ней, конечно, есть – то по поводу обстоятельств гибели Николая Рубцова, то о некоторых своеобразных суждениях Василия Белова, то в связи с тем, как оценивают вологжане своего земляка Варлама Шаламова. Но это все-таки и количественно, и смыслово не главная половина книги. А главная – о судьбе одного из самых странных и диковинных людей 60-х годов.
У Лескова есть очерк под названием “Загадочный человек”, тоже о “шестидесятнике”, Артуре Бенни. Но это определение подходит и к герою книги Есипова Ивану Прыжову. И едва ли не в большей мере к ее “антигерою”, злому гению и демону первоначальной российской революционной поры Сергею Нечаеву.
Несколько напоминаний для забывчивых: Прыжов из “нечаевцев”; он присутствовал при убийстве студента Иванова. По нечаевскому процессу осужден к каторге, потом был в Сибири на поселении, там и умер. Оставил примечательные по трезвости взгляда записки о сибирских поселенцах. А до каторги – автор нескольких незаурядных исследований-очерков, как тогда говорили, “из народного быта” – про московских и воронежских юродивых, о нищих на Руси. И автор значительной книги “История кабаков России” (сюжет этот, надо заметить, Прыжов, подобно многим его товарищам-разночинцам изучал не только в теории). Книга в советские годы переиздавалась лишь однажды, где-то в начале 30-х, а в память “описываемого контингента” диковинным образом запала. Вспоминаю, как тихо выпивали с друзьями в какой-то из московских забегаловок лет тридцать назад; и один из явно постоянных клиентов сказал заносчиво: “Образованные, а небось не знаете “Историю кабаков России”?!” И был совершенно сражен, когда мы ответили: да знаем, знаем…
Но ведь у “нечаевского” дела и его злодеев-героев есть и еще одна линия жизни – литературная, с наибольшей внятностью и значительностью воплотившаяся в “Бесах”; но и в исторических сочинениях советской поры нашедшая свое отражение. Есипов нам открывает два существенных для оценки этих литературных отзвуков обстоятельства: первое – Достоевский на самом процессе нечаевцев не был, судил о нем и его участниках по газетным отчетам и отзывам присутствовавших. А второе – те, кто писал об этом уже в ХХ веке, во многом находились под воздействием той расстановки персонажей, что произвел автор “Бесов”, хотя у него Прыжов под собственным именем не фигурирует. А они, от Ю. Давыдова до В. Пикуля, выводя его уже под собственным именем, лишь прибавили густоты тому аляповатому раскрасу, который он обрел у Достоевского под именем Толкаченко.
Мы назвали Прыжова “загадочным человеком”. Загадочен он (если брать реальную, житейскую сторону) своей нелепостью, нескладностью и незадачливостью. Был ужасно близорук, буквально не видел у себя под носом, но пытался поступить на службу смотрителем казенных работ; пробовал утопиться в пруду, где было по колено. А самая большая нелепость – участие в убийстве Иванова, которого, как и кого бы то ни было, убивать не хотел. Нечаеву уже не доверял, но дотащился-таки до рокового грота, где то ли за руки держал жертву, то ли нет. Но – соучастник; и на суде не увиливал, вел себя достойно.
Но вот что примечательно: садясь за письменный стол (когда он был), Прыжов-литератор ни расхлябанности, ни развинченной многоречивости, ни “бестолочи” не выказывает. Напротив, скорее ироничен, трезв, четок в определениях. Реален одним словом.
Но если к этому своему герою В. Есипов относится с симпатией и, можно сказать, со сдерживаемой нежностью, то второй из главных персонажей вызывает у автора ярость – тоже сдерживаемую, но рвущуюся в текст.
Давным-давно, еще в юношеские годы, загадкою прозвучали впер-вые прочитанные есенинские строки: “много зла от радости в убийцах…” И вот такое же чувство жутковатой загадочности вызывает жизнь первого “демона русской революции” Сергея Геннадьевича Нечаева.
“Демоничность” здесь совсем не случайное слово. Кого только ни очаровывал Сергей Геннадьевич – от совсем юной Веры Засулич и уже не столь юной дочери Герцена Натальи до совсем не юных Бакунина и Огарева. Да что говорить – отборный караул в Петропавловке секретный узник “распропагандировал”, как сказали бы позднее, до такой степени, что солдаты готовы были с ним бежать; только случайность помешала. А ведь какие возможности у арестанта к общению с караулом – наверное, даже разговаривать запрещалось. Так что энергетика, этакий йlan vital, напряжение жизни словно бы создавали вокруг Нечаева вовлекающее поле. У “обычных” людей направляющими в этом поле становятся мораль, “принципы”, убеждения. И Петруша Верховенский самый весомый минус получает от автора именно за аморальность. Как один зэк (это – из лагерных воспоминаний известного генетика В. П. Эфроимсона) поражавший даже блатных своим бесстыдством, говаривал: совесть у меня есть, но я ею не пользуюсь.
А вот Нечаев был, если точно сказать, вне-морален. И тогда вот эта энергетика, эта жизненная “радость” фатально выливалась и переливалась лишь во “зло” самого диковинного, скорее, фантастического, чем чисто “злодейского” пошиба (вроде замысла организовать банду и грабить в горах Швейцарии туристов). И бед он многим принес много; но и сам Нечаев превратился в отщепенца даже среди своих. Впрочем, впоследствии нашлась такая политическая сила, которая, если не на словах, так на деле, пошла по его пути, да и превзошла.
Книга В. Есипова открывает нам и еще один занятный, но мало исследованный исторический сюжет: как большевики относились к Сергею Геннадьевичу. В “нечаевщине” их начали упрекать еще до Октября; а потом из эмиграции об этом говорилось в полный голос, да и оснований было “более чем…” Но любопытно: в советских публикациях 20-30-х годов разброс мнений был широк, от апологетики до ясного “отмежевания”; и думается, у В. Есипова есть основания связывать это со сталинским оправданием революционного аморализма и одновременно страхом перед неуправляемостью подобных Нечаеву одиночек (помните, об этом еще в “сталинских главах” “Круга первого”?) “Осиновый кол” в могилу Нечаева официальная историография забила в 1939 году в Большой Советской Энциклопедии: “не наш”. Хотя психологически Иосиф Виссарионович – словно кровный брат Нечаева: так же вне любых моральных понятий. Но ведь и кровная вражда – самая свирепая.
Читать книгу В. Есипова легко и приятно, хоть и не о столь приятных вещах она написана; но тон разговора, облик автора симпатичны, эмоциональны без агрессивности; тон обстоятелен – без опасливого провинциального самоутверждения. Вот только удастся ли даже специалистам добраться до этой книги? Тираж – две тысячи; а книжная торговля в России находится, можно сказать, “в эпохе феодальной раздробленности”.
Валерий Рыбаков, Москва