Опубликовано в журнале Новый Журнал, номер 232, 2003
Нина Королева Замедлилось время - уже не летит, а бежит. День прожит, запомнен и заново мной пережит. И новые строки сегодня приходят ко мне, И синее небо сменяется серым в окне. Движение туч - как движение мыслей о них - Вот смысл этой жизни, сегодня заполнившей стих… * * * Стихи не бормочу, Стихаю в полусне. Я больше не хочу, Чтоб знали обо мне! Ни другу, ни врагу Не надо доверять! Стих - песня на кругу, Стих - в омуты нырять, Стих - исповедь и плач, Расстрельная статья. Издатель? Нет, палач. Любимый? Нет, судья. РАЗМЫШЛЕНИЕ О РОДСТВЕ Сегодня быть безродным не к лицу. Пора искать в старинных книгах где-то Фамилию прабабки по отцу И отчество возлюбленного деда. Ход времени Ошкадеровых стер С лица вселенной, жалости не зная. Но живы - шесть двоюродных сестер, Два брата и одна сестра - родная. Не знаю, сколько нам осталось жить, И кто сегодня выживет - не знаю. И потому пишу: пора дружить, Родная кровь - она всегда родная. * * * Прикажу я: "И думать не сметь!" - Если кажется отдыхом смерть. Час кончины представлю на миг: Это - стопка не проданных книг, Не изношенных ворох одежд, Не исполненных тени надежд, И страницы не конченных книг О себе, о родных, о других. И еще - я припомню, как стон, - Не докрашенный мною балкон, Не дочитанный мной детектив. Вот что значит: уйти, не дожив! * * * Торопыга - тороплюсь, Пред иконами молюсь: "Дай мне сил еще пожить, Этой жизнью дорожить, Не спешить за окоём В светлом царствии Твоем!" * * * Сугроб - как серое перо Воронье, в небе тучи сини. Две остановки до метро. Пусть чувство Родины старо, Но радостно, что я в России, А не на Марсе, не в гостях, Не на калифорнийской даче. Живу на малых скоростях, И не хотела б жить иначе. Промокли ноги - это март, Воронье перышко ненастья... А позабытый мной азарт Рождается, зовя на старт Весёлой эстафеты счастье. Москва Владимир Слободчиков
СЛОБОДЧИКОВ Владимир Александрович (1913, Самара). С 1920-х годов до 1953 жил в Харбине и Шанхае. Участвовал в литературном объединении «Чураевка». Печатался в газете «Чураевка», в сборнике «Излучины», в журналах «Парус», «Мысль и творчество». Вернувшись в СССР, жил в Саратове, оттуда переехал в Москву. Автор ряда научных работ и учебников французского языка для школьников.
Я ОСТАЮСЬ... СВИДЕТЕЛЕМ Любимой моей жене Людмиле посвящается В наш край вползла ливонцев злая рать. Псы-рыцари, сокрыв лицо забралом, Пришли, чтоб земли наши отобрать И нас согнуть под стягом черно-алым. Чтоб не пустить врагов в наш мирный дом И защитить от вражеской напасти, Я встал с мечом на озере Чудском И был убит, но их не принял власти. Хоть не успел еще на лед я лечь, Как тут же встал и отдал сыну меч, И вместе мы, собрав пращи и стрелы, Прогнали псов за дальние пределы. Сказал я сыну: в мире и в бою Всегда борись за Родину свою, И пусть горит в народе без конца Живая вера в воина-борца. Текли года. Тяжелые года Удельных бурь, тоски и униженья. Три сотни лет бессилья и стыда, И рабского коленопреклоненья. Я поднял меч, и сын пошел за мной. На смелый зов Димитрия Донского Мы вышли в степь. Я первым принял бой И мертвым пал на поле Куликовом. Но не успел еще я в землю лечь, Как тут же встал и отдал сыну меч. И вместе с сыном, Родину спасая, Мы выгнали насильника Мамая. Текли года. То солнце, то туман. Как Божий град, упавший с небосклона, И как потоп, из дальних чуждых стран Нахлынули полки Наполеона. Я не успел в глаза врагу взглянуть, Как ощутил удар щемящей боли И был сражен ядром, попавшим в грудь, И мертвым пал на Бородинском поле. Но тут же встал захватчику на страх И дал наказ 12-го года: Стоять за жизнь и чтоб всегда в веках Не молкла слава русского народа. От угольев разграбленной Москвы По трупам жертв без отдыха и смены Захватчика прогнать сумели мы Через Париж до острова Елены. И чтоб всегда сияла красота, Воздвигли наши прадеды и деды Великий храм Спасителя Христа, Как символ жизни, чести и победы. В страстях и смутах Родина жила, Врагам не веря и друзьям не внемля, Но шла вперед в борьбе добра и зла, Росла, цвела и умножала земли. Страна жила под колокольный звон. Но грянул день бунтарства и мучений: Повержен храм, в крови растерзан трон, Из всех щелей ползут ночные тени, И жизнь пошла стихийно, как буран, Вселяя страх и горе без предела Всем, кто страдал от беспощадных ран, Бесправия, ГУЛАГа и расстрела. Я виноват, и все мы виноваты. На всех на нас проклятье и позор За то, что в день бесправной казни брата Мы не смогли остановить топор. Был новый враг жесток и беспощаден. Я встал ему преградой на пути И был сражен в бессмертном Сталинграде, Убит за жизнь, чтоб Родину спасти. Но тут же встал и встали из могил Все воины, дремавшие доныне, И вместе мы, всей мощью ратных сил Врага добили в огненном Берлине. Была победа, жизнь и как когда-то Сквозь гул тревожных и юдольных дней Гремела слава русского солдата, Но черный дым еще стоял над ней. Я никому не причинял страданий - Страдал я сам, и в муках за народ Был много раз убит на поле брани. Но голос чести звал идти вперед, Вперед к добру, чтоб Родина жила. Над сонмами погибших поколений Горят лучи забытого тепла, Встает заря и разгоняет тени, Подсохли слезы и умолкнул стон И узы страха падают с народа. Опять в стране повеяли свобода И вера в жизнь, и в правду, и в закон. Не может быть, чтоб это был обман, Опять мечта несбыточного рая?! Ведь кровь опять течет из свежих ран, Родную землю щедро орошая. - Придите же, я вас зову, друзья, Придите все, кто честной правды ищет. Сюда, скорей! здесь покажу вам я, Что правда есть на этом пепелище. Но как забыть мне слезы матерей, Напрасно ищущих своих детей, Их сыновей, что непробудно спят В могилах неопознанных солдат!? Да, Родина, ты многих нас берешь, Когда за правду, а когда за ложь, Но все гремит гремевшая когда-то Былая слава русского солдата! В земле мой меч. Давно ржавеет щит. Былую смерть, как праздник, вспоминаю, Не помню даже, сколько раз убит. Убит за Родину, - я это знаю. Развеян ли мой скудный прах, как дым, В могиле он или в открытом поле, - Я остаюсь, о Родина, живым - Свидетелем кровоточащей боли. Москва Алексей Прокопьев НЕБО АИ по вечерам ... как бензин золотистый на АЗС... девяносто второй... весело вспыхнувшей лесенкой Листа Ференца... грозного неба игрой - небо Аи... колыхаясь на глобусе рюмки склоненной... на том берегу... над ресторанами... розлито в возгласе горьком: гори все огнем - не могу выждав в лесу в паутине всемирной в застланном сетью саду мировом мир как отпрянув нас выбрал имбирный пряный со свежезаделанным швом ...аксессуары и комплектующи-... Yes! - и рекламной компанией... и... та еще пытка... (мечтающе: ты еще помнишь как выглядит небо Аи?) вечер рассвета... и запад затмения... ветер механики... химия звезд... и несмотря ни на что... тем не менее... что остается - фабрика грез? встать во весь рост - горизонт - декорация и во дворе каскадеры-мальцы грушу обтрусив спешат наиграться и грозный рояль волочат под уздцы * * * Мы сыграем в футбол В день рождения Будды Головой Олоферна Победим произвол Глубиной изумруда И геенну и скверну Разнотравный ковер Весь в росе - невермор Клевер в горних и в дольних И разящий глагол Неминуемый гол В высях прямоугольных Хорошо или худо В никуда ниоткуда Поле - завтрак Мане Мой любимый Ли Бо Нам в футбол не слабо Мы всегда на войне БЕССОННИЦА Такой вот вопрос детский Но мучает слабых адски Ведь если не пьян мертвецки То к черту - с собою цацки Как жить: словно датский Чаплин? Заснуть: в одноногой стойке? Лед Зеппелин с криком чайки И цапли мешать в койке? И цапаться с подсознанкой Цепляясь растимым даром К свободе (своей изнанкой) К обрыву (над черным яром)? Спокойствие брать нахрапом Сускай здесь и платят скупо не в райском саду - с кляпом ходить до плодов хрупа и в сладостном сне Прокруста не тесно нам - лишь невместно река отвечает устно гора ей внимает честно о чистая амплитуда сухих колебаний хрящик свисток на воде - оттуда шипящая трезвость спящих Евгений Саенко И поставить точку, поставить точку. Десять лет назад или даже больше Я мечтал о счастье, жене и дочке, И о доме с печкой, о доме с печкой. Не ходи на речку - смотри утонешь. Не кури травы - потеряешь крышу. Не беги за мной - не то фиг догонишь. Не смотри на небо - раз видишь выше. Помню детство. Осень в грачиных стаях, Молоко парное. "Мы нонче коров не держим. Трудно рано вставать, потому продали, Но не спится утром, встаем как прежде. Все теперь труднее - здоровье слабо, Ломит кости, хворь, беспокоят дочки. Мужики - скоты, вот и бьются бабы, Чтобы жизнь прожить, дострадав до точки". * * * Зачем весь день в глазах темно, Смотрю ль на солнце или просто, Осенний день стоит давно, Как смерть, и мучит долгим ростом, И длинной тенью. Посмотри, Чего ты хочешь, Землемерша, Я из опилок изнутри, А внешне был всегда умершим. А я чего хочу - пустяк - Каприз ли, вымысел досужий - Взглянуть, как стаями летят Грачи и ветер стаи кружит. * * * Что-то у нас одно Всероссийское в лицах Снега у нас полно Дождь может долго длиться Если придешь к реке - Боль что нутро изъела Свыше и вдалеке Храмы тут, в этом дело Лес ли зубчат вдали Елей берез и сосен Небо что жаль забыть Время такое - осень Ржавчина на дубах Над головою вечность Молодость старость прах Русская бесконечность * * * Здесь в небесах расположен близко небесный ковш, Словно бы вровень с рукой и к земле протянут, Словно в спокойном небе нашел покой, Словно уснул, и утром будить не станут. Друг мой, как мало надо - подать воды, Небо вернуть, отвратить болезнь иль удушье; Или так много? - весной сады Бледно цветут по нашим земным окружьям. И увяданье природы бедно, почти сквозно; Северный ветер, срывающий лист, приносящий зиму... Горький уют сиротский вернуть вольно - Что утоляет жажду пуще воды сладимой. Темень колодца, сырость, осенний лист, Смешанный запах тленья, реки и глины; Рябь превращает в барокко купол, глядящий вниз, Темный забор согрелся и выпустил куст малины. Что в этих нежных ягодах? - Летний жар, Райское детство, цвет зрелости, страсти, смерти... Жаркий камин, обративший лазурь в пожар На потемневшей иконе небесной тверди. Татьяна Царькова А. Д. Скалдину Переживать чужую жизнь, как пережевывать бумагу. Закладкой блеклою ложись, биографа отвага. Твой автор, твой герой так смел в своем неверном шаге, а ты, копировальщик, сер вторичностью отваги. Свободой оплатил свой труд - пусть временем сотрется. А ты, интерпретатор, туп в отваге иноходца. И все-таки, перо, скрипи уключиной над Летой. Отважен пишущий. Скрипи - верней нет скрепы. 2001 * * * Тусклый свет фонаря, освещающий только крыльцо, что ты тянешь мне душу, что память глухую кукожишь? Словно высветить хочешь его молодое лицо, но отходит он в темь, неразгаданный, смутный, тревожный. Я не знаю его. Я не помню им сказанных слов, но важней этих слов ничего за всю жизнь не случилось. Оттого и вхожу, отодвинув столетний засов, в круг магический света и темной оправы застылость. Наступает рассвет, так похожий на поздний закат. Блеклый день светлый круг не погасит - рассеет и спрячет. Все равно он придет, отодвинув столетья назад. Скажет им, как над пустопрожитым восплачет. 2002 * * * Я ожиданье каждого свиданья любила больше наших разных встреч. О этот трепет, нетерпенье, смерч пустых тревог и вздорных предсказаний… И путь стремительный от дома моего, оставленного темноте оконной, к другому, где засвечено окно, воспалено бессонницей влюбленной… Пять маршей лестничных… распахнутая дверь… Распахнутые руки, словно весла… Мы успокоились. Нам хорошо теперь. А ожидание? Оно вот-вот вернется. 2002 * * * Измучена и лучиста, прощалась в аэропорту, на родине быв туристкой в недолгом своем отпуску. Там ждут, там помогут стены И русский на них книгоряд. Но дети родились на Сене, По-русски не говорят. Твой праздник кончается в нищей Стране, где пурга и путчизм. Глаза понимания ищут… Не плачь. Улетай. Лучись. 2002, Санкт-Петербург Марина Кучинская Сер рассвет, и ночь короче жизни. Розовеют голубые жилы неба. Лес полоской света оторочен. Обессилел род Мафусаилов. Месяц - суетлив, слезлив, ребячлив. Облака маячит белый риф… а рассвет горит все ярче, ярче - сам себя навеки пережив. 1 мая 2001 * * * Так утверждали пифагорейцы, и мы с тобой согласимся с ними: звезды и музыка - два соблазна, что нам дарованы и поныне. Лето на убыль. По крайней мере, если прогнозы небес капризней, как не прельститься иным соблазном, третьим по счету - соблазном жизни? Тяга к последнему очевидна, если ссылаться на время оно. Даже оси земной, напрягшись, не избежать суеты наклона. Клонится солнце к заходу, ветер перебирает у ивы струны. Вот низкорослый восточный месяц сквозь облака обозначил скулы. Точат серпы в его древних кузнях, сыплются искры в глухих чертогах, и безвозмездно звезда на склоне лет освещает другой дорогу. Чествуя их, понемногу сходим в сторону с жизни проезжей части, и, уменьшаясь в размерах сами, служим приросту своих династий. Что нам почудится - звезды? звуки? - те и другие падут ничьими. Так утверждали пифагорейцы, и мы с тобой согласимся с ними. 17 августа 2001 * * * Ранним утром у самого синего моря, на холодном камушке-голыше - я не то что чаек в их дружной своре презираю, а жизнь как предмет вообще. Взгляд блуждает, цепляясь, как крюк, за небо, за спиною юродствует большинство: до сих пор там никто из живущих не был. Хорошо бы поверить и в это, но рубежи ненадежные - чаще мнимы, облака прорастают корнями в руки. Только море создано для гонимых - дальнозорких странников и близоруких. 5 сентября 2001 * * * Лунные крошки глотает белая птица - бессонница, смуглое небо стыдливо к камню гранитному клонится, падают в воду холодную звезды с размаху горячие. Это - весна кончается, май, уходя, ребячится. Недолюбившим - сбудется, недосказавшим - скажется, пухом ольховым, к радости, счастье подчас окажется. Даже от сна избавившись, жизнь не бывает длинною, именно ночью целое кажется сердцу руинами. Мысль, невпопад промелькнувшая, льется неслышной молитвою, видно - стекло оконное исполосовано бритвою. Время себя добьет, пульсом секунд отплевываясь, и простыня совьет тело, как ленту Мёбиуса. Двум помолившись, снедаемый верою в воскресение, прячь под замок души своей темный росток сомнения. Вылетит ли на рассвете птица из рук привольная, жизнь продолжается снова, старая, новая, дольняя. 21 мая 2000, Хельсинки Ольга Кольцова …Или память скрипичным ключом отвори, Или просто за мной повтори. Разговор из затакта на счет раз-два-три, - Проясняется небо внутри. Чепуха мировая, "Берлин", иль "Савой" - Сам не свой, ты идешь по кривой; Лучше волком завой на асфальт мостовой - Одичалый привой над Москвой. Видно, струны молчат, и над стаей волчат Лишь ударные глухо звучат, Заманив, приручат, - обманув, разлучат Лишь за то, что до срока зачат. Небо бродит в себе, небо бредит собой, Облака превращая в прибой. Над чугунной резьбой, водосточной трубой, Над скалой, над волной голубой. Погрузись в эту реку и влейся туда, Где бедою гудят провода. Где вода - не вода, где звезда - не звезда, Но вдаваться - не стоит труда. 2003 * * * Вот так к концу подходит век. Ложится блик на блеклый снег, И остается человек И мал, и сир, и наг. В долине смерти все пути Переплелись, - кричи, свисти, Не добежать, не добрести. Пошли хотя бы знак. Ты нищеброду подаешь За око око, грош за грош. И слева ложь, и справа ложь На стыке верст и дней. Стремясь к началу одному, Пронизывают искры тьму. Но кто к порогу своему Не шел, других бедней?! Подлунная глухонема, И слева тьма, и справа тьма. И цепь следов - как след клейма, И плен, и пелена. Ступай к подножию горы, Стучись в закрытые дворы, Пусть безответны до поры И твердь, и глубина. Пройдя долиной суеты, Неузнанный, вернешься ты, Перед последним у черты Распластываясь ниц. На перекрестье верст и лет Ты сам исполнишь свой обет. Коснется невечерний свет Обугленных глазниц. 2002 * * * Что ж, прощаться, прощать - врачеванью сродни Эти долгие ночи и дни... Если Ты не прощаешь, - зачем же огни Или спички - зачем же они? Шестоднев сотворенья, и выбора нет. Впрочем, есть - это Твой же Завет. Купина сохраняет и пламя, и свет Без поленьев, и в этом ответ. Уврачуешь судьбою, излечишь Собой, Только тот, кто отважился: "ТЫ" Про себя прошептать, - отговоркой любой Бьет об землю себя с высоты... То ли искры выходят гулять из печи, То ли демоны с женским лицом… Обличи, уличи, от окна постучи, Не дозволь стать сновидцу глупцом. Но не надо поблажек, огрехов меж слов, - Мол, иглу не сыскать днем с огнем. За сокрытьем Твоим - долгожданный улов, Ибо имя Твое изберем - Для изъятия следствий из мира причин, Вздорных толков о прочей муре. Это с лика слетает патина личин. Это бражник ожил в янтаре. 2003, Москва Виталий Бернштейн ПЕТР И ФЕВРОНИЯ Сеи убо в Русиистеи земли град, нарицаемыи Муром. В нем же бе самодржствуяи благоверный князь… "Повесть о Петре и Февронии" I Достохвальна княгиня Феврония, И пригожа лицом, и стройна, И душою предоброй отмечена, Только вот из крестьянок она. Из Рязанщины в Муром привезена Зачарованным князем Петром. Но княгиню такую боярыни Не приемлют надменным нутром. И мужья их, бояре безмыслые, Как-то раз на широком пиру, Осмелев, зашумели в подпитии, Дерзновенно глаголют Петру: "Княже, выслушай да не прогневайся. Нам княгиня твоя не мила. Ты найди - чтобы не деревенщина, Чтобы знатного рода была. А Феврония пусть собирается. Пусть возьмет все, что хочет, с собой, Мы согласны. Дорога ей скатертью. Пусть уходит - с поклажей любой". Потемнел князь лицом. А Феврония Молвит голосом тихим своим: "Отдадите, чего ни потребую?" И бояре в ответ: "Отдадим!" "Не прошу ни нарядов, ни золота, Никакого другого добра. Лишь прошу, что даровано Господом, - Мужа лю?бого, князя Петра". Животы содрогнулись боярские - Смех напал, аж до колик внутри. Из-за спин кто-то крикнул с ухмылкою: "Коли сам пожелает, бери!" Петр вскочил! Отшвырнул чашу бражную. На бояр устремив грозный взгляд, Шагом быстрым, с Февронией об руку, Вышел прочь из постылых палат. II По-над берегом в утреннем зареве Купола льют лазоревый свет. Отдаляются струги от Мурома, И березки им машут вослед. В стругах князь, и княгиня, и верные Слуги их. Весла тяжко скрипят. За кормой отчий край... Опечаленный Петр глядит неотрывно назад. Подошла, улыбнулась Феврония, Став милее еще оттого. Положила свои руки белые На могучие плечи его. "Не скорби, полагайся на Господа. Верю: Он не оставит в беде". Над Окой ветерок поднимается, Блики солнца на зыбкой воде. Тёплы нежные руки Февронии, Пахнут медом гречишным они. Петр к жене приклонил буйну голову. Что сулят им грядущие дни?.. Вечер. Замерли струги у берега. Спит Ока. Рыжий месяц над ней. Почивают в шатре Петр с Февронией. Утро вечера, чай, мудреней. А наутро, чуть свет, топот слышится, Под копытами ходит земля - Прискакали бояре из Мурома. Пали ниц, о прощенье моля. "День единый в безвластии прожили. Враз прозрев, оглянулись с тоской. Смута в Муроме, междоусобица, Брат на брата идет, кровь - рекой. Воротитесь же, князь со княгинею! Службой верной искупим вину…" Петр от них отвернулся разгневанно. Вопрошая, взглянул на жену. "Князь, негоже бросать свою отчину В час недобрый. Не помни ты зла. Воротимся скорей". Петр задумался. И обида из сердца ушла. III Правил в Муроме Петр годы долгие. Рядом с мудрою, кроткой женой, Сам душой мягче стал, милосерднее. Прям и праведен путь их земной. Совестливыми были в деяниях, Сострадание к сирым храня. И в беде были вместе, и в радости, Друг без друга не мысля и дня. И ночами, смятенными, жаркими, Петр шептал, обнимая жену: "Никого в целом свете, княгинюшка, Мне не надо - тебя лишь одну. Правду вымолвлю: и не загадывал, Чтоб такую любовь да познать. Прилепился душой околдованной. Нас теперь никому не разнять. А приблизится смерть неминучая - В час единый пусть явится нам. Чтобы вместе предстать перед Господом, Не разняв душ нетленных и там. Порешим ли на том, ненаглядная, Ты согласна, цветок полевой?" И в ответ голос трепетный слышится: "Я с тобой, я навеки с тобой…" Петр к жене прижимается бережно, Сердцем к сердцу. Смежает глаза. В почивальне лампадка чуть теплится, На божнице в углу образа. Ночь глухая - ни звука, ни отзвука, Небо звездное стынет в окне. Поправляет подушку Феврония. Наклонясь, крестит мужа во сне. IV Жизнь, почто ты такая короткая? Вроде только что вышел с утра - На дорогу уже вечер стелется, Час приспел. Не отсрочишь - пора… Вот и в княжьи хоромы нагрянула Старость. Загодя Петр повелел Истесать гроб из камня единого Для его и Февронии тел. А чтоб лучше душой приготовиться К часу смертному, княжий престол Он оставил. Надев рясу черную, В монастырские стены ушел. И Феврония стала монахиней. Унесла в своем сердце любовь - В мире этом им больше не свидеться, В мире том повстречаются вновь. Тихо в келье... Седая монахиня Мягко тянет узорную нить. На холсте - лик святого угодника, Лишь персты остается дошить. И вбегает с известием горестным Из обители мужней гонец: "Он уже отходить собирается! Говорит, что сегодня - конец. Вопрошает тебя старец праведный, Отойдешь ли, чтоб с ним заодно?" "Покрывало для храма доделаю - Вот и все. Я готова давно…" Вдругорядь возвращается посланный: "Смерть приспела, он дышит едва!" Поспешает с работой Феврония: "Я сейчас... Мне дошить бы сперва". Снова в келье гонец объявляется. Молча крестится. Молвит, скорбя: "Только что отошел он. Преставился. Прошептал - будет там ждать тебя". Отпускает иголку Феврония. На пол падает нити моток. Хорошо покрывало узорное, Не докончен последний стежок. На колени встает пред божницею. Опустел для нее целый свет. Произносит молитву негромкую И отходит. За мужем вослед... V Быть ему и жене похороненным В гробе общем, что ждет их давно, - Такова княжья воля последняя. Да исполниться ей не дано. Обещали бояре, все сделают, Как велел он. А вышел обман. Порешили: мол, так не дозволено Тем, кто принял монашеский сан. Панихида прошла. Как положено, Возлежал каждый в гробе своем. В храме заперли их до заутрени, Ночь еще пусть побудут вдвоем. А наутро вернулись, опешили. Свят, свят, свят - оба гроба пусты! Убоялись бояре-отступники, От испуга разинули рты. Разглядели потом: наособицу Гроб из камня стоит у стены. В нем покоятся князь со княгинею, Их недвижные лики видны. На тела покрывало наброшено - Со стежком, не дошитым вчера. Спохватились бояре. Одумались. Соблюли волю князя Петра. Суть открылась - то свыше начертано! Рядом им почивать смертным сном - Схоронили Петра и Февронию В час единый, во гробе одном. Столько всякого было… Над Муромом Пролетают, как птицы, века. Купола смотрят в небо бездонное. А внизу распростерлась Ока. Благодать. Тишина. Только изредка Из небесной дали голубой Чей-то шепот чуть слышный доносится: "Я с тобой, я навеки с тобой…" 2003, Бостон