Опубликовано в журнале Новый Журнал, номер 231, 2003
В ноябре 2002 года в Свято-Троицкой духовной семинарии в Джорданвилле состоялся коллоквиум “Митрополит Филарет Московский (1782–1867): грани его личности и деятельности в России XIX века”. Необычным для русского зарубежья было то, что для обсуждения общей темы собралась российско-канадско-американская аудитория, представляющая одновременно богословскую и академическую сферы современной культуры. На коллоквиуме были представлены крупнейшие богословские и академические учебные заведения России, Канады и Соединенных Штатов: московский Свято-Тихоновский богословский институт, Свято-Владимирская, Свято-Тихоновская и Свято-Троицкая духовные семинарии, Понтифийский институт в Торонто, Принстон, Ратгерс, Беркли, Брандейс, Майами, Колумбийский и Чикагский университеты, а также университеты штата Индиана в Блумингтоне и штата Нью-Йорк в Олбани. Список докладчиков включал имя видного церковного деятеля – преосвященного Марка, архиепископа Берлинского и Германского, известного лингвиста и автора исследовательских работ по гомилетике. Другие доклады прочитали Александр Яковлев, профессор Свято-Тихоновского института в Москве и автор известных трудов по истории русской церкви; Грегори Фриз, профессор университета Брандейс, американский историк русской церкви; Вадим Ляпунов, почетный профессор университета штата Индиана в Блумингтоне и Роберт Бёрд, профессор Чикагского университета. В расписание работы конференции входили, помимо научных чтений, и службы – “Малое повечерие”, “Божественная литургия” и “Молебен Святителю Филарету”. Все заседания начинались и заканчивались молитвой, а торжественный прием в первый вечер конференции открыло выступление церковного хора Свято-Троицкой духовной семинарии.
Рассказывает заместитель декана Свято-Троицкой духовной семинарии дьякон Владимир Цуриков, организатор коллоквиума:
До сих пор cеминария приглашала только богословов и священников, что давало возможность глубокого анализа проблем современной культуры с позиций религии и веры, но лишало дискуссии определенной широты взгляда на эти проблемы. Мы всегда чувствовали этот недостаток и понимали, что нашим студентам и преподавателям необходимы встречи с представителями секулярной науки. Так возникла идея организации такого собрания, которое могло бы объединить глубину религиозного проникновения в проблему с широтой взгляда на вещи, присущей представителям разных академических дисциплин.
Мы обратились к личности и трудам святителя Филарета Московского, потому что он представляет собой идеальный предмет для обсуждения на подобном собрании. Историк, богослов, проповедник, подвижник, политик, поэт – он оказал существенное влияние на пути развития русского православия и одновременно внес весомый вклад в историю русской общественной и культурной жизни. Разнообразие его талантов и достижений позволило нам пригласить таких несхожих между собой исследователей, как немецкий иерарх и богослов, российский и американский историки церкви, а также американские слависты разных поколений. Мы надеялись организовать таким образом активное обсуждение наследия святителя Филарета.
Первого ноября на двух заседаниях коллоквиума были прочитаны три доклада: “Значение митрополита Филарета в контексте истории гомилетики в России” – архиепископом Марком (Арндтом), “Великие реформы и Русская православная Церковь: роль митрополита Филарета” – профессором Грегори Фризом, и “Святитель Филарет (Дроздов) в государственной жизни России 1821-31 годов” – профессором Александром Яковлевым. Второго ноября состоялись два доклада: “Дар жизни: Пушкин и Филарет” – профессора Вадима Ляпунова и “Митрополит Филарет и светская культура его времени” – профессора Роберта Бёрда.
“Я не знаю другого слога, кроме слога Карамзина и Филарета” – этой цитатой из М. М. Сперанского начал свой доклад архиепископ Марк, а затем сравнил панегирики в адрес талантливейшего “проповедника для Церкви вселенской” (А. С. Струдза), чье слово “облекало божественную истину строгой и сильной красотой” (И. С. Аксаков) с упреками, прозвучавшими со стороны противников переводческой деятельности Филарета, который, по их мнению, заменил язык Церкви “языком театра” (А. С. Шишков). После краткого биографического экскурса, из которого слушатели узнали о раннем раскрытии проповеднического таланта святителя (двадцати четырех лет от роду он уже преподавал “высшее красноречие и риторику” и был назначен проповедником в Троице-Сергиевой Лавре), докладчик перешел к детальному рассказу о проповеднической деятельности Филарета. В Великий Пяток 1806 года молодой учитель риторики Дроздов произнес в Лавре такую проповедь, которая заставила тогдашнего московского митрополита Платона, выдающегося проповедника своего времени, сказать: “Я пишу по-человечески, а он – по-ангельски”. Вскоре Дроздов был пострижен в монашество с именем Филарета и переехал в Петербург. Блестящая проповедь, произнесенная в 1810 году молодым иеромонахом в лавре Св. Александра Невского в день Благовещения Пресвятой Богородицы, вызвала удивленный вопрос архиепископа Рязанского “мальчик, у кого ты списал?” Проповедническая одаренность Филарета сразу привлекла внимание и благоволение петербургского высшего общества, и он вскоре приобрел покровительство влиятельного князя А. Н. Голицына, оберпрокурора Святейшего Синода. Все проповеди Филарета этого времени сразу же выпускались в виде брошюр за счет Синода. Впоследствии его речи регулярно публиковались в разных журналах, а также выходили в сборниках, и таких сборников при жизни святителя было издано шесть (с 1820 по 1861 годы), а после его смерти было издано “Полное собрание слов и речей” в пяти томах (с 1873 по 1885 годы). Многие проповеди были переведены на иностранные языки.
Две проповеди Филарета 1810–1820-х годов вызвали возмущение слушателей. Первая была произнесена в Петербурге в 1814 году, на Второй день Рождества Христова. Филарет резко высказался против “вредной и богопротивной, как и суетной… любви к миру”, чем заслужил нерасположение императрицы Марии Федоровны, и ни царская семья, ни высшее общество ни разу не пригласили его проповедовать в 1815 году. Вторая проповедь, смутившая слушателей, была сказана Филаретом, уже архиепископом Московским, в Чудовом монастыре на Благовещение в 1824 году. Один из видных мирян старался добиться запрета распространять эту проповедь, потому что в ней проповедник высказал мнение, что Иосиф не знал о тайне Пресвятой Девы до появления ангела.
Вторую часть доклада архиепископ Марк посвятил определению места митрополита Филарета в истории русской проповеди. Среди предшественников Филарета, оказавших наибольшее влияние на его проповеднический стиль, докладчик назвал митрополита Платона и архиепископа Анастасия (Романенко-Барановского, 1761–1806), чей легкий и простой язык сложился под влиянием реформаторской деятельности Н. М. Карамзина (1766–1826). Другой выдающейся фигурой в области русской проповеди был во времена Филарета архиепископ Иннокентий (Борисов). Филарет трактовал в основном догматические вопросы веры, а Иннокентий – нравственно-практические проблемы. Конечно, были различия и в стиле их проповедей: Филарет придерживался строгой дисциплины в слове и мыслях и был принципиально против всякой импровизации, а Иннокентий проявлял большую эмоциональность и почти не заботился о порядке в изложении, считая правильным не только говорить, но и публиковать “что Бог послал, не заботясь много об отличных достоинствах мысли и слога”. Современники практически единогласно выступили в защиту стиля Филарета, считая его самым блестящим проповедником своего времени.
Общество страдало от влияния мистицизма, а также протестантских и римо-католических идей, поэтому Филарет чувствовал особую необходимость в разъяснении святоотеческой традиции, чтобы положить начало применению христианского учения в практической жизни. Говоря об источниках проповеднической деятельности Филарета, докладчик особо отметил внимание митрополита к Ветхому Завету, что весьма отличало его от других русских проповедников. Архиепископ Марк завершил свой доклад рассуждением о значении проповеднической деятельности Филарета в развитии русского общества. По мнению докладчика, проповедь святителя не упрекала и не ожесточала паству, а развивала в ней нравственное чутье, предоставляя слушателю задумываться о своей жизни и самому обличать себя. Кроме того, докладчик высказал мнение о том, что проповедь Филарета способствовала становлению современного русского языка, быть может, не в меньшей степени, чем тексты Пушкина.
“Историческую” секцию открыл Грегори Фриз докладом “Великие реформы и Русская православная Церковь: роль митрополита Филарета”. Он обратился к той сфере деятельности святителя, которая касалась церковной политики, и привлек внимание публики к поразительному факту – отсутствию солидных научных исследований, посвященных этой стороне деятельности Филарета. В конце XIX века, несмотря на всеобщее уважение к нему как главному “представителю Русской Церкви”, было опубликовано только несколько его частных и официальных писем, а также небольшие сообщения о его взглядах и деятельности. Советская историческая школа игнорировала Филарета, как и вообще всю историю российской Церкви. Западные историки тоже о нем не писали, потому что раньше религия вообще была вне сферы их интересов, а теперь они заняты вопросами истории религии, но не Церкви. В своем докладе профессор Фриз поставил задачу рассмотреть отношение святителя к участию Церкви в Великих реформах.
К 1855 году, когда на российский престол взошел Император Александр II, влияние святителя на политику Церкви достигло апогея, и все – либералы и консерваторы, церковники и паства – искали поддержки Филарета. Неудивительно поэтому, что Государь, полностью разделявший высокое мнение сограждан о митрополите, нередко обращался к нему за советом и помощью, чтобы определить общественный отклик на реформы. Реакция Филарета часто была скептической, так как слишком большое увлечение реформаторством, по мнению святителя, не только угрожало общественной и политической стабильности, но и могло нанести непоправимый вред Церкви. Он тщательно изучал каждый предоставленный ему проект. Митрополит ясно видел антирелигиозную подоплеку реформ и сделал защиту законных прав Церкви своей основной задачей, что заставило многих “государственников” и сторонников реформ воспринимать его как ярого “церковника”. Он постепенно утратил свое влияние в обществе, его мнение стали игнорировать, и наконец он был совершенно отстранен от участия в обсуждении реформ. “Жизнь показала, что во многих случаях его критика… была поразительно справедливой”, – сказал в заключении Фриз.
Уже в 1856 году, в преддверии Великих реформ, Филарет высказал скептическое отношение к ним в своей проповеди в Чудовом монастыре. Святитель сказал тогда, что вот уже полвека “просвещенные представители человечества” пытаются следовать новым и “лучшим” принципам в перестройке городов, но нигде еще не удалось им достичь простой цели: “спокойной и мирной жизни”. Разрушения прекрасно им удаются, сказал проповедник, но вот создать что-то прочное они не могут: не только города, но и правительства возникают, построенные по новым принципам, но их тоже быстро настигает крах, потому что на смену “разумной отеческой власти Государя” приходит “слепая и грубая власть толпы”. Пессимизм Филарета по отношению к новшевствам в России возрастал по мере его знакомства с реальными планами этих новшеств. В особенности его беспокоили перемены в Церкви: “Сейчас не время изобретать… Помоги нам Господь сохранить то, что еще не разрушено”. Пессимизм Филарета докладчик объяснил негативным опытом пререформистской деятельности правительства Николая I, беспрецедентным размахом антирелигиозной пропаганды в эпоху гласности 1860-х годов, а также активным внедрением светских принципов в жизнь Церкви. В целом святитель был категорически против того, чтобы Церковь принимала непосредственное участие в решении задач общества, потому что серьезнейшим образом различал церковное и мирское. Он возражал против того, чтобы Церковь участвовала в процессе освобождения крестьян после отмены крепостного права в 1861 году, и старался оградить местных священников от вовлечения в споры и конфликты, говоря, что их цель – служить всем прихожанам в равной степени, не принимая сторону того или иного общественного слоя. С тою же настойчивостью Филарет разграничивал финансовые интересы Церкви и государства. Он выступил против планов подчинить церковный бюджет департаменту экономики Министерства финансов, ему удалось отстоять финансовую независимость Церкви.
В конце жизни святитель утратил свое влияние на дела государства, отметил докладчик, что было связано не только с ухудшением его здоровья, но и с тем, что правительство было недовольно его несгибаемой позицией в защите интересов Церкви. В целом, заключил Фриз, дальнейшая история страны показала абсолютную правоту Филарета в его скептическом отношении к “великим реформам”.
В следующем докладе исторической секции – “Святитель Филарет (Дроздов) в государственной жизни России 1821-31 годов” – Александр Яковлев рассказал о малоизвестных подробностях участия московского митрополита в переходе государственной власти к Николаю Павловичу и о борьбе Филарета с мистицизмом. Кроме того, докладчик постарался объяснить причины явного противоречия между личностью Филарета, человека безукоризненно честного и цельного, и полярными оценками его роли в государственной жизни России: одни считали его верным охранителем самодержавной власти; другие – внутренним оппозиционером российскому абсолютизму. Профессор Яковлев обратил внимание на то, что в первое десятилетие пребывания Филарета на московской кафедре страна пережила два сильнейших кризиса: государственный, заключавшийся в том, что дворяне были недовольны сохранением крепостного права и самодержавной власти, и духовный, связанный с неправильным развитием Православной Церкви в послепетровской России, что вызвало поиски иных источников духовности. По мнению докладчика, не было более подходящей фигуры, чем Филарет, для благотворного воздействия на жизнь паствы в это время. Обладая глубоким умом, широкими познаниями и энергичным характером, он пытался провести благие преобразования в Церкви и обществе, но не достиг успеха – уровень развития страны не допускал тогда таких перемен. Тем не менее, образ “реформатора” закрепился за Филаретом, что привело к настороженному отношению властей, с одной стороны, и к интересу оппозиционных кругов – с другой.
Рассказывая об участии святителя в деле о престолонаследии в царской семье в 1820-е годы, докладчик вначале напомнил об общеизвестных событиях, а потом изложил некоторые малоизвестные факты, показавшие значительность влияния Филарета в решении проблемы. Кризис начался в 1820 году с развода Великого князя Константина Павловича и его женитьбы на особе нецарской крови, польской графине Иоанне Грудзинской. Великий князь отказался от своих прав на наследование престола, что и создало проблему: у Александра Павловича не было ни сыновей, ни внуков. В 1823 году было принято решение о переходе наследных прав к Николаю Павловичу. Летом того же года, в Петербурге, оберпрокурор Синода объявил Филарету волю Государя написать Манифест о переходе прав наследования Российского престола от Константина к Николаю. Первый вариант был составлен, отправлен Государю, и вернулся с поправками. Новый вариант был подписан 16 августа, а 27 августа Царь повелел Филарету скрыть оригинал документа в алтаре Успенского собора в Москве среди других государственных документов. Таковы известные факты. На менее известные детали указывают Н. К. Шильдер и А. А. Архангельский. По мнению Шильдера, именно Филарет предложил Государю хранить оригинал этого важнейшего государственного акта в Москве, а не в северной столице; он же посоветовал составить три копии Манифеста и хранить их уже в Петербурге – в Государственном Совете, в Синоде и в Сенате. Далее, сравнение черновика Манифеста с окончательным его вариантом, проведенное Архангельским, показало, что Государь вначале собирался добровольно оставить престол, но передумал и высказал намерение править Россией до конца жизни. Наконец, на конверте с подлинником документа есть собственноручная надпись Императора, которая предполагает возможность “востребования” им документа в течение его жизни. Яковлев увидел в этих фактах предмет для размышлений и догадок. Вот его предположения.
Чувство вины, вызванное косвенной причастностью Александра Павловича к убийству отца, Императора Павла Петровича, вызвало первый вариант Манифеста и возможность добровольного ухода Государя с престола, но он преодолел свои душевные терзания, и во втором варианте высказал желание править страной до конца жизни. Филарет мог подсказать Александру Павловичу решение оставить трон, видя его терзания и душевные муки. Когда же правитель отказался от этого решения, он явно охладел к святителю, что было очень заметно в 1823 и 1824 году, по свидетельствам современников. Филарет опять оказался причастным к разрешению кризиса, связанного с проблемой о наследных правах на российский престол, в 1825 году. Он помог преодолеть проблемы междуцарствия в ноябре и декабре того года, распутав сложнейшие противоречия между Манифестом и основными законодательными актами Империи. Мало того, Филарет проявил завидное мужество и дальновидность, не объявив о Манифесте сразу по кончине Александра Павловича, чем избежал смуты двоецарствия (Константин в Москве и Николай в Петербурге) и возможного восстания тайных организаций в Москве. В награду за эти решительные действия уже 25 декабря 1825 года он получил от Императора Николая Павловича бриллиантовый крест на клобук – небывалый по тем временам знак отличия.
Тем не менее, именно в декабре 1825 года сложились болезненно-противоречивые отношения между Императором и московским митрополитом, отметил докладчик. Помня о реформаторских настроениях Филарета в первые годы его деятельности на московской кафедре, а также привлеченные его несомненным высоким авторитетом в обществе, декабристы намеревались включить его в свое временное правительство – Директорию. Ответ на эти попытки находим в письме Филарета архимандриту Афанасию от 16 июня 1826: “Более и более открывается, от каких ужасов и мерзостей избавил нас Бог, укрепив Государя в 14 день декабря”. Государь не открыл следствия по делу участия святителя в декабрьском мятеже, но всегда помнил о планах повстанцев иметь Филарета в своем правительстве. Так возникли сложные отношения между Государем и митрополитом: “безусловное подчинение верноподданного при постоянном наличии собственного мнения” со стороны Филарета и “настороженное уважение при ревностном стремлении главенствовать” со стороны Николая Павловича. “Я знаю, что Филарет настраивает против меня Москву”, – говорил он оберпрокурору Синода.
Рассказал докладчик и о деятельности святителя в эпоху “духовной смуты”, как назвал Яковлев второе десятилетие XIX века, когда в России распространились мистические учения внецерковного характера. Сторонником этой “смуты” был в 1820-е годы и Император Александр Павлович, что неизбежно отразилось на судьбе Православной Церкви. Среди примеров такого влияния мистических настроений на Церковь в докладе были названы Царский указ 1822 года, разрешивший старообрядцам принимать раскольнических “беглых попов”; некая космополитическая религия, свободная от вероисповедных различий, возникшая благодаря деятельности “светского архиерея” князя А. Н. Голицына, Библейское общество, созданное при непосредственном участии Императора. По мнению докладчика, в тех случаях, когда Филарет не имел средств к тому, чтобы противостоять вредным влияниям, он делал все возможное, чтобы обернуть сложившиеся обстоятельства на пользу Церкви, чем и было оправдано участие святителя в деятельности Библейского общества, переводившего Священное писание на разные языки, включая современный русский.
В начале 1830-х годов святитель живо откликнулся в своих проповедях на тревожные события, происходящие в Европе и России – французскую и бельгийскую революции, польский мятеж и эпидемию холеры в Москве. В проповеди, произнесенной в Успенском соборе 25 июня 1830 года, он отразил консервативную позицию, поддержав самодержавие и охарактеризовав европейские события как действия людей, которые “не хотят знать христианства… не призывают Царства Божия и менее обращают внимания на оное, нежели на царство последнего из соседей”, а также “приписывают царскую и самодержавную власть народу, то есть рукам или ногам предоставляют должность головы”. В другой проповеди того же года, произнесенной 18 сентября во время молебна против холеры в Москве, Филарет, наоборот, резко критиковал самодержавного правителя России. Святитель провел прозрачные аналогии между царем Давидом и российским Императором, наказанными за грех “тщеславия” “орудиями правосудия Божия” – “войной, голодом и мором”, что крайне задело Николая Павловича.
Слово Филарета “о наказании царя Давида” быстро получило большую известность и было воспринято многими как открытый выпад против Государя. Доносы на “революционного мистика” Филарета полетели и в III отделение, и непосредственно Императору. В ответ на это Николай Павлович просто приехал в холерную Москву, где Филарет его встретил проповедью, включавшей такие слова: “Ты являешься среди нас как царь подвигов, чтобы опасности с народом твоим разделять… Царь Небесный провидит сию жертву сердца твоего и милосердно хранит тебя”. Комментируя независимые заявления проповедника, Яковлев отметил: “Святитель Филарет обладал мудростью, но не в меньшей степени он обладал мужеством. Будучи митрополитом, он считал себя вправе думать и беспокоиться о государстве”, и закончил свой доклад так: “Святитель Филарет… жил с Богом и для Бога. Но в то же время он жил с людьми и с Россией – для людей и для России”.
На третьей секции – литературной, состоявшейся утром второго ноября, – выступили Вадим Ляпунов с докладом “Дар жизни: Пушкин и Филарет” и Роберт Бёрд с докладом “Митрополит Филарет и светская культура его времени”. Професор Ляпунов проанализировал три текста из поэтического диалога Пушкина и Филарета: стихотворение “Дар напрасный, дар случайный”, написанное Пушкиным в свой 29-й день рождения; стихи Филарета по поводу пушкинского “Дара”, названные “Пушкин, от мечтания перешедший к размышлению”; и новый ответ Пушкина – “В часы забав иль праздной скуки”, написанный в 1830 году. Ляпунов изложил известную историю стихотворного диалога между первым поэтом России и иерархом русской Церкви. Елизавета Хитрово, духовная дочь митрополита, показала ему пушкинские стихи “Дар напрасный, дар случайный”, опубликованные в альманахе “Северные цветы” в 1828 году. Филарет решил ответить на мысли, заключенные в этих стихах, тоже поэтическим произведением, но не оригинальным, а просто немного изменив собственно пушкинский текст. В феврале 1830 года Пушкин написал стихотворение “В часы забав иль праздной скуки” и опубликовал его в “Литературной газете”.
Докладчик провел детальный сравнительный анализ всех уровней двух первых текстов – от структурных совпадений до лексических перекличек – чтобы прийти к выводу о том, что ответ Филарета отнюдь не пародия на пушкинские стихи, как предполагалось ранее, а скорее палинодия, то есть отрицание того, что сказано в оригинальном тексте. Пушкинское стихотворение “В часы забав иль праздной скуки” профессор Ляпунов назвал своеобразным завершением уникального поэтического диалога русской Церкви с русской литературой.
Митрополит Филарет Московский делал все возможное для того, чтобы привлечь европеизированное русское дворянство и интеллигенцию к Православной Церкви, и одновременно вдохновлял представителей Церкви на интеллектуальную деятельность. Кроме того, святитель сумел оказать одинаково существенное влияние на представителей двух противоборствующих мировоззренческих течений своего времени: славянофилов и западников. И наконец, поэтическая переписка Филарета с Пушкиным стала своего рода моделью диалога между религиозной и светской сферами русской жизни. Насколько продуктивна была эта модель и насколько в целом были эффективны попытки Филарета объединить два полюса общественной и культурной жизни в России XIX века? Эти вопросы поставил и постарался на них ответить Роберт Бёрд в своем докладе “Митрополит Филарет и светская культура его времени”.
Прежде всего, докладчик сравнил Филарета с другими церковными иерархами, внесшими весомый вклад в светскую культуру: Феофаном Прокоповичем и епископом Евгением (Болховитиновым). Отличие этих авторов от Филарета состояло в том, что в их трудах светская культура преобладала над духовной. Тем не менее, именно Филарет попытался найти средства приблизить церковную традицию к современности, изложив Писание литературным языком русской интеллигенции. Однако, как ни велик был авторитет митрополита, его попытка создать диалог между Церковью и светской культурой не удалась. Менялось мировоззрение русской интеллигенции, удаляясь от православной традиции: к 1830 году отошла от Церкви просвещенная элита, а в последующие полвека стремление к жизни вне православия распространилось повсеместно. Особенно ярко эти изменения видны в двух периодах русской литературы: классицизме и романтизме. До 1800 года писатели-классицисты понимали роль литературы точно так же, как и церковные деятели, поэтому в произведениях Ломоносова, Державина, Тредиаковского мы находим те же темы, тот же пафос, и даже тот же язык, что и в церковной литературе. Именно на основе произведений классицизма сформировались эстетические взгляды Филарета и его отношение к литературе, что видно из его лекций по риторике и филологии. Однако к тому времени, когда Пушкин написал “Дар напрасный, дар случайный”, представления о роли литературы изменились – романтизм пришел на смену классицизму. Важнейшая черта романтизма – изображение индивидуального переживания – резко противопоставила индивидуальное творчество и церковную традицию: писатели стали создавать свои собственные миры со своими собственными законами. Стихотворение Пушкина совсем необязательно рассматривать как отражение его собственной позиции – нравственной или мировоззренческой, комментирует Бёрд, – скорее это действительно “мечтание”, эстетически отстраненное от реальности, и лирический герой здесь вовсе не “господин А. С. Пушкин”, а вообще Поэт. Филарет же, отвечая на “Дар напрасный, дар случайный”, воспринял его как размышление определенного человека – А. С. Пушкина – о своей собственной жизни, поэтому митрополит и привлек традицию Церкви для нравственной оценки этого стихотворения. Вообще пушкинский текст и ответ Филарета отличаются принципиально, считает Бёрд: пушкинское стихотворение – это эстетический результат личного переживания, по жанру близкий к элегии, а ответ Филарета – это ода духовного характера с элементами дидактики. Налицо два разных подхода к художественному произведению: классицизма (Филарет) и романтизма (Пушкин).
Эстетика классицизма продолжает и сегодня влиять на отношение православия к искусству и литературе, заметил Бёрд, и именно это влияние отдаляет православие от современной культуры. Свой отклик на смену классицизма романтизмом в русской литературе Филарет дал не только в диалоге с Пушкиным, но и в отношениях с другими русскими писателями того времени: Василием Жуковским (1783–1852), Федором Тютчевым (1803–1873), Николаем Гоголем (1809–1853) и Алексеем Хомяковым (1804–1860). Жуковский и Тютчев были во многом близки к Филарету в своем мировоззрении и особенно в отношении к литературе, видя роль поэта в творческом сотрудничестве с Богом (правда у Жуковского не было того дидактического, авторитарного подхода, который просматривался у Филарета и Тютчева).
В отличие от Жуковского и Тютчева, Гоголь остро переживал свойственный романтизму разлад между свободным искусством и религиозным служением. Этот внутренний конфликт, возможно, послуживший причиной смерти писателя, многие приписывают влиянию о. Матвея Константиновского, который требовал, чтобы Гоголь отказался от пушкинской эстетики. В принципе, сказал Бёрд, о. Матвей выражал те же мысли, что и Филарет в своем ответе Пушкину, только в более категорической форме. Другой священнослужитель того времени, архимандрит Федор (Александр Бухарев) считал, что Гоголю вовсе не обязательно было следовать советам о. Матвея, потому что писатель вполне мог исполнять Господню волю и без того, чтобы постоянно подчеркивать христианскую направленность своей литературной деятельности. Неудивительно, что Филарет запретил публикацию этой работы архимандрита Федора.
В заключение доклада Бёрд отметил, что Филарет тем не менее отличался от многих представителей православия, демонстрирующих приверженность к классицизму в искусстве. Митрополит проявил замечательную способность понимать, что искусство неизбежно изменяется во времени и что Церковь должна найти пути к диалогу с этим непрерывно меняющимся явлением человеческой культуры. Диалог церковного иерарха с русской романтической поэзией, осуществленный на ее же языке, остается хотя и уникальным, но все же обнадеживающим явлением в истории русской культуры.
Отзывы участников коллоквиума, присланные организаторам, говорят о настоящем успехе собрания, а также демонстрируют серьезный и неослабевающий интерес русской эмиграции и американской славистики к проблемам взаимоотношения духовной и светской сфер русской культуры.
Материалы коллоквиума будут опубликованы в специальном сборнике, который можно будет приобрести в семинарии. Проведение следующего коллоквиума планируется в октябре 2003 года. Тема – Алексей Хомяков. Если у Вас возникли вопросы о коллоквиумах в Свято-Троицкой семинарии или же Вы хотите поделиться мыслями по этому поводу, напишите или позвоните: о. Владимир Цуриков. Holy Trinity Orthodox Seminary, PO Box 36, Jordanville, NY 13361, телефон: (315) 858-0945, электронный адрес: vtsurikov@hts.edu