Опубликовано в журнале Новый Журнал, номер 228, 2002
ПИСЬМА ГЕОРГИЯ АДАМОВИЧА
А. В. БАХРАХУ[1]
(1966—1968)*
7, rueFréd.
Cherami Александр Васильевич
Пора нам восстановить интеллектуальную переписку! Делаю первый шаг, хотя матерьяла для интеллектуальности не имею. Надеюсь, Вы удовлетворены моей «Ахматовой», от которой прослезились присутствовавшие при передаче свидетели. Но в «Р. Мысль» я дал почти то же самое: не взыщите! По-моему, это значения не имеет, никто не заметит, а мозги у меня утомленные, и сочинять что-либо другое, – притом в тот же день, – было мне трудно.
В воскресенье будет торжественная панихида, с архиепископом. Это отчасти по моему внушению, т. к. болван Анненков[2] хотел устраивать сейчас же вечер, конечно, чтобы самому покрасоваться. Вечер – хорошо, mаis avec certain recul**. Напрасно только Союз писателей решил «известить» о смерти Ахматовой: iln’enestpasqualifié***, и ко всему этому примешивается политика, от которой она всячески отстранялась и отмахивалась. Софочка[3] объявила мне в телефон, что панихида – «чепуха», в ответ на что я с ней почти поругался. Она человек не глупый, но это ее дурь, кстати, возмущавшая Гингера[4]. Сейчас, полчаса тому назад я от нее получил новый ее сборник стихов, неплохо названный – «Весна в Париже»[5], с нежной надписью (не совсем грамотной!). Значит, ссоры нет.
Ну, что еще? В сущности ничего. Как Вы смотрите на состояние Хомякова[6]? Я от него получил письмо довольно бодрое, но не совсем уверен, что бодрость эта оправдана. Очень мне его жаль. Il étaitmalaimé****, по-моему, из-за какой-то своей чиновничьей сухости и сдержанности, но у меня к нему искренняя симпатия.
До свидaния, cherami. Пожалуйста, ответьте: о себе и обо всем.
Ваш Г. А.
My very dear Kirsti, many thanks for the kind words that you added to the Alia’s letter. I always remember you and sincerely wish you happiness, health and success in everything*.
Yours Georgy A.
19 мая 1966 Paris
Cherami Александр Васильевич
Как живете, и «как Вам можется», по Цветаевой, Вашей любимице? Сейчас я говорил с Раисой Григ.[7], все более или менее благополучно. У меня гостит сестра из Варшавы[8], тоже ничего. Спасибо за мой «картезианский ум», я был польщен. Статья Ваша очень хорошая и интересная[9], но сколько в этих «Мостах» опечаток! Бедный Хомяков, верно, по болезни недосмотрел, а то ведь он человек аккуратный. У меня даже «гингеровская строчка» превратилась в «гончаровскую»[10], да и другого немало. Но не говорите об этом Хомякову, а то, что же больного попрекать! Он, верно, огорчается, если ему об этом говорят. Был вечер Зайцева: «provinceprofоnde**», да и не могло быть иначе. Но полный зал, объятия и народный энтузиазм. Не помню, писал ли я Вам, что у меня неожиданно был Евтушенко и сидел полтора часа. Взял, между прочим, книги Ходасевича, к которому там интерес. Он наивный и очень приятный, вежливый, без малейшей развязности. Кроме того, был Филиппов[11], который много хуже. Не глупый, но очень уж бойкий, и, кажется, возомнивший себя знаменитостью из-за процесса Синявского, где о нем часто упоминали. Есть ли у Вас еще письма Бунина – или это все? Вы, верно, получили книгу Анненкова[12]. Или получите, если ее еще не видели. Там вранья 50%, и тоже бойкость чрезмерная с боязнью отстать от века и чего-то не одобрить, что одобрять полагается. Впрочем, «сами все знаем, молчи».До свидания, cheri. Кланяйтесь Кирсти, поцелуйте ручки. Куда и когда Вы собираетесь на лето? Я saufimprévu***, буду с начала июля (т. е. числа 10-го) в Ницце и был бы обласкан, если бы в тех краях появились. Но Вы, вопреки мне, любите новые впечатления и, наверно, поедете что-то обозревать. А я хочу свободы, покоя – и солнца, cequiestgaranti à Nice*. Весна у нас странная, холодная, так что я тем более жажду солнца, больше ничего. Надеюсь на письмецо.
Ваш Г. А.
19 июня 1966 Paris
Moncherami, я пишу Вам к Вашему возвращению в Мюнхен, ибо в Аббацию или Олацию Вы мне приказали не писать. За письмецо спасибо. Надеюсь, Вы довольны своими короткими вакансами. Когда-то моя мать была в этой самой Аббации (два «б» или одно?) и восхищалась. Но было это осенью. И тогда был Франц-Иосиф, а не г. Тито.
«IX симфонию» я вовремя послал и уже получил извещение о получении долларов. Но что сочинить еще? Я вообще в маразме, а насчет гонорара высказываться не склонен. О нем я имею свои мысли, для высказывания не годящиеся. Вот для отдела Ризера обещал написать о FestivalduMаrais**, но Вам ведь нужны новости и сенсации, коих на горизонте нет. Если увижу, немедленно сообщу.
Не помню, писал ли я Вам о «Лит. наследстве». Этот Бабореко[13] уже давно убеждал меня написать туда о Бунине. Я отвечал уклончиво, а главное – просил «уточнить»: кто меня об этом просит, сам ли Бабореко, мелкая сошка, или ихнее начальство? Недели две назад я получил предложение официальное, на бланке, от «члена редколлегии». Но не без хамства! Смысл такой: мы слышали, что Вы собираетесь писать о Б., это могло бы нам подойти, но сообщите нам, какие Вы используете материалы, документы и т. п. Тогда мы известим Вас о своем решении. Подпись без всякой formuledepolitesse***.Я ответил в том же духе. Ничего не «собирался», просил меня об этом Ваш же сотрудник, никаких «материалов» я не использую, а могу написать просто воспоминания о встречах и беседах.
Ответа до сих пор нет. Сообщаю я Вам об этом потому, что Вы с Бабореко в переписке. Кстати, этот Бабореко просил меня «не обращать внимания» на характер официального письма, и на всякие вопросы. «Иначе, мол, у нас нельзя». Но, по-моему, Вы тоже должны потребовать, чтобы к Вам обратилась инстанция повыше его. Если я получу ответ приемлемый, то поставлю условием: ничего не изменять и не добавлять, дав им понять, что, конечно, политики я касаться не буду. Но непременно напишу, что Б. в эмиграции не выдохся, а расцвел. У меня был об этом осенью разговор с Твардовским: он страстный поклонник Б., но тоже уверял, что здесь он выдохся, как я его ни уверял, что это чепуха.
Вчера был на вечере Державина с докладом Вейдле. Доклад – ничего, но зал был на ¾ пуст. Не знаю, кто виной – Вейдле или Державин. Даму, которую Вы величаете «стервой из стерв», я видел. Она в какой-то меланхолии, и хотя я пытался узнать, что произошло между Вами и ей, ничего не выяснил. Хомяков написал в «Мостах» хороший рассказ[14], хотя считает его дрянью. Но это лучше, чем если он считал бы его шедевром, как бывает. В Ниццу я собираюсь между 8-10 июля. Здесь неожиданно стало холодно, после африканской жары. Ну, дорогой мой, кажется, все. А остальное – между строк и само собой ясно. «Грустно жить на свете, господа». (У Гоголя, кажется, «скучно»). Пожалуйста, nemelaissezpassansvosnouvelles*, даже если дела никакого нет. Обнимаю, целую и шлю Кирсти самые дружеские чувства.
Ваш Г. А.
25/VI-1966 Paris
Cher ami
Пишу Вам сегодня по делу.
Третьего дня мне звонил Рони и сказал, что Stewart узнал, что я получил письмо от Евтушенко относительно перевода «L’Ètranger» и очень этим заинтересован.
Я действительно получил от Евт. книжку с длиннейшим посланием на ней, очень милым и дружеским[15]. Было несколько строк и о Камю, т. к. по его же просьбе я послал ему свой перевод[16] в Москву.
После этого я был у Рони и дал ему выписку из письма Евт., касающуюся Камю, которую он тут же велел размножить. При мне он говорил со Стюартом и я просил его сказать ему, чтобы тот не очень все это распространял. Но большого внимания я на это не обратил: сказал так, между прочим. А теперь все больше об этом думаю.
Я не сомневаюсь, что каждое слово сказанное на Вашей станции, – как всюду, где много русских, – доходит или может дойти до Москвы. Положение Евт. там далеко не прочное. Характерно, что книжку свою он прислал мне из Стокгольма, а не из Москвы: едва ли это случайно. Мне было бы до крайности неприятно, если бы из-за меня у него были истории. А это возможно. Его могут спростить, каким образом его частное письмо известно в Мюнхене и почему вообще он общается с человеком, который с Мюнхеном связан, да еще по поводу Camus. Ну, Вы понимаете сами. Поэтому будьте добры, скажите Стюарту, что я его очень прошу оставить выписку (которую Рони, наверно, ему переслал) для своего личного употребления, а не показывать кому угодно. On ne sait jamais. Je compte sur vous*.
Г. А.
P.S. На днях я верну Вам стихи Джанумова[17] со своим предисловием. Это много лучше, чем я предполагал. Не знаю, был ли у него большой талант, но человек это был, по-видимому, довольно замечательный, с чем-то очень своим.
Сегодня я был у Раисы Григорьевны. Вид хороший, все более или менее в порядке.
4, avenue Emilia
chez M. Heyligers
4 авг. 1966 Nice
Cherami Александр Васильевич
Недели три тому назад я написал Раисе Григорьевне, но ответа нет. Меня это немножко беспокоит, т. к. перед моим отъездом Р. Г. была не совсем «в порядке», было что-то с глазом и головными болями. Писать я в Париж больше не хочу, но пожалуйста, сообщите мне, как там дела.
Кроме того, Хомяков написал мне (тоже давно), что Вас ночью «трясло». Я его запросил: что значит «трясло» и почему? Но он умолк. Вот, значит, всюду немощи и болезни! А я под ниццским солнышком – ничего, «тьфу, тьфу, чтоб не сглазить!», как говорил Жорж Иванов. Но солнышко в этом году чудное: жары никакой.
До свидания, cherami. Буду ждать ответа, а о мыслях и литературе напишу, когда удостоверюсь, что все благополучно. Сердечный привет Кирсти.
Ваш Г. А.
Nice
4, avenue Emilia
10 авг. 1966 chez M-me Heyligers
Дорогой друг Александр Васильевич
Хотя я и возмущен до глубины души Вашим предположением, что я Вами «вполне пренебрегаю», все же по доброте своей сел Вам ответить. Откуда «пренебрежение», да еще вполне, ума не приложу! Вы сами изволите молчать месяцами, а других попрекаете. Конечно, Вы заняты, а я бездельничаю (sanslamoindreironie*), но это дела не меняет. Ну, бросим «выяснять отношения». Очень рад, что Р. Г. лучше. Я был встревожен потому, что она – не Вы, и отвечала всегда аккуратно.
Пожалуйста, не будьте снобом и не называйте Ривьеру «пошлой». Когда-то Полонский (отец)[18] так отозвался о Ницце, а Алданов мне его отзыв процитировал с неподражаемой интонацией. Здесь – рай земной. Солнце с утра до вечера без малейшей жары. А если Вам не нравятся дома или туристы, то это «не играет значения», как пишет Берберова. Кстати, здесь Ваш Бабкин, но не в роли туриста, а из-за болезни матери.
Относительно Баборек и Ко: я считаю, что официальное письмо абсолютно необходимо. Недели три-четыре назад я получил от Бабореки письмо, как всегда премилое, и с обещанием что да, конечно, официальное приглашение будет, «они» все чрезвычайно рады Вашему принципиальному согласию и т. д. Но до сих пор от «них» я ничего не имею, кроме первого нахального письма. Поживем – увидим. Но, по-моему, Бабореко – мелкая сошка с лучшими намерениями, а значит вполне верить ему нельзя. Кстати (второе «кстати»), Вы, верно, видели статью Симонова о Бунине, где он называет меня гением[19]. Это, пожалуй, первая хорошая статья о Б. из всего, что там пишется. Много верного, хотя советский патриотизм Б. преувеличил и он, а в мелких фактах многое перепутал. Обед ведь был вовсе не у Б., а у Пантелеймонова[20], и начался чуть ли не со скандала, о котором я Вам рассказывал. Меня просит Литвинов (RussianDesk) обо всем этом написать. Я напишу, но à vold’ oiseaux*, без возражений именно на ошибки в фактах и мелочах. Почему-то упоена этой статьей Ваша, или экс-Ваша, Софочка.
Ваши сведения о турнэ Варшавского[21] в Мюнхене – в порядке вещей. Я его искренне люблю, но иллюзий насчет его деятельности, (кроме чисто писательской, «для вечности») не питаю. Иваск – душка, с туманом в голове, но туманом хорошего качества, с редкостной благожелательностью ко всему и всем. Почти князь Мышкин. Я был рад его посещению, хотя вообще гостей опасаюсь. Вот, например, в конце месяца должна приехать некая Mrs. Пахмус[22], лекторша или профессорша из Америки, пишущая диссертацию о З. Гиппиус, и останется здесь три дня. «Я на Вас рассчитываю, будьте эти три дня свободны»! Ну как Вам это нравится!
В Casino я не хожу – и этим слегка огорчаюсь. Не потому, что не хожу, а потому, что ничуть не тянет ходить. Значит, прошли сроки и надо думать о душе. С другими развлечениями лучше, но тоже не так, как aubonvieuxtemps**.
Письмо вышло длинное, сам того я не ждал. Не «пренебрегайте» мной и ответьте, хотя бы оторвав полчасика от директорских забот. Я спрашивал Бабкина: какое Бахрах начальство, т. е. властное или мягкое? Он в восторге. По-моему, он человек умный, но что-то в нем есть и не совсем приятное, м. б. просто болезненное.
До свидания, cherami, «друг моих снов, моего забытья»[23] (это, насколько помню, цитата из самого себя, и были это неплохие стихи). Пожалуйста, передайте поклон и поцелуи Кирсти и скажите, что я буду чрезвычайно счастлив и обласкан видеть Вас обоих под здешним безоблачным небом.
Ваш Г. А.
14 сент. 66 Nice
Cher ami!
Вы, вероятно, от работы и разных дел впали в патологическую рассеянность! Только что, сейчас получил Вашу открытку, где Вы даете свой адрес. На прежних письмах было просто – Mоugins!! Телеграмма мне была возвращена: «inconnu*». Письмо, посланное одновременно, до Вас, очевидно, не дошло. Я сомневаюсь, что дойдет, но решил, что значит Вы на почте – лицо известное. Ну, хорошо, passons**, все это – дело прошлое.
Я очень хочу Вас обоих видеть, но остаюсь здесь только до 20-го. Сообщите, можете ли приехать в Ниццу – или м. б. встретиться на полдороге в Antibes (disons на Gared’Autobus***). Но сообщите заранее, а не утром в тот же день.
Обнимаю, сердечный привет Кирсти.
Ваш Г. А.
Письмо (т. е. Ваше) и телеграмму храню в виде доказательства.
29 ноября 1966 Paris
Mon cher ami
Я сегодня получил письмо от Бабореко с цитатой из письма к нему Берберовой – о Бунине. Хотя я и знал, что она стерва и дура, все-таки не думал, что à cepointlà****! Может быть, Бабореко и Вам об этом написал, т. к., кажется, он написал Зурову[24] (не уверен). Если у Вас этого документа нет, я Вам перепишу его и пришлю, чтобы Вы составили себе верное представление о Вашей подруге или экс-подруге. Бабореко пишет, что он «очень огорчен». Я ему в ответ кое-что разъясню.
Кроме того, прилагаю вырезку из «Mond’a», которую давно хотел Вам послать, чтобы Вы со мной не спорили о ниццских делах.
Засим – приветы, поклоны, пожелания. Как все у Вас? Целую ручки Кирсти.
Ваш Г. А.
P.S. Газданов мне только что сказал, что по Вашему мнению, Терешкович[25] участвовать на вечере Гингера не станет. Он мне утром звонил, что посылает мне текст своей allocution* (хотя и с сомнениями, все ли в ней хорошо).
6/XII-1966 Paris
Mon cher petit ami
Сегодня был обласкан Вашим телефоном, а к тому же утром было и письмецо. Прилагаю Берберову. Qu’ en dites vous**? Я написал Бабореко, что мог бы многое ему объяснить, но не хочу этой глупой и злобной лжи даже касаться. Может быть, Вы напишите ему обстоятельнее. Мне особенно нравится, что «И. Ал. очень меня любил». Как может это человек о себе это писать, да и что она об этом знает? Кстати, и книга о Блоке: я никогда о такой книге не слышал, м. б. это тоже вранье[26]. Но если бы И. А. ненавидел всех, кто о Блоке пишет, у него было бы слишком много хлопот. Вообще – стерва и дура. Думаю, что вся злость ее держится до сих пор на стишках И. А. к Цвибаку[27] («В Рус. Мысли» я…»). Варшавский рассказывал, что она была вне себя, а именно он и привез их в Нью-Йорк.
Думал сейчас о возможных для Вас «скриптах». Не подойдет ли «Наташа» – вторая часть фильма по «Войне и миру», совсем недавно (дней 8-10) появившаяся в Париже после довольно плоского «Аустерлица». Я еще не был, но пойду, даже и без скрипта.
Затем и в PalaisdesSports «Ромео» новый балет Бежара на музыку Берлиоза. Это будто бы – событие, но я Бежара не люблю и насчет события сомневаюсь. Это еще не идет, но уже объявлено (пойдет, кажется, 15 или 17-го).
О Вашем высочайшем решении можете известить через Газданова, если не позвоните и не напишите лично мне.
А насчет обзора литературы за истекший год – nonetnon, даже с Вейдле. Я немощный старец, который не читает, а перечитывает (то, что когда-то любил). C’est une nuance*! Вам нужно бы обратиться к Слониму[28]. Это тип «литературоведа» aucourant** всех новостей (Вейдле все-таки умнее и оттого меньше стремится быть aucourant). До свидания, cheri. Поцелуйте ручки Кирсти и не забывайте.
Ваш Г. А.
Nice,
4, avenue Emilia
13 янв. 1967 chéz M-me Heyligers
Cherami Александр Васильевич.
Пишу из Ниццы, куда благополучно прибыл третьего дня. Газданов мне говорил, что Вы все нездоровы, и Кирсти как будто тоже. Пожалуйста, напишите, что это и прошло ли. Здесь я вспоминаю Гоголя, цитированного г. Шиком[29]: «Ницца – это рай». Солнце и синее небо, а в Париже был холод, мне вредивший. С Раисой Григорьевной я говорил накануне отъезда. Голос был слабый, кашель и вообще не блестяще. Но ничего серьезного, по-видимому, нет. Буду ждать письмеца. Обнимаю, целую ручки Кирсти.
Ваш Г. Адамович
Известно ли Вам о кандидатуре Полонского[30] на какие-то посты в парижской конторе RadioLiberty? Меня спросил Eillers (или Ehlers?), не знаю ли я подходящего человека. Я назвал Полонского, но добавил, что едва ли он согласится. А оказывается, он d’accord***. Очевидно, с его книгами плоховато.
Nice,
4, avenue Emilia
25/I-67[31] chéz M-me Heyligers
Cherami Александр Васильевич.
Берите с меня пример: письмо Ваше помечено 23, отвечаю 25! Правда, Вы вроде как министр, а я лоботряс, но все-таки оцените мою аккуратность.
Надеюсь, Ваши здоровия лучше. Кардиограмма мало что значит и безошибочна только для опознания инфаркта, а у Вас сердце прыгает, верно, от усталости и нервозности.
Насчет зайцевской патоки о Верах[32] вполне с Вами согласен. Под конец к тому же не без ехидства. Вера Николаевна когда-то расшифровала его инициалы: «Божия Коровка Злая». Кое-что в самом деле так. О Дукельском[33] и о Вас мне кто-то уже писал, не помню кто (Хомяков?). Этот Дукельский – пошляк и развязен донельзя, хотя не совсем бездарен. Но где был Ваш отзыв о нем?
О том, что в «Русской мысли» будет вице-редактор я слышал еще в Париже. Не знаю, Редлих[34] или нет. Его (т. е. предполагаемого «вице») видела Софочка и Терапиано[35], и обоим он не понравился. Газета действительно расширяется, с апреля. Но я НТС не люблю, и на них смотрю с опаской. Водов[36] мне предлагает писать чаще, чуть ли не каждую неделю, но эволюция «Р. М» меня смущает. Впрочем, on verra*.
Ляля Полонский… тоже onverra. По-моему, он годится, но за писания его я не ручаюсь, как не ручаюсь и за то, что он внезапно не возьмет Коди за нос. Впрочем, я уверен, что он во всяком случае выше средней станционной нормы, даже как писака. Ельчанинов[37] бы рекомендовал Вейдле. Я его не знаю, но знаю, что это человек «божественный» с докладами в РХСД. А вот что Газданов переберется в Мюнхен – для меня новость. Он мне ничего не говорил. Мне жаль, если это свершится: я как-то с ним подружился, довольно неожиданно, он мне почти каждый день звонил etdansunecertainemesure** заменил мне Гингера (полчаса по телефону – о том и о сем).
Ницца в полном блеске, даже для Ниццы невероятном. На солнце жарко. Пурву кэ са дур****, но едва ли, ceseraittropbeau**** для Карповича[38].
Значит, пока все. На ответ Ваш раньше Пасхи не надеюсь (хотя мне интересно было бы знать, как Вы управляетесь в русском «деске*****», где мне все более или менее знакомо). Сердечный привет Кирсти, целую ручки, а Вам почтительно кланяюсь.
Ваш Г. А.
8/IV-1967 Paris
Cher ami
Вот дополненный «Бред». Если теперь мало на полчаса, то значит Ваши доктора читают, как дьячки в церкви. По-моему, было лучше, pluscondense*. Но дело Ваше.
Газданов мне сказал, что Вы мне позвоните. Но Вашего мелодического голоса я так и не слышал. Как здоровия, т. е. оба здоровия?
Ваш Г. А.
21 июня 1967 Paris
Très cher ami.
Спасибо за письмецо. Я не ленюсь и не то чтобы был болен чем-то новым. Но, по-видимому, я переглотал всяческих снотворных и нахожусь в отупении. То, что прежде я мог написать в час, теперь требует десяти часов, sansrien éxagérer**. А м. б. это старость (едва ли все-таки).
Пришлю Булгакова – две передачи по 10 минут каждая, – на будущей неделе. Сейчас я занят был корректурами (стихи, книга статей, восп. об Ахматовой для Гринберга[39] – все из разных источников сошлось вместе, и воображаю, сколько будет ошибок в этих шедеврах!) Теперь принялся в поте лица, наконец, за предисловие к «Защите Лужина». Это все-таки блестящая вещь, и я был дураком, когда это чуть-чуть отрицал. Мне лично она неинтересна, но нельзя все по-своему мерить. Ну, вот завтра-послезавтра предисловие прикончу и начну Булгакова. Надеюсь, saufimprevu и вопреки снотворным, на будущей неделе все будет сделано. Но иначе я не сплю, а спать для меня сверхобязательно.
Меня удивило, что Одоевцева подала прошение на станцию. Вероятно, ей это кто-нибудь предложил, т. к. планов у нее таких не было. C’estunepauvremioche*, я ей искренне желаю добра – и будь что будет. Возраст, конечно, не вполне подходящий, но м. б. это гастроли, а не постоянная работа? Я ведь много старше, а на гастролях был, впрочем, без всяких прошений.
Слышал от Р. Г., что Вы прибудете в конце месяца. Голос у Р. Г. много бодрее, чем был еще недавно, но когда я ей это сказал, ответ был скорей недовольный.
В Ниццу я, конечно, собираюсь, но не раньше середины июля. В Париже, к счастью, весьма прохладно. Как Вам нравится генерал? Софочка чуть не слегла от возмущения и волнения. До свидания, cheri. Поцелуйте ручки Кирсти.
Ваш Г. А.
P.S. Джанумовым я больше заниматься не хочу. Доре я еще на днях, после Вашего телефона, о нем говорил. Она ему, наверно, все передала. Очевидно, это наследство его мало интересует.
Paris 8
1 июля 1967 7, rue Fréd. Bastiat
Cherami Александр Васильевич.
Спасибо за карточку из Италии. Сидя под дождем в Париже, я Вам остро позавидовал: какой вид, какое море! Впрочем, м. б. на карточке одно, а в действительности – другое.
Никакого «сценария» я, увы, еще не придумал. Были всякие дела, да и голова у меня теперь пустая. Постараюсь что-нибудь найти и придумать. Вчера обедал с дамой, которую Вы называете «стервой»: я ее стервой не считаю, хотя возможные штучки ее знаю и допускаю[40]. Она в Париже ненадолго, но собирается обосноваться здесь совсем. Что еще? Звонил вчера Р. Г. Неважно, настроение и все прочее. Tension** будто бы 20 или 21. По-моему, это не очень много, но Р. Г. – вопреки медицине! – считает, что чем старше человек, тем эта tension должна быть ниже. У меня около 18, я ведь все-таки моложе. С жилицей отношения средние, но, к счастью, вернулась Милочка. Был у меня Евтушенко, целых полдня, прямо из Фатим[ы]. Но Вы – известный болтун, а потому я о его рассказах ничего писать не намерен. Могу только сказать, что он на редкость мил и приятен, притом талантлив в каждой фразе. Мне он чуть-чуть напоминает Поплавского[41]. Недельки через 2-3 должен выйти мой сборник стихов[42], маленький, но «за всю жизнь» – и если разрешите, я позволю себе Вам его преподнести. Cody предложил мне написать предисловие к «Защите Лужина». Я согласился ввиду гонорара, но сказал ему, что г. Набоков может заявить против меня «отвод» и по-своему будет прав, если вспомнить все, что я о нем писал. Ну, посмотрим. Конечно, «Защ. Лужина» – книга блестящая, а я теперь стал мудрым старцем и отношение к Наб. изменил. Все ведь начал Георгий Иванов, обозвавший его в «Числах» «кухаркиным сыном»[43], помните?
До свидания, друг моего сердца и моей души. Поцелуйте ручки Кирсти. Как дела у Варшавского? «Стерва» мне рассказывала о его déboires*, сразу же по водворении в Мюнхен. Мне его жаль, но я предчувствовал, что нечто такое произойдет. Напишите мне письмецо, обо всем. Отговорка «устаю, нет времени» – всегда только отговорка!
Ваш Г. А.
Nice,
4, avenue Emilia
27 июля 1967 chéz M-me Heyligers
Cher ami
Спасибо за «письмишко». В Ницце все же, наверно, жарче, чем в Мюнхене. Я изнывал в Париже, под крышей на 6-ом этаже, но и здесь изнываю. Словом, «старожилы не запомнят», хотя по бесстыдным газетам здесь всего 27о! Это вранье с целью заманить туристов.
Ну, passons. Хуже то, что мой хозяин (т. е. Марилькин муж), по-моему, медленно помирает, и это портит вакансное настроение. Оценил с благодарностью, что стихи мои Вас «пронзили» (ежели это правда). В сущности «пронзили» лучше, чем «понравились», по крайней мере для меня. Но Вы уклонились от истины, утверждая, что большинство стишков, и даже «подавляющее» Вам знакомо. Нет, я думаю, не больше 2/3, а главное – и в этих 2/3 много изменений и если бы Бог дал мне еще жизнь, я изменил бы чуть ли не каждую строфу. «Взыскательный художник» не доволен никогда.
Ну, passons тоже, все это в конце концов – суета сует. А что Одоевцева «при всей ее талантливости», как Вы правильно пишете, дама не совсем станционная, я хорошо знаю, и то, что она все-таки чего-то добилась и подработала, меня приятно удивило. Я когда-то говорил Червинской[44] («архи-стерва» по Вашему) в ответ на ее гневные жалобы («как, я, Червинская», и т. д.!) что если бы на станцию взяли Блока, то он в почете не был бы, а Льва Толстого выгнали бы после первого же скрипта. C’estunetouteautrechоse*, а наши дамы к тому же – не Блок и не Толстой. Вот Пушкин мог бы процвести и даже стать во главе отдела.
Когда Вы собираетесь в снобически миллиардский Mougins? Не забудьте дать точный адрес, не так, как в прошлом году. Да, у меня к Вам просьба: адрес Глеба Струве. Вы, кажется, с ним в дружбе и в переписке. Это тупица и интриган, как сами изволите знать, но он мне прислал свои стихи с любезной надписью, и я хочу быть столь же корректен (хотя надпись моя будет холоднее). Хомяков затеял что-то несуразное, что-то вроде «воззвания к русскому народу» в связи с 50-летием. По смыслу – ничего себе, с поправками и сокращениями, подписать можно бы, но написано канцелярски, как плохой делопроизводитель. Что с ним сделалось? Он ведь хорошо писал! Я боюсь, что это – следствие удара, как Гумилев объяснял «британский леопард» Тютчева. Ну, дорогой друг, monchervieux**, простите за радотаж*** и поцелуйте ручки Кирсти. Ваш Г. А.
30/VI-1967**** Paris
Cher ami
Я написал о Булгакове – 2 скрипта по 10 минут каждый, но Вы желаете, чтобы они были наговорены на ленту. Сейчас звонил в VoiceofA., раньше четверга времени у них нет. Значит, наговорю в четверг 6-го, aaprèsmidi* вышлю пленку Вам, на Ваше имя. Я уезжаю, saufimprevu, 19-го, и очень бы хотел получить гонорар до этого. Но если это трудно, çan’apasbeaucoupd’importance**. Вчера звонил Р. Г. и слышал, что м. б. во вторник 4-го Вы будете в Париже. Надеюсь. Услышу Ваш мелодический голос! Целую ручки Кирсти.
Ваш Г. А.
11 авг. 1967 Nice
Cherami Александр Васильевич.
Вчера вечером получил Ваше письмо о Матери Марии[45].
Нет, я не могу сделать нужную Вам «драматизацию» по крайней мере в данное время и находясь в Ницце. Надо бы ведь многое вспомнить, прочесть и т. д. По-английски я читаю медленно, было о ней и что-то русское, не помню когда и где. Я ее знал с дореволюционных времен, встречал и в Париже, но главное это, конечно, лагерь и ее смерть. Кстати, Сергей Гаккель[46] – вероятно, тот человек, которого я помню по Англии. Он редкостно способен, у меня с ним была встреча в Оксфорде на каком-то собрании и он меня поразил своей общей даровитостью. Если бы Вам в качестве срока подошла осень (октябрь-ноябрь), то я, пожалуй, мог бы это сделать. Но это «творческая» работа, т. е. надо придумать форму, как и что рассказать, начиная с ее петербургского декаденства.
Вот какая у меня мысль: попробуйте предложить это Ирине[47], Вашей новой сотруднице! Trèsfranchement***, я не уверен, что она сделает это хорошо. При всей ее несомненной талантливости, у нее нет уровня: т. е. иногда хорошо, иногда Бог знает что. Но Вы могли бы внушить ей, что это очень важно, ответственно, что нужна документация, а не болтовня – и м. б. она постаралась бы. Ну, вам виднее, делайте, как знаете. Но я теперь написать это не могу. Помимо всего прочего, меня ежедневно посещает профессорша из Иллинойса с расспросами о Гиппиус для диссертации. А я устаю от получасового разговора, не то, что двухчасового!
Кстати, меня позабавило, что Вы мне сообщили, что Ирина «в конце концов утомительна». A qui le dites vous*! Я с ней иногда обедаю, раза два в месяц, и при всем моем добром отношении к ней, ошалеваю. Да, еще одно «кстати»: я как раз вчера принялся за драматизацию алдановского «Истребителя»[48], о котором Вы спрашивали. На днях (если бы не профессорша!) пришлю ее Вам. Это интересно, хотя по складу, форме совсем не «драматично»: т. е. придется драматизм придать. Я объясню это в записке, когда пришлю. Засим, кажется, все. Скажите, пожалуйста, Раисе Григорьевне, что я не написал ей из-за домашних хлопот: был болен муж моей хозяйки (Марильки), потом его отвезли в госпиталь, на прошлой неделе он вернулся – и умер дома. Врачи, похороны, утешения – все это не подходит для вакансов! Ну, нечего делать. Струве я послал книжку вчера, по указанному Вами адресу. Амер. профессорша мне рассказывала кое-что о нем, а еще больше о Берберихе, какая она интриганка и стерва, упоенная своими успехами. До свидания, cherami. Поцелуйте ручки Кирсти. Как все у Вас? Вообще и в частности?
Ваш Г. А.
14 августа 1967 Nice
Cher ami, chef de la Russian desk!
Вот «Истребитель» Алданова, по мере моих сил драматизированный. Я сначала думал представить Черчилля, Рузвельта и Сталина от первого лица, т. е. будто это они сами говорят. Но алдановский текст к этому не подходит совсем, а кроме того говорить за Сталина надо было бы с его акцентом, если искать правдоподобия.
Посему я ввел – помимо «ведущего» – три голоса, три чтеца для каждого из этих трех мужей. По-моему, это все-таки довольно занятно и для Вас подходит по содержанию, хотя это и далеко не шедевр Алданова.
Недавно, на днях, я Вам писал (о матери Марии), а завтра пошлю «Комментарии»[49], только что вышедшие. В моем чтении – около 28-30 минут.
Ваш Г. А.
26 авг. 1967
Cher ami
Спасибо за письмо, а в ответ пишу только два слова. Я уезжаю 12-го, так что по приезде в Mougins дайте знать поскорее о встрече в Ницце. Спасибо за приглашение в Mougins «с ночевкой», но о прыгать не может быть речи. Значит, à bientôt*, да? Сердечный привет Кирсти и Раисе Григорьевне, если она еще у Вас.
Ваш Г. А.
Nice,
4, avenue Emilia
1 сент. 1967 chéz M-me Heyligers
С приездом biencherami, и спасибо, что известили! «Комментарии» ждут Вас здесь, ибо я решил, что посылать не стоит. Где и когда встретиться? Самое лучшее было бы здесь, в Ницце, т. к. болящий старец передвигается с трудом. Но если Вы тоже тяжелы на подъем, можно и где-нибудь на полдороге, скажем, в Antibes или в Juan. Конечно, Ницца лучше. И по-моему, лучше бы к вечеру, чтобы вместе пообедать. Это всегда приятнее и больше располагает к философической беседе. Кстати, есть и о чем поговорить! Но это вполне на Ваше усмотрение, т. е. можно и днем, и не обедать, а завтракать. Предупредите о встрече дня за два. Я хотя и свободен, mаisonnesaitjamais. Кажется, я Вам писал, что вакансы мои в этом году очень неудачны.
Значит, à bientôt; заранее предвкушая дружеское свидание! Поцелуйте ручки Кирсти. Я уезжаю 12-го.
Ваш Г. А.
Paris 8 c
14/IX-1967 7, rue Fréd. Bastiat
Trèscherami, поздравляю Вас и Кирсти с высокоторжественным днем Вашего рождения, желаю всего что можно и даже того, что нельзя! Вашего преклонного возраста Вам дать никак нельзя, на вид vous êtеsunjeunehomme** или во всяком случае unhommejeune. Очень был рад Вас обоих повидать. Я в Париже со вчерашнего дня. Здесь совсем осень. Сейчас говорил с Р. Г. Кажется, все благополучно и хорошо, хотя Р. Г. говорит, что прежнюю свою даму она «отправила» и что она была «невозможна». С девицами-немками едва ли будет лучше. До свидания, наслаждайтесь Муженом и югом, хотя и юг что-то подгулял в последние дни. Поцелуйте ручки Кирсти и напишите, как и что.
Ваш Г. А.
Paris 8 c
3 octobre 1967 7, rue Fréd. Bastiат
Cherami Александр Васильевич.
Пишу я Вам с некоторым смущением, т. к. Вы можете сказать: что вы путаетесь не в свои дела! И по-своему Вы были бы правы. Brèf*, вот в чем дело.
Вчера мне звонила Р. Г. (с неделю назад я был у нее). Звонила она именно для того, чтобы я написал Вам, и тон был более чем энергичный. Р. Г. говорит, что писала Вам уже давно, больше двух недель тому назад, а ответа не получила. Она «требует», чтобы Вы исполнили ее желание о переводе каких-то денег на ее текущий счет в Париже. Должен Вам признаться, что уже во время моего визита к ней я был поражен ее тоном в рассказе о всяких финансовых делах, а вчера – еще больше.
Но я обещал, что напишу Вам и исполняю свое обещание. Не к чему добавлять, что большого удовольствия это мне не доставляет.
Если разрешите дать Вам совет, ответьте ей помягче, со всяческими уговорами и т. д. Р. Г. явно возбуждена, и прежде всего ее надо бы успокоить. Она все время одна, etellerumine**, строит какие-то планы, выдумывает подозрения etainsidesuite***. В нормальной обстановке это исчезло бы. Вчера приехала Милочка, или третьего дня, но не знаю, посвящает ли она ее в свои дела.
Вот, словом, все. Надеюсь, Вы не будете на меня в претензии на это мало приятное письмецо. Но внемлите моему совету.
Вы, вероятно, еще в Mougins, но не совсем уверен. Напишите мне, пожалуйста, как и что. Я в Париже уже почти три недели и забыл лазурные небеса. Шлю всякие чувства. Поцелуйте ручки Кирсти.
Ваш Г. А.
10 ноября 1967 Paris
Cherami Александр Васильевич.
Получил Ваше письмо (от 2-го), полуофициального характера, вероятно, продиктованное машинистке.
Вы пишете, что о серии скриптов о сов. литературе мы договорились в Ницце. Совершенно верно. Но теперь я в некоторой задумчивости (не говоря о лени). Ведь рассказывать сов. слушателям, какие у них были писатели, вообще что происходило – не к чему. Они это знают сами. Значит надо на все выражать иную точку зрения, cequiestassezcompliqué*. Конечно, не очень compliqué, но все-таки при моем маразме – достаточно. Так вот я и в сомнении. Если все же за это дельце взяться, то, я думаю, надо было бы скриптов 6, и больше всего внимания на то, что писалось в первые годы революции – когда все-таки была сравнительная свобода, а не то, что пишется теперь. В особенности теперь, хотя есть постоянная опасность: подвести тамошних писателей, сказать ясно о том, о чем они говорят поневоле намеками. Вот, как Вы, кажется, знаете, у меня слабость к Евтушенко (в противоположность Вознесенскому). Недавно в «Н. Р. Слове» было перепечатано одно его стихотворение довольно серое, о якутах, о том, что они отсталые, живут плохо, но добрые.
А культура и есть доброта. Эта строчка, по-моему, стоит многого: целая программа, а после всего, что в России было за эти 50 лет, самая нужная программа.
Ну, довольно, сами все понимаете. Conclusion**: сомневаюсь – и во всяком случае могу за это взяться, если нет особой спешки.
А вот о Матери Марии напишу с удовольствием, если тоже без спешки. Надо ведь кое-что вспомнить, перечесть. Но, кажется, мы говорили о «драматизации». По-моему, делать нечто вроде пьесы не следует, да и едва ли найдется нужный матерьял. Можно ввести два-три разных голоса (кроме «ведущего»), так чтобы избежать монотонности.
Письмо мое вышло длинное, тоже вроде скрипта. Как живете? Что у Вас вообще делается? Недавно тут была Лида Черв[инская], рассказывала не без удовольствия (и не без гордости насчет своей инициативы) о примирении с Вами. Пурву кэ са дур. Кланяйтесь сердечно Кирсти. И пожалуйста, напишите о том и о сем.
Ваш Г. А.
26 ноября 1967 Paris
Cherami Александр Васильевич.
Спасибо за письмо, хотя и только деловое. Значит, d’accord. Меня особенно «устраивает» то, что скрипты (о сов. литер.) Вам в принципе нужны 1 раз в месяц. Длина, насколько помню Ваше предыдущее письмо, 15 минут. Но вот что мне надо бы знать: Вы хотите, чтобы сам я читал или Вам достаточно текста? Если будет холодно, я в январе-феврале (месяца полтора) буду, вероятно, в Ницце. На крайность могу наговорить пленку и оттуда, но там это хлопотливо, а иначе получится разнобой: то автор, то диктор. Сообщите Ваше просвещенное мнение.
Насчет того, что надо бы вступление о том, что было непосредственно до сов. лит. и как и откуда она вышла: согласен и даже рад. Это мысль верная. Лучше бы, следовательно, не предупреждать заранее, сколько всего будет передач, но я думаю, что в 8 все можно уместить вполне (хотя при желании можно растянуть и на 50!)
О Матери Марии я помню, но должен собрать материал. Конечно, сообщите мне, какие о ней книги были по-английски, а еще лучше, если возможно, пришлите мне их.
C’est tout pour le moment*. В Париже холод и мразь, а «в душе моей темно», даже если бы всходило и заходило солнце.
Ваш Г. А.
15 дек. 1967 Paris
Moncherami Александр Васильевич.
Вы молчите – и я молчу. Бывает, c’est la vie.
Хочу Вам сказать, что в самые ближайшие дни я напишу и пришлю Вам script , представляющий собой вступление к циклу о сов. литературе. Вы предлагали целых 2 о том, что было еще до революции, в виде объяснения того, что произошло дальше. Не знаю, будет ли у меня их 2 или 1. Onverra. Но если будет 1, то второй тоже будет чем-то в виде вступления, вероятно, с «12» Блока в центре внимания.
Насколько помню, Вы требуете script’a на 15 минут чтения, – да? Хорошо, так и будет. Мне было бы удобнее прислать Вам только текст, а не наговоренную мной ленту (как я неизменно делаю для Ризера-Газданова). Но если Вам непременно хочется ленту, т. е. мой голос, то я это сделаю.
Промежуток в 1 месяц между каждым скриптом мне вполне подходит. Только числа 10-го января до конца февраля я, вероятно, поеду в Ниццу, спасаясь от холода. Но на крайность могу наговорить ленту и там. А задержал я все это не по лени, но потому, что мне на склоне лет хочется писать кое-что для себя, «для души» в виде все тех же «комментариев», а делать два дела одновременно я не способен.
Ну вот, пока все. На днях у меня было короткое свидание с Вашим Литвиновым. Я, правду сказать, думал, что у него какое-нибудь поручение от Вас, но, оказалось, нет, просто для встречи. В сущности я его совсем не знаю, но так он скорей мне и приятен.
До свидания, cherami! Как Вам живется, «как можется»? Мне – средне, хотя могло бы во всех смыслах быть и хуже. Значит, будем пить и веселиться. Кланяйтесь сердечно Кирсти. Надеюсь, Вы оба здоровы, а поздравление с «Божием рождением» (это мне написал Раннит[50], из YaleUniversity!) придет позже.
Ваш Г. А.
2 янв. 1968 Paris
Ami toujours très cher*
(это из какого-то знаменитого француза, кажется, из Клоделя[51], коего я кстати – и вопреки Вейдле – терпеть не могу).
Спасибо за письмо, весьма содержательное и как говорил JeanPerin[52] «avecforce [нрзб.]». Очень рад, что Вам удалось съездить в Австрию и проветриться. Надеюсь, все Ваши и Кирстины немощи прошли. Засим следуют пункты:
1) Лит. наследство. Вы правы: сокращения на крайнюю крайность допустимы. Но изменения ни в коем случае. Я это им писал дважды, а ответ был неясный: «да, конечно…» и какая-то канитель дальше. Здесь был на днях Макашин[53], несколько дней (по делам Буживаля[54] и Тургенева). Был у Зурова, а потом у Леонидова[55] (антрепренера). Зуров будто бы произвел на него ужасающее впечатление, отчасти и как сумасшедший. Но мне Макашин не звонил, хотя Бабореко писал мне, как он, т. е. Б., рад, что М. со мной увидится. Это в порядке вещей, т. к. Леонидову позвонили из посольства с вопросом, хочет ли и он Макашиных принять и когда. Значит его визиты были проконтролированы. Все же я обещал, как, кажется, писал Вам уже, прислать конец воспоминаний в феврале, из Ниццы, куда собираюсь недели через 2½. Во всяком случае Вы будете в «Л. Н.» не в одиночестве, т. к. что-то послал им др. Зернов[56], притом не только медицинское. Но, верно, буду и я, т. е. пошлю им, а там видно будет. Я очень сомневаюсь в появлении наших произведений. Да, о Пушкине и Лермонтове. Вы мне уже говорили, что я это выдумал, что Бунин не мог этого сказать[57] и т. д. Но ведь то же самое написал в «Нов. Ж.» Алданов! Бунин сказал это и ему, а уж Алданов ничего не выдумывал. Так что не «оспаривайте», ибо это есть сущая правда. Вы такой же уполномоченный по Пушкину, каким Мережковский считал себя по Христу, оттого и обиделись. При том кое в чем Бунин был прав, и в виршах (по сравнению с Пушкиным) Лермонтова есть что-то идущее на вершок дальше.
2) Мои скрипты о сов. литературе. Я на днях вышлю Вам один из оных, до отъезда в Ниццу, о Каверине, на котором кончил предыдущий. А если Вам нужна для контракта цифра, т. е. сколько их будет всего, то укажите, какую хотите. Ну, скажем 10-12, а если это много, то укажите меньше. Продолжать этот цикл можно до бесконечности или вроде того.
3) Поэма нашего друга – архиепископа[58] так же похожа на «Домик в Коломне», как я на Шекспира. Где Вы нашли это сходство? Болтовня и не без претензий. Я ему не ответил, не мог, а теперь написал приветствие к Новому Году, не упомянув о поэме. Главное: это «ответ на Октябрь» – где, какой?
MadameLida[59] соизволила мне наконец позвонить. Она рвется обратно в Мюнхен. «Ненавижу этот город, ненавижу эту страну», т. е. Париж и Францию. Все из-за израильского патриотизма. Но Вы там этого не разглашайте. Она понимает, что слишком глупо сразу начать проситься обратно в Мюнхен. На политической почве у нее раздоры с Нолей[60], и это тоже ее удручает – возмущает.
Ну вот, пока все. Надеюсь, Вы все-таки будете летом на Кот д’Азюр*. Пожалуйста, устройтесь. У Р. Г. пока все благополучно (я звонил вчера), кроме того, что ее дама покупает дорогие деликатесы и пожирает их в один день. Обнимаю, дорогой и ненаглядный друг, целую Кирсти, желаю всякого благополучия.
Ваш Г. Адамович
P.S. До меня дошли смутные слухи, что у вас на станции сомневаются в подлинности телеграммы Евтушенко Брежневу и вообще во всем, что касается Е. У меня было от него письмо об этой телеграмме и другое письмо из Москвы, от человека, который его не любит, но пишет, что «теперь, пожалуй, пересмотрит свое отношение» (конечно, никого не называя). Меня возмущает эта травля Евт.! Если бы Вы с ним поговорили полчаса, то почувствовали бы, что предателем он быть не может. Или тогда – он самый гениальный актер в мире. Был новогодний ревейон** у Рабиновича: Бэлла Райц, [Свиридина] и M-meTarr, т. е. Татаринова[61]. Ничего, довольно приятно, хотя всем гостям вместе с хозяином около 500 лет.
Nice,
4, avenue Emilia
1 февр. 1968 chéz M-me Heyligers
Cherami Александр Васильевич
Вы, вероятно, удивлены моим молчанием. Первый скрипт о «Сов. лит. за 50 лет» давно написан, но зарегистрировать его на пленку здесь нелегко. Зная, что Вы этого непременно желаете, я был в 10 магазинах, но всюду отказ (оказывается, это «interdit*»), а студий тут нет. Наконец нашел частный дом, знакомый, где есть магнитофон и все необходимое. Значит, завтра или послезавтра наговорю и вышлю. А потом будет аккуратно в начале каждого месяца.
Первый скрипт я нарочно сделал как «вгляд и нечто», даже unpeudécousu**, чтобы не было заранее скучно, как от курса лекций в духе Вашего приятеля Глеба. Но потом, конечно, будет именно «курс», хотя и с ударением не на самые имена и факты, а на наше отношение к ним. Ну, Вы понимаете сами, да мы об этом уже и говорили.
Я в Ницце уже три недели и надеюсь пробыть до 20-го февраля. Весна и солнце, но мысль моя вроде «подстреленной птицы[62]», как здесь и полагается.
Получили ли Вы книгу нашей Ирины[63]? Она в большом возбуждении, волнении и прочем от будто бы общих восторгов, хочет ехать в Америку и завоевывать мир. Я еще книгу не читал, но в ее талантах не сомневаюсь, хотя в таланте этом много суетливости. Но это Вы тоже знаете без меня. Значит – точка.
Как Вы живете? Как здоровье и настроение? Напишите, но не диктуя секретарше, а своим детским почерком и «про свое», как выражается Евтушенко. Кстати, я получил книгу из России от неизвестного мне молодого (судя по портрету) писателя Лихоносова[64], очень талантливую. Но меня поразила надпись: «с искренним приветом и чувством благословения». Что, они теперь так говорят или это его личный выверт? Его направил ко мне (т. е. дал адрес) Юрий Казаков.
До свидания, друг сердечный, посылаю и Вам чувство благословения. Как Кирсти? Передайте низкий поклон и поцелуйте ручки.
Ваш Г. Адамович
Paris 8 c
25 февр.1968 7, rue Fréd. Bastiат
Дорогой друг Александр Васильевич.
Получил Ваше письмецо еще в Ницце, но отвечаю уже из Парижа. Вернулся неудачно: говорят, тут было тепло, а сейчас собачий холод.
Очень рад, что Вам пришелся по душе мой первый «опус» о сов. литературе. Дальнейшее последует каждый месяц, между 1 и 10-м, притом на ленте, поскольку Вы цените мой мелодичный голос и выразительную интонацию. Но насчет Горького, – увы, увы! Меня давно уже просил написать о нем Газданов, и третьего дня я отправил им большой скрипт о нем, на 18-20 минут. У Вас с ними какое-то doubleemploi*, и в сущности Вы затрагиваете одинаковые темы.
От Камю, предложенного мне Коди, я отказался не по лени и не по состоянию здоровия, которое хотя и moyen**, но все же не превратило меня окончательно в развалину. Нет, перевод это трудный, книга большая, и я высчитал, что если возьмусь за этот тяжкий труд, то закабалю себя на целый год и ни на что другое способен не буду. Оттого я и отказался от соблазнительных 3000 долларов. Не в деньгах счастье, как гласит мудрость народа.
Вы меня смутили упоминанием о «неприятностях, связанных с Парижем» и вчера я позвонил Милочке, поняв, что это касается Р. Г. Сейчас положение много лучше,чем было, mаiscelanefaitpasdurer*** и, по мнению Милочки, лучше было бы найти здесь maisonderepos****, с уходом на случай надобности. Но Милочка боится, что Р. Г. оттуда сбежит и все будет то же, что было. Остается Мюнхен, но по-моему, мысль о Вашем переезде на другую квартиру безумна и единственно приемлемо было бы приискать немецкого «repos», если бы Р. Г. на это согласилась. Простите, что на Ваш короткий вздох отвечаю будто бы советами. Конечно, лучше всего было бы найти для Р. Г. подходящую сожительницу. Но где ее взять и кого Р. Г. сочтет наконец подходящей?
Я понимаю Ваше замешательство, оттого и пишу Вам об этом. Сам я Р. Г. еще не телефонировал. Вчера видел Варшавских в обществе господ Физов[65] и Арнольда Блоха. До свидания, cherami. Если есть какое-нибудь поручение, я все сделаю по мере своих скудеющих сил. Поцелуйте ручки Кирсти, передайте сердечный привет.
Ваш Г. Адамович
5 марта 1968 Paris
Cherami Александр Васильевич.
Не успел ответить на первое Ваше письмо, а сегодня получил второе. Первое – длинное, на разные темы. Начнем с него.
Конечно, я давно знаю, что Раиса Григорьевна – ç’estuncasdifficile*. Вы пишете, что «Кирсти боится, что совместная жизнь приведет к невозможному положению». Я считаю, что совместная жизнь исключается абсолютно, нечего о ней и думать. Насколько мне известно, сейчас у Р. Г. есть какая-то новая дама, француженка. Если эта особа окажется приемлемой (?), хлопоты и планы пока отпадают. Пурву кэ са дур.
Ветка – Ольгаша[66]. Я и в мыслях не имел рекомендовать ей лично Вас. Я ей написал, что м. б. в Вашем мюнхенском окружении Вы найдете ей подходящего «исправителя». По-моему, графьев и всякую роскошь можно оставить, но надо исправить стиль и слог: это самое важное. Между прочим, entrenous**, я когда-то написал ей об этом, добавил что-то насчет ее «дарования», т. е. что я критикую именно по любви к ее «дарованию», что-то такое. Она, по-видимому, пришла в восторг, и в ответ прислала мне какие-то пряники, потом шарф, chandail*** и платки. По ее словам, Камкин[67] подписал с ней условие об издании. Роман не так плох, если бы она лучше знала русский язык.
Одоевцева. Я действительно не выразил желания писать о ее книге, тут Газданов прав. Но я объяснил ему, что не хочу потому, что ей нужны сплошные восторги, иначе будет обида и претензии. Я напишу о ней в «Нов. Р. Слово» после статьи Цвибака, и напишу не рецензию, а взгляд и нечто – о ней, об эпохе, среде[68] и т. д. Она послезавтра улетает в Америку, т. к. списалась с Камкиным, празднующим свой юбилей и приславшим ей билет. Я за нее очень рад, хотя не уверен, что там будут те триумфы, которых она ждет и жаждет. Газданову прислал скрипт Завалишин[69], и я очень Вас прошу не распространять легенду о моем «отказе», чтобы до нее эта версия не дошла. Я человек кроткий и слабый, а тут поднялась бы буря.
«Лит. наследство». Они месяца полтора назад прислали мне запрос: где обещанная статья? Февраль будто бы последний срок. Я ответил, что о прыгать не может быть речи и предложил конец апреля. Пожалуйста, напишите статью тоже. На конец апреля они (Дубовиков[70]) согласились, хотя и без удовольствия. Мне было бы неприятно быть в «Л. Н.» одному из всех эмигрантов. Впрочем, Софочка, кажется, что-то сочиняет и им пошлет[71].
«Тени птицы» у меня нет и никогда не было. Я даже не помню такой бунинской книги[72]. Сочинение Бабореко очень «честное», как верно написал о нем Цвибак (в «Н.Р.С»). Но, конечно, он эмигрантского периода Бунина совсем не знает, и поставив на первой странице «1870—1917» напрасно в этот период все-таки пустился. Лучше всего как документ – письмо В. Ник. после смерти И. А. Но Ваши отрывки он тоже привел правильно, т. к. без этого было бы совсем пусто. Это и письмо В. Н. пустоту заполняет[73], и должно бы побудить Вас писать для «Лит. Насл.».
Наконец письмо №2. Я его получил одновременно с «Грасским дневником»[74]. Кстати, Ваше письмо датировано 29/II, а пришло сегодня, 5-го марта. В чем дело, в Вас или в почте?
Скажите Вашей протеже Галине, что я твердо условился с Водовым, почти уже год тому назад, писать исключительно о советских книгах (сегодня написал о Бабореко[75]). Терапиано крайне честолюбив, возомнил себя великим критиком – и я ему тоже сказал, что в его область, т. е. эмигрантскую лит., вторгаться не намерен. Пусть Галина пошлет ему свою книгу. Он напишет, наверно, благожелательно и, как обычно, на три четверти будут цитаты. Одоевцева и мне не раз говорила, что она его исправляет, дополняет и т. д. Но зная его, я не очень этому верю, хотя он перед ней и в большом решпекте, притом не без эротики или чего-то вроде.
Ну, все. До свидания, amitrèscher. Кирсти в отсутствии, но кланяйтесь хотя бы письменно. Вы пишете: «обнимаю вас еще крепче, чем вчера». Если так будет продолжаться, Вы меня в конце концов задушите.
Ваш Г. А.
P.S. Скрипт №2 о сов. литературе пришлю на будущей неделе. Надо условиться ведь с «Голосом Америки», и заранее.
Галину я еще не читал, только перелистал. Кажется, ничего. Конечно, я ей напишу.
Воскресенье 28/IV-1968
Cherami
Я заходил со скриптом №3 о сов. литературе. Вчера я его написал, сегодня отстукал, а завтра позвоню насчет «наговора». Но едва ли удастся наговорить раньше четверга, 2-го мая, т. к. 1-го праздник, а тамошний техник, M. Erdos, очень занят. Если 2-го, то вышлю ленту в тот же день. Как все у Вас?
У Р. Г., кажется, лучше, чем обычно, хотя у ее дамы недостаток: прожорливость. Но это, по-моему, undéfаutmineur*, даже если связано с бóльшими расходами. О Вас целый век ничего не знаю. Одоевцева вернулась из Америки в упоении своим триумфом и мечтает о Нобел. премии. Эллерс ей что-то заказал о Ремизове, думаю, от Вашего имени. А вообще – ничего, «скучно жить на этом свете, господа». Очень плох Кантор[76], три раза упал в комнате и почти не встает. Я рад, что его книга имеет успех. Целую Вас и Кирсти, если Вы не ревнуете.
Ваш Г. А.
8 мая 1968 Paris
Cherami Александр Васильевич.
Получил Ваше «письмишко» вчера вечером, но ответить мне не терпится и вот почему.
1) Прочтите Солженицына со вниманием, mаlgré* Вашу нелюбовь к описаниям опухолей. Но прочтите только в том случае, если у Вас есть обе части. Весь цимес во второй. Я тоже начал читать без большого восхищения. Но это замечательная книга, какой давно не было, не помню даже когда. Вы удивитесь, если я скажу: со времен Толстого. Но, пожалуй, это именно так. Роман растянут, с массой лишних деталей, но в целом, особенно под конец эта вещь перворазрядная. Это [нрзб.] «Смерть Ив. Ильича» на новый лад, как может показаться вначале, чем «документ нашего времени». «Живаго» был тоже «документом», но он легковесная литература рядом с этим «Корпусом»[77]. Я подумал: а Бунин лучше или хуже? Не хуже, Бунин писал даже лучше, но это настолько значительнее всего бунинского, что «Арсеньева» после этого смешно и вспомнить. Словом, прочтите – но повторяю, только обе части подряд.
2) Что у Вас с сердцем? Вероятно, у Вас хороший доктор, как все немцы, но не принимайте много лекарств, даже если он велит. Я когда-то был у Lauby и он мне сказал: «neprenezriеnpourvotrecoeur, etsiunmédecinvousprescritdesmedicamentsditesluiquejevouslesaiinterdit**». Я это запомнил. Тогда, впрочем, я был сравнительно здоров, но и теперь, когда я старая развалина, мой доктор Mercier соглашается с Lauby и не дает мне ничего, кроме пилюль для разжижения крови и снотворных. Главное для сердца – отдых, спокойствие и сон. Оттого и снотворные. Они, может быть, и вредны (у меня окончательно отшибло память), но не спать мне много вреднее. Вы меня, конечно, не послушаетесь, а я человек мудрый и многоопытный.
Да, еще о Солженицыне. Его вовсе не отверг Твардовский, наоборот Твардовский был поражен не меньше меня. Но его заставили отвергнуть, и конечно, эта книга parletempsquicourt*** в России невозможна. Об этом мне рассказывал Евтушенко, здесь на днях промелькнувший (в 7 ч. утра!) и вообще рассказывал много интересного.
Одоевцева! Ей нью-йоркские триумфы «ударили в голову» (как Поплавский говорил об Оцупе[78] и «Числах») Она чуть ли не мечтает о Ноб. премии, и скромнее – о докторстве hon[oris] causa в Оксфорде. «А почему Ахматовой дали?» Это все – entrenous, не сплетничайте. Если она может для Вас работать, а для себя подрабатывать, то тем лучше. Сейчас она еще в сладком тумане, но мало-по-малу туман рассеется.
Voilà, mon cher petit, кажется, все. Обнимаю, целую ручки Кирсти. Я должен быть с 5 до 12 июля в Cerisy (Poutigry или вроде) на французских собеседованиях о России. У меня доклад о поэзии. Но е. б. ж., то к 20-му буду в Ницце, а Вы, надеюсь, в Мужене. Так что до радостной встречи! Только, пожалуйста, внемлите моим медицинским советам.
Ваш Г. А.
11 июня 1968 Paris
Cherami Александр Васильевич.
Завтра я – или контора – пошлю Вам скрипт №4 о сов. литературе. Перерыв был, как Вы изволите знать, не по моей вине. Скрипт сначала с общими рассуждениями, в конце – с переходом к Зощенко – а дальше (е. б. ж.!) будет уже об отдельных писателях. По нашему «контракту» их должно быть всего 8-10. Может быть, получится больше, но если Вы не согласны, могу уместить и в 8-10.
Сейчас, прежде чем сесть писать Вам, я звонил Раисе Григорьевне. У нее все благополучно. Здоровье лучше чем было. Новая дама неплохая, но Р. Г. добавила – «пока». Значит, on verra! Просьба к Вам, вернее две просьбы: написать о своем здоровии, т. к. у Вас будто бы нелады с сердцем. Надеюсь, это так, passager*. Вторая просьба Р. Г. – прислать деньги. Я сказал, что м. б. Вы уже их выслали, но на почте такие задержки, что они могут дойти не скоро. (Я сегодня получил письмо express из Варшавы, посланное 12 мая!). Вообще le monde est devenu fou**. А на наши французские дела я смотрю пессимистически. Возможно, что в ближайшее время положение и уладится, но и это не вполне достоверно, а последствий такой crise* будет много и длиться они будут долго.
Напишите о себе (мне, а не Р. Г.). Насчет Ниццы: я буду там, т. е. надеюсь быть, около 20 июля. Уехал бы раньше, но собеседования в Cerisy не отменены, а они кончатся 12-го. Было бы хорошо, если бы их отменили. Я в дружеском общении с «Ольгашей», которая настойчиво зовет меня «отдохнуть» в июле в ее имении. Ну, посмотрим. Роман ее – ничего, она многое исправила, но все-таки не все складно. Это Вы ей не пишите, она бедная огорчается. А я не люблю огорчать людей! Поцелуйте очень Кирсти, как она, как все у Вас? Обнимаю и надеюсь на встречу в рыбном ниццском ресторане.
Ваш Г. А.
17 июня 1968 Paris
Mon cher petit ami.
Я был очень удивлен Вашим письмом из Англии. Что это за «деловая» поездка? Ведь Вы – русская редакция, – причем тут Англия? Ну, passons. Надеюсь, Вы хорошо насладились поездкой, но жаль, что не побывали в Манчестере. Это в сущности по дороге в Шотландию, avecuntoutpetitdetour**. Там у меня в университете остались друзья, и Вас бы они хорошо приняли. Надеюсь также, что Вы получили скрипт №4 о «сов. литературе» и что все в порядке по этой части.
Отвечаю на Ваши сомнения о «Лит. наследстве». Я твердо обещал им прислать свой труд к концу апреля – и потому начал писать. Но поразмыслив, решил, что ввиду тамошнего зажима, они могут отказаться от желания украсить этот том эмигрантами. Приблизительно 2 месяца тому назад я послал Дубовикову первую часть своих воспоминаний (страниц 12) с таким письмом, вкратце:
Я пишу для совет. издания впервые после 40 или 45 лет. Думаю, Вы понимаете, что я не могу согласиться ни на малейшее изменение текста или сокращение его, сделанное без моего ведома. Если Вам что-нибудь не подходит, напишите: ум хорошо, а два лучше. Может быть, я найду, что Вы правы и сам сделаю изменения. Но еще раз, категорически: ни одной запятой без моего ведома. Если Вы на это согласны, сообщите – и я в ближайшее же время вышлю Вам конец.
Ответа до сих пор нет. Конечно, были забастовки, но письма оттуда уже приходят. Признаюсь, я был бы очень рад, если бы они ответили отказом или вообще не ответили бы. На днях я тут видел одного писателя из Москвы, который обещал мне справиться, как обстоит дело. Но если они ответят «да, согласны», rien à faire*, придется сдержать данное обещание. Приятно то, что они дают Вам срок до конца июля. Значит, дадут и мне. А то надо было бы спешить, т. к. в феврале Дубовников писал мне, что последний срок – конец апреля. Если будут оттуда новости, я Вам сейчас же напишу. Но был бы крайне рад, чтобы и Вы там фигурировали.
Насчет Moujins, Ваши страхи сильно преувеличены. Не сумлевайтесь и приезжайте! Революция, по-видимому, отменяется, хотя едва ли это все пройдет без последствий и потрясений. До свидания, cheri. Поцелуйте ручки и щечки Кирсти. К сожалению, я должен быть в Cerisy с 5 до 12 июля, а думал, что они эти беседы отменят из-за событий. Но видите, никто ничего не отменяет. Если буду жив, попаду в Ниццу не раньше 18-го.
Ваш Г. А.
Мой москвич считает, что Дубовиков не ответил до сих пор потому, что он пешка и должен прежде чем ответить «да» или «нет» запросить высшее начальство, даже показать начальству те 12 страниц, которые я ему послал.
26 июля 1968
Cher ami
Я получил письмо от Дубовикова из «Лит. насл.». Он очень доволен началом моего Бунина – и ждет продолжения. Значит, делать нечего, надо написать и послать. Надеюсь, так поступите и Вы (пожалуйста!). Кстати, я отвечая, сослался на Вас, т. е. что Вам дан срок – август и что значит я тоже пришлю свое в августе. Они спешили, но, очевидно, задерживаются. Дубовиков в ответ на мое заявление, что я не могу согласиться ни на какую правку без моего ведома, пишет «как Вы могли думать!?» и обещает прислать корректуру.
Увидимся в Ницце, да? Не бойтесь революции, хотя я считаю, что волнения неизбежно повторятся, только не в самое ближайшее время. Через неделю еду в Cerisy, где ожидаются сливки общества.
Ваш Г. А.
Nice,
4, avenue Emilia
3-VIII-1968 chéz M-me Heyligers
My dear friends
I wish you a good return to Munich and regret very much that I am not able to come at Cannes and spend a few hours with you. The reason is that I am a little tired («fatigue» in French) and not quite well. Thank you so much for your visit. I had been extremely glad to see you, especially in so «good form»*.
With all my love Georgii A.
P.S. (inRussian) Дама с магнитофоном вернетсся в Ниццу на будущей неделе. Тогда я наговоррю и вышлю 4-й (или 5-й?) скрипт о сов. литературе. На днях получил и отослал MissLouffer новый контракт. Спасибо за прибавку. Дорогой Ольгаше я написал, что о прыгать в ее «Bastide» пока нет речи. On verra après**.
G.
12 августа 1968 Nice
Cherami Александр Васильевич
Спасибо за письмо. Вы меня задели своими возражениями на мою «царскую» статью – и потому я отвечаю сразу.
Это убийство не «хуже» и не лучше – как Вы пишете – тысячи других. Но оно в их центре, оно на авансцене и всем оно видно. Другие анонимны, а это – символ и объединение всего, что было сделано во имя революции. Сталин сказал: «Убийство одного – драма, убийство тысяч и тысяч – статистика» (что-то в этом роде). Это и верно и неверно, но в том смысле верно, что единое убийство как бы вмещает в себя другие. Все это, конечно, туманно и мои доводы не убедительны. Но есть еще довод: помните, у Достоевского какой-то Фердищенко или другой пьяница каждую ночь молится за упокой душеньки графини Дюбарри. «Encoreunmoment*» – на эшафоте, aprèstoutel’adulatior**, которую она видела. Меня эта страница когда-то поразила, «пронзила» и статья моя – немножко на это отклик. По существу Ваше возражение верно, но я не могу его принять, душой, а не умом. Кстати, я получил несколько писем: одно от Союза ревнителей свящ. памяти Николая II с благодарностью, другое – анонимное: «В Жид… Мысли» ничего другого написать нельзя было, хотя царя убили евреи за что и поплатились от Гитлера. C’est proprement incroyable***!
Чем «ущемлен» был Терешкович?
Да, статьи о Дрездене, перед которым «бледнеют» гитлеровские газовые печки, я не читал, а газету у меня кто-то взял. Вы хорошо сделали, что написали Редлиху. Он очень милый человек, но неясный, хотя я все-таки думаю, что это с его стороны недосмотр, а не покровительство черносотенству. Что же до ухода из газеты, я иногда об этом думаю, но все же склоняюсь к тому, что теперь каждый отвечает за себя, раз выбрать ту или иную газету нельзя.
Завтра в Ницце должна появиться Софочка Прегель, я с ней обо всем этом поговорю. 5-й скрипт я написал, надеюсь, на этой неделе наговорить его и Вам выслать.
Вот, кажется, все. Нет, еще: недавно в Париже я беседовал с Ваксбергом, адвокатом из Москвы, если не ошибаюсь, я Вам о нем говорил. Он рассказывал, что в какой-то ихней газете было года два назад описание убийства царской семьи и что сотни людей были этим ошеломлены, не могли придти в себя. Это довод в мою пользу. Целую Вас и Кирсти, очень был рад встрече, а когда будет другая, следующая? Onnesaitjamais и все мы под Богом ходим.
Ваш Г. А.
19/XI-1968 Paris
Дорогойшерами (c’est votre formule*!)
Что Вы исчезли? Ни слуху, ни духу. Хоть бы раз позвонили, не говорю уж написали бы! Завтра я наговорю беседу (не помню, какую по счету) о «сов. литературе» и тут же она Вам будет послана. Надеюсь, хоть это побудит Вас к общению. Вы очаровали Miss Пахмус, кстати, даму довольно надоедливую и привязчивую. Она вторично пишет мне о Вас и о Вашей «галантности». Была она у вас или Вы обнаружили галантность по переписке?
Я мерзну, кисну и погружаюсь в маразм. Пора, мой друг, пора. Поцелуйте Кирсти и примите мой почтительно-дружеский поклон.
Ваш Г. А.
P.S. Если Вы видите «Р. Мысль», прочтите первые 10 строк Эм. Райса[79] о том, что Розанов – величайший гений за всю историю России и что если кто этого не понимает, то лишь по вине большевиков. Меня это взóрвало, как выражается Гриша Рабинович.
20 дек. 1968
Très cher ami
Я вчера послал Вам карточку с поздравлением, а сейчас получил Вашу! Но от Вас уже была одна, только скорей служебная. Поблагодарите очень Кирсти за приписку, а на ее вопрос: «whydon’tyoucometoMunich?*» скажите, что никто меня в Мюнхен не зовет, помимо же того я старая развалина, к путешествиям мало приспособленная. Но, конечно, весной можно бы и приехать, хотя в сущности незачем. А вот что Вы сомневаетесь насчет Côtе d’Azur летом, меня огорчило. Why?
Вы очаровали Miss (или вернее Dr.) Пахмус, даму милую, но довольно привязчивую. Она два раза мне написала о Вас, как Вы «галантны» (textuellement*). Это было по переписке или лично в Мюнхене?
С «Лит. наследством» у меня была переписка долгая. В сентябре я послал им (Макашину) 20 или даже больше, фотокопий писем Бунина. Выбрал те, где ничего нет политического – и их тогда же о высылке известил. С месяц назад Бабореко мне написал, что письма не дошли, что Макашин и Дубовиков крайне огорчены и намекнул, что лучше было бы послать на частный адрес, хотя бы ему, т. е. Бабореко. Я ответил, что других фотокопий у меня нет, оригиналы в Йельском университете и ничего я им больше послать не могу. Добавил, что мне не хочется писать продолжение воспоминаний, т. к. может «не дойти» и это. Вчера получил письмо от Макашина, что фотокопии они наконец получили, что пакет «по недоразумению» был отправлен по другому адресу, а там кто-то его, тоже «по недоразумению», не сразу им передал. Конечно, он правду написать не может. Но все ясно и так. Ведь никакого «другого адреса» на конверте не было! Значит им (как мне писал Бабореко) не очень доверяют и они под надзором. Макашин просит непременно кончить воспоминания и им прислать. Я через месяц поеду в Ниццу, пожалуй, там напишу, но далеко не уверен, что он в «Л. Н.» попадут. Ну, on verra. Вы оказались аккуратнее меня, уже им все послали[80]. А был от них ответ?
Два слова о моих скриптах для Вас. Я не помню, сколько их уже было и сколько их должно быть по контракту. Кажется, 12. В сущности я могу их продолжать и много дольше, но м. б. этого не полагается, не знаю.
Видели Вы «Мосты»? Там Зайцев написал о «двух Верах»[81], довольно ехидно в конце о Бунине и при том неверно и глуповато. Но что с него взять? Теперь это наш патриарх, Лев Толстой.
Напишите словечко, дорогой. Кстати, Вы сами пишете, что «работы не так много». Как ваша кунсткамера? (термин Хомякова). Одоевцева упорхнула в Нью-Йорк пожинать лавры, не без надежды влюбить в себя богатого американца. Ce qui est douteux*. Обнимаю и желаю всяких благ. Поцелуйте ручки Кирсти.
Ваш Г. А.
Недавно телефонировал Р. Г. Все более или менее благополучно.
ПРИМЕЧАНИЯ