Опубликовано в журнале Новый Журнал, номер 228, 2002
Сергей Александровский Друг друга отражают зеркала... Георгий Иванов Пылай, огонь, пылай: Кого привлек? И что возникнет пред упрямым взором? Быть может, заповедным коридором Летит потусторонний мотылек? Кто близится? Его ли ты искал? Ужель ошибся кругом или слоем - И нетопырь, взбешенный адским зноем, Метнется между спаренных зеркал? Эфирные вращаются шары - И чутко внемлешь их разноголосью, Восставленный перед волшебной осью, Пронзающей незримые миры. Хранящая подъемлется ладонь, Беду отводит, не дает в обиду, - И шлет голубокрылую сильфиду, Которую не опалит огонь. Друг друга отражают зеркала, Строка стремится в анфилады света, И Муза опекает мысль поэта, Пока свеча не догорит дотла. СОНЕТ И в наши дни пленяет он поэта... Пушкин Гекзаметра священные напевы, Протяжный строй классических баллад, Терцин чеканных неразрывный лад - Вы, звонкие, изысканные - где вы? Возвышенной словесности посевы, Как быстро вас незримый выбил град! Теперь беспечный стих не ждет наград От нежной недоступной королевы. Как вольный грех, беспечен вольный стих; О где вы - Ад, Чистилище и Рай? Благую рифму пожирает Лета: Но жив сонет, свидетель дней иных! Чекань его, поэт, не презирай: Суровый Дант не презирал сонета. ЖАЛОБА РИМЛЯНИНА Имперские поруганы останки, Былого блеска некому сберечь: На стогнах - готы, а в чертогах - франки. Все, как один, корежат нашу речь. Несмысленным извергнутые лаем, Витают получуждые слова, А мы понять отчаянно желаем, И сдерживаем гнев едва-едва. Воинственны, безжалостны и тупы, Вандалы пьют ячменную бурду, Латинских слов изглоданные трупы Выхаркивая в яростном бреду. И тонут падежи в безумье пьяном, Спряженья гибнут под нестройный гул: И, как под слоем лавы Геркуланум, Под слоем пыли кроется Катулл. Но снидет новый век. И будет Хлодвиг, И будет песнь, звенящая, как сталь, И Нибелунги выступят на подвиг, И двинется Роланд на Ронсеваль. Заискрятся изысканные вина, Заплачет лира в варварской руке: И зазвучит Commedia Divina На нашем искаженном языке. СИНИЙ ТРОЛЛЕЙБУС Геннадию Зельдовичу Твои пассажиры - матросы твои... Булат Окуджава Задняя дверь отнялась у троллейбуса. Выйти - что выдать решение ребуса! Публика зычно взывает к водителю, Будто ребенок капризный к родителю. Здесь поголовно становятся ловкими, Крепкими - между двумя остановками. Публика рвется сквозь крики и прения, Публика борется с силою трения, Публика смята, зажата, раздавлена; Здесь торжествует учение Дарвина. Двери берутся младыми и старыми, Словно ворота Рязани татарами: Людям не терпится выбраться первыми, А не за разными прочими стервами. В синем троллейбусе душно от ругани, В синем троллейбусе дети испуганы, В синем троллейбусе - давка и паника. В синем троллейбусе - гибель "Титаника". Харьков Владимир Лазарев Спасибо народу и Богу, Что в бездне скитаний и дел Глубинами слова родного Я всё ж насладиться успел. Мне что-то дано от рожденья, Как свет, как полёт облаков: Мерцают в словах отраженья Судьбы, в них я слышу движенья Всех вод, и земель, и веков. И свежее слово недаром Всё дышит, как поле и лес: Корою и соком древес, И пахотной сыростью пара, И звёздною тягой небес. Окатами вешнего грома Омыто, - вступает в права, Неведомой силой влекомо, Как ранняя спорыш-трава. Щебечут присловья, как птицы, Поют изреченья свои, Как будто щеглы и синицы, Малиновки и соловьи. Я внемлю Числу и Преданью. Мне нравится стих января. - Морозно дымится заря. - Иду я к целителю Далю Сквозь вихри его словаря. И, взвитые ветром из снега, Мгновения в слове блестят. И севера зимняя нега Исходит от слова, как взгляд. Спаси-Бог, поэты России До самых далеких предтеч! Вы в песнях своих огласили, Вы сказово гнули, месили, Ковали раскованно речь. Её истязавшие хмуро Почти довели до беды - Остались рубцы и следы - Не только злодейка-цензура, Террор и цензура среды. Я речью музейною хрупкой Обвит был и - жаркою рубкой, Где слов изверженья слепы, И - бранью, и яростью хриплой В замесе, во чреве толпы. Ломая настилы и трапы, Над хитросплетённостью всей Бездомность вздымается с храпом Ста тысяч безумных коней. И эти несчастные души Я всем существом своим слушал, И - то еле слышное слово, Что светит из резкого слома, И соли последней щепотью Присолено... Богом дыша, Борясь с истончённою плотью, Его излучает душа. И слово угрюмого духа - Оно не для нежного уха - Вошло в нас из мерзостной тьмы: Его привели голодуха И морок сумы и тюрьмы. Но всё ж недоступно для мысли - И тайна сия велика, - Как, сладясь, прошли сквозь века Разбитость, раздробленность жизни И гулкая мощь языка? Слова исчезают, признаться, Замглятся... Но снова зардятся, - Благая в них светится весть. И праздники в них веселятся, И - тёмные омуты есть. Застольное свищет веселье, Где каждый - сорви-голова, Где вспыхнут, увенчаны хмелем, Ожгут молодые слова. А в сёлах - церква при погосте, А в сёлах при всякой погоде, Страданий, бескормиц-разлук - Частушки негаснущий звук Особую тягу заводит: И слева и справа заходит, - В костре его как бы находят. Как уголь, пылая, - из рук, Он рвётся и тащит на круг, И, вольно сверкнув на народе, Он в пляске летит - под каблук... Бессмысленны жуткие смеси И жалких правителей - ложь, И - эти мужицкие смерти В кровавой беде - ни за грош. Сражаются с хаосом числа. Мерещится Логос вдали. И Слово живое лучится, Всем сором и жемчугом чистым Являя нам душу Земли. Простите, что я не без лени, В борениях бездны смертельной, И в лучший свой час и в смятенье, - Но всё ж упиваться готов Глубинной игрой светотени И снами неведомых слов. 25-30 марта 2000 г., Калифорния Валерий Рыбаков 29 ЯНВАРЯ 1837 ГОДА I Вдоль по улице буран летел-канал Мимо Мойки да на Крюков на канал. Не канал - скорей шнырял-нырял в дворы, Набирался разных слухов да муры: "Э т о т в карты, да бумагу все марал, Вроде жил легко - да трудно умирал. Жизнь, как жженку, синим пламенем палил, А потом вдруг расплескал да распролил. А о н а-то нынче плачет, как никто, Да теперь - что это значит? Значит что? Заходилась-билась-хаяла судьбу... Да Господь теперь ее видал в гробу..." И осталось ей - лишь попусту рыдать, А Ему - к Себе милого гостя ждать. ...Синей свечкою звезда упала в снег, А душа ушла на вечный на ночлег. 2 Все ушло, все отлетело - боль и страх, Только тело холодело на санях. Снова вьюга закружила... Вой, вьюга Сани стонут, кони тонут, ночь долга. С другом-спутником да странником-слугой. Не подвязан колокольчик под дугой. Поздно нынче занимается заря На востоке под стеной монастыря. Там уже готово место, в самый раз, Там поди уж смерть-невеста заждалась. Ни подружки и ни кружки - звон глухой Над Михайловским, над лесом, над рекой. Под звездою ясно-синей третий век Голос твой по-над Россией - первый снег... ПАМЯТИ ДРУГА Д. С. Божье царство открыто для всех - Вот и ты в него внидешь. А у нас налетел первый снег - Ты его не увидишь. Оглянуться успела душа - И все выше и выше. Ветер кровлей играет, шурша - Ты его не услышишь. В царстве Господа много всего, Что Земле и не снилось. Но иное в том мире родство, Непостижнее - милость. Ожидают злодей и святой Знака Божьей десницы... А березовый клин золотой - Он и там будет сниться. Там - покой, тишина, благодать И небесное братство. Лучше быть на земле - и терять, И в слезах расставаться. И по режущим зимним слезам Той дорогой недлинной, Может, скоро скрипеть полозам И с моей домовиной. Москва Лев Халиф И сказал Президент: "Они вероломны и к тому ж не носаты". Он имел в виду Хиросиму и Нагасаки. Некто повыше, напротив, считал, что очень носаты, К тому же развратны и смешны до уморы, И обрушился на Содом и Гоморру. А, собственно, что тут смущает вас? Любая власть не подарок, Даже Богу противопоказана власть, А совсем не Богу - подавно. * * * Старость - явно за что-то месть - не рука отнимается, не нога - отнимаешься весь от всего, что в глазах еще не померкло, хотя и не слишком торопишься лезть раньше времени к батьке небесному в пекло. Старость - явно за что-то месть, Старость - это молодость в камере пытки, где всегда не хватает посадочных мест, но зато лежачих в избытке. МОСКОВСКОЕ НАСТРОЕНИЕ Космополит я поневоле, Не прописан, как цыган. Моя шапка горит на воре, Но за мной идут по пятам. Не прописан я в столице Всякоглазой и скулолицей, Проживаю жизнь беглой Продуваемый до нутра. И мысль о том, что не обедал, Со вчерашнего сосет утра. Мелко сеет дождь противный, Увязавшийся за мной, Сквозь разорванный ботинок Я ощущаю пульс земной. * * * По дождю в глаза закапав И платочком протерев, От восхода до заката Тряс он яблоки с дерев, Пока его не осенила, А также не толкнула в лоб Земного притяженья сила. Ей не клади два пальца в рот. Что ей два пальца, к цельному привыкшей, Копилке Космоса, что совмещает гроб, Где у каждого своя судьба и ниша, Не высовываться чтоб. Вот ветер дует с виду как поддержанный - Еле-еле выдыхает свист. Земная тяжесть вся в падении Всего, что так и тянет вниз. * * * Не опоздай Груши к Наполеону И Наполеон бы сохранил корону, Но вовремя с подмогой не пришел, Опаздывать - нехорошо. И венценосного с тех пор как уронили И он с тех пор слегка ранимый. А быть ранимым хоть отчасти В ссылке сущее несчастье. Нью-Йорк Ольга Кольцова Старый Харон, лодку, ладью выводи. Стикс ли, Нева - только не надо повтора. Горький глоток, красный огонь светофора. На Патриарших - туман, и на Бронной - дожди. На Патриарших - туман и на Бронной - туман. Усугубляется влага тягой земною. Кто-то крылатый медлит над мелкой волною, Веслам, теченью покорен, негадан-неждан. Веслам покорен, воде - и ладони пусты. Губы обветрены. Струп - или черствая корка. Хлебные крошки. Птицы. Оконная створка. Бьется стекло, и на Бронной разводят мосты. Бьется стекло, и вскипает над Бронной вода. На Патриарших - туман, только кто-то крылатый... Лодка, ладья проплывает, минуя закаты, Тенью заоблачной тихо скользит сквозь года. Тенью заоблачной, абрисом, птичьим крылом, Клекотом, окликом - или без отклика кликом. На Патриарших - туман. В небе двуликом Облик двоится. Ветер свистит напролом. Облик двоится. Время течет наугад Сдвоенным бликом, двойною игрой листопада. Ветер с Невы. Ветер из Летнего сада. На Патриарших - туман, И на Бронной - закат. октябрь 2001 * * * Над тяжелыми кронами ветер сгущается к ночи, Предвещая тревожную память, оглохший рассвет. Нас швыряет в воронку небес нежилых средоточье, Ветер времени свищет, безвидным покровом одет, - В этот топот и гарь, в лязг и визг, в отупение плоти, В исступление похоти, в осатанелый разврат, - Тени жмутся к земле, удлиняются на повороте, Замирают на взлете и вновь копошатся у врат. Мусор, пригоршня праха, земное покинув жилище, Ветром времени взвихрена, брошена в кольца огня. Остывает зола, застывает в зрачке пепелище, О пустых небесах ненадежную память храня, - Иль о полой земле, скорлупе истончившейся сферы, Где эфиром игольчатым легкие обожжены. Негативом пространства толпятся над миром химеры, Ветром времени, семенем мертвого света полны. Поликрата проклятье - иль проклятый перстень Изоры. Dies Irae грохочет над толщей отравленных вод. Гаснут кольца огня и подернуты пеплом узоры Надоевших созвездий, царапающих небосвод. Только знаки одни, только призраки, сгустки пространства. Обрывается лодка... И вновь продолжается боль. Патефон, саксофон, ксилофон, белых нот постоянство. Ветер. Иней. Рассвет. По краям проступившая соль. сентябрь 2001 Москва Марина Кучинская ЗВЕЗДНЫЙ ВОЛК Волчий месяц январь: то ли выть под матерого Баха, то ли дом охранять и прикинуться верной собакой? Из трубы - дым столбом, под столом - сердобольные мыши, жестяной петушок заправляет ветрами над крышей. Мирно спят пастухи, спит охотник в обнимку с двустволкой. Выходи, Звездный Волк, на добычу по лунным осколкам! В яслях блеет овца, на дворе задремала кобыла. Твое время пришло, твоя масть, твоя власть, твоя сила! Ты ни молод, ни стар, ты не веришь ни в Бога, ни в черта, и клыков твоих сталь не до звездного праха истерта. В черном чреве тоски ты не сбил до кровавых мозолей своих лап, серый хищник, собрат по лесам и неволе. Тебе в стае злодейской не скрыть благородной личины, плачет кол по тебе светло-русой болотной осины, потому что впотьмах, между волком и грешной собакой, ты из тех, кто вчера заглянул за круги зодиака. Сирый сторож души, недоверчивый зверь звездоглазый! Пес молчит на цепи, и лукавый запуган три раза. Спит дитя в своей люльке, в гробу старец спит, как младенец. Сеет в прошлое снег, бесталанной зимы отщепенец. И шершавый, как наст, твой язык усложняется речью; и - по белому черным - на след нападет первый встречный. Тенью в логово, зверь! - затаись, разуверься, исчезни! Волчий месяц январь называется звездной болезнью. январь 2001, Хельсинки