Опубликовано в журнале Новый Журнал, номер 227, 2002
Марина Кравцова. Маятник. Стихи. Lage-Hoerste (Westfalen), BMV–Burau, 2001, 130 с.
Это четвертая поэтическая книга Марины Кравцовой, в 1995 году переселившейся из Москвы в Кёльн. Три предыдущих книги (“Разведенные мосты”, “Зеркальный коридор”, “Арабески”) были изданы в девяностых годах. “Маятник”, вышедший в новом столетии, охватывает трехлетний период (1998–2001) сравнительно недолгого ее пребывания на Западе. Стихи Кравцовой в этой книге более значительны, чем в предыдущих, включая поэтические подборки, появлявшиеся в зарубежных периодических изданиях, – “Новый Журнал”, “Встречи”, “Русская мысль”.
Сборник издан прекрасно: хорошая бумага, твердая обложка, эффектная цветная репродукция картины Марка Шагала (название в переводе с немецкого – “Время не знает никаких границ”). На ней изображена крылатая рыба с маленькой человеческой рукой и крошечной скрипкой со смычком, держащая большие часы с огромным маятником. Характерный шагаловский полет изображен на фоне пейзажа: река, селение, пара влюбленных, миниатюрных по сравнению с маятником… Значительно и послесловие на русском и немецком языках Вольфганга Казака, известного немецкого профессора-слависта, историка русской литературы.
Стихи Кравцовой, как красноречиво говорит название книги, – о времени. Но они не о конкретном времени, не о ее вчера-сегодня-завтра, или не только об этом, а о времени человеческой жизни, в котором человек видит, чувствует и даже слышит свое соприкосновение с миром и с вечностью. “Кто б с земли ни позвал, ни окликнул c небес, – говорит поэтесса, – Кто бы эхо ветров ни нарушил,/ Будем слушать пространство, как слушают лес,/ Слышать время, как слушают душу”. Здесь мне невольно вспомнился поэт первой эмиграции Борис Нарциссов (1906–1982). Много лет тому назад на собрании Филадельфийского литературного кружка кто-то из слушателей спросил Нарциссова, что, по его мнению, главное в “хорошем” поэте, и он, не задумываясь, ответил: “Слух чуткий”. Да, для поэта, для настоящего поэта – чуткий слух необходим, как необходимы и воображение, и зрительное, и чувственное восприятие окружающего. Все это есть в стихах Кравцовой, живущей вне языковой среды, вне привычного пейзажа:
Я спотыкаюсь о чужую жизнь,
О чужеземное наречье.
Но Моцарт – в красках, в музыке – Матисс
Живут моим стихам навстречу.
“Но если рифму продиктует цвет,/ А ритм – озноб дрожащих пальцев…”, – тогда поются замечательные строки: “Не молчи этим полем и лесом,/ Всей пустынею трав не молчи…” Поэт не может молчать, когда рифма и ритм стиха выпеваются из увиденного (или воображенного?) цвета:
Я люблю серебро, но без блеска,
Чтобы матовой гранью цвела
Из тумана цветная подвеска. –
Раскаленная ночь добела
Пусть чернением ляжет на грани,
А пустоты оставит для звезд.
Серебро – это северный странник,
Санный путь замерзающих слез…
Поэт, у которого не иссякла воля к творчеству, – не может молчать, потому что “Немота – сизифов труд поэта”, – говорит Кравцова.
Есть у нее строки суггестивной лирики, некая сомнамбулическая символика, усиленная применением оксюморонов: “Как холод грел, а тьма теснилась светом,/ Как задыхалось зеркало от звезд…” (из стихотворения, посвященного Вольфгангу Казаку). Или:
Будет падать звезда,
Будет эхо шарахаться,
А сегодня рожденный – впервые уснет.
Годы – просто – лета.
Куст – всего лишь акация,
А паденье – другими словами – полет.
“Строка, рожденная во сне,/ – И есть реальность времени и места…” Однако в этом времени место у Марины Кравцовой вполне реально: это древний немецкий город Кёльн. В послесловии Вольфганг Казак пишет: “Если бы когда-то кем-то была составлена антология “Русские поэты о немецких городах”, то несомненно не одно ее стихотворение было бы включено в этот сборник”. Совершенно верно.
Мне никогда не было понятно равнодушие некоторых, попавших за рубеж русских, включая поэтов и прозаиков, к культуре стран, в которых им довелось жить. Я встречала людей, которые гордились неприятием и непричастностью ко всему нерусскому, будь то литературные, исторические или художественные ценности. А ведь непосредственное и неповерхностное знакомство с другими культурами не означает уход от своей, отрыв от своих духовных корней. “На немецкой стороне маятник то и дело касается Кёльна, который она любит”, – пишет В. Казак и цитирует поэтессу: “Если Кёльн – моя мелодия, то, Господи, меня благослови…”, – и прибавляет, что это “показывает отношение к жизни в эмиграции, которое, к сожалению, невозможно увидеть у других русских, живущих в Германии”.
Да, Кёльн и Рейн – большая тема в поэзии Марины Кравцовой.
…Это музыка органа.
Когда Бах небесной манной,
Половодьем скал и судеб
С Рейном вдруг уходит в люди,
А точней – идет в народ…
Или эти строки:
…Воздух, вбитый в бетон. Мой асфальтовый
Август в Кёльне, вдоль лифтов и лестниц,
Где судьба содрогается Альпами, –
Август в Кёльне, где в месяце месяц
Как живой, как один неподдельный,
Почему-то раздвоенный в Рейне, –
Поплавком, поплавком по теченью.
Вольфганг Казак пишет, что у “Марины Кравцовой нет стихов о ностальгии по России… Кто покинул постсоветскую Россию, может тосковать только по друзьям, по природе и, возможно, по языку”. Да, у Кравцовой, как почти у всех новых эмигрантов, ностальгических стихов нет. Старые эмигранты, даже те, которые покидали Россию в страшные сталинские годы, возможно, тосковали по Вечной России, которую они скорее всего чувствовали в себе или воспринимали по прежней русской литературе с ее неизменной болью за “униженных и оскорбленных”, за Акакия Башмачкина, Ваньку Жукова.
Однако у Марины Кравцовой довольно четко слышна русская нота. Например, вот в этом, почти песенном стихотворении:
Я опираюсь – да на воздух,
Держусь за звук, за синеву,
А почему блуждают звезды? –
Да потому, что я живу.
…………………………………
И не жалеется о бывшем,
О том, что вовсе не сбылось,
В затылок мне столетье дышит
По-русски наспех, на авось.
Или это стихотворение в чисто русском народном духе, с любимыми Некрасовым дактилическими рифмами:
Ивы, ивы клонятся –
Идолопоклонницы.
Ливнями, метелицей
Листья, листья стелются.
Прямиком по дождичку,
Строго по распутице.
– Я еще не отжила,
Так возьмите в спутницы…
Как каждый настоящий поэт Кравцова пишет и о творчестве. “Стихия требует стиха”. Ее стихия – это природа, чаще всего омытая ливнями. Творчество у нее там,
Где время и пространство сжато,
Стихи… Как в фокусе зрачка
Есть все рассветы и закаты
И Божья воля и рука.
И: “Сжать себя бы до строки,/ До строки единственной./ Как сжимает боль виски,/ Лес сжимает лиственный / Ливень, ливень до струи./ – Ломанною линией…”
Марина Кравцова говорит, что “… в русский стих, как в поколение, Войду. А время застолбит”. Ее словам можно поверить. Но, конечно: самый справедливый судия – Время.
Валентина Синкевич, Филадельфия