Опубликовано в журнале Новый Журнал, номер 227, 2002
ДЕ БАЗИЛИ
Первая война была “больной” темой для Николая де Базили, бывшего петербургского правоведа, статского советника, юрисконсульта в Ставке при Государе. Я встретил его в Америке в 40-х годах, и наши довольно близкие отношения продолжались в течение многих лет.
Де Базили – фигура историческая, беседы с ним были чрезвычайно интересны. Это тот де Базили, кто подготовил в 1917 году текст отречения Николая II и его брата Михаила Александровича. А в 1914 году был секретарем министра иностранных дел Сазонова. По происхождению Николай был грек из Эпира, хотя внешне больше походил на русского или итальянца. Всегда одетый по последней моде, с хорошими манерами, изящный, довольно высокий, он был обаятелен и красив, умел много и увлекательно рассказывать. Де Базили – из семьи дипломатов в двух поколениях, в 16 лет, закончив Императорский лицей с золотой медалью, поступил в Петербургскую школу правоведения. Он, несомненно, готовил себя к политической деятельности. Помимо юриспруденции, Николай прекрасно разбирался в экономике, прослушав по этому предмету курсы в Петербурге и Париже. Знание английского, немецкого, французского, греческого, итальянского и испанского языков давало ему шансы для блестящего будущего. Неудивительно, что в 1903 году он легко прошел дипломатический конкурс и был принят на должность секретаря Министерства иностранных дел. И почти сразу получил назначение в Вену и Рим в качестве дипломатического курьера. В Италии Николай сдружился с русским посланником при Папском дворе Губастовым и был представлен прогрессивному по тем временам Папе Льву XIII. Словом, окружение его уже в начале карьеры было на самом высоком уровне, что выделяло де Базили среди сверстников. Можно только предполагать, что мог сделать для России такой замечательный человек, как Николай, если бы не революция… Так неожиданно порой складываются судьбы.
Весьма необычна и сама история семьи де Базили. Прадед Николая, преследуемый турецким султаном как русский шпион, бежал от гильотины в Россию. Буквально за несколько часов до казни его спас Григорий Строганов, посол в Турции. Он вывез де Базили с женой и детьми, позднее помог поселиться в Одессе. Царское правительство выделило ему имение в Херсонской губернии с 20 тысячами десятин земли, сделало богатым помещиком.
Николай гордился своим родом и не упускал случая напомнить о предках, игравших заметную политическую роль с некоторым про-русским оттенком в борьбе за независимость Греции от Оттоманской Турции. Дед его, Константин, женатый на молдавской княжне, был дипломатом и представлял Россию на Парижском конгрессе 1856 года, касавшемся “румынского вопроса”. Будучи школьным товарищем Николая Васильевича Гоголя, долгие годы поддерживал с писателем дружбу, путешествовал с ним по Сирии. Отец Николая де Базили был женат на дочери румынского министра иностранных дел, занимался дипломатической деятельностью. Замечательно культурный человек.
Информация, которой Николай поделился со мной почти в самом начале знакомства, просто потрясла: “Когда немецкий посол граф фон Пурталез прибыл в Петербург, он привез не одну депешу, с объявлением войны, а две; вторая была с предложением пойти на переговоры в Гааге. Я выбрал войну, я хотел войны. Знаю, это было ошибкой. Может быть, ничего бы и не произошло”. Чувствуя свою вину, де Базили постоянно возвращался в наших разговорах к периоду 1914 года. Оправдывая свой тогдашний выбор, он не упускал возможности процитировать разного рода высказывания известных людей. Помню его рассказ о встрече в Германии, уже после войны, с бывшим канцлером Бетман-Холвеком, который сказал: “Не могу понять почему ваш император не подписал Сепаратный мир в марте 1916-го – без аннексий, с гарантированными границами 1914 года?”
Почему? Государь пожелал остаться верным своим союзникам, проявив политическую корректность, к сожалению, в ущерб России. Де Базили был уверен, что в случае подписания договора, не было бы революции, не появился бы на арене Ленин, которого послала немецкая разведка, позволив ему проехать вместе с тридцатью большевиками в пломбированном вагоне через всю Германию и Швецию в Петербург в апреле 17-го года. В этом он прав: прекращение войны сохранило бы монархию, не уничтожило армию, не ослабило экономику. Разрушение структуры великой державы дало большевикам возможность, используя недовольство народа, “добить” страну, как раненого зверя.
Не приняв Октябрьскую революцию и оказавшись не у дел, де Базили решил уехать во Францию и покинул Россию по Транссибирской железной дороге Санкт-Петербург – Москва – Владивосток вместе с семьей своей невесты. Милая, богатая американка Ласел Фезенде, дочь банкира, долгое время жила в Петербурге, где и познакомилась с Николаем. Мистер Фезенде был директором “Нэшнл банк” – самого большого российского банка того периода; правда, он сыграл несколько темную роль в переводе денег в Россию. В то время нетрудно было выписать чек в Нью-Йорке и получить золотом в русском банке. Валютный контроль при царском правительстве был слабым. Революция “спутала карты” банкиру, и он предпочел мятежному Петербургу Париж, где вскоре состоялась свадьба дочери с Николаем де Базили.
В Париже де Базили устраивал роскошные приемы, имел много влиятельных знакомых. Дружил с премьер-министром Франции Фланденом, хорошо знал греческого премьер-министра Винезелоса, организовавшего в 1922–1923 годах первую Греческую республику после разгрома страны турками во главе с Кемаль-Паши, известным как Ататурк – глава турок (тур.). Контакты такого уровня Николай завязывал в частых поездках по Европе, в которых устраивал займы крупных сумм для правительств, в основном, Балканских стран и Центральной Европы. В Париже де Базили легко снискал репутацию человека активного, многогранного, умевшего устроить самые невероятные дела.
В самом начале Второй мировой войны, не согласный с политикой Гитлера, негативно восприняв саму идею национал-социализма, он оставил оккупированную Францию и перебрался в США. Построил замечательный дом в нормандском стиле в Коннектикуте, но жить здесь не остался. Сначала отправился в деловую поездку в Аргентину, а потом осел на 10 лет в Уругвае вплоть до возвращения в Америку. Купил роскошное имение недалеко от Монтевидео, выращивал оливковые деревья, сделался помещиком. Вспоминал он об этом с трогательным энтузиазмом, хотя я знаю, что главная цель для Николая де Базили была вернуть себе политическую значимость. Именно поэтому он устраивал в своем доме многочисленные приемы, которые привлекали к нему интересных людей. У Николая был особый дар принимать гостей. Доброжелательный и любезный, он мгновенно становился центром внимания. А какие у него были костюмы! Признаюсь, я завидовал некоторым его туалетам. Кстати, он первый из моего окружения начал носить одежду итальянских дизайнеров. Надо заметить, что несмотря на высокое социальное положение, которое Николай занимал в Уругвае, часть белых русских не забыла ему авторства текста отречения государя императора. Он сам рассказывал, как однажды князь Константин Горчаков отказался подать ему руку. Это было неприятно еще и по той причине, что дядя Константина, Н. Вырубов, был женат на представительнице очень известной и богатой уругвайско-аргентинской семьи Бамбергов, имевшей большой вес в эмигрантской среде. Юному Константину казалось, что подготовка документов, связанных с отречением, была предательством. Глупости, конечно: отказ от престола – это личное решение императора, а сам акт отречения составлялся по требованию начальника штаба Государя, генерала Алексеева.
Имя этого генерала почти забыто, а в свое время он был известен, как один из основателей Добровольческой армии и являлся весьма важной фигурой в Ставке. Умер генерал Алексеев вскоре после революции в 1918 году на Дону. Де Базили, тогда совсем молодой, 33 лет, но успевший уже сделать стремительную карьеру, оказался случайным исполнителем подготовки эпохального документа. Волна событий выплеснула его на эту роль. Будучи статским советником в Ставке, облеченный доверием начальника штаба, он выполнял свой служебный долг. Именно так он сам расценивал сложившееся положение. Случайно ли де Базили оказался в этой роли? Трудно сказать. Скорее всего – да. В качестве депутата от Министерства иностранных дел в Ставке ему приходилось часто видеться и общаться с императором. Он сопровождал Николая II все 5 дней в поездке из Пскова в Могилев. С Могилевского вокзала они вместе поехали в Царское Село, где императрица и дети были больны корью. Семья для Николая II значила очень много. Дальше, как предполагал государь, они всей семьей должны были отправиться через Мурманск в Англию. Но, как известно, 20 марта 1917 года по прибытии в Царское Село царская семья была арестована. Де Базили говорил: “Я присутствовал при закате Империи, построенной Петром Великим”.
Ситуация в это время вышла из- под контроля, и нужна была твердая рука. Нерешительность императора многих раздражала. Казалось, идея отстранения Николая II от власти витала в воздухе. Отречению предшествовало начавшееся 8 марта восстание на Путиловском заводе, вызванное саботажем, который устроили большевики, не выдавая рабочим муку и хлеб. Это стало началом революционного процесса. Первое желание Николая II – подавить мятеж. Поддерживая его решение, военный министр Беляев и командующий военным округом Сергей Хабалов выступили с предложением вызвать войска с фронта, однако генерал Рузкий, командующий группой Северных войск не позволил отрывать военные силы с фронта и предложил пойти на переговоры с революционерами, при этом потребовал распустить Думу и сформировать новое правительство. Одновременно Михаил Родзянко, председатель Думы, послал императору телеграмму, в которой говорилось о необходимости роспуска Думы и смене правительства. Текст заканчивался припиской: “Промедление смерти подобно”. Государь на телеграмму никак не отреагировал. Де Базили говорил: “Мне было ясно, что Николай II больше не может управлять страной, он потерял поддержку лучших слоев населения и одновременно масс. Кадровых офицеров оставалось слишком мало, резервисты же не были преданы ему в той степени, как он полагал, они не стали бы стрелять в рабочих. Последнюю попытку императора принять какие-либо радикальные меры я наблюдал 12 марта на обеде в Ставке. Все присутствующие были нервными, говорили о пустяках, главное же замалчивалось: ждали, что скажет Николай II. Однако разговаривал он долго и приватно лишь с генерал-адъютантом Ивановым, сидевшим слева от него. Позднее я узнал, что он назначил Иванова командующим спецвойсками, обозначив цель – идти на Петроград. Но восставшие железнодорожники не пропустили военных, поэтому генерал, побоявшийся принять серьезные меры против саботажников, приехал в Царское Село один”.
13 марта в новой телеграмме Родзянко информировал: “Государь, началась гражданская война в Петербурге”. Тогда же генерал Рузкий, находившийся в центре реальных событий, послал депешу, в которой предупреждал, что любые принятые против восставших меры, скажутся негативно на общем положении дел: “Прошу ничего не предпринимать. Солдаты повсюду братаются с рабочими”. Дальше, по словам де Базили, события развивались следующим образом. “14 марта усталый и больной (тяжелая форма эмфиземы), бесконечно куривший генерал Алексеев пришел в мой кабинет со словами: “Я умолял государя сделать все возможное, чтобы спасти положение, он был против принятия жестких решений”. После этого генерал потребовал от меня подготовить текст отречения. Я сказал, что отречение – сложный процесс, существуют фундаментальные законы наследования в России, необходимо серьезно подойти к вопросу.
Чтобы придать этому факту определенную значимость, Алексеев разослал телеграммы всем армейским подразделениям – запрос об отречении Николая II. Все были “за”, исключая генерала Эверта. Адмирал Непенин, командующий Балтийским флотом, предложил – государь должен отречься немедленно, в тот же вечер. Получив поддержку большинства, Алексеев приказал мне написать акт отречения. Я пошел в свою комнату, закрылся на ключ и работал целый час, вложив в этот документ свое сердце”, – горько заключил Николай де Базили. Он считал, что как профессионал выполнил свою работу блестяще, однако чувства удовлетворения не испытывал: метался между симпатией к Николаю II как человеку и раздражением как к главе государства.
Тем не менее, 15 марта акт отречения императором был подписан. А 20 марта Николай II написал послание к офицерам и солдатам Русской армии. Де Базили сказал, что текст обращения был настолько патриотичным, что Временное правительство побоялось публикации. Новый военный министр Александр Гучков “положил его в карман”.
С Гучковым я встречался в Париже еще в 35-м году. Он, рассказывая мне об этом периоде, заметил что “послание” было несвоевременным, тем более, что Николай II собирался вернуться на престол. При этом Гучков посетовал, что документ, переписанный добровольцами, все-таки ходил в обращении. Только в июле текст был передан Керенскому как главе Временного правительства.
Казалось бы, достаточно лишь этих двух документов, что прошли через руки Николая де Базили и повлияли на ход российской истории, чтобы имя его не было предано забвению. Однако этого не случилось. Роль де Базили оказалась, в общем, закулисной. Интересно, что Николай увез из России оригинал и черновик отречения, которые находятся в библиотеке Стэнфордского университета, в Калифорнии, в так называемой комнате де Базили. Этот маленький музей организовала Ласел, вдова де Базили, пожертвовав университету замечательные картины, мебель и, среди прочего, – бюст Екатерины Великой работы известного французского скульптора Гудона. Все эти редкие вещи де Базили купил в Аргентине у Кенигсберга, знатока антиквариата, специалиста высокого класса. Женатый на русской женщине, Кенигсберг до 1930 года, пока не переехал во Францию, работал во Внешторге для Советского правительства, продавал русский антиквариат в Европе. Еще до вступления немцев в Париж. Кенигсберг вывез все ценности в Аргентину. Я встречался с ним в 40-х годах, когда он переехал в Нью-Йорк и открыл магазин на 57-й улице. Интересный человек и незаменимый консультант.
С Ласел наша дружба никогда не прерывалась. Много лет тому назад она подарила мне набор гравюр 1805 года с видами Петербурга. Эта уникальная англо-французская продукция всегда радует глаз и навевает приятные воспоминания о прошлом. По просьбе Ласел я составил предисловие ко второму изданию мемуаров Николая. Помимо мемуаров, в которых де Базили описал многое искренне и интересно, он выпустил в Англии прекрасную книгу по экономике – “Двадцать лет Советской власти”, о первых годах социализма. Считаю ее классической для понимания советской экономики и по сей день. Николай де Базили был мне симпатичен своими переживаниями, самобичеванием за прошлые грехи и ошибки, все повторял: “Меня преследуют мойры”. Похоже, это было правдой.
У него был единственный сын Николай от первой жены, красавицы Треповой, дочери известного генерала, умершей при родах. Мальчик умный, способный. Де Базили обучал его в лучшей школе Парижа. В той же школе учился морганатический сын Великого князя Михаила Александровича, убитого в феврале-марте 18 года в Перми, Георгий Брасов, от графини Н. Брасовой. Они дружили. Им было по восемнадцать лет, когда де Базили подарил сыну легкий фиат. Николай вместе с Брасовым поехали за город, попали в аварию и разбились. Убитый горем де Базили говорил: “Это наказание за то, что я натворил с отречением Великого князя Михаила Александровича”. Символично, что Великий князь Михаил, последний Российский Император, носил то же имя, что и первый русский Государь – Михаил Романов.
Последнюю попытку продолжить политическую карьеру де Базили, человек амбициозный, все еще желавший многого добиться, сделал по прибытии в США. Николай рассказывал, как в свой первый приезд в Америку накануне Второй мировой войны, ему было почти шестьдесят, поехал в Вашингтон предлагать услуги в качестве советника. Ответ был для него убийственным: “Ваше время прошло”. Он хотел послужить России, искупить свою вину. Оказалось, поздно. Собственно, этот отказ был причиной его отъезда в Уругвай. Так же, как и Керенский, де Базили считал себя виновным в трагедии страны, принявшей когда-то его деда. Однажды я спросил Керенского:
– Виделся с де Базили?
– Не хочу. Давно прошедшие времена. Не лучшие воспоминания.
Многие были виноваты, но эти двое по-настоящему переживали. Я думаю, сотрудничество их базировалось именно по линии масонства, возможно, оба принимали решение об аресте царской семьи. Николай был крупный масон, принадлежавший петербургскому обществу “Полярная Звезда”. Умер де Базили в возрасте около семидесяти лет во Флориде.
КЕРЕНСКИЙ
“Я не знаю, зачем и кому это нужно. Кто послал вас на смерть недрожащей рукой?..” Керенский… Он отправил юнцов на защиту Зимнего дворца, хотя можно было предположить, что неуправляемая толпа уничтожит “нестрелянную” молодежь. Эта песня Вертинского “На смерть юнкеров” до последних дней была укором Александру Федоровичу…
Наша первая встреча произошла в Париже в самом начале 30-х годов. Александр Федорович, выехав вместе с политиками Церетели и Мельгуновым из Берлина, бывшего до экономической катастрофы Германии столицей русского зарубежья, старался завести во Франции новые контакты, связи, много общался с русскими. Знакомство наше было мимолетным, но я не преминул рассказать об этом отцу, на что тот заявил: “Прокляну, если продолжишь общаться с “губителем России”. Отец не мог простить Керенскому Февральской революции, уничтожения монархии. Больше во Франции пути наши не пересекались.
Из Парижа Керенский бежал от Гитлера в Португалию, где получил разрешение на въезд в Америку. В 47-м году мы встретились и сдружились уже в Нью-Йорке. Александр Федорович был редактором газеты “Дни” – “Голоса России”, переименованного после покупки газеты группой эсэров. Кроме того, стал членом нью-йоркской “Лиги борьбы за Народную Свободу”. То есть активно пытался продолжать политическую деятельность. Из Франции он вернулся с некоторым осадком от эпизода, происшедшего возле русской церкви на Рю Дарю, 10: какая-то женщина, обращаясь к дочери, сказала: “Посмотри, этот человек погубил Россию”. Александр Федорович никогда не смог забыть тех слов, жил с воспоминанием, как с клеймом. Сам он об этом не рассказывал, но историю, поведанную Зензиновым, подтвердил молчаливым кивком. Владимир Михайлович Зензинов, эсэр, друг Керенского, хорошо знал его по Парижу, по издательским делам. Зензинов одно время был близок с Лениным, но они разошлись во взглядах до ненависти. С Керенским же продолжали дружить всю жизнь, и мы часто встречались втроем.
Некоторые истории Александр Федорович рассказывал с удовольствием и не по одному разу. Одна из них касается его переезда из Португалии в Америку: “Я сел на пароход из Лиссабона в Нью-Йорк. Встретил массу интересных и известных людей, уехавших из оккупированной немцами Франции. Однажды подходит ко мне Ашберг, друг Ленина, директор “Промбанка”, первого некапиталистического банка, открытого в Москве после революционной конфискации, и говорит:
– Господин президент, вы знаете, кто я такой? Я – Алаф Ашберг. А вы знаете, что я дал 25 млн. золотых рублей вам на революцию?
– Знаю. Потом вы дали Троцкому 100 миллионов.
И я не подал ему руки, спрятал за спину”. В этой ситуации, Керенский, вероятно, чувствовал себя принципиальным политиком, испытывал самоуважение.
Американская жизнь Александра Федоровича началась с Калифорнии. Его устроили работать в архив “Хувер Фаундейшн” в Пало Алто, иногда приглашали читать лекции в Стэнфордский университет. Жалованье платили по тем временам приличное – 2–3 тысячи в месяц, так что жизнь была неплохая, но малоинтересная. Поэтому приглашение супругов Симпсон переехать в Нью-Йорк он принял не колеблясь. Керенский поселился в их прекрасном особняке на Ист, 91-й улице. Мистер Симпсон, конгрессмен, друг Александра Федоровича, вскоре умер, но Керенский остался жить в отведенных ему двух комнатах на втором этаже. Здесь я его и навещал.
В первый раз мы пришли вместе с Данилой Волконским, моим другом детства и родственником. Керенский был внимателен и гостеприимен: “Я знаю, князь, что вы интересуетесь русской историей. Я буду вам специально рассказывать, будем беседовать”. Миссис Симпсон часто приглашала нас на обеды, которые роскошно готовили и сервировали японцы – супружеская чета. Гостиная была уютная и элегантная, с камином, книжными шкафами, хорошего вкуса мебелью. Все выглядело мило и располагало к душевным разговорам. Керенский любил рассказывать своим чарующим сильным баритоном, но только до тех пор, пока разговор не касался тем, ему неприятных. Я с удовольствием проводил с ним долгие часы за беседами: он вспоминал революцию, свое недолгое властвование, увлекался, эмоционировал. Временами я чувствовал, что он, ощущая на себе колоссальную историческую тяжесть, явно хотел выговориться. Помимо политики Александр Федорович интересовался иконами, много читал. Любимый писатель его был Достоевский, которого он ценил больше Толстого и Тургенева, что являлось дополнительной почвой для нашего общения. Меня притягивало к нему, словно магнитом.
Вообще он обладал неотразимым обаянием, выглядел моложаво и пользовался успехом у женщин даже в преклонные годы. Американские знакомые называли его “мистер президент”, кланялись ему, что льстило Керенскому необыкновенно. Он всегда старался казаться молодым: зимой ходил, не покрывая головы со стриженными бобриком седоватыми волосами; будучи близоруким, опирался на палочку, но передвигался быстро, почти бегом. При этом любил пользоваться не очками, а лорнетом на черной ленте, что выглядело несколько нелепо. Но я знал, что за внешней маской своеобразной бравости скрывался человек одинокий, довольно слабый, всеми отвергнутый, этакая спорная историческая фигура.
Я много раз возвращался к теме царя, и в один из приходов он мне сказал, что, когда Николай II был под арестом еще в Царском Селе, секретную миссию по переправке его за границу (через Финляндию в Швецию) предлагал организовать генерал Маннергейм, будущий главнокомандующий финской армией. Находясь на русской службе, он был беззаветно предан Государю. Кстати, в 30-х годах я встречался с Маннергеймом, он был очень дружен с моей тетей, графиней Елизаветой Владимировной Шуваловой, урожденной Барятинской, и он сказал, что вывезти царскую семью в “тайном эшелоне” было тогда нетрудно, но Керенский на это не пошел: бегство императора сразу после революции привело бы к краху Временного правительства.
Также шли переговоры с Англией об отправке семьи к двоюродному брату Николая II, королю Георгу, но резко негативную роль сыграл британский премьер Ллойд-Джордж. В марте 1917 года в войну на стороне Антанты вступила Америка, и Лондон очень дорожил хорошими отношениями с новым союзником. Дело в том, что из США в адрес английского правительства потоками шли письма от очень влиятельных американцев-евреев (политиков, представителей капитала) с требованием не принимать на Альбионе бывшего русского самодержца. Об этом мне потом рассказывал тогдашний американский посол в Англии мистер Дэвис. В итоге Ллойд-Джордж во избежание осложнений с Вашингтоном и опасаясь, что эмиграция Николая II дестабилизирует обстановку в России, ослабив ее в борьбе с Германией, направил Керенскому шифровку. В ней уведомлялось, что приезд низложенного российского императора в Великобританию “сейчас крайне нежелателен”.
Думается, что и английский король, славившийся своей скупостью, не приложил достаточно усилий для принятия семьи императора. Его, конечно, информировали об имевшейся в английском банке сумме царских денег, которая не превышала и 100 000 фунтов, что для российского монарха, привыкшего к роскоши, явно недостаточно. Еще в 1912 году Николай II перевел обратно в Россию 10 млн. фунтов золотом на строительство железных дорог. Мне известно это от сэра Питера Барка, сотрудника Министерства финансов Временного правительства и советника короля Георга.
Приютить царскую семью предлагал испанский король Альфонс XIII. Для этого можно было отправить государя в Крым, где в тот момент находилась его мать, императрица Мария Федоровна. Не участвовавшая в мировой войне Испания легко могла прислать корабль в Черное море. Но Керенский сказал мне, что везти царя через “бурлившую” Украину было опасно. Тут он явно лукавил. Моя семья покинула Петроград в конце июня 1917 года и добралась на поезде до Симферополя, а оттуда в Ялту без всяких проблем.
Нью-Йорк