Опубликовано в журнале Новый Журнал, номер 225, 2001
Р. Г. Скрынников. Дуэль Пушкина. 2-е дополн. Издание. СПб, Русско-Балтийский информационный центр, 1999, 495 стр.
О дуэли Пушкина с Дантесом, приведшей к гибели величайшего поэта, написана чуть ли не целая библиотека. В нашем распоряжении все подробности, предшествовавшие поединку; мы имеем записи и воспоминания свидетелей и участников, и правительственные документы, относящиеся к дуэли. Но понимаем ли мы обстановку и причины, движущие действия участников? Поколения исследователей старались выяснить эти вопросы, но нельзя сказать, что достигнуты были вполне убедительные ответы. Отчасти, как это всегда бывает в случае внезапной, насильственной смерти выдающегося человека, достичь полной ясности мешают мифы, легенды и предубеждения, возникающие вокруг таких личностей: не хочется верить, что гибель в каком-то смысле была “нормальной”, и предполагают действия “темных сил”, заговоров; заранее отвергают мысль о случайности и о неправильных поступках самой жертвы. Теории злоумышленного заговора держатся крепко – особенно тогда, как в случае дуэли Пушкина, когда можно заподозрить “веские” политические мотивы. Как известно, такой подход преобладал в советском пушкиноведении: поэт борец за свободу и в оппозиции к самодержавию погиб вследствие преследований и провокаций политического аппарата и ненависти правящих кругов, включая самого Николая I.
Искренний почитатель поэтического гения Пушкина, выдающийся Историк, исследователь Московской Руси, профессор Р. Г. Скрынников усомнился в верности традиционных представлений и взялся за тщательный пересмотр всей доступной документации, включая недавно открытую переписку Дантеса с его приемным отцом, голландским посланником бароном Геккерном. Результаты своего исследования Скрынников представил в захватывающей книге с обширным приложением важнейших первоисточников в русском переводе, составившим добрую треть текста.
Как опытный историк Скрынников хорошо понимает необходимость прежде всего установить достоверность каждого источника, а также важность правильного истолкования документальных свидетельств. Это может казаться банальной истиной. Но, к сожалению, часто исследователи слишком легко полагаются на им известное, современное значение слов, не принимая во внимание, что в иной культурно-общественной обстановке эти слова имели другой смысл. Искушенный в методике источниковедения и археографии, Скрынников проверяет опубликованные документы и тщательно сопоставляет их со всеми имеющимися в архивах письменными оригиналами и вариантами, обращая при этом внимание на водяные знаки, исправления, вычеркивания, особенности почерка, не говоря уже об употребляемых сочетаниях слов. Автор также тщательно пересматривает и подвергает источниковедческому анализу все административные документы, в частности, делопроизводство III Отделения Е. И. В. собственной канцелярии во главе с графом А. Ф. Бенкендорфом.
Скрынников исключительно чуток к культурно-общественной обстановке, в которой вращался Пушкин, и хорошо представляет, что миропонимание современников поэта – особенно членов высших кругов двора и правительства, как и самого императора – чуждо сегодняшнему человеку. Поэтому необходимо правильно интерпретировать те реакции и понятия, избегая всякого ретроспективного “презентизма”. Я не пушкиновед, но на основании собственного чтения литературоведческих работ о том времени, я знаю, что им часто недостает чувства своеобразия исторической эпохи. Прибавлю, что этим грешит иногда и выдающийся ученый, основатель структурализма, М. Ю. Лотман – факт, который Скрынников тактично отмечает в примечаниях.
Автор начинает свое повествование с 1826 г., т. е. с момента возвращения Пушкина из ссылки в Михайловском и его первого разговора с Николаем I в Москве. Подробно рассказывается о помолвке и свадьбе Пушкина и его семейной жизни, как и о его литературных и цензурных отношениях с царем и с Бенкендорфом. За этим следует подробнейшее изложение всех перипетий, которые привели к окончательной трагической развязке в январе 1837 г. В течение всего повествования, Скрынников вносит ряд “поправок” в общепринятые толкования и старается ясно отделить документально установленные факты от домыслов.
Ограничусь перечнем самых главных общих выводов, к которым приходит Скрынников. Представляется мне, что они показывают новаторский характер толкования предыстории и причин трагической дуэли.
Мы все признаем, что Пушкин был исключительной личностью и гениальным поэтом. Но это не было признано многими из его современников. К нему относились как к “нормальному” (хотя и исключительно одаренному) соотечественнику-дворянину; его измеряли “аршином общим”. Что сам Пушкин на это реагировал с грустью и обидой – тоже вполне понятно. Как для всякого творческого человека, свобода творчества и свобода мысли были ему жизненно необходимы. Только в том смысле, что правительство Николая I и дворцовая аристократия стесняли его в этом, можно говорить об “оппозиционности” Пушкина. Он сам себя считал верноподданным патриотом и непритворно воспевал империю: он был “певец империи и свободы”, по правильному определению Г. П. Федотова (“Современные записки”, кн. 63, 1937, стр. 178-197).
Николай I, считает Скрынников, это хорошо знал и, несмотря на <свое раздражение по поводу “выходок” Пушкина, старался ему покровительствовать, предупреждая поэта от невоздержанных или неосторожных шагов; царь оставался в пределах общепринятых политических и общественных норм поведения. Исключений император не допускал даже для гения. По поводу “волокитства” императора за женой Пушкина автор думает, что его истинный характер остается невыясненным. Скрынников считает, что нет оснований предполагать что-нибудь иное, кроме салонного флирта. Однако, одно дело снисходительная “терпимость” самодержца, другое – действия подчиненных. Последние исполняли букву предписаний и не считались с положением или характером поэта. Бенкендорфу были безразличны (или даже непостижимы для него) творческие заслуги Пушкина перед русской культурой. Действия Бенкендорфа и его подчиненных были стеснительны для поэта; явно, что грубые приемы III Отделения раздражали и унижали Пушкина.
Скрынников убедительно показывает, что Дантес был искренне и глубоко влюблен в Наталию Николаевну Гончарову-Пушкину. Всеми правдами и неправдами он силился соблазнить ее. Но когда Наталия Николаевна поняла, что здесь не простое волокитство (м. б., приятное для нее), а угроза ее чести – она все раскрыла мужу. И тут раскрывается двусмысленная роль приемного отца Дантеса, барона Геккерна, голландского посланника. Гомосексуальная связь между “отцом” и “сыном” не подлежит сомнению после того, как была обнаружена их переписка. Чтоб не потерять своего любовника, Геккерн отступил перед страстью Дантеса к Наталии Николаевне, так что последний даже смог заставить “отца” помочь ему добиться цели. Получается, что Геккерн сыграл роль “сводника”. Узнав обо всем от жены, Пушкин поверил, что слухи, толки и клевета по поводу его семейной жизни (включая гнусный пасквиль “ордена рогоносцев”) исходили исключительно от Геккерна. Это ошибочное убеждение заставило Пушкина написать грубое письмо барону, и в ответ Дантес послал картель поэту.
Нет дыма без огня – клевета обыкновенно заключает в себе некоторое правдоподобие. Жена Пушкина любила свет, танцы, увеселения, флирт и ухаживание. У нее, как и у ее мужа, не было недостатка в недоброжелателях в том довольно узком аристократическом кругу, в котором они вращались. Клеветнические слухи были неизбежны. При том, ка мы тоже знаем, Пушкин был ревнив, вспыльчив и горд; его злость питала насмешки и грязные слухи, которые распространялись в обществе и неминуемо доходили до него. Материальные трудности (большие траты жены и крупные карточные проигрыши) раздражали и увеличивали мнительность и подозрения поэта.
Семейное положение Пушкина сильно осложнилось, когда его невестки, старшие сестры Наталии Николаевны, поселились у него. Желая отвести всеобщее внимание от Наталии, Дантес начал ухаживать за некрасивой Екатериной Николаевной. Чтобы избежать мести Пушкина, вызвавшег оего на дуэль в ноябре 1836 г. за бесчестие будто забеременевшей невестки, Дантес согласился на ней жениться. Но другая сестра Наталии, Александрина, влюбилась в Дантеса и приняла сторону Геккернов – отца и сына. Компания пустила слух, что Пушкин – любовник невестки и сожительствует с ней. Этот слух вывел Пушкина из равновесия и, защищая честь Александрины, он отправил обличительное письмо барону Гекерну как автору клеветы (что не было верно). Геккерн, имея дипломатический иммунитет, не мог ответить на это “оскорбление”, и его “сын” вызвал поэта на дуэль. В своем эпилоге Скрынников убедительно отклоняет вину Наталии Николаевны – о которой шептали Геккерн и его друзья в Министерстве иностранных дел, т. е. чета Нессельроде.
В заключение должен сказать, что все участники этой трагедии – независимо от степени их участия в интригах и наветах – несут ответственность за дуэль поэта. Но и он сам не без “вины” – его нервная, ревнивая и гордая натура нелегко укладывалась в тогдашние рамки “приличий”. Его органическая потребность свободы творчества, непонятная для людей его общественного круга, привела к потере покровителей и даже друзей.
Понять это – не означает смириться с его смертью – трагедией для русской культуры. Но нельзя искать объяснений в ложных представлениях и легендах. Исключительная заслуга профессора Скрынникова заключается в стремлении восстановить историческую истину.