Опубликовано в журнале Новый Журнал, номер 225, 2001
Douglas Smith. Working the Rough Stone – Freemasonry and Society in Eighteenth–Century Russia. DeKalb (Nosthern Illinois University Press), 1999,257 pp.
Raffaella Faggionato. Un’utopia rosаcrociana Massoneria, Rosacrocianesimo e illuminismo nella Russia Settecentesca – Il circolo di N.I. Novikov. Archivio di Storia della Cultura.Anno X – 1997 – pp. 11–276. (Liguri Editore).
Raffaella Faggionato. Michail Speranskij e Alessandr Golicyn:Il Riformismo Rosacrociano nella Russia di Alessandro I., in Rivista Storica Italiana, anno XCI, Fascicolo II, 1999, pp. 423–475.
В последние десятилетия мы опять наблюдаем интерес к истории Масонства. Традиционно внимание исследователей было направлено на изучение ритуалов и выявление членов масонских лож. Основной мотив такого подхода – желание установить роль, которую масонство будто бы сыграло в свержении старого режима – во Франции в XVIII и в России в XX веке. Сегодня интерес к масонству иной: изучается деятельность братьев-каменщиков на фоне современного им общества, их экономический профиль, роль масонства в образовании “гражданского общества” и в распространении Просвещения. Современные исследования выявили пестроту идейного и общественного содержания различных масонских систем и лож. Не может больше быть речи об однозначном толковании исторической роли масонства. Необходимо иметь представление, о каком именно масонстве идет речь, чтобы правильно судить о его политическом влиянии.
История русского масонства была предметом интенсивного Изучения на рубеже XIX и XX столетий. Особенный интерес привлекала личность Н. И. Новикова и его многосторонняя деятельность (издатель, сатирический журналист, организатор ряда гуманитарных, педагогических и культурных обществ). Эти исследования касались преимущественно формальной стороны идейного наследия Новикова и его сотрудников. В частности, исследователи не обращали должного внимания на религиозно-философскую сторону новиковской идеологии, ограничиваясь общей ссылкой на некоторый уклон в направлении гуманистического мистицизма и эзотерических учений. В советское время новиковское творчество исследовалось главным образом литературоведами. Естественно, их внимание привлекала его журналистика с точки зрения ее “прогрессивности” и в конфликте с самодержавием. На фоне этой историографии недавние труды западных ученых открывают новые перспективы в изучении масонства XVIII–XIX веков.
Основная цель императора Петра I была осуществить европеизацию правящей элиты и государственного аппарата. Цель достигалась постепенно, не без перебоев и задержек. Но, в общем, она была достигнута в последней трати века. Европеизация образованных слоев общества включала перенимание внешних форм вежливости, перенесение из Европы культурных интересов и технических знаний. Возникали новые формы придворного и частного общения. В этой ситуации масонские ложи, введенные, по всей вероятности, в царствование Петра I, играли не последнюю роль.
В своей короткой, но содержательной монографии “Working the Rough Stone” Дуглас Смит описывает “бытовую жизнь” русских лож, определившихся ко времени Екатерины II. Автор убедительно показывает, что все ложи стремились сформировать хорошо воспитанных членов европеизированного общества. Этому служили подготовка к приему новых членов, тайные обряды, культивирование идеалов вежливости, гуманности и образованности. По сравнению с правилами обихода в высшем западноевропейском обществе, нормы поведения допетровской Руси представлялись грубыми. Поэтому масоны считали, что необходимо “отесать” русского человека (служилого дворянина, в первую очередь).
“Обтесывание” могло происходить на двух уровнях. Первый, самый простой, – выработка навыков вежливого поведения. Эта цель привлекала петербургских вельмож. Поэтому их ложи были преимущественно местом вежливого и непринужденного общения и развлечения. Но такое времяпрепровождение удовлетворяло не всех образованных по-европейски русских людей. Многие стремились к возвышенному: они жаждали большей духовности и лучшего понимания мира, дабы приблизиться к Богу. Они считали своей обязанностью быть “полезными” стране и обществу и служить их благу, помогая своим соотечественникам стать на путь самосовершенствования и религиозно-духовной жизни. Для таких людей масонские ритуалы и обряды были лишь первой ступенью в тяжелом и долгом подъеме к Богу. “Братья” в ложах второй ступени (с центром деятельности в Москве и некоторых провинциальных городах) думали объединить идеалы европейского Просвещения, истинного христианства и петровского требования служения Отечеству.
Итальянская исследовательница Раффаэла Фаджионато свою интересную, насыщенную фактами и оригинальными наблюдениями монографию посвятила истории масонства в России в XVIII в. Она начинает исследование с выявления духовного и культурного характера тогдашней европейской действительности, ставшей моделью для русских участников масонских лож (вторая ступень вольных каменщиков). Свое объяснение европейского культурного фона автор ведет со времени кончающегося средневековья. Примерно с середины XV в., пишет она, Западная и Центральная Европа пережила ряд серьезных потрясений в своей культурной жизни, после которых она сумела обрести более или менее прочное равновесие лишь в середине XVII в.
Кризисные потрясения эти хорошо известны: протестантская Реформация, которая привела к расколу римско-католического христианства; открытие дотоле неизвестного материка, изменившее представление о мире и его населении; так называемая революция в науке, произведенная открытиями Коперника, Галилея, Харвея, Левенхёка и Ньютона, уничтожившая представление о конечности вселенной и о центральном в ней месте нашей Земли. Потрясения сопровождались, конечно, политическими и социально-экономическими конфликтами и переменами. Дезориентированные и испуганные резкими изменениями в своих представлениях и понятиях, народы Европы искали успокоение и новые схемы мышления.
Доверие к существующим институтам – особенно церковным – пошатнулось, появилась вера в бесконечные возможности индивидуальной мысли, творческой энергии и воли. Но новые, общеприемлемые нормы философской и научной мысли вырабатывались с трудом. Неизбежно, что ищущие часто удовлетворялись расплывчатым синкретизмом. Одним из составных элементов этого синкретизма было убеждение в телеологической целесообразности природных явлений, смысл которых может быть выявлен при помощи эзотерических вычислений (пифагорейство) или путем расщепления и соединения природных веществ (алхимия). В результате, вырабатывались эзотерические, астрологические и алхимические учения об оккультных силах, которыми якобы управляются вселенная и индивидуальная судьба человека. При этом никогда не отрицались фундаментальные истины христианского вероучения. Примирение эзотерики и христианства достигалось при помощи некоторых видов религиозной мистики. Здесь личностный мистический опыт был направлен на воссоединение со вселенной или растворение в ней – при содействии Божьей благодати. При правильном понимании действия оккультных сил человеческие воля и усилия способствовали этой цели. Был важен и общий педагогический смысл происходящего как средства перевоспитания или преображения общества в том же направлении.
К концу XVII в. были выработаны не только философские схемы, но и научные концепции, которые позволили создать условия для достижения желанного духовного преображения. Вера в нескончаемый прогресс на этом пути – основной элемент пиетизма и духовно-религиозно окрашенного Просвещения в XVIII в., проповедуемого немецкой Aufklärung и Руссо.
Восприняв это мировоззрение и желая осуществления связанных с ним идеалов, видные ученые, религиозные деятели и мыслители основали “орден” Розенкрейцеров. Среди них: И. Андреа, И. Ашмол, Ф. Бэкон, Р. Флудд, А. Кирхер и Дж. Толанд. Как справедливо замечает Ф. Иетс (Fr. Yates), которая впервые указала на существование на рубеже XVII–XVIII вв. этого идейного течения, можно говорить о “розенкрейцерском Просвещении”. Масонские ложи, преимущественно из Англии и Германии, распространили это учение в течение XVIII в. на всю Европу. В последней трети века оно нашло своих последователей и в России – самым энергичным и влиятельным из них оказался Н, И. Новиков; он и стоит в центре внимания исследования Р. Фаджионато. Автор дает исчерпывающую картину и оригинальный анализ европейского интеллектуального контекста идейной и практической деятельности Новикова. “Розенкрейцеровское Просвещение” начало проникатьв Россию при Петре I в лице его приближенных – оберцехмейстера графа Брюса и лейбмедика И. Блюментроста в Академии Наук, которые были близки не только к немецкому мистицизму, но и пиетизму и научно-эзотерическим учениям Парацельса, Дж. Бруно, И. Пордэджа, И. Ньютона и Э. Вайгела.
В течение XVIIIи. это влияние ощущается и в движении, и в деятельности Академии Наук, Шляхетского кадетского корпуса, Московского университета. Кроме того, как правильно указывает автор, растущее влияние немецкого мистицизма мы наблюдаем в религиозно настроенных кругах – церковных и светских. По мнению Фаджионато, это влияние объясняется обстоятельствами духовно-культурного кризиса в России XVII в. (старообрядческий раскол, подточивший автоитет официальной церкви и, заодно, укрепивший в его радикальных и сектантских последователях стремление к индивидуальному духовному опыту).
Под влиянием и при помощи немецкого педагога при Московском университете масона И. Г. Шварца, Новиков стал активным пропагандистом розенкрейцерских учений. Его переводческая и издательская программы служили распространению писаний немецких мистиков (Таулер, Бёме, Эккартсгаузен), как и произведений современных религиозно-эзотерических писателей (Сведенборга, Юнг-Штиллинга, К. Л. де Сан-Мартена). Благодаря тщательной описи новиковской библиотеки, составленной при его аресте, можно воссоздать не только ее полный каталог, но и символику расстановки книг по комнатам и полкам. К сожалению, этот каталог, с полными библиографическими сведениями, составленный Е. В. Бешенковским, еще не издан, так что Фаджионато смогла дать только общую характеристику новиковской библиотеки, которая ясно показывает исключительно розенкрейцерские, мистические и эзотерические интересы Новикова.
В круг людей, связанных с новиковскими просветительскими и филантропическими предприятиями, входили и церковные деятели (напр. Паисий Величковский, Стефан Тодорский и Московский митрополит Платон, засвидетельствовавший ортодоксальность взглядов Новикова). С политической точки зрения, Новиков не был диссидентом; его журнальная критика касалась отдельных сторон общественной морали, но не самодержавного строя. Несмотря на все это, Св. Синод наложил запрет на его издания духовно-религиозных книг, и в 1780-х гг. энергично хлопотал о полном прекращении его деятельности. Автор исследования считает, что “нервничание” иерархов в Синоде объясняется их боязнью распространения раскола и сектантства, которое приняло заметные размеры под влиянием Просвещения и веротерпимости при Екатерине II. В литературе о Новикове превалирует мнение, что после ареста и сурового приговора к долгому заключению в Шлиссельбургской крепости, его влияние и культурно-общественная роль кончились. Но это не совсем верно, утверждает Фаджионато, и она это доказывает в своей второй монографии “Michail Speranskij e Alessandr Golicyn”.
После сумбурного царствования Павла I, первые два десятилетия были ознаменованы бурным развитием русской общественности – или, употребляя современное понятие, гражданского общества. “Либеральные” и гуманные правительственные меры “прекрасных дней александрового начала” способствовали развитию печати и общественных образовательных и благотворительных начинаний. Появились новые журналы и газеты, которые давали переводные тексты и информацию об умственных течениях в Европе и о достижениях науки и техники. Легко удовлетворялись прошения частных лиц основать на свои собственные средства школы и училища (напр. Безбородко, Казарин, Демидов), библиотеки, музеи (Румянцев); возникали общества любителей литературы, искусства и наук. Стоит отметить появление молодежных и студенческих кружков для обсуждения литературных, философских и общественных вопросов. В будущем эти кружки послужат моделью для образования и деятельности интеллигенции. Как известно, Александр I опять разрешил масонские ложи, закрытые по приказу Екатерины II; и во второй половине своего царствования покровительствовал филантропическим организациям.
Правительство Александра I принялось и за реформы в области Церковных и светских училищ. Оно не только возобновило политику Екатерины II, но и но и обратило внимание на среднее светское, церковное и духовное воспитание. В этой связи Фаджионато делает интересеные и оригинальные наблюдения. Она нашла новую архивную документацию о связях и совместной деятельности М. М. Сперанского и кн. А. Н. Голицына, в частности, на поприще народного и церковного образования. Речь идет не столько об их сотрудничестве на почве общего членства в правительственных комитетах, сколько об их духовной близости и общности религиозных интересов. Близость их подкреплялась чтением все той же мистической и душеспасительной литературы и современной немецкой идеалистической философии (Кант, Фихте, молодой Шеллинг).
Интерес Сперанского к немецкой мистике и философии давно известен. Мы знаем, что он перевел “Подражание Христу” Фомы Кемпийского и всю жизнь перечитывал произведения Бёме, Эккартсгаузена иСен-Мартена, был хорошо знаком с современной метафизикой и эпистемологией. В этом вопросе новый материал, приведенный автором, лишь подтверждает заключения предыдущих историков (напр. “Пути русского богословия” Г. В. Флоровского).
Но совсем неожиданными являются документация и выводы Фаджионато о князе А. Н. Голицыне. Его биография не была прежде объектом научных монографий, общепринятым было мнение о нем как о ветренном товарище императора по детским играм. Бытует анекдот, что когда Александр I назначил Голицына на пост Обер-прокурора Св. Синода, тот убеждал императора в полной своей негодности, так ка он неуч в делах религии и церкви и чуть ли не религиозный скептик. На что Александр, будто, ответил, что чтение Евангелия и сидение в Синоде переменят мысли Голицына.
Основываясь на изучении личного архива Голицына, Фаджионато приходит к убеждению, что на самом деле он был всегда мистически настроенным и хорошо начитанным в духовной литературе человеком (об этом уже догадался Флоровский), так что его назначение в Библейское общество и Министром духовных дел и народного просвещения (случившиеся во второй половине царствования Александра I) были вполне обоснованы. Еще более неожиданно, что Голицын и Сперанский состояли в регулярной переписке по общим религиозным и философским, а не только деловым интересам в продолжении более двадцати лет. Голицын не прерывал сношений с опальным Сперанским даже во время его ссылки. Здесь уместно напомнить, что и сам император предавался религиозным размышлениям, которые в последнее десятилетие его жизни приняли мистический и оккультный оттенок.
Оказывается, оба сановника были не только знакомы с той же литературой, что и Новиков, но и общались с его сотрудниками и друзьями. Итак, неоспоримый вывод: Сперанский и Голицын были близки к мировоззрению и деятельной программе розенкрейцерского Просвещения. Это показала их совместная работа в Комитетах по духовным училищам и народному образованию. Фаджионато, на основе до сих пор не разработанной архивной документации этих комитетов, подробно прослеживает их действия по подготовке и проведению законов по учреждению сети средних школ и, самое главное, по реформе церковных училищ всех уровней – одно из самых заметных достижений царствования Александра I. Не буду повторять подробную хронику выработки этой реформы, которую дает автор. Скажу только, что исследователь убедительно доказывает влияние на реформу обеих сторон новиковской программы: поощрение духовного развития каждого учащегося и подготовка его к полезной деятельности на общее благо.
Влияние Новикова и наследие розенкрейцерского Просвещения помогли поколениям 20-30-х годов выработать параметры и содержание национального самоопределения. Национальное сознание определялось двумя чувствами: гордость и удовлетворение. Гордость, что Россия завоевала себе центральное положение на европейской политической арене и, заодно, расширила свои границы и утвердилась на берегах Балтийского и Черного морей. Удовлетворение – не без доли тщеславия – что за сравнительно короткий срок русские дворяне европеизировались, приравнялись к европейским аристократиям; что образованные русские усвоили все богатство и достижения европейской культуры и даже внесли собственный вклад в общеевропейское культурное творчество.
Между тем, на грани XVIII–XIX веков наблюдается сдвиг центра внимания с государства на отдельную личность. Это было несомненным следствием восприятия одной из основных ценностей европейского Просвещения – чувства индивидуального достоинства и права каждого на свободное проявление своих способностей и раскрытие творческого потенциала. Напомним, что это вполне отвечало христианскому началу самоценности каждой души, как и розенкрейцерско-масонскому учению о духовном и интеллектуальном прогрессе отдельной личности. Для осуществления этой программы необходимо было выработать понятие исторического процесса и его особенностей для каждого народа (нации) – т. е. “личность” каждого национального общества.
События 1812 и последующих годов привели их молодых участников к двум “открытиям”, которые коренным образом изменили проблематику национального самосознания образованных кругов русского общества. С одной стороны, их опыт в 1812 г. показал, что простой народ тоже способен на патриотизм и самоотверженность во имя родины. Традиционное чувство долга перед императором и государством преобразовалось в желание служения народу. С другой стороны, участие в походе на Париж познакомило молодых офицеров с послереволюционной и постнаполеоновской Европой. Это была другая, новая Европа, сильно изменившаяся и непохожая на ту, которую копировали их отцы и деды в XVIII в. Новая Европа – это Европа национального возрождения, конституционализма, борьбы за права личности и первых успехов индустриально-капиталистической экономики и буржуазной материальной культуры. Неудивительно, что вернувшись в Россию и испытав разочарование в реформистских обещаниях Александра I, молодое поколение задумалось о характере и особенностях исторического пути своей страны.
Правда, в своем исследовании Фаджионато не касается самого Процесса определения новым поколением сущности исторического пути России – как и задач ее будущего развития.
В заключение хочу обратить внимание на следующее. Поколение, Возмужавшее в 1810-е – первой половине 1820-х гг., впервые поставило вопросы национального самоопределения и наметило культурно-идейные параметры путей их решения. Естественно, что их умственный инструментарий был подготовлен предыдущими поколениями, как и собственным развитием и опытом. Поэтому неудевительно присутствие в этом инструментарии культурного и умственного наследия XVIII в., которое мы бегло проанализировали в начале нашего очерка. Необходимо подчеркнуть, что как бы ни оценивать его действие, исходным моментом была задача европеизации, указанная Петром I. В процессе ее решения русская элита ознакомилась с идеями и идеалами англо-французского Просвещения, германской Aufklärung и с разновидностями западной мистики и эзотерического оккультизма. Слияние всех этих умственных течений укоренило чувство индивидуального достоинства, наприкосновенности личности и прогресса. На практике это синкретическое влияние выразилось в учении и деятельности розенкрейцерского Просвещения, представленных Н. И. Новиковым и его кругом. Его христианская духовность подготовила почву для восприятия идеалистической метафизики и романтического либерализма. Первые ростки общественности (или гражданского общества образованных кругов), как и опыт 1812-го и последовавших годов, обратили внимание на судьбу нации как единого организма, наряду с уже поставленной задачей индивидуального духовного прогресса.
Более 150 лет тому назад “прогрессивный” историк А. Н. Пыпин писал о второй половине царствования Александра I: “Это был тот странный период времени, характер которого было обществеенное утомление и вместе с тем сознание неудовлетворенности существующих отношений и смутное искание чего-то нового, и который, вследствие того, создал безумную политическую реакцию и массу тайных революционных обществ, романтизм католическо-средневековый и романтизм Байрона, проповедь обскурантизма и демократическую проповедь о правах народов. Эти яркие противоположности отчаянно боролись между собою… но тем не менее в общественных отношениях и в самих теоретических понятиях того времени было много оттенков… и одна и та же доктрина могла приводить разных людей к весьма различным практическим выводам и деятельности”. Отбросив некоторую “прогрессивную” фразеологию, должно еще прибавить, что основной характер мировоззрения и общественно-культурной целеустремленности поколения 1820-х гг. объяснялся именно тем синкретизмом, на который Фаджионато обратила внимание в своих трудах. (Покойный Г. Флоровский высказал подобную интуицию на основании своего исследования богословских и философских размышлений того времени). На почве “новиковского синкретизма” было возможно выработать разнообразные общественные и политические программы. В царствование Николая I этот общий исток питал либеральный консерватизм Пушкина, Вяземского и Одоевского, реформистскую бюрократию в лице Киселева, братьев Милютиных и Сперанского, охранительный консерватизм и верноподданнический патриотизм А. И Р. Стурдзы, Уварова и Шевырева – в зависимости от пропорций составных элементов синкретической амальгамы. В дальнейшем разнообразные мировоззренческие направления привели к спору между славянофилами и западниками, который, в свою очередь, послужил подготовительным этапом для революционного движения (с его разнообразными идеологическими предпосылками), как и для либеральных и консервативно-“реакционных” политических программ.
Знакомство с основными элементами общественной мысли переходного периода александровского времени, которые выявили недавние исследования, в частности работы Р. Фаджионато, заставляют нас пересмотреть многие клише и традиционные характеристики этого критического времени и истории русской культуры и мысли.