Опубликовано в журнале Нева, номер 5, 2018
Альберт Федорович Измайлов родился в Ленинграде в 1937 году, житель блокадного Ленинграда, кандидат филологических наук.
Предприниматель, литератор, меценат, эстет и гурман Василий Петрович Боткин любил обедать у графа Кушелева-Безбородко. Приезжал сюда с друзьями, литераторами Александром Васильевичем Дружининым, Иваном Сергеевичем Тургеневым, Павлом Васильевичем Анненковым, Николаем Ивановичем Кролем. Говорили и спорили об отечественном и западном искусстве, литературе, живописи, музыке. Василий Петрович говорил о том, что никто из французских композиторов не имеет поэтической фантазии. Правда, она есть в некоторой степени у Фельсена Сезара Давида, но и он, по Боткину, «сбивается на сентиментальность».
В Петербурге и Москве исполнялись в свое время оперы Давида, опера «Лалла Рук» в 1884 году шла в Мариинском театре. Сюжет оперы об индийской принцессе был в то время весьма популярным.
Боткин вспоминал, как однажды в доме у Виардо он вместе с Тургеневым и Полиной перебирали разные ноты и музыкальные брошюры, и Тургенев неожиданно стал вслух читать одну из брошюр, и его чтение вызвало смех. Уняв смех, Василий Петрович предложил Ивану Сергеевичу прочитать статью «Robert Schumans Tage und Werke» («Труды и дни Роберта Шумана»), которая, по его мнению, прекрасно передает образ Шумана и характер его музыкальной критики.
Нередкие споры о музыкальных вкусах между Боткиным и Тургеневым заставляли обоих внимательно следить за музыкальным процессом.
В свою очередь Тургенев рассказывал не только о вокальной, но и о композиторской работе Полины Виардо, о сочиненных ею музыкальных опереттах, одна из которых ставилась в Веймарском театре и что сам Лист интересовался ее музыкой и сам инструментировал несколько ее номеров.
Партию Ифигении в опере Глюка «Ифигения в Тавриде», исполненную Полиной Виардо, Тургенев слушал с большим волнением.
— Во всей музыке нет ничего более прекрасного, — говорил он, — это я всегда утверждал. И стою на этом. Это так прекрасно — несчастная Ифигения — все женщины подхватывают хором ту же ноту — впечатление потрясающее. Я был уничтожен, потрясен…
Боткин знал талант Полины Виардо только по ее концертам.
— Однажды в концерте, — вспоминал он, — она пропела мазурку Шопена, и эта небольшая пьеса сказала мне об ее удивительном музыкальном таланте в тысячу раз больше, нежели все ее арии. Эта мазурка была, собственно, единением двух мазурок Шопена, которые она, вероятно, сама и аранжировала. Слов я не расслышал, но эта пьеса была исполнена с таким тончайшим вкусом, с такою фразировкою, с таким артистическим совершенством, что я был просто изумлен. Пьеса походила на задушевную импровизацию, а аранжировка — верх совершенства, особенно переходы.
И, обращаясь к Тургеневу, добавил:
— Я теперь только понимаю твои слова: кто не слышал мадам Виардо у нее дома за фортепьянами — тот не имеет о ней понятия, ведь бывает, что иного человека знаешь очень давно и вдруг подметишь незнакомую доселе ноту его души, которая помогает глубже проникнуть в ее сокровенные состояния.
Вспоминая, как Боткин восхищался испанской капеллой Листа в Риме, Тургенев напоминал ему о том, «что у нас здесь теперь Шуман в ходу, благодаря прибытию его жены, которая дает концерты» и сознавался, что «его музыка мне не совсем по вкусу, иногда — прелесть и фантазии много, таинственные переливы, но формы нет, нет рисунка и моему брату старику это a’ la longue (в конце концов) невыносимо. Действительно это музыка будущего: у ней настоящего нет, все только ahnungеn, sehnen (неопределенно, намеки) и так далее»(1).
— Не могу не рассказать о моем недавнем празднике, — продолжал беседу Боткин, — однажды пригласил я наш квартет к обеду. Местом была назначена квартира Clevillarda. Я приехал туда в четвертом часу. Выбор квартета предоставили мне. Я был один слушатель. Мне было крайне совестно, и я предоставил выбор самим музыкантам. Тогда Морен(2) выбрал шестнадцатый квартет, последний. Он знал мои предилекции(3). Морен этот нравственно в общежитии глухой и слепой человек, душа которого вскрывается только в последних квартетах Бетховена, начал, по обыкновению своему, «вяло», сонливо, но с половины квартета все загорелось, все запылало…
— Вы должны были тогда быть тут, — обратился он к Тургеневу, — Ты знаешь, что, слушая этот квартет Бетховена, забываешь, что слушаешь музыку, она уносит в другие сферы, Это сплетение и расплетение аккордов, этот решительный и постоянно необыкновенно могучий ход баса. Эти молниеносные взрывы первой скрипки, на мгновение освежающие волны струящихся аккородов, — что это такое — какой это мир? Я не знаю…
— Помнишь, — обратился он снова к Тургеневу, — мы раз купались с тобой в Биаррице4, помнишь, что мы дождались, чтоб прилив волны охватил нас. Я помню, как волна обрушивалась на меня, о том, что происходило потом, остается во мне одно смутное невыразимое чувство. Я пришел в себя, когда волна уже ушла, оставив меня на песке в каком-то отуманенном состоянии. Нечто подобное было со мной после квартета, только с той разницей, что вместо отуманенности, тупого состояния я чувствовал себя родственником с силою, носившею меня по каким-то таинственным сферам. Все в душе моей было взрыто, она замирала от наслаждения. Для успокоительного впечатления выбрали Десятый квартет и затем отправились к Веариру, где заказан был мною обед, и тихой простой беседой закончился этот день — эпилог наших квартетов.
Тургенев в ответ говорил о том, что все мы еще насладимся и Моцартом, и Бетховеном, и Шубертом, божеством Шуберта…
— Слыхал ли ты, — обращался он к Боткину, — квартет для двух скрипок, двух виолончелей и альта, тут, брат, остается одно — повергаться ниц и замирать в блаженстве благоговения. Этакого andante у Бетховена нет.
Тургенев высоко ценил музыку Чайковского, Римского-Корсакова, Моцарта, Листа, Бетховена, Вебера… В своем творчестве он часто использовал элементы музыкального искусства: цитировал фамилии известных музыкантов и композиторов, отрывки из песен, упоминал музыкальные произведения. Делал это для более глубокого раскрытия внутреннего мира литературных персонажей, художественного замысла и авторских представлений относительно изображаемых событий.
Однажды он произнес: «Я не свил своего гнезда, я прилепился на краешке чужого…». Перечитайте стихотворение в прозе Тургенева «Как хороши, как свежи были розы» (1879). Перечитайте под музыкальную пьесу Чайковского «Январь. У камелька» из цикла «Времена года» (1876). И вы ощутите трогательные чувства сумрачной неги, света свечи, воркотни самовара, легкого холода одиночества…
Боткин любил камерную музыку и симфонический стиль, его привлекали «широкие и вьющиеся мелодии». Он вспоминал: «…однажды вечером моя сестра Маша играла сонаты Бетховена. И я после этого долго не мог уснуть. Одна Air religieux Страделлы(5) доконала. Такой скорбной музыки я не слышал давно…»
Говорили о том, как звуком выразить слово и слово — звуком, чтобы словосочетание звучало мелодией, а мелодия передавала состояние души.
Боткин всем советовал еще и еще раз перечитать его статью в «Современнике» «О героях и героическом в истории» о книге Томаса Карлейля того же названия о роли личности в мировой истории.
Обращаясь к Тургеневу, Боткин отмечал:
— Ты писатель для людей чувства образованного и развитого, писатель для передовой, самой избранной части общества. Да и не старайся нравиться большинству, для тебя большинство придет, но только впоследствии, как пришло оно потом для Пушкина… Чем искреннее, субъективнее будут твои опусы, тем лучше они будут, тем благотворнее будет их влияние… Дорожи добросовестностью труда и не думай о том, что из этого выйдет. Не бойся раскрыть свою душу и стать перед читателем лицом к лицу.
Тургенева попросили прочитать одно из писем из рассказа «Фауст». Этот рассказ, в девяти письмах, служил как бы попыткой автора воздействовать литературным произведением на душу читателя.
После прочтения все почти хором заговорили о том, как трудно понять, на чем основывается наша любовь к отечеству, к родному дому, к женщине.
Боткин говорил о том, что может понять женщину беззащитную, у которой нет никого, с кем бы она могла выплакать свое горе.
Тургенев вспоминал, что никогда не мог пройти мимо женского горя, мимо одного откровенного и решительного письма от незнакомой женщины, которая убежала из дома в Петербург, мечтая сделаться медиком, но оставшись без средств и работы, просила у него взаймы сто рублей. И как можно было не исполнить эту просьбу.
Говорили о том, с какой болью и тоской почти каждый из них думал о России, находясь за границей. Говорили о том, что, ослепленные Европой, мы порой забываем, каким медленным, трудным путем она доходила до современного состояния. Говорили о том, что там, в Европе, нас никогда не поймут, чужой национальности никто, в сущности, не примет. Необходимо здесь все делать для государственной крепости и высокого значения России. Ведь так было и будет всегда, что прежде всякой гуманности и отвлеченных требований справедливости идет желание жить, не стыдясь своего житья.
1 РО РНБ. Ф. 406. Оп. 1. Д. 115. Л. 1.
2 Жан Пьер Морен (1822—1894) — французский скрипач и музыкальный педагог. В 1852 году создал струнный квартет.
3 Предпочтение, большая любовь (фр. prédilection).
4 Биарриц (фр. Biarritz) — французский приморский бальнеологический курорт.
5 Alessandro Stradella — итальянский композитор и певец эпохи барокко.